Проект "Полярный рассвет" (джен)

Проект «Полярный Рассвет»

Архангельская область, 1994 год

Сергей Морозов, бывший военный инженер, получил неожиданное предложение от старого знакомого — полковника Громова. «Нужен человек с твоими навыками» — сказал тот, не уточняя деталей. Через три дня Сергей уже ехал на «Урале» по разбитой дороге вглубь тайги, к засекреченному объекту под кодовым названием «Полярный рассвет».

Лагерь представлял собой несколько обшарпанных ангаров и бетонный бункер, уходящий под землю. Внутри царила суета: люди в белых халатах и военной форме сновали между приборами, в центре зала стояла массивная установка, напоминающая барокамеру, но с десятками проводов и странными излучателями по бокам.

— Здесь мы работаем над расширением сознания, — пояснил Громов. — Советские эксперименты в этой области были прерваны, но теперь у нас есть шанс продолжить.

Сергея поселили в бункере и ввели в курс дела. Оказалось, что «Полярный рассвет» — наследние программ по психотронному оружию и исследованиям пси-возможностей человека. Испытуемых — добровольцев из местных колоний — погружали в изменённые состояния сознания, пытаясь «разорвать» границы восприятия.

Но что-то пошло не так.

Через неделю пропал первый испытуемый. Камеры зафиксировали, как он просто растворился в воздухе. Затем начались странные звуки по ночам — шёпот из стен, шаги в пустых коридорах. Один из техников, проверяя оборудование, увидел в мониторах камер наблюдения кого-то ещё — искажённые лица, наблюдающие из темноты.

— Они всегда были здесь, — прошептал Громов, когда Сергей пришёл к нему с вопросами. — Мы просто открыли дверь.

В последнюю ночь лагерь погрузился во тьму. Генераторы вышли из строя, связь прервалась. Из глубины бункера раздался рёв, и те, кто остался в живых, видели их — бледные фигуры с пустыми глазницами, движущиеся против законов физики.

Сергею удалось бежать. Он дошёл до ближайшей деревни, но когда военные приехали проверять его историю, от лагеря не осталось и следа — только выжженная поляна и странные круглые следы, будто что-то огромное приземлялось здесь.

Полковник Громов числится пропавшим без вести. В рассекреченных архивах нет ни слова о «Полярном рассвете».

Но иногда, в самые длинные зимние ночи, по радио ловят странный шёпот…

«Они теперь видят вас»

Архангельск, гостиница «Северная», комната 317, 3:47 ночи

Сергей Морозов затянулся беломором, чувствуя, как едкий дым обжигает лёгкие. Сигарета была третьей за час, но тревога не отпускала. На столе перед ним стоял старенький «Электрон-710» — телевизор с выпуклым экраном, который ловил только помехи. Белый шум заполнял комнату, прерываемый редкими всплесками искажённого звука.

Он всматривался в мерцающие чёрно-белые точки, будто ожидая, что в них проступит что-то.

Так было каждую ночь.

Сны, которые не отпускают.

Сны начались сразу после побега.

Он снова и снова оказывался в том самом бункере — в длинном коридоре с облупившейся краской, где флуоресцентные лампы мигали с неровным гудением. В конце коридора стояли они.

Высокие. Слишком высокие.

Их тела были бледными, почти прозрачными, как будто слеплены из воска, растянутого и деформированного. Лица — гладкие, без ртов, только глубокие впадины вместо глаз. Они не двигались. Не нападали.

Просто наблюдали.

А потом начинался шёпот.

Не голос, не звук, а что-то вроде вибрации, проникающей прямо в череп.

«Ты видел нас. Ты знаешь. Мы ближе, чем ты думаешь».

Сергей просыпался в холодном поту и несколько минут не мог пошевелиться — тело отказывалось слушаться, будто что-то держало его.

Блокнот

Он достал из кармана потрёпанную записную книжку в чёрном дерматиновом переплёте. На обложке — вытисненный герб СССР и номер: «СС-ПР/84-КГБ».

Страницы были испещрены записями, но многие из них залиты чернилами, будто кто-то пытался скрыть информацию. То, что осталось, выглядело как бред сумасшедшего:

14.8 Гц — резонансная частота. При воздействии испытуемые сообщают о дверях и наблюдателях.

*Испытуемый №7 (бывший зэк, ст. 59 УК РСФСР) после 3-й сессии начал говорить на неизвестном языке. Утверждает, что Соглядатаи жили здесь до людей. На глубине.*

Глубина залегания — 12 км. Скважина Кольская? Но там другая программа...

Громов говорит, что они реагируют на страх. Но что, если это не реакция? Что, если это приманка?

Последняя запись была сделана уже его рукой, дрожащей и неровной.

Они в проводах. В радиоволнах. В статике между каналами. Они всегда были здесь.

Архангельск, который не спит

За окном гудел ночной город. Архангельск в девяносто пятом — это облезлые хрущёвки, разбитые дороги и пустые магазины с выцветшими вывесками. Но в этом была своя правда.

Сергей подошёл к окну. Напротив, через дорогу, мерцал неон заброшенного кафе «Полярная звезда». Вывеска горела через раз, и в её свете мелькали тени — может, люди, а может, что-то ещё.

Он потянулся за очередной сигаретой, но вдруг...

Телевизор замолчал.

Статика пропала. Экран стал чёрным.

И затем...

Появилось изображение.

Камера. Бункер. Тот самый коридор.

Вдалеке, у самого края кадра, стояли они.

Но теперь их было больше.

И один...

Повернул голову.

Прямо в камеру.

Сергей почувствовал, как по спине побежали мурашки.

А потом раздался стук в дверь.

Три удара. Чётких. Методичных.

Как в его кошмарах...

Наутро в гостинице нашли комнату 317 пустой.

На столе лежал блокнот.

На экране телевизора — снова белый шум.

А в стакане с недопитым чаем плавала чёрная плёнка, будто масляная.

Она шевелилась.

Архангельск, бар «Айсберг», 17 ноября 1995 года, 21:30

Дождь стучал по жестяной вывеске бара, когда Сергей вошёл внутрь. Бар был полупуст: в углу дремал старик с бутылкой «Жигулёвского», у стойки перешёптывались двое в засаленных комбинезонах. Запах пережаренного масла и дешёвого табака висел в воздухе густой пеленой.

Он уже собирался заказать водки, когда тень отделилась от стены.

— Морозов?

Мужчина перед ним был худым как щепка, в помятом плаще цвета хаки. Его пальцы нервно перебирали край стола, оставляя на липкой поверхности влажные следы. Глаза — стеклянные, с жёлтым оттенком склер — бегали по комнате, будто выискивали что-то в углах.

— Да, — осторожно ответил Сергей. — А вы?

— Ковалёв. Алексей Петрович, — голос сорванный, с хрипотцой. — Я был техником в «Полярном рассвете». Ты... ты выжил.

Он произнёс это не как вопрос, а как констатацию невероятного факта.

Сергей кивнул на столик в дальнем углу, подальше от чужих ушей. Ковалёв шаркнул за ним, постоянно оглядываясь.

Официантка принесла две стопки и графин водки. Ковалёв схватил свою, дрожащей рукой поднёс ко рту и опрокинул залпом.

— Ты знаешь, что там на самом деле происходило? — начал Сергей, вращая стопку в пальцах.

Ковалёв резко закашлялся, потом вытер губы рукавом.

— Лагерь... это просто крыша, — прошептал он, наклоняясь. — Под нами — шахта. Глубокая, чёртова пропасть. Восьмидесятые, бурили, как Кольскую, но... — он понизил голос до шёпота, — что-то пошло не так.

— Что именно?

— На отметке в двенадцать километров... — Ковалёв облизал пересохшие губы, — буры начали вытаскивать не ту породу. Не гранит, не базальт... а что-то чёрное, вязкое как смола. Оно... — Он замолчал, глядя в пространство. — Оно шевелилось.

Сергей почувствовал, как по спине побежали мурашки.

— И что было дальше?

— Закрыли проект. Завалили вход. Но в девяностых... — Ковалёв нервно оглянулся, — Громову дали зелёный свет на возобновление. Только теперь бурили не землю, а... сознание. Частота четырнадцать целых, восемь десятых Герц.

Сергей достал блокнот, открыл на пометке про частоту.

— Это что, порог?

Ковалёв кивнул, налил себе ещё.

— Да. При четырнадцати и восьми десятых... начинается резонанс. Испытуемые видели их. Называли «Соглядатаями».

— Кто они?

— Не знаю, — Ковалёв схватил Сергея за рукав, — но они реагируют на частоту. Как будто... она их привлекает. Громов думал, что может их контролировать. Но...

Он замолчал, услышав, как за стойкой громко звякнула посуда.

— Он ошибался, — прошептал Ковалёв. — Они не подчиняются. Они используют.

Кассета

Ковалёв сунул руку во внутренний карман, вытащил потрёпанную видеокассету в чёрном корпусе. На наклейке — криво написанный маркером номер: «ЭКСП-14/Z».

— Последний эксперимент. Громов лично участвовал. После этого... всё пошло под откос.

Сергей взял кассету. Пластик был холодным, неестественно холодным.

— Почему ты отдаёшь это мне?

Ковалёв вдруг ухмыльнулся — жуткой, неживой улыбкой.

— Потому что ты уже заражён. Ты видел их. Они теперь видят тебя.

Он встал, пошатываясь.

— И ещё... — Ковалёв наклонился, его дыхание пахло спиртом и чем-то гнилым, — не смотри это один.

Когда Сергей вышел из бара, Ковалёва уже нигде не было.

Только на столе осталась мокрая стопка...

И чёрный след, будто от пальцев, испачканных в саже.

А в кармане Сергея кассета тихо жужжала, как живая.

Гостиница «Северная», номер 317, 2:18 ночи

Сергей дремал в кресле, когда резкий треск телефонного звонка врезался в тишину. Он вздрогнул, сбив пепельницу со стола. Медные монеты звякнули о линолеум, рассыпаясь по полу. Телефон старой модели «Ротан-202» вибрировал на тумбочке, его чёрный корпус покрылся каплями конденсата — странно, ведь в номере было душно.

— Алло? — голос Сергея прозвучал хрипло. В ушах ещё стоял гул от кошмара, в котором он снова бежал по бесконечным коридорам бункера.

На другом конце сначала было только дыхание — прерывистое, с хрипотцой. Потом:

Морозов? — женский голос, знакомый, но изменившийся до неузнаваемости. — Это... Лебедева. Я работала в... в «Полярном рассвете». — В паузах слышалось, как она глотает воздух, будто бежала. — Они нашли меня. Через... через розетки. В проводах...

Сергей сжал трубку так, что пальцы побелели. По спине пробежал ледяной пот.

«Кто? Кто нашел?» — он резко обернулся, инстинктивно оглядывая тёмный номер. В углу телевизор молчал, его выпуклый экран отражал лунный свет.

Соглядатаи, — прошептала Лебедева, и в этот момент на её конце провода что-то грохнуло. Женщина резко задышала. — Они не приходят... Они всегда здесь. В токе. В статике. В твоём... — голос сорвался на шёпот, — в твоём отражении.

Раздался треск — будто кто-то разорвал лист бумаги, только в тысячу раз громче. Лебедева вскрикнула.

— Не включай свет! — её голос вдруг стал неестественно чётким, будто она прижалась губами прямо к микрофону. — Они видят через...

Хруст костей. Визг, от которого у Сергея свело зубы. И... тишина.

Но не полная. Где-то в глубине трубки что-то шевелилось. Что-то влажное.

Сергей медленно опустил трубку. Его рука дрожала. В номере вдруг стало холодно, хотя окно было закрыто. Он потянулся к выключателю...

И в этот момент за спиной щёлкнул телевизор.

«Электрон-710» включился сам. Экран вспыхнул белым шумом, заполнив комнату мерцающим светом. Сергей замер, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.

На экране, сквозь помехи, медленно проявлялось лицо. Не человеческое — слишком вытянутое, с неестественно высокими скулами. Глазницы — пустые впадины. Но он знал — оно смотрит прямо на него.

Лицо начало приближаться, заполняя весь экран. Из динамиков послышался шёпот — тот самый, из его кошмаров.

Вдруг на улице с треском погас фонарь. В комнате остался только свет телевизора, отбрасывающий мерцающие блики. В зеркале над умывальником что-то шевельнулось — не отражение Сергея, а что-то другое...

Телефон снова зазвонил.

Резко. Истерично.

А лицо на экране... улыбнулось.

Гостиница «Северная», номер 317, 18 ноября 1995 года, семь утра

Горничная Мария Семёновна постучала в дверь в третий раз, прежде чем достать связку ключей. Номер триста семнадцать не сдавался уже третий день, а администратор настаивал на проверке.

— Гражданин, вы там? — её голос дрогнул, когда ключ со скрипом повернулся в замке.

Дверь распахнулась, впуская поток холодного воздуха. Мария Семёновна замерла на пороге, непроизвольно крестясь.

Комната была пуста.

Но не просто пуста — она выглядела так, будто в ней никто не жил неделями. Пыль лежала ровным слоем на мебели, хотя ещё вчера здесь убирали. Кровать была заправлена с армейской аккуратностью, пододеяльник с выцветшими голубыми ромбами натянут без единой складки.

На столе в лучах утреннего света лежали три предмета:

Потрёпанный блокнот в чёрном переплёте, раскрытый на последней странице

Окурки беломора, аккуратно сложенные в пепельнице в виде странного символа — три пересекающихся круга

Видеокассета с потёртой этикеткой «ЭКСП-14/Z», покрытая липким чёрным налётом.

Мария Семёновна подошла ближе, щурясь на размашистый почерк последней записи. Буквы местами прожгли бумагу, будто писали раскалённым пером:

«Они не приходят извне. Они всегда были внутри. Земля — это их дом. А мы — гости».

Внизу страницы кто-то нарисовал странную схему — многослойный круг с расходящимися лучами, напоминающий разрез земной коры. На отметке «12 км» красной ручкой был нарисован... глаз.

Той же ночью в Архангельске

Первый трансформатор взорвался в 2:47 на улице Ленина. Старый подстанционный щиток вспыхнул голубым пламенем, осветив на мгновение всю площадь. Свидетели — двое рабочих с ночной смены — позже рассказывали милиции странные вещи:

— Пламя было... живое, — рассказывал, держа дрожащими руками папиросу, электрик Петрович, — оно извивалось как змея. А в дыму... — Он замолчал, глядя на свои руки. — В дыму были тени. Высокие. Без лиц. Они... двигались против ветра.

К утру сгорели шесть трансформаторных будок по всему городу. Везде одна картина — оплавленные провода, стёкла, взорвавшиеся изнутри, и... следы.

Не ног, не лап — будто кто-то провёл по пеплу раскалёнными пальцами.

Заброшенный бункер «Полярный рассвет», 150 км от Архангельска

В глубине бетонного колодца, под тридцатью тоннами ржавого оборудования, заработал генератор.

Лампы моргнули раз, другой — и вспыхнули тусклым жёлтым светом. По стенам поползли тени, не соответствующие никаким предметам в помещении.

На центральном пульте, покрытом слоем пыли и паутины, замигала лампочка. Частотомер показал 14,8 Гц.

Из репродуктора полился шёпот — тот самый, что слышал Сергей в своих кошмарах.

В глубине коридора, где раньше была камера для экспериментов, что-то постучало по металлу. Сначала один раз. Потом — три.

Потом — долгий, скребущий звук, будто кто-то проводил когтями по двери изнутри.

Дверь с красной табличкой «ЗАПРЕЩЕНА ПОДАЧА НАПРЯЖЕНИЯ» медленно приоткрылась.

Из щели потянулся чёрный дым.

И в нём...

Замерцали огоньки, похожие на глаза.

Конец

*Примечание: В отчёте Архангельского Гидрометцентра за 18.11.1995 отмечены аномальные колебания магнитного поля (14.8±0.3 Гц) по всему региону. Явление длилось ровно 14 минут 8 секунд и прекратилось так же внезапно, как началось. Официальная версия — техногенные помехи.*

Архангельская область, метеостанция «Заря», 19 ноября 1995 года, 23:47

Дежурный метеоролог Антон Воронин с тревогой смотрел на ленту самописца. Перо прибора вычерчивало невиданные ранее синусоиды, выходя за красные границы шкалы.

— Что за чертовщина… — пробормотал он, поправляя очки.

Внезапно все приборы на станции одновременно тревожно взвыли. Антон вскочил со стула, когда в углу зала ожила старая, давно не используемая аппаратура — советский военный осциллограф 1978 года выпуска. На его экране без всякого подключения появилась идеальная синусоида с частотой 14.8 Гц.

Тем временем в Архангельске

В квартире на улице Попова проснулась пятилетняя Лиза. Ей снилось, что в розетке у кровати живет дядя с длинными пальцами. Когда она открыла глаза, ночник мерцал в такт какому-то неслышимому ритму.

— Мама… — девочка попыталась крикнуть, но голос не слушался.

Из розетки действительно что-то вытягивалось — сначала тонкие, как проволока, пальцы, потом ладонь с неестественно длинными суставами…

Заброшенный бункер

Генераторы работали на пределе. В главной лаборатории, где когда-то стояла экспериментальная камера, воздух дрожал, как над раскаленным асфальтом.

На стене, покрытой странными черными подтеками — их химический анализ так и не дал результатов в 1993 году — проступили влажные пятна. Они складывались в слова:

«СЕРГЕЙ ОТКРЫЛ ДВЕРЬ»

Внезапно все лампы лопнули. На несколько секунд воцарилась абсолютная темнота.

Когда аварийное освещение включилось, в центре комнаты стояла фигура в пропитанной потом майке с надписью «Советская Армия».

Сергей Морозов.

Но что-то было не так. Его глаза… Они были полностью черными. Без белка, без радужки — как два куска обсидиана.

— Мы должны завершить эксперимент, — сказал он голосом, в котором смешались десятки тонов. — Земля проснулась.

Метеостанция

Антон Воронин в ужасе наблюдал, как перо самописца начало выводить не графики, а… буквы: «ПРИГЛАШАЕМ ВОЙТИ»

В этот момент радио, настроенное на частоту аэропорта, захлебнулось белым шумом. И сквозь него прорвался знакомый голос:

— Это… это доктор Лебедева. Они… — хриплый шепот прервался на полуслове, — они не извне. Мы просто… забыли. Все эти годы… мы забыли, что здесь жили другие… до нас…

Затем эфир наполнился звуком, от которого у Антона пошла носом кровь.

Это был чистый тон 14,8 Герц.

Когда на следующий день военные прибыли на место заброшенного бункера, они обнаружили: все генераторы работают, хотя топливные баки пусты; в центре экспериментальной камеры лежит стопка одежды Сергея Морозова — будто кто-то просто… испарился; на стене, под слоем свежей известки, проступили те же слова: «ЗЕМЛЯ ПРОСНУЛАСЬ».

В Архангельске той ночью родилось семеро детей. У всех — неестественно черные глаза. И когда медсестра в роддоме случайно уронила рядом с ними камертон, все семеро одновременно повернули головы… На частоте 14,8 Герц.

Архангельский роддом №3, 20 ноября 1995 года, 3:15

Медсестра Наталья Петровна застыла с камертоном в руке. Звук ещё вибрировал в воздухе, а семеро новорожденных в палате уже смотрели на неё. Их глаза — чёрные, без белка, без радужки — казались бездонными, как провалы в земной коре.

— Господи… — прошептала она, отступая к двери.

Один из младенцев улыбнулся. Слишком широко. И заговорил. Голос был хриплым, словно исходил из глубины шахты:

— Мы вспомнили.

Заброшенная станция «Полярный Рассвет», основной бункер, 20 ноября 1995 года, 03:47

Подполковник Ермаков ощутил, как по его позвоночнику пробежали ледяные мурашки. Фонарь в его дрожащей руке выхватывал из темноты фрагменты надписи на стене: «ЗЕМЛЯ ПРОСНУЛАСЬ». Буквы светились мертвенным голубоватым светом, будто наполненные жидким фосфором. Но страшнее было то, что происходило вокруг. Бетонные стены дышали.

— Боже правый… — прошептал старший лейтенант Гусев, поднося ладонь к стене.

Поверхность была теплой. И влажной. Как человеческая кожа при лихорадке. Где-то в глубине бетона, в арматуре, в самой сердцевине бункера, что-то билось. Медленно. Методично.

Тук.

Тук.

Тук.

— Это… это невозможно. — Техник Малышев прижался спиной к противоположной стене, но тут же вскрикнул. Его пальцы погрузились в бетон, как в густую смолу.

— Она… она липкая!

Ермаков резко развернулся, свет фонаря выхватил потолок. Черные прожилки. Они расползались по швам между плитами, как вены на теле умирающего. Толстые, пульсирующие, они явно росли, с каждым ударом этого подземного сердца становясь длиннее, шире, ближе…

— Отходите! Прочь от стен! — Ермаков рванулся к центру помещения, но рядовой Семёнов, самый молодой в группе, завороженно смотрел на свою руку.

Он прикоснулся. Всего на секунду. Прожилки ожили.

То, что произошло дальше, заняло не больше трех секунд, но в памяти каждого очевидца растянулось в вечность.

Первая секунда: тонкие, как гитарные струны, щупальца вырвались из стены, впиваясь в руку Семёнова. Его кожа почернела мгновенно — не как при ожоге, а словно превратилась в уголь.

Вторая секунда: чернота поползла вверх по руке. Плоть под ней вздувалась, лопалась, обнажая… не кость, а нечто гладкое, черное, блестящее, как хитиновый панцирь.

Третья секунда: Семёнов открыл рот для крика, и из горла хлынул поток черной жижи, густой как нефть. Его глаза лопнули, но вместо крови — те же угольные слезы.

А потом он растворился. Не исчез — именно растворился, как сахар в кипятке. Его форма на секунду застыла в воздухе — рот в беззвучном крике, пальцы, скрюченные в судороге. И только когда его фуражка с глухим шлепком упала в лужу черной слизи, стало ясно: человека больше нет.

— Частота… — Малышев, бледный как смерть, тыкал дрожащим пальцем в экран портативного осциллографа. — Четырнадцать и восемь десятых Герц. Она везде. В стенах. В воздухе. В… в нас.

Ермаков посмотрел на свои руки. Капельки пота на коже вибрировали в такт. Тонкий, едва слышный гул заполнял бункер. Он исходил не от генераторов — он шел из-под пола. С глубины. С тех самых двенадцати километров.

— Отступаем, — прошептал подполковник. — На выход. Сейчас же.

Но когда они рванули к двери, та захлопнулась сама. Стены вокруг задышали чаще. Прожилки на потолке соединились в единый узор. И в тишине, прежде чем раздались первые крики, кто-то прошептал из всех углов одновременно: — «Вы разбудили нас. Теперь мы выходим».

Примечание: Последняя радиопередача с места событий содержала 14 секунд криков, 8 секунд странного скрежета (анализ показал схожесть с сейсмическими колебаниями на глубине 12 км) и ровно 3 секунды чистого тона 14.8 Гц перед обрывом связи.

Архангельск, улицы

Архангельск, 20 ноября 1995 года, 4:13 утра

Город лежал в странном, неестественном полусне. Не спал, но и не бодрствовал — застыл в липком, дрожащем ужасе.

В пятиэтажке на улице Гайдара, в квартире 34, пенсионерка Вера Степановна проснулась от того, что ее старый будильник «Слава» завелся сам. Стрелки бешено крутились, пока не замерли на 4:13.

Из розетки у кровати доносилось гудение — низкое, вибрирующее, будто где-то глубоко под домом работал гигантский трансформатор.

— Господи… — прошептала старушка, но тут же замерла.

Телевизор "Рубин-714" включился сам. Экран заполнила белая рябь, но сквозь помехи проступали лица. Слишком вытянутые. Слишком бледные. Одно из них медленно повернулось и заморгало.

Вера Степановна закричала, но звук будто застрял в горле.

Из динамиков полился шёпот — сотни голосов одновременно, накладывающихся друг на друга: «Мы здесь. Мы всегда были здесь».

На перекрестке Ленина и Чумбарова-Лучинского троллейбус номер семь резко остановился.

— Что за черт?! — водитель Василий дернул ручку дверей, но они не открывались.

Пассажиры закричали.

Провода над троллейбусом ожили. Они извивались, как змеи, свиваясь в узлы, а потом рванулись вниз.

Стекла лопнули. Тонкие металлические щупальца вползли внутрь, обвивая ноги, руки, шеи.

—Они в проводах! — успел кто-то закричать, прежде чем ток прожёг его голосовые связки.

Люди дергались в странных неестественных позах, будто марионетки. Их глаза темнели, зрачки расширялись, пока не становились совершенно черными.

А потом… Все разом замолчали. И улыбнулись одной и той же слишком широкой улыбкой.

Во всем городе включились динамики: в квартирах, в машинах, даже в брошенных на улице транзисторных приемниках.

Сначала белый шум. Потом голос. Он звучал из всех устройств одновременно, но при этом казался шепотом прямо в ухе:

— Вы забыли нас.

Пауза.

Город замер.

— Но мы помним вас.

И в этот момент погас свет. Весь Архангельск погрузился во тьму, только в окнах домов, где еще минуту назад метались люди, теперь стояли тени.

Высокие. Слишком худые. С черными глазами. И ждали.

В здании городского радио диктор Марина в панике надиктовывала в резервный магнитофон:

— Это… это последнее сообщение. Они везде. В проводах. В воде. Они… О боже, они в зеркалах!

Звук бьющегося стекла. Шёпот: «Мы выходим».

Щелчок.

Тишина.

На пленке осталась только одна частота: 14.8 Гц.

Архангельск, 21 ноября 1995 года, 06:00

Город больше не дышал. Тишина. Радиоэфир был мертв. Ни единой станции — только плотная, давящая тишина между частотами. Телефоны молчали, даже на диспетчерских пультах «Скорой помощи» и милиции не горело ни одной лампочки.

Но страшнее всего было отсутствие ветра.

Флаги на административных зданиях висели неподвижно, как в вакууме. Деревья не шевелили листьями. Даже дым из труб замер в воздухе странными, застывшими клубами, как будто сам воздух боялся шевелиться.

На Кольской сверхглубокой скважине сейсмографы сходили с ума. Иглы чертили на лентах идеально ровные зубцы — ровно четырнадцать ударов в минуту.

— Это… это невозможно, — бормотал дежурный геолог, вытирая пот со лба. — На глубине двенадцать километров… такой ритм…

Он замер, заметив, что каждый удар совпадает с его собственным пульсом, а потом опережает его.

Сердце земли билось быстрее человеческого.

* * *

В «Полярном Рассвете» наконец стих гул генераторов. Лампы, годами мигавшие в полуразрушенных коридорах, погасли навсегда. Но в главной лаборатории что-то изменилось. Дверь камеры для экспериментов — та самая, с красной табличкой «ОПАСНО! НЕ ОТКРЫВАТЬ!» — теперь зияла пустотой. Порог был влажным. На бетоне остались следы босых человеческих ступней, но… Слишком длинные пальцы. Слишком глубокие вмятины от ногтей.

Первым появился Сергей Морозов. Его форма медленно выплыла из темноты коридора. Одежда — та самая, в которой он исчез: помятая рубашка, заляпанные грязью ботинки. Но кожа… Кожа была идеально гладкой. Без морщин. Без пор. Без единого волоса. Как у куклы.

За ним — доктор Лебедева. Ее медицинский халат был чистым, будто только из прачечной. Волосы аккуратно собраны. Но когда она повернула голову, стал виден шов — аккуратная, почти хирургическая линия от одного виска к другому, будто голову сняли и пришили обратно.

Испытуемый номер четырнадцать шел последним. Он дышал. Но дыхание было… Не своим. Каждый выдох сопровождался тихим, влажным хрипом — будто внутри работали не легкие, а жабры.

Они вышли на поверхность.

Утро было странно ярким: солнце висело в небе неестественно большим, отбрасывая слишком черные тени.

Впереди лежал Архангельск. Безмолвный. Недвижный. Готовый.

В окнах домов стояли фигуры — сотни, тысячи людей с такими же черными глазами. Они ждали.

Сергей улыбнулся. Его губы растянулись ровно настолько, насколько позволяла анатомия — ни миллиметром больше. Идеально. Как у них.

— Мы дома, — произнес он голосом, в котором слилось множество тонов.

И Архангельск вздохнул в ответ.

Последняя запись

В опустевшем здании радиостанции магнитофонная кассета дожевывала последние сантиметры пленки.

Голос диктора, записанный ровно сутки назад, звучал странно искаженным:

— …повторяю, это не учебная тревога. Избегайте контакта с водой, зеркалами и…

Пленка порвалась. В тишине лаборатории осталось только тиканье часов да тихий, влажный звук чего-то шевелящегося внутри магнитофона.

14.8 Герц.

Дверь открыта.

Архангельск, 21 ноября 1995 года, 06:17

Кровавое солнце висело на горизонте, будто пригвожденное к небу. Его багровый свет лился сквозь плотную пелену облаков, окрашивая город в оттенки запекшейся крови. Воздух был густым, словно наполненным мельчайшими частицами ржавчины — каждый вдох оставлял металлический привкус на языке.

Тени вели себя неестественно. Они не просто удлинялись — они жили собственной жизнью. Тень фонарного столба извивалась, как плеть, обвивая соседнее здание. Тени деревьев на асфальте пульсировали, будто черные сердца. А самое страшное — тени людей…

На пустынной улице Гагарина одинокий прохожий замер, наблюдая, как его собственная тень медленно поворачивает голову в сторону, куда он сам не смотрел. Пальцы тени удлинились, превратившись в когтистые щупальца, которые начали ощупывать стену ближайшего дома, оставляя на кирпичах черные подтеки, похожие на смолу.

Вода в лужах стала густой, тягучей. Когда капля с козырька подъезда упала в такую лужу, поверхность не затрепетала кругами, а… задышала, выпуская пузыри зловонного газа. В глубине мутной воды мелькали бледные личинки невиданных размеров, каждая с тремя черными глазками-бусинами.

Телефонные провода натянулись до предела, издавая тонкий вибрирующий звук. Вдоль них, словно кровь по венам, пульсировали черные сгустки, двигаясь к вершинам домов. Где-то на крыше старой хрущевки провода сплелись в подобие гнезда, в центре которого что-то шевелилось…

В подъездах пахло сырой землей и гнилыми грибами. Стены покрывались странным налетом — сначала это были просто серые пятна, но к утру они проступили четкими узорами: спиралями, лабиринтами, древними символами, которые сводили с ума тех, кто смотрел на них слишком долго.

Животные вели себя странно: собаки выли, уткнувшись мордами в углы комнат, будто видели там что-то невидимое; кошки выгибали спины и пятились, не сводя глаз с пустых пространств; вороны собрались в огромные стаи и молча сидели на крышах, повернув головы строго на север.

Воздух стал тяжелым, давящим. Давление менялось скачками; у людей закладывало уши, из носа шла кровь. Некоторые жаловались, что слышат глухой стук — четырнадцать ударов в минуту, исходящий как будто из-под земли.

На старом кладбище у реки земля вздулась буграми, как кожа при аллергии. Из трещин сочилась черная слизь, которая на воздухе застывала в странные фигурки — то ли идолы, то ли спящие эмбрионы чего-то страшного.

В подвалах домов, где обычно хранились банки с соленьями и старый хлам, теперь шептали голоса. Не человеческие — что-то имитировало речь, но получалось только жуткое подобие, как если бы говорить пробовали насекомые…

Сергей Морозов ступил на порог — и земля содрогнулась. Его ботинок не просто коснулся грунта — он провалился на несколько сантиметров вглубь, будто почва внезапно превратилась в плотный желатин. Когда он поднял ногу, из следа сочилась черная жижа, пузырящаяся, как кипящая нефть.

Тень. Она не просто не совпадала с его движениями — она жила своей жизнью. Пока Сергей стоял неподвижно, его тень медленно приподняла голову, неестественно вытянув шею, как змея, готовящаяся к удару. Ее контуры дрожали, пульсировали, будто состояли из тысяч микроскопических червей. А потом… Она поползла вперед. Не как обычная тень, растягивающаяся под солнцем, а как жидкий дым, текущий по асфальту. Ее пальцы удлинились, превратившись в тонкие щупальца, которые цеплялись за трещины в асфальте, за пыль, за ржавые люки — будто пробуя мир на вкус.

За спиной у Сергея… Сначала это было едва заметно — просто искажение, будто над его плечами дрожал горячий воздух. Потом очертания стали четче. Крылья. Но не ангельские, не птичьи — что-то среднее между летучей мышью и перепонками глубоководного чудовища. Они были полупрозрачными, как дым, но в их глубине пульсировали жилы — толстые, черные, переплетенные в странные узоры, напоминающие древние руны. Каждое движение этих крыльев сопровождалось тихим влажным звуком, будто где-то вдалеке переворачивали страницы книги, написанной на человеческой коже.

Лицо Сергея тоже изменилось. Его кожа стала слишком гладкой, будто покрытой тонким слоем воска. Глаза — полностью черными, но не слепыми: в их глубине мерцали крошечные звездочки, как в ночном небе, только… Эти звезды иногда моргали. Он открыл рот, чтобы заговорить, но вместо голоса из горла вырвался густой черный дым, который на секунду сложился в лицо — точную копию его собственного, только с растянутым в неестественной улыбке ртом.

Доктор Лебедева вышла следом. Ее фигура плыла сквозь багровый свет, движения слишком плавные, чтобы быть человеческими. Каждый шаг оставлял на земле влажный след — не вода, а что-то густое и тягучее, что тянулось за ней блестящими нитями, сплетаясь в мерцающую паутину.

Когда она повернула голову, взору открылась ее шея. От виска к виску тянулся тонкий, невероятно точный шов. Хирургическая нить, вплетенная в плоть, выглядела чужеродным украшением. Создавалось стойкое впечатление, что голову когда-то аккуратно отделили от тела — и с тем же бесстрастным мастерством пришили обратно, оставив этот шов как вечное напоминание о новой природе его обладательницы.

Испытуемый номер четырнадцать появился последним. Он не шел — плыл в нескольких сантиметрах над землей, его ступни не касались грунта. Его рот был зашит грубой ниткой, но сквозь швы просачивались слова: — «Они… ждут… Голос звучал многоголосьем — как если бы десятки людей говорили одновременно, но с небольшой задержкой.

За ними, в темноте бункера, что-то шевельнулось. Что-то гораздо большее. Что-то, что пока не готово выйти. Но оно обязательно выйдет. Скоро.

В переулках, куда даже днем не проникал солнечный свет, воздух загустел, превратившись в молочно-белую пелену. Сначала можно было принять это за обычный туман, но… Он дышал. С каждым выдохом сотен невидимых ртов туман пульсировал, становясь то гуще, то реже. А потом — Они выступили из мглы.

Они выступили из теней не сразу, а постепенно, как проявленная на фотобумаге картина. Сначала лишь смутное движение на периферии зрения, потом четче, пока не обрели форму, от которой стыла кровь.

Их руки были длинными и костлявыми, лишенными мышечной ткани. Суставы вывернуты под невозможными углами, что делало движения похожими на танец сломанных марионеток. Пальцы — тонкие, как хирургические спицы, — заканчивались когтями из черного стекла, оставлявшими на стенах глубокие дымящиеся царапины. Но самое жуткое заключалось в том, как эти конечности двигались — абсолютно несинхронно, будто принадлежали разным существам со своей волей.

Там, где должны были быть лица, зияли лишь впадины, покрытые тонкой пергаментной пленкой, напоминающей глаза слепых эмбрионов глубоководных тварей. Когда они поворачивались, под этой пленкой что-то булькало и шевелилось, словно кто-то изнутри безуспешно пытался прорезать ее и взглянуть на мир.

Их туловища, обтянутые серой влажной кожей, напоминали грибную плесень. Ребра выпирали наружу, образуя неестественный рельеф, а между ними зияли дыры. Сквозь эти отверстия виднелось… небо. Но не то, что было над головой, а какое-то иное — с фиолетовыми облаками и слишком большими немигающими звездами.

Ночницы не шли. Они парили над землей, не касаясь ее, их тела извивались в такт незримому ритму, исходящему из-под земли. Их конечности изгибались в местах, где анатомия не предполагала суставов. Одна переливалась через ржавый забор, как струя черного дыма. Другая просачивалась в узкую щель под дверью, ее кости с тихим хрустом сжимались до толщины проволоки. Третья просто растворялась в тени, чтобы через мгновение материализоваться в другом конце улицы.

Они не говорили в человеческом понимании этого слова. Звук создавался всей поверхностью их тел. Кожа скрипела, как старый пергамент, кости постукивали, словно ветки по стеклу. Из лицевых впадин лился хриплый свист, складывающийся в подобие слов: «Спи-пи-пи… Открой-рой-рой… Мы приш-ш-ш-ли…»

У колодцев они останавливались, склоняясь над черной водой. Длинные пальцы ворошили глубину, будто что-то искали, а потом извлекали наружу мокрый комок, слепленный из водорослей и волос. Эта масса пульсировала в их руках, словно живое сердце.

У домов они прижимались к стенам, впитывая тепло жизни изнутри. Обои под ними чернели, покрываясь узором из крошечных, но невероятно зорких глаз, которые следили за всем происходящим.

С людьми, осмеливавшимися выглянуть в окно, они вступали в контакт одним лишь прикосновением пальца ко лбу. Человек замирал, из его ушей начинала сочиться черная жидкость, в зрачках зажигались те самые фиолетовые звезды.

Они не вышли из бункера и не пришли из леса. Они высочились из трещин в асфальте, из ржавых труб, даже из забытых детских рисунков, где черным карандашом были нарисованы «бабайки». Они всегда были здесь, просто теперь перестали прятаться.

Одна из Ночниц отделилась от группы и поползла к последнему работающему фонарю. Ее рука обвила столб, и лампа взорвалась, осыпав улицу стеклянным дождем. Во тьме что-то засмеялось. И тогда все фонари в городе погасли разом.

Теперь только луна — слишком большая и слишком близкая — освещала улицы. И в ее призрачном свете стало видно, что Ночниц гораздо больше. Они стояли на каждой крыше, в каждом окне, за каждым деревом. И ждали, когда откроется Последняя Дверь.

ПЕРВАЯ НОЧНИЦА У СТЕНЫ

Когда ее пальцы, покрытые прозрачной слизью с мерцающими спорами, коснулись кирпича, поверхность мгновенно покрылась узором из микроскопических трещин, напоминающих перевернутые древнеславянские обережные символы. По стене пополз иней необычного голубоватого оттенка, издавая тихий хрустальный звон. Из глубины кладки начал сочиться черный деготь с включениями крошечных костяных осколков, а за стеной раздался глухой стук — будто что-то большое перевернулось в спячке.

ВТОРАЯ НОЧНИЦА У ОКНА

Ее тело сжалось до толщины оконной щели, кости при этом издали звук, похожий на скрип старых половиц. На стекле остались жирные разводы с запахом болотной воды и гниющих лилий. Лампочка внутри погасла не просто — сначала она вспыхнула ослепительно белым светом, затем стала черной, продолжая излучать тьму. В комнате за окном тени вдруг «упали» на пол, образовав лужу абсолютной черноты.

ТРЕТЬЯ НОЧНИЦА И РЕБЕНОК

Игрушечный грузовик в руках мальчика вдруг покрылся ржавчиной и следами зубов. Тень ребенка начала медленно отползать в сторону, оставляя его без темного «двойника». Когда Ночница наклонилась, из складок ее одежды выпали несколько детских молочных зубов, обмотанных волосами.

Ее «лицо» начало раскрываться, как страшный цветок: первый слой — серая кожа, покрытая язвами в форме созвездий; второй — мышечная ткань, пульсирующая в ритме четырнадцати ударов в минуту; третий — золотистые хитиновые пластины с выгравированными детскими именами; и в центре — вращающаяся спираль из черного перламутра, затягивающая взгляд в бездну.

Голос «бабушки» исходил не только из Ночницы, но и из всех водосточных труб в радиусе ста метров; из радиоприемника в ближайшем магазине; даже из собственных легких ребенка — его последний выдох повторил те же слова. В воздухе появился запах старых фотоальбомов, пирогов с капустой, формалина — точная копия запаха из дома бабушки в день похорон.

Процесс засыпания ребенка: ресницы начали покрываться инеем, превращаясь в крошечные сосульки; в зрачках застыло отражение чего-то огромного, приближающегося из глубины; на запястьях проступили синяки в форме пальцев, хотя Ночница не касалась его.

Последнее, что он увидел, — как его собственное отражение в луже улыбнулось помахало рукой, развернулось и ушло вглубь черной воды.

После тело ребенка осталось стоять, постепенно бледнея до прозрачности, наполняясь изнутри тем же черным перламутром, обретая неестественную гибкость — пальцы теперь могли сгибаться во всех направлениях. Игрушечный грузовик ожил и начал самостоятельно двигаться, издавать звук настоящего двигателя, оставлять на асфальте следы не колес, а маленьких ладоней. Все уличные животные в радиусе километра одновременно повернулись в ту сторону, встали на задние лапы и совершили одинаковые поклоны.

Финал сцены: когда часы на ближайшей башне пробили шесть утра, все Ночницы в округе замерли, подняли головы, протянули руки к востоку, пропели в один голос: «Дверь открыта. Хозяин идет». А где-то в глубине бункера что-то огромное вздохнуло, пошевелилось, начало выбираться наружу…

Архангельск, 21 ноября 1995 года, предрассветные часы

Люди просыпались с ощущением, будто их разбудили криком, но в домах стояла гробовая тишина. Их кожа была липкой от холодного пота, в ушах — глухой звон, словно они долго находились рядом с колоколом.

Что они видели:

Прялки — в углах комнат, где никогда не было прялок, теперь стояли древние, черные от времени орудия. Веретена крутились сами по себе, хотя к ним никто не прикасался. Пряжа была слишком белой, почти светящейся в темноте, и казалась мокрой. Те, кто осмеливался прикоснуться, чувствовали: она теплая, как живая плоть. Если приглядеться, в нитях можно было разглядеть волосы, ресницы, кусочки ногтей — словно пряли чью-то кожу.

Тени за печками — даже в домах с центральным отоплением теперь стояли старые кирпичные печи, которых не было еще вчера. За ними шевелились густые, маслянистые тени, не соответствующие никаким предметам. Иногда из-за печной заслонки выпадали обгоревшие кости, обмотанные колючей проволокой. Если подойти ближе, можно было услышать шепот — сотни голосов, спорящих на забытом языке.

Зеркала — все отражающие поверхности лгали. Вместо своего лица люди видели кого-то другого — то старика с выколотыми глазами, то ребенка с черными зубами. Иногда отражение отставало на несколько секунд — человек уже отвернулся, а его двойник все еще смотрел в реальный мир. Если разбить зеркало, из осколков вытекала густая черная жидкость, пахнущая медью и гнилыми ягодами.

Голоса — они приходили из стен, из-под пола, из собственных легких спящих. «Мы предупреждали», — шептали балки в потолке, трескаясь по швам. «Не копай глубже», — булькала вода в стаканах на кухне. «Не зови того, чего не знаешь», — выдыхали сами люди, хотя их губы не двигались.

Иногда голоса материализовывались: в углу комнаты появлялась фигура в домотканом сарафане — спина сгорблена, волосы седые. Она не поворачивалась, но ее тень на стене показывала лицо — вернее, то, что осталось от лица. «Собирай вещи, — говорила она голосом, который звучал одновременно и внутри черепа, и снаружи. — Они уже здесь»

Последствия

Те, кто видел Морок, уже не могли спать. Их сны утекали в реальность — на стенах появлялись мокрые следы от невидимых ног, в шкафах шелестели несуществующие платья. Постепенно они начинали забывать — сначала имена соседей, потом родных, наконец — собственное отражение. В конце концов такие люди вставали ночью, одевались в лучшую одежду, хотя никто не видел, чтобы они ее покупали, и уходили в сторону бункера.

Их потом находили стоящими у входа в «Полярный рассвет». Одетых. Сухих. С открытыми глазами. Но пустых — будто кто-то вынул все, что было внутри, и заменил черным тихим ветром. А в их карманах всегда лежал один и тот же предмет — ржавый ключ с гравировкой «14.8». Как будто они готовились что-то открыть. Или уже открыли.

Сбор на площади

Оставшиеся люди — сорок семь человек — стояли в кольце, образовавшемся вокруг разбитого памятника Ленину (его гранитная голова лежала на боку, с выдолбленными глазницами), перевернутой военной машины — из ее динамиков сочилась черная слизь, пульсирующая в ритме 14.8 Гц, круга из детских кукол — все с вырванными глазами, со ртами, зашитыми черными нитками.

Приближение тьмы

Тьма двигалась не как отсутствие света, а как живая субстанция, перекатывающаяся волнами по асфальту, оставляя за собой следы — отпечатки ладоней с шестью пальцами. В ее толще мелькали силуэты — то детские, то слишком длинные, чтобы быть человеческими.

Появление Кикиморы

Она не просто «появилась» — выросла из центрального канализационного люка. Сначала показались пальцы — каждый длиной в человеческую руку, с перепонками цвета мертвой рыбы. Затем голова — в три раза крупнее человеческой, покрытая плесенью и тиной; наконец все трехметровое тело, сотканное из болотных растений — оживших, с шевелящимися шипами; волос, сплетенных в подобие кольчуги, каждый волосок двигался самостоятельно; костей утопленников, скрепленных черной смолой, издающей запах гниющей рыбы.

Ноги — суставы вывернуты назад, как у цапли, но покрыты чешуей; на коленях — дополнительные суставы, позволяющие сгибаться в любую сторону; ступни оставляют на асфальте не следы, а дыры, сквозь которые видна какая-то другая реальность.

Семь пальцев на каждой руке; между ними перепонки с вышитыми на них древними рунами; ногти прозрачные, внутри каждого пульсирует черная жижа.

Лицо — глаза как у рыбы, но с вертикальными зрачками; носа нет — только две дыры, из которых капает черная слизь; рот, когда закрыт, выглядит как обычный старческий; когда открывается — раскрывается в четыре «лепестка», обнажая три ряда зубов — человеческих, рыбьих и птичьих; язык, разделенный на три части; в глубине — второе, меньшее лицо.

Голос звучал не только из ее рта, но и из всех луж на площади, вызывая странное эхо; из радиоприемников в брошенных машинах, даже из собственных легких людей — они чувствовали вибрацию в груди. Тембр постоянно менялся: то скрип несмазанных колес, то бульканье болотных газов, то плач ребенка, то все сразу.

Реакция людей: они не просто стояли — с ними происходили изменения: волосы седели и выпадали клочьями, кожа покрывалась язвами в форме древних символов, из ушей текла черная жидкость, которая собиралась в лужицы и тянулась к Кикиморе.

Команда «Спите». Когда Кикимора произнесла это слово, сначала погасли все фонари в радиусе километра, затем люди начали падать, но не на землю, а застывать в странных позах: одни встали на колени, запрокинув голову назад под неестественным углом, другие замерли, обняв самих себя, с пальцами, впившимися в собственные плечи; третьи просто застыли в шаге как статуи, их глаза оставались открытыми — зрачки расширялись, пока не становились совершенно черными.

Последствия

После того, как город «уснул», из всех водосточных труб начали выползать пиявки необычного вида — с человеческими лицами на спине; в небе появились птицы, которых раньше никто не видел — с перепончатыми крыльями и клювами, полными зубов; на стенах домов проступили надписи на неизвестном языке, написанные чем-то похожим на кровь, но более густым; все часы в городе остановились на 4:18 утра.

А Кикимора… Она не ушла, просто растворилась в воздухе, оставив после себя запах мокрой шерсти и гниющих яблок; и следы — не на земле, а в самом воздухе, как будто кто-то прошелся по нему, оставив вмятины.

И где-то в глубине бункера что-то засмеялось…

28 ноября 1995 года. Заключительный отчет спецподразделения «Вепрь»

1. Консервация города

По периметру Архангельска возведено три линии обороны: внешний круг — колючая проволока с вплетенными медными нитями (каждые 14.8 см — узел с костяной бусиной); средний круг — 200-метровая полоса, залитая бетоном с добавлением толченого гранита из старых кладбищенских плит; внутренний круг — частокол из осиновых кольев, увенчанных черепами ворон со вставленными в глазницы кварцевыми кристаллами, стальными зеркалами, обращенными к городу, мешочками с солью и пеплом сожженных архивов проекта «Полярный рассвет».

2. Разведывательные вылазки

Группа «Гром-4» (8 человек) проникла в город через канализационный коллектор. На глубине 4 метра стены покрылись живыми иероглифами — влажные буквы шевелились как пиявки. В туннеле обнаружены 3 неповрежденных противогаза образца 1941 года (внутри спрессованный черный гриб, пульсирующий в ритме 14 Гц); детский велосипед с проржавевшей цепью (звенья оказались спаянными костными фрагментами); лужи аномальной жидкости: при контакте с фонарем свет преломлялся, показывая другие туннели, которых не было на картах.

3. Стычки с аномалиями

Последняя радиопередача группы:

«Контур… вижу… боже… это не… Шум… Ночницы! Их десятки! Стрельба не… Звуки разрывающейся плоти

…кислота бесполезна… О нет… Она… Хруст костей… Глаза… так много глаз… Чистый тон 14.8 Гц в течение 8 секунд… Дверь открыта… мы идем домой…»

4. Проникновение в бункер

Через 48 часов обнаружен единственный выживший — рядовой К. (имя засекречено). Найден в 5 км от города вмурованным в ствол сосны (древесина обтекала тело, как мягкий пластилин). Все кости вывернуты наружу, образуя нечто вроде «кокона»; в правой руке зажат исправный диктофон с последней записью: шаги по металлическим ступеням. Хриплое дыхание. Внезапно — звук открывающейся двери. Голос капитана Л.: «Господи… это же…» Многоголосый шепот: «Сердце земли». Гулкий удар. Звук льющейся жидкости. Последние слова: «Оно дышит… и смотрит… в…» Щелчок.

Эпилог. Запечатывание

Знаки периметра нанесены смесью крови семи расстрелянных заключенных (по древнему обычаю), пепла сожженных документов Минобороны, измельченных костей первого испытуемого проекта.

Аномальные явления

Каждую полночь бетонный барьер покрывается инеем при +15°C; наблюдатели сообщают о тенях, которые собирают в кучу колючую проволоку, лепят из нее куклы в человеческий рост, ставят их лицом к периметру; В радиопомехах слышен стук — ровно сто сорок восемь ударов в минуту.

Последняя запись в журнале караула:

«03:00. Южный сектор. Зеркала на частоколе показывают… Он все еще там. Сергей Морозов. Стоит у входа в бункер. Его тень… его тень отделилась и машет нам. Завтра запросим наряд огнеметчиков. Если завтра наступит».

Приложение

В 5:14 утра все приборы зафиксировали импульс из глубины бункера. Сейсмографы показали: глубина ровно 14.8 км; характер — ритмичные удары. Частота — сначала 14.8 Гц, затем голос, произносящий по слогам: «Ар-хан-гельск».

Дверь действительно захлопнулась. С внутренней стороны.

ВНЕШНИЙ ПЕРИМЕТР ("КОЛЬЦО ПЕРУНА")

Майор Громов стоял перед картой, его пальцы нервно барабанили по отметкам периметра. «Проволоку натягивали в полных комплектах химзащиты, — его голос звучал устало, но собранно. — Каждый 148-й сантиметр — особая метка: костяная бусина с выгравированными рунами». Он сделал паузу, протирая глаза. «Бойцы жаловались, что бусины… шепчут. Особенно по ночам. Вчера рядовой Петренко в приступе ярости разорвал ограждение голыми руками — кожа слезла чулком, но он не чувствовал боли, словно находился под наркозом. Утверждал, что бусины показывали ему "истинное лицо города" — улицы из человеческих костей, реки из крови, а вместо солнца в небе — огромный черный глаз».

В медсанчасти врач склонился над раненым. На ладонях всех, кто касался проволоки, проступили одинаковые ожоги — не случайные узоры, а четкие древнеславянские руны «Громовик» и «Молвинец», будто выжженные каленым железом. Самое странное — ожоги продолжали менять форму даже после обработки, складываясь в новые, незнакомые символы.

СРЕДНИЙ КРУГ («БЕТОННЫЙ САРКОФАГ»)

Инженеры работали молча, их лица скрывали противогазы. «Гранит для смеси брали со старого заброшенного кладбища на северной окраине, — гласил технический отчет. — Когда дробили плиты, из-под них… вытекло около 20 литров черной, густой как нефть жидкости».

Лабораторный анализ вызвал недоумение ученых: «Это человеческая кровь, но с измененной ДНК. В ней полностью отсутствуют лейкоциты, зато обнаружены споры неизвестного гриба вида Psychotria militaris — они излучают слабое электромагнитное поле частотой 14,8 Гц».

Рабочие, заливавшие бетон, позже рассказывали странные вещи: «Заливали ночью, при свете прожекторов. Бетон… пузырился, словно кипел, хотя был холодным. А когда утром посмотрели — на поверхности проступили лики. Не граффити, а словно кто-то вылепил их изнутри — точные, как на старых фресках. Только глаза у всех были закрыты, а изо ртов тянулись тонкие трещины».

ВНУТРЕННИЙ ЧАСТОКОЛ («ЧАСОВЫЕ МЕРТВЕЦЫ»)

Рядовой Семёнов делал записи в дневнике дрожащей рукой: «Вчера устанавливали зеркала — специальные, армированные сталью, с серебряным напылением. В отражении город выглядел… нетронутым. Люди ходили по улицам, машины ездили, дети играли. Только все они — без лиц, на месте лиц были гладкие, как яйцо, поверхности». Он отложил ручку, прислушиваясь к скрипу за дверью. «А сегодня утром обнаружили: все зеркала развернулись. Сами по себе. Теперь они смотрят не на город, а НА нас, на лагерь. И в них… что-то движется».

Особые отметки в журнале дежурного:

Вороны слетались к частоколу каждый вечер ровно в 18:00, но не садились на колья — кружили на высоте ровно 14,8 метров, образуя идеальный круг и издавая звуки, похожие на человеческий шепот.

Соль в мешочках из крашеной холстины за ночь превращалась в густую слизь с запахом медного купороса и слабым свечением. При попытке убрать мешочки они сопротивлялись, цепляясь за колья, словно живые.

ГРУППА "ГРОМ-4"

Голос капитана Лебедева в наушниках звучал напряженно, с легкой хрипотцой: «Спускаемся в коллектор. Температура +14,8°C… стабильно. Влажность сто процентов. Стены покрыты чем-то… (хрипящий вдох) Это не плесень! Она… двигается! Слизистая биомасса, пульсирует в такт нашему дыханию».

В микрофоне слышалось тяжелое дыхание других членов группы, эхо шагов по мокрому бетону. «Она образует буквы… складывается в слова… Читает: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ»… Буквы светятся слабым фосфоресцирующим светом. Запах… медный, с примесью гниющих водорослей».

Обнаруженные артефакты:

Противогазы 1941 года.

Три противогаза лежали аккуратно сложенными у стены, будто их только что сняли. Резиновые части идеально сохранились, стекла окуляров были чистыми, хотя вокруг все покрыто толстым слоем пыли и слизи. Внутри — плотная черная масса, похожая на застывший асфальт с вкраплениями каких-то волокнистых структур.

Из аудиозаписи вскрытия в лаборатории: «Образец извлечен… на ощупь теплая, примерно +36,6°C… При попытке взять пробу… (громкий звук, похожий на вскрик) Она… закричала. Человеческим голосом. На немецком. Голос старческий, дрожащий: "Wir haben es auch versucht" ("Мы тоже пытались")… Повторяет это с интервалом в 14,8 секунд… Теперь плачет… Звук постепенно затихает… Масса теряет температуру… Превращается в инертный порошок».

Детский велосипед «Кама» советского производства стоял прислоненным к стене, словно его только что оставили. Рама покрыта рыжей ржавчиной, но странным образом — ржавые подтеки образовывали четкие отпечатки детских ладоней разных размеров. В звеньях цепи запутались пряди волос — светлые, темные, рыжие. Лабораторный анализ показал: волосы принадлежат семи разным детям, все они пропали в районе Архангельска в 1984 году. Самое странное — на руле висел колокольчик, который периодически звенел сам по себе, хотя ни малейшего движения воздуха в коллекторе не было.

Аномальная жидкость. Лужи густой, маслянистой жидкости черного цвета с фиолетовым отливом. Не испарялась, не впитывалась в поверхность. При попадании на нее луча лазерного дальномера поверхность жидкости начинала вибрировать, и в отраженном свете проявлялись объемные изображения.

Из записи эксперимента: «Направляем луч… На поверхности проявляется изображение… Туннели. Не совпадают с нашей картой. Более древние, стены выложены из грубого камня… На стенах… висят люди. Вернее, их кожа. Пустые шкуры, надутые, как воздушные шары… Они колышутся… Лица расплывчаты, но на некоторых видны шрамы… Один поворачивается… Глазные впадины пусты… Из открытого рта вытекает черная жидкость, такая же, как эта… Прекращаем эксперимент».

Внезапно жидкость в лужe взволновалась, из нее вырос тонкий, дрожащий столбик черной субстанции, который на мгновение принял форму человеческой фигуры, прежде чем бесшумно рухнуть обратно.

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ГРУППЫ «ГРОМ-4»

Расшифровка аудиозаписи с бортового диктофона капитана Лебедева:

Звуки тяжелого дыхания, быстрые шаги по мокрому бетону. Эхо усиливается, словно бегущие находятся в огромном подземном зале.

Лебедев (шепотом, прерывисто): «Гром-4, на связь… Температура скачет… Стены… они дышат… Матвеев, прикрой тыл! Что это за…»

Внезапный грохок, звук падающего оборудования. Автоматная очередь. Эхо превращает звук в оглушительную какофонию.

Лебевев (кричит): «Они… из теней выходят! Прямо из бетона! Огонь не… не работает! Пули проходят насквозь! Боже, их МНОГО! Отступаем к…»

Визг, который сложно идентифицировать — то ли помехи, то ли чей-то крик. Звук рвущейся ткани. Еще несколько очередей, но уже более беспорядочных.

Солдат (голос молодой, срывающийся): «Капитан! Они… они из света! Из фонарей! А-а-а-а…»

Звук падения тела. Жидкое хлюпанье. Тяжелое, хриплое дыхание Лебедева.

Лебедев (почти шепотом, с невероятным ужасом в голосе): «Нет… Нет… Это же… дети… Почему у них такие глаза…»

Внезапная тишина на 3,4 секунды. Слышно только мерное капанье воды и странное шуршание, словно кто-то проводит руками по сухой бумаге.

Неизвестный голос (женский, с легким северным акцентом, голос кажется одновременно близким и исходящим отовсюду): «Спите, орлы. Спите… Вы устали. Не сопротивляйтесь. Мы вас ждали».

Звук, похожий на то, как множество людей одновременно вздыхает. Затем — хруст. Не резкий, а глубокий, басовитый, словно ломаются не кости, а сама реальность.

Абсолютная тишина на 2,8 секунды. Затем чистый тон 14,8 Гц. Звук нарастает, заполняя все пространство, становится физически ощутимым. В стеклах очков вибрирует вода на полу.

Тон резко обрывается. Тишина. Затем — шепот. Голос все еще принадлежит Лебедеву, но искажен до неузнаваемости — слишком низкий, с неестественными обертонами, словно говорят несколько человек одновременно:

— Дверь… открыта. Мы… дома.

Щелчок. Запись обрывается.

Примечание лаборанта, проводившего анализ:

«При детальном прослушивании на фоне тона 14,8 Гц можно различить другие звуки: приглушенные детские смешки, скрежет металла по стеклу, чтение на неизвестном языке и… мое собственное дыхание. Этого не может быть, я проверял оборудование. Записывающее устройство было в том коллекторе. Я был в лаборатории. Но это мое дыхание».

МЕДИЦИНСКИЙ ОТЧЁТ №148-95

Объект: рядовой Кириллов Артём, 19 лет

Дата поступления: 28.11.1995, 04:18

Состояние: терминальное

Внешний осмотр:

Тело доставлено в герметичном контейнере. При вскрытии установлено: костная структура полностью реорганизована. Ребра вывернуты наружу, образуя сложный геометрический узор, напоминающий хитиновый кокон. Кости чистые, без следов мышечной ткани, будто тщательно вычищены изнутри. Суставы сохранили подвижность, несмотря на неестественное положение.

Кожные покровы полупрозрачные, с перламутровым отливом. Под кожей видна сеть чёрных сосудов, пульсирующих с частотой 14.8 Гц. Глазные яблоки отсутствуют, орбиты заполнены чёрной маслянистой субстанцией.

Внутренние органы:

Лёгкие содержат ровно 148 мл чёрной жидкости. Анализ показывает: основа — вода Белого моря с аномальным уровнем солёности, но вместо кровяных телец — микроскопические фрагменты мозговой ткани. Примечательно: ДНК соответствует семи разным людям, все числятся пропавшими в 1984 году.

На спине — рельефные шрамы, образующие карту Архангельска. Отмечены несуществующие улицы: «Проспект Соглядатаев», «Площадь Спящего Сердца», «Тупик Последнего Вздоха». При ультрафиолетовом освещении карта начинает пульсировать.

Аудиозапись с личного диктофона:

Фоновая запись, качество низкое, слышен гул генераторов.

Лебедев (дыхание прерывистое, голос сорван): «Глубина двенадцать километров… Это… (кашель, звук падения чего-то металлического) Боже, оно… живое! Всё это время… мы бурили не породу… Это было СЕРДЦЕ!»

Гул нарастает, переходя в низкочастотный органный звук. Стеклянный звон.

Неизвестный голос (детский, с эхом): «Папа? Это ты? Мы так долго ждали…»

Резкий визг, напоминающий одновременно скрежет металла и крик чайки. Запись обрывается щелчком.

Заключение:

Объект не является биологическим существом в привычном понимании. Костная структура служит носителем информации — при рентгеноструктурном анализе проявились тексты на неизвестном языке. Жидкость в лёгких испаряется со скоростью 14.8 мл/час независимо от внешних условий.

Рекомендация: немедленная кремация в свинцовом контейнере. Все образцы уничтожить.

Подпись: старший лейтенант медицинской службы И.В. Семёнова.

Примечание: через 4 часа после составления отчета доктор Семёнова найдена в кабинете. Глаза отсутствуют, на стене кровью выведено: «ОНИ УЖЕ ЗДЕСЬ».

1. ЗНАКИ ПЕРИМЕТРА

Семь приговорённых стояли на коленях у бетонной стены, их спины освещались тусклым светом аварийных фонарей. Охранник Сергеев позднее вспоминал: «Они не смотрели в землю. Глаза были подняты к небу, где висело то неестественно большое багровое солнце. И они улыбались. Не сумасшедшей улыбкой, а как дети, видящие что-то прекрасное».

Когда священник начал читать последнюю молитву, семеро одновременно подняли головы. «Мы уже там», — произнесли они хором, голосами, которые звучали странно синхронизированно, словно это говорил один человек через семь ртов.

Кровь для ритуальных символов собирали в серебряные чаши. Струйки дыма поднимались от жидкости, когда она касалась холодного бетона. Знаки наносились специальными кистями из волчьего волоса — древние обережные символы, перевёрнутые вверх ногами. По мере нанесения кровь начинала светиться тусклым багровым светом, а бетон под ней трескался, образуя узоры, похожие на карту звёздного неба.

2. АНОМАЛЬНЫЕ ЯВЛЕНИЯ

Дежурный по периметру, рядовой Петров, делал записи в журнале дрожащей рукой:

«03:00. Зеркала на частоколе снова развернулись. Показывают не отражение леса, а… его. Морозова. Он стоит по ту сторону, улыбается. Его глаза полностью чёрные, без белка.

За его спиной — ТЕНИ. Не просто отсутствие света, а нечто плотное, маслянистое. Они двигаются странно — не плавно, а рывками, как испорченная киноплёнка. Собирают что-то из… костей. Кости светятся синим светом. Складывают что-то вроде двери. Арки из человеческих останков. Она пульсирует, как живая».

В бинокль было видно, как тени берут кости из земли — будто земля сама отдаёт их, раскрываясь как раны. Каждая кость идеально чистая, белая, будто отполированная. Дверь растёт, приобретая сложные очертания, напоминающие одновременно и готическую арку, и разверстую пасть.

3. ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ

Радиоперехват, 05:14. Запись начинается с чистого эфира — ни статики, ни помех.

Голос (женский, без сомнения — доктор Лебедева, но со странными обертонами, будто говорящих несколько человек): "Архан… гельск… (лёгкий шелест, похожий на переворачивание страниц древней книги) проснись… Пауза, слышно тяжёлое дыхание.

Они в стенах… В камнях… В самой земле…»

Громкий удар, низкочастотный, заставляющий вибрировать динамики — точный ритм человеческого сердца, но замедленный втрое.

Абсолютная тишина в течение 14,8 секунд. В тишине чудится лёгкий шепот, но при усилении записи ничего не обнаруживается.

ПРИМЕТЫ ДОКУМЕНТА

Бумажные копии отчета покрываются чёрными пятнами, которые при ближайшем рассмотрении оказываются микроскопическими спорами неизвестного гриба. Текст под пятнами не исчезает — он изменяется, превращаясь в описания ритуалов на неизвестном языке.

Электронные версии искажаются: файлы самопроизвольно переименовываются, в тексте слово «Архангельск» везде заменено на «14.8». При попытке печати принтеры выдают листы со сложными геометрическими узорами, которые при долгом рассмотрении вызывают мигрень и носовые кровотечения.

Самый странный эффект: все, кто читал полную версию отчета, начинают слышать тихий гул частотой 14.8 Гц, особенно заