Псы рая не видят (джен)

Стенд стоял в углу полуразвалившейся ярмарки, где неоновый свет давно помер, а тень забвения покрывала всё, что когда-то здесь было ярким и живым. На стенде красовалась вывеска с выцветшими буквами: «Кукольница Нарцисса — мастерство, что оживляет мёртвое».

Перед прилавком, в окружении потрескавшихся гипсовых фигур и изящных кукол с мёртвыми глазами, стояла она. Нарцисса — худощавая женщина в чёрном бархате, с лицом, как полотно с трещинами и растрескавшейся краской. Её руки были бледными, как восковые фигуры вокруг, а пальцы — тонкие и длинные, словно паучьи лапки. Она медленно вдыхала густой воздух, пропитанный запахом воска, старых свечей и гниющих лепестков черных роз. Перед ней на деревянном столе лежали куски белого воска, растаявшего и холодного, как лёд на дне могилы.

Нарцисса наклонилась, её глаза затрепетали, когда она осторожно взяла в руки один из кусочков воска. Тонкими пальцами она начала лепить — не просто куклу, а живое отражение потерянной души. Её движения были медленными, гипнотизирующими, словно она создавала из холодного материала само дыхание жизни. Воск словно отвечал ей — трещал, искрился в слабом свете, превращаясь в фигуру мальчика с тонкими чертами, полными печали и ожидания. Кукла ожила — глаза стали мокрыми, как настоящие, губы шевельнулись, и она тихо вздохнула.

Нарцисса улыбнулась — холодно и беззвучно.

— Ты вернулся, — прошептала она, — но не совсем.

Воск-мальчик смотрел на неё без надежды и страха, словно понимая, что он — не более чем тень, воспоминание, что скользит по краю реальности. Нарцисса положила руку ему на плечо. Тот момент был наполнен тяжёлой тишиной — будто сама ярмарка затаила дыхание, наблюдая за этой игрой с жизнью и смертью.

— Здесь, на Ярмарке теней, всё возможно. Но всё оборачивается болью. Ты не первый, кто приходит сюда искать дорогу назад. И, поверь, не последний.

Она отступила в тень, оставляя воскового мальчика на столе — живого, но беспомощного, как пёс без хозяина.

Пес шёл по грязным тропам ярмарки, его тяжёлые лапы едва касались земли, оставляя влажные отпечатки на заплесневелой пыли. Мир вокруг казался неустойчивым, словно ткань реальности прорвалась в нескольких местах, и под ногами зияли щели, ведущие в черноту. Вдруг среди дряхлых аттракционов он заметил слабое мерцание — будто сломанный свет фонаря, разлетающийся на куски. Между складками рваной ткани палатки, выцветшими плакатами и гнилыми гирляндами стояла фигура.

Тонкая, хрупкая женщина в длинном прозрачном платье, которое казалось сотканным из паутины. Это была Сибилла Трелони — или то, что от неё осталось. Её лицо, мраморное и иссечённое трещинами, было затянуто воском, и из её глаз медленно капала густая, янтарная субстанция — словно слёзы. В руках она держала разбитый кристалл — осколки переливались болезненными искрами, отражая всё вокруг и искажая реальность. Пес подбежал к ней, пытаясь понять — кто она в этом мире, где он — лишь зверь.

— Ты… — начал он, но вместо голоса вышло приглушённое рычание.

Трелони повернулась к нему, глаза, полные безумия и отчаяния, встретились с его жёлтыми.

— Ты не человек, — прошептала она. — Я вижу это. — Её голос был хриплым, словно лопнувшая старинная пластинка. — А этот мальчик… — Она указала дрожащей рукой в сторону, где стоял Гарри. — Его время истекает.

Пес посмотрел в сторону, но Гарри был уже далеко, погружён в собственные мысли, словно чувствовал, что за ним следят.

— До рассвета, — повторила Трелони, словно выгравировав слова на камне. — Его смерть уже подкрадывается. Она мягкая, как ветер, но смертельная, как яд.

Пёс сжал зубы — ощущая, что не может защитить ни мальчика, ни себя. Его тело дрожало от беспомощности. Он не человек. Он не волшебник. Он просто животное. Трелони приблизилась, касаясь носом пса.

— Ты слышишь это? — прошептала она. — Часы тикают. Тик-так. Тик-так. Время утекает. — Слёзы воска текли из её глаз, капая на землю и растворяясь в тёмной пыли. — Я могла видеть будущее… — с горечью вздохнула она. — Но не могу изменить его. И ты не изменишь. Никто не изменит.

Пес зарычал — отчаянно, безумно. Но голос так и не прозвучал. Трелони отступила в тень, оставляя за собой шлейф горечи и разбитых надежд. Пес и мальчик остались одни среди теней ярмарки.

Ярмарка трещала под ногами, ветер сгибал ржавые вывески и расплёскивал мутную воду в лужах, где отражались искривленные огни карусели. Вокруг все казалось зыбким, словно мир покинул здравый смысл и погрузился в вечный сумрак. Пес бродил среди шатких лачуг и полуразрушенных аттракционов, когда услышал тихое, почти незаметное шуршание — быстрое, резкое. Из-за угла вышла она. Не человек, а нечто другое.

Тонкое тело обтянутое чёрной шерстью, грациозная, будто призрак ночи, — черная борзая. Её глаза горели ледяным светом, в них читалась жестокая игра и вечное презрение. Это была Беллатриса Лестрейндж, но уже не та девушка с лицом искажённым безумием. Она — воплощение смерти, что охотится без жалости и без памяти. Пёс встал по стойке, желтые глаза сузились до щелочек.

— Ты не первый, кто пытается обмануть смерть, — её голос был как ветер, пробирающий до костей. — Ты думаешь, что можно украсть время, взять чужую жизнь взаймы? Глупо. — Беллатриса подошла ближе, её шерсть блестела как мокрый асфальт, дыхание — холоднее зимы. — Все, кто пытался сыграть в эту игру, кончали тем, что становились её рабами. Жизнь не возвращается назад. Вся эта ярмарка — ловушка для душ, что не могут отпустить свою гордость. — Она показала на разбитые зеркала вокруг — осколки отражали искажённые лица, лица тех, кто проиграл. — Ты — пёс, Снейп. Пёс, который лает в пустоту. Ты будешь бегать по этому адскому лабиринту, пока не поймёшь — свобода — это лишь мираж. Снейп огрызнулся, но голос вырвался из него лишь приглушённым рычанием.

Беллатриса улыбнулась — и улыбка эта была страшнее любой пытки.

— Я — сторож этой ярмарки. Я — вестник тех, кто забыл, как умирать правильно. А ты, пёс, — просто гость. Не надейся обмануть смерть. Она всегда приходит за всеми.

Она повернулась и исчезла в тумане, оставив после себя только холод и зловонный запах гари.

Мальчик шел впереди, уверенно шагая по ржавым доскам, что скрипели под ногами, словно предупреждая о каждом его шаге. На руке у него висели часы — не обычные, а старинные, с большим циферблатом и золотой стрелкой, которая мерцала мягким светом.

Снейп, что шёл за ним, то и дело поднимал голову, пытаясь уловить что-то в этом странном блеске. Желтые глаза скользили по крутящемуся кругу, по непонятным цифрам, по золоту, которое не поддавалось разложению в этом мире. Время здесь было не то, что умирает — оно живое, и часы были ключом. Золотая стрелка не тикала, она словно пульсировала, будто маленькое сердце в запутанном теле машины.

Гарри остановился, повернулся к нему и тихо спросил:

— Ты хороший?

Снейп издал тихое ворчание, почти скулёж. Он не мог ответить иначе. Его язык не мог построить слова, чувства застряли где-то глубоко, между зубами и горлом. Гарри наклонился, и Северус увидел в его глазах ту же пустоту, что отражалась в зеркалах ярмарки, но там было и что-то другое — детская надежда, смешанная с усталостью. Он подошел ближе, запах времени и смерти вплетался в его шерсть.

— Всё будет иначе, — прошептал Гарри, — если ты захочешь.

