Проект "Полярный рассвет" (джен)

Архангельск, 21 ноября 1995 года, 06:17

Кровавое солнце висело на горизонте, будто пригвожденное к небу. Его багровый свет лился сквозь плотную пелену облаков, окрашивая город в оттенки запекшейся крови. Воздух был густым, словно наполненным мельчайшими частицами ржавчины — каждый вдох оставлял металлический привкус на языке.

Тени вели себя неестественно. Они не просто удлинялись — они жили собственной жизнью. Тень фонарного столба извивалась, как плеть, обвивая соседнее здание. Тени деревьев на асфальте пульсировали, будто черные сердца. А самое страшное — тени людей…

На пустынной улице Гагарина одинокий прохожий замер, наблюдая, как его собственная тень медленно поворачивает голову в сторону, куда он сам не смотрел. Пальцы тени удлинились, превратившись в когтистые щупальца, которые начали ощупывать стену ближайшего дома, оставляя на кирпичах черные подтеки, похожие на смолу.

Вода в лужах стала густой, тягучей. Когда капля с козырька подъезда упала в такую лужу, поверхность не затрепетала кругами, а… задышала, выпуская пузыри зловонного газа. В глубине мутной воды мелькали бледные личинки невиданных размеров, каждая с тремя черными глазками-бусинами.

Телефонные провода натянулись до предела, издавая тонкий вибрирующий звук. Вдоль них, словно кровь по венам, пульсировали черные сгустки, двигаясь к вершинам домов. Где-то на крыше старой хрущевки провода сплелись в подобие гнезда, в центре которого что-то шевелилось…

В подъездах пахло сырой землей и гнилыми грибами. Стены покрывались странным налетом — сначала это были просто серые пятна, но к утру они проступили четкими узорами: спиралями, лабиринтами, древними символами, которые сводили с ума тех, кто смотрел на них слишком долго.

Животные вели себя странно: собаки выли, уткнувшись мордами в углы комнат, будто видели там что-то невидимое; кошки выгибали спины и пятились, не сводя глаз с пустых пространств; вороны собрались в огромные стаи и молча сидели на крышах, повернув головы строго на север.

Воздух стал тяжелым, давящим. Давление менялось скачками; у людей закладывало уши, из носа шла кровь. Некоторые жаловались, что слышат глухой стук — четырнадцать ударов в минуту, исходящий как будто из-под земли.

На старом кладбище у реки земля вздулась буграми, как кожа при аллергии. Из трещин сочилась черная слизь, которая на воздухе застывала в странные фигурки — то ли идолы, то ли спящие эмбрионы чего-то страшного.

В подвалах домов, где обычно хранились банки с соленьями и старый хлам, теперь шептали голоса. Не человеческие — что-то имитировало речь, но получалось только жуткое подобие, как если бы говорить пробовали насекомые…

Сергей Морозов ступил на порог — и земля содрогнулась. Его ботинок не просто коснулся грунта — он провалился на несколько сантиметров вглубь, будто почва внезапно превратилась в плотный желатин. Когда он поднял ногу, из следа сочилась черная жижа, пузырящаяся, как кипящая нефть.

Тень. Она не просто не совпадала с его движениями — она жила своей жизнью. Пока Сергей стоял неподвижно, его тень медленно приподняла голову, неестественно вытянув шею, как змея, готовящаяся к удару. Ее контуры дрожали, пульсировали, будто состояли из тысяч микроскопических червей. А потом… Она поползла вперед. Не как обычная тень, растягивающаяся под солнцем, а как жидкий дым, текущий по асфальту. Ее пальцы удлинились, превратившись в тонкие щупальца, которые цеплялись за трещины в асфальте, за пыль, за ржавые люки — будто пробуя мир на вкус.

За спиной у Сергея… Сначала это было едва заметно — просто искажение, будто над его плечами дрожал горячий воздух. Потом очертания стали четче. Крылья. Но не ангельские, не птичьи — что-то среднее между летучей мышью и перепонками глубоководного чудовища. Они были полупрозрачными, как дым, но в их глубине пульсировали жилы — толстые, черные, переплетенные в странные узоры, напоминающие древние руны. Каждое движение этих крыльев сопровождалось тихим влажным звуком, будто где-то вдалеке переворачивали страницы книги, написанной на человеческой коже.

Лицо Сергея тоже изменилось. Его кожа стала слишком гладкой, будто покрытой тонким слоем воска. Глаза — полностью черными, но не слепыми: в их глубине мерцали крошечные звездочки, как в ночном небе, только… Эти звезды иногда моргали. Он открыл рот, чтобы заговорить, но вместо голоса из горла вырвался густой черный дым, который на секунду сложился в лицо — точную копию его собственного, только с растянутым в неестественной улыбке ртом.

Доктор Лебедева вышла следом. Ее фигура плыла сквозь багровый свет, движения слишком плавные, чтобы быть человеческими. Каждый шаг оставлял на земле влажный след — не вода, а что-то густое и тягучее, что тянулось за ней блестящими нитями, сплетаясь в мерцающую паутину.

Когда она повернула голову, взору открылась ее шея. От виска к виску тянулся тонкий, невероятно точный шов. Хирургическая нить, вплетенная в плоть, выглядела чужеродным украшением. Создавалось стойкое впечатление, что голову когда-то аккуратно отделили от тела — и с тем же бесстрастным мастерством пришили обратно, оставив этот шов как вечное напоминание о новой природе его обладательницы.

Испытуемый номер четырнадцать появился последним. Он не шел — плыл в нескольких сантиметрах над землей, его ступни не касались грунта. Его рот был зашит грубой ниткой, но сквозь швы просачивались слова: — «Они… ждут… Голос звучал многоголосьем — как если бы десятки людей говорили одновременно, но с небольшой задержкой.

За ними, в темноте бункера, что-то шевельнулось. Что-то гораздо большее. Что-то, что пока не готово выйти. Но оно обязательно выйдет. Скоро.

В переулках, куда даже днем не проникал солнечный свет, воздух загустел, превратившись в молочно-белую пелену. Сначала можно было принять это за обычный туман, но… Он дышал. С каждым выдохом сотен невидимых ртов туман пульсировал, становясь то гуще, то реже. А потом — Они выступили из мглы.

Они выступили из теней не сразу, а постепенно, как проявленная на фотобумаге картина. Сначала лишь смутное движение на периферии зрения, потом четче, пока не обрели форму, от которой стыла кровь.

Их руки были длинными и костлявыми, лишенными мышечной ткани. Суставы вывернуты под невозможными углами, что делало движения похожими на танец сломанных марионеток. Пальцы — тонкие, как хирургические спицы, — заканчивались когтями из черного стекла, оставлявшими на стенах глубокие дымящиеся царапины. Но самое жуткое заключалось в том, как эти конечности двигались — абсолютно несинхронно, будто принадлежали разным существам со своей волей.

Там, где должны были быть лица, зияли лишь впадины, покрытые тонкой пергаментной пленкой, напоминающей глаза слепых эмбрионов глубоководных тварей. Когда они поворачивались, под этой пленкой что-то булькало и шевелилось, словно кто-то изнутри безуспешно пытался прорезать ее и взглянуть на мир.

Их туловища, обтянутые серой влажной кожей, напоминали грибную плесень. Ребра выпирали наружу, образуя неестественный рельеф, а между ними зияли дыры. Сквозь эти отверстия виднелось… небо. Но не то, что было над головой, а какое-то иное — с фиолетовыми облаками и слишком большими немигающими звездами.

Ночницы не шли. Они парили над землей, не касаясь ее, их тела извивались в такт незримому ритму, исходящему из-под земли. Их конечности изгибались в местах, где анатомия не предполагала суставов. Одна переливалась через ржавый забор, как струя черного дыма. Другая просачивалась в узкую щель под дверью, ее кости с тихим хрустом сжимались до толщины проволоки. Третья просто растворялась в тени, чтобы через мгновение материализоваться в другом конце улицы.

Они не говорили в человеческом понимании этого слова. Звук создавался всей поверхностью их тел. Кожа скрипела, как старый пергамент, кости постукивали, словно ветки по стеклу. Из лицевых впадин лился хриплый свист, складывающийся в подобие слов: «Спи-пи-пи… Открой-рой-рой… Мы приш-ш-ш-ли…»

У колодцев они останавливались, склоняясь над черной водой. Длинные пальцы ворошили глубину, будто что-то искали, а потом извлекали наружу мокрый комок, слепленный из водорослей и волос. Эта масса пульсировала в их руках, словно живое сердце.

У домов они прижимались к стенам, впитывая тепло жизни изнутри. Обои под ними чернели, покрываясь узором из крошечных, но невероятно зорких глаз, которые следили за всем происходящим.

С людьми, осмеливавшимися выглянуть в окно, они вступали в контакт одним лишь прикосновением пальца ко лбу. Человек замирал, из его ушей начинала сочиться черная жидкость, в зрачках зажигались те самые фиолетовые звезды.

Они не вышли из бункера и не пришли из леса. Они высочились из трещин в асфальте, из ржавых труб, даже из забытых детских рисунков, где черным карандашом были нарисованы «бабайки». Они всегда были здесь, просто теперь перестали прятаться.

Одна из Ночниц отделилась от группы и поползла к последнему работающему фонарю. Ее рука обвила столб, и лампа взорвалась, осыпав улицу стеклянным дождем. Во тьме что-то засмеялось. И тогда все фонари в городе погасли разом.

Теперь только луна — слишком большая и слишком близкая — освещала улицы. И в ее призрачном свете стало видно, что Ночниц гораздо больше. Они стояли на каждой крыше, в каждом окне, за каждым деревом. И ждали, когда откроется Последняя Дверь.

ПЕРВАЯ НОЧНИЦА У СТЕНЫ

Когда ее пальцы, покрытые прозрачной слизью с мерцающими спорами, коснулись кирпича, поверхность мгновенно покрылась узором из микроскопических трещин, напоминающих перевернутые древнеславянские обережные символы. По стене пополз иней необычного голубоватого оттенка, издавая тихий хрустальный звон. Из глубины кладки начал сочиться черный деготь с включениями крошечных костяных осколков, а за стеной раздался глухой стук — будто что-то большое перевернулось в спячке.

ВТОРАЯ НОЧНИЦА У ОКНА

Ее тело сжалось до толщины оконной щели, кости при этом издали звук, похожий на скрип старых половиц. На стекле остались жирные разводы с запахом болотной воды и гниющих лилий. Лампочка внутри погасла не просто — сначала она вспыхнула ослепительно белым светом, затем стала черной, продолжая излучать тьму. В комнате за окном тени вдруг «упали» на пол, образовав лужу абсолютной черноты.

ТРЕТЬЯ НОЧНИЦА И РЕБЕНОК

Игрушечный грузовик в руках мальчика вдруг покрылся ржавчиной и следами зубов. Тень ребенка начала медленно отползать в сторону, оставляя его без темного «двойника». Когда Ночница наклонилась, из складок ее одежды выпали несколько детских молочных зубов, обмотанных волосами.

Ее «лицо» начало раскрываться, как страшный цветок: первый слой — серая кожа, покрытая язвами в форме созвездий; второй — мышечная ткань, пульсирующая в ритме четырнадцати ударов в минуту; третий — золотистые хитиновые пластины с выгравированными детскими именами; и в центре — вращающаяся спираль из черного перламутра, затягивающая взгляд в бездну.

Голос «бабушки» исходил не только из Ночницы, но и из всех водосточных труб в радиусе ста метров; из радиоприемника в ближайшем магазине; даже из собственных легких ребенка — его последний выдох повторил те же слова. В воздухе появился запах старых фотоальбомов, пирогов с капустой, формалина — точная копия запаха из дома бабушки в день похорон.

Процесс засыпания ребенка: ресницы начали покрываться инеем, превращаясь в крошечные сосульки; в зрачках застыло отражение чего-то огромного, приближающегося из глубины; на запястьях проступили синяки в форме пальцев, хотя Ночница не касалась его.

Последнее, что он увидел, — как его собственное отражение в луже улыбнулось помахало рукой, развернулось и ушло вглубь черной воды.

После тело ребенка осталось стоять, постепенно бледнея до прозрачности, наполняясь изнутри тем же черным перламутром, обретая неестественную гибкость — пальцы теперь могли сгибаться во всех направлениях. Игрушечный грузовик ожил и начал самостоятельно двигаться, издавать звук настоящего двигателя, оставлять на асфальте следы не колес, а маленьких ладоней. Все уличные животные в радиусе километра одновременно повернулись в ту сторону, встали на задние лапы и совершили одинаковые поклоны.

Финал сцены: когда часы на ближайшей башне пробили шесть утра, все Ночницы в округе замерли, подняли головы, протянули руки к востоку, пропели в один голос: «Дверь открыта. Хозяин идет». А где-то в глубине бункера что-то огромное вздохнуло, пошевелилось, начало выбираться наружу…

Архангельск, 21 ноября 1995 года, предрассветные часы

Люди просыпались с ощущением, будто их разбудили криком, но в домах стояла гробовая тишина. Их кожа была липкой от холодного пота, в ушах — глухой звон, словно они долго находились рядом с колоколом.

Что они видели:

Прялки — в углах комнат, где никогда не было прялок, теперь стояли древние, черные от времени орудия. Веретена крутились сами по себе, хотя к ним никто не прикасался. Пряжа была слишком белой, почти светящейся в темноте, и казалась мокрой. Те, кто осмеливался прикоснуться, чувствовали: она теплая, как живая плоть. Если приглядеться, в нитях можно было разглядеть волосы, ресницы, кусочки ногтей — словно пряли чью-то кожу.

Тени за печками — даже в домах с центральным отоплением теперь стояли старые кирпичные печи, которых не было еще вчера. За ними шевелились густые, маслянистые тени, не соответствующие никаким предметам. Иногда из-за печной заслонки выпадали обгоревшие кости, обмотанные колючей проволокой. Если подойти ближе, можно было услышать шепот — сотни голосов, спорящих на забытом языке.

Зеркала — все отражающие поверхности лгали. Вместо своего лица люди видели кого-то другого — то старика с выколотыми глазами, то ребенка с черными зубами. Иногда отражение отставало на несколько секунд — человек уже отвернулся, а его двойник все еще смотрел в реальный мир. Если разбить зеркало, из осколков вытекала густая черная жидкость, пахнущая медью и гнилыми ягодами.

Голоса — они приходили из стен, из-под пола, из собственных легких спящих. «Мы предупреждали», — шептали балки в потолке, трескаясь по швам. «Не копай глубже», — булькала вода в стаканах на кухне. «Не зови того, чего не знаешь», — выдыхали сами люди, хотя их губы не двигались.

Иногда голоса материализовывались: в углу комнаты появлялась фигура в домотканом сарафане — спина сгорблена, волосы седые. Она не поворачивалась, но ее тень на стене показывала лицо — вернее, то, что осталось от лица. «Собирай вещи, — говорила она голосом, который звучал одновременно и внутри черепа, и снаружи. — Они уже здесь»

Последствия

Те, кто видел Морок, уже не могли спать. Их сны утекали в реальность — на стенах появлялись мокрые следы от невидимых ног, в шкафах шелестели несуществующие платья. Постепенно они начинали забывать — сначала имена соседей, потом родных, наконец — собственное отражение. В конце концов такие люди вставали ночью, одевались в лучшую одежду, хотя никто не видел, чтобы они ее покупали, и уходили в сторону бункера.

Их потом находили стоящими у входа в «Полярный рассвет». Одетых. Сухих. С открытыми глазами. Но пустых — будто кто-то вынул все, что было внутри, и заменил черным тихим ветром. А в их карманах всегда лежал один и тот же предмет — ржавый ключ с гравировкой «14.8». Как будто они готовились что-то открыть. Или уже открыли.

Сбор на площади

Оставшиеся люди — сорок семь человек — стояли в кольце, образовавшемся вокруг разбитого памятника Ленину (его гранитная голова лежала на боку, с выдолбленными глазницами), перевернутой военной машины — из ее динамиков сочилась черная слизь, пульсирующая в ритме 14.8 Гц, круга из детских кукол — все с вырванными глазами, со ртами, зашитыми черными нитками.

Приближение тьмы

Тьма двигалась не как отсутствие света, а как живая субстанция, перекатывающаяся волнами по асфальту, оставляя за собой следы — отпечатки ладоней с шестью пальцами. В ее толще мелькали силуэты — то детские, то слишком длинные, чтобы быть человеческими.

Появление Кикиморы

Она не просто «появилась» — выросла из центрального канализационного люка. Сначала показались пальцы — каждый длиной в человеческую руку, с перепонками цвета мертвой рыбы. Затем голова — в три раза крупнее человеческой, покрытая плесенью и тиной; наконец все трехметровое тело, сотканное из болотных растений — оживших, с шевелящимися шипами; волос, сплетенных в подобие кольчуги, каждый волосок двигался самостоятельно; костей утопленников, скрепленных черной смолой, издающей запах гниющей рыбы.

Ноги — суставы вывернуты назад, как у цапли, но покрыты чешуей; на коленях — дополнительные суставы, позволяющие сгибаться в любую сторону; ступни оставляют на асфальте не следы, а дыры, сквозь которые видна какая-то другая реальность.

Семь пальцев на каждой руке; между ними перепонки с вышитыми на них древними рунами; ногти прозрачные, внутри каждого пульсирует черная жижа.

Лицо — глаза как у рыбы, но с вертикальными зрачками; носа нет — только две дыры, из которых капает черная слизь; рот, когда закрыт, выглядит как обычный старческий; когда открывается — раскрывается в четыре «лепестка», обнажая три ряда зубов — человеческих, рыбьих и птичьих; язык, разделенный на три части; в глубине — второе, меньшее лицо.

Голос звучал не только из ее рта, но и из всех луж на площади, вызывая странное эхо; из радиоприемников в брошенных машинах, даже из собственных легких людей — они чувствовали вибрацию в груди. Тембр постоянно менялся: то скрип несмазанных колес, то бульканье болотных газов, то плач ребенка, то все сразу.

Реакция людей: они не просто стояли — с ними происходили изменения: волосы седели и выпадали клочьями, кожа покрывалась язвами в форме древних символов, из ушей текла черная жидкость, которая собиралась в лужицы и тянулась к Кикиморе.

Команда «Спите». Когда Кикимора произнесла это слово, сначала погасли все фонари в радиусе километра, затем люди начали падать, но не на землю, а застывать в странных позах: одни встали на колени, запрокинув голову назад под неестественным углом, другие замерли, обняв самих себя, с пальцами, впившимися в собственные плечи; третьи просто застыли в шаге как статуи, их глаза оставались открытыми — зрачки расширялись, пока не становились совершенно черными.

Последствия

После того, как город «уснул», из всех водосточных труб начали выползать пиявки необычного вида — с человеческими лицами на спине; в небе появились птицы, которых раньше никто не видел — с перепончатыми крыльями и клювами, полными зубов; на стенах домов проступили надписи на неизвестном языке, написанные чем-то похожим на кровь, но более густым; все часы в городе остановились на 4:18 утра.

А Кикимора… Она не ушла, просто растворилась в воздухе, оставив после себя запах мокрой шерсти и гниющих яблок; и следы — не на земле, а в самом воздухе, как будто кто-то прошелся по нему, оставив вмятины.

И где-то в глубине бункера что-то засмеялось…

28 ноября 1995 года. Заключительный отчет спецподразделения «Вепрь»

1. Консервация города

По периметру Архангельска возведено три линии обороны: внешний круг — колючая проволока с вплетенными медными нитями (каждые 14.8 см — узел с костяной бусиной); средний круг — 200-метровая полоса, залитая бетоном с добавлением толченого гранита из старых кладбищенских плит; внутренний круг — частокол из осиновых кольев, увенчанных черепами ворон со вставленными в глазницы кварцевыми кристаллами, стальными зеркалами, обращенными к городу, мешочками с солью и пеплом сожженных архивов проекта «Полярный рассвет».

2. Разведывательные вылазки

Группа «Гром-4» (8 человек) проникла в город через канализационный коллектор. На глубине 4 метра стены покрылись живыми иероглифами — влажные буквы шевелились как пиявки. В туннеле обнаружены 3 неповрежденных противогаза образца 1941 года (внутри спрессованный черный гриб, пульсирующий в ритме 14 Гц); детский велосипед с проржавевшей цепью (звенья оказались спаянными костными фрагментами); лужи аномальной жидкости: при контакте с фонарем свет преломлялся, показывая другие туннели, которых не было на картах.

3. Стычки с аномалиями

Последняя радиопередача группы:

«Контур… вижу… боже… это не… Шум… Ночницы! Их десятки! Стрельба не… Звуки разрывающейся плоти

…кислота бесполезна… О нет… Она… Хруст костей… Глаза… так много глаз… Чистый тон 14.8 Гц в течение 8 секунд… Дверь открыта… мы идем домой…»

4. Проникновение в бункер

Через 48 часов обнаружен единственный выживший — рядовой К. (имя засекречено). Найден в 5 км от города вмурованным в ствол сосны (древесина обтекала тело, как мягкий пластилин). Все кости вывернуты наружу, образуя нечто вроде «кокона»; в правой руке зажат исправный диктофон с последней записью: шаги по металлическим ступеням. Хриплое дыхание. Внезапно — звук открывающейся двери. Голос капитана Л.: «Господи… это же…» Многоголосый шепот: «Сердце земли». Гулкий удар. Звук льющейся жидкости. Последние слова: «Оно дышит… и смотрит… в…» Щелчок.

Эпилог. Запечатывание

Знаки периметра нанесены смесью крови семи расстрелянных заключенных (по древнему обычаю), пепла сожженных документов Минобороны, измельченных костей первого испытуемого проекта.

Аномальные явления

Каждую полночь бетонный барьер покрывается инеем при +15°C; наблюдатели сообщают о тенях, которые собирают в кучу колючую проволоку, лепят из нее куклы в человеческий рост, ставят их лицом к периметру; В радиопомехах слышен стук — ровно сто сорок восемь ударов в минуту.

Последняя запись в журнале караула:

«03:00. Южный сектор. Зеркала на частоколе показывают… Он все еще там. Сергей Морозов. Стоит у входа в бункер. Его тень… его тень отделилась и машет нам. Завтра запросим наряд огнеметчиков. Если завтра наступит».

Приложение

В 5:14 утра все приборы зафиксировали импульс из глубины бункера. Сейсмографы показали: глубина ровно 14.8 км; характер — ритмичные удары. Частота — сначала 14.8 Гц, затем голос, произносящий по слогам: «Ар-хан-гельск».

Дверь действительно захлопнулась. С внутренней стороны.