Но Снейп знал — выбор не в его лапах. Время шло, но часы не спешили. Золотая стрелка продолжала пульсировать — напоминание, что всё ещё можно украсть.

Мир вокруг затих и потемнел, когда Гарри и Северус углубились в заброшенный коридор ярмарки. Стук часов отдалялся, и их шаги гулко отражались от стен, покрытых трещинами и слоем пыли, которую никто давно не смел трогать. Но воздух стал тяжелым, густым — словно напоённым тенями, что прятались за каждым углом. Внезапно из темноты возникли они — дети. Никого из живых их не помнили, а их имена были стерты из памяти мира. Их лица — бледные, словно сотканные из тумана, с глазами, пустыми, как потухшие свечи. Их одежда — рваная, грязная, будто они ходят по руинам уже веками.

Дети шагали тихо, но с решимостью, которую невозможно было не заметить. Они держали руки, вытянутые вперед, и в ладонях их искрились осколки — куски разбитых часов, старые стрелки и разбитые циферблаты. Каждый из них рвал часы прохожих, как будто это была единственная вещь, что ещё могла подарить им остаток существования. Гарри с псом замерли, наблюдая, как дети тихо подкрадывались к людям, которые все ещё блуждали по ярмарке. Один мальчик с пронзительными глазами выхватил из руки женщины старые карманные часы и разломал их. Пёс зарычал — этот звук был предупреждением, а выражением гнева за украденное время, за потерянные жизни, за то, что никто не слышит этих детей. Один из детей приблизился к Гарри, лицо его словно светилось слабым, болезненным светом.

— Ты не боишься, — прошептал он с хрипом. — Мы ждем тех, кто может вернуть нам время. Но оно уходит, как песок сквозь пальцы.

Гарри поднял часы на руке, и золотая стрелка вспыхнула ярче, чем прежде.

— Это единственное, что у меня есть, — сказал он тихо. — Но даже оно не мое.

Пёс почувствовал, как в его груди вздымается холодная волна. Он слышал шепоты детей, чувствовал их жажду вернуть украденное время, но знал — ничто не возвращается просто так. Дети растаяли в тени, оставив после себя лишь тихое эхо прошедших дней и ночей. Пёс и Гарри остались стоять среди пустых стен и разбитых часов — живые свидетели той жестокой ярмарки, где время — самая страшная валюта.

Они побрели дальше, их шаги мерцали в холодном свете расползающихся теней. Вскоре ярмарка начала меняться — яркие краски тускнели, музыка карусели превращалась в глухой стон ветра. Вскоре они вышли на огромную сцену — словно огромный лёд, пронзённый морозом и временем.

Сцена была пуста, кроме одной фигуры, затянутой в ледяной панцирь. Это был Люциус — точнее, его душа, застывшая в вечности. Лёд вокруг него искрился мёртвыми звёздами, искажая его лицо до неузнаваемости, но маска — странная, как у льва — всё ещё гордо сияла, скрывая эмоции.

Пёс почувствовал холод, что проникал глубоко в кости, словно лёд не был просто кристаллом, а ловушкой для душ. Люциус был словно застывшая смерть — между мирами, между жизнью и забвением. Гарри подошёл ближе, его глаза сверкали, словно отражая лунный свет. Он протянул руку к маске.

— Это место — застой. Души, которые не могут пойти дальше. Они ждут… или боятся.

Пёс зарычал. Но Гарри шагнул вперёд, словно ведомый какой-то немой силой.

— Люциус не просто заморожен. Его время украдено, — сказал Гарри тихо. — Его часы остановились в момент падения. Он не умер, но и не живёт. Его судьба — вечный лед.

Пёс почувствовал, как внутри что-то щёлкнуло — понимание, что это и есть конечная станция, где заблудшие души превращаются в призраков былого. Сцена казалась бесконечной, но время здесь стояло на месте, холодно и безжалостно.

— Мы должны двигаться, — сказал Гарри. — Или замрём, как он.

Пёс кивнул. Вместе они оставили замёрзшего Люциуса за спиной и пошли дальше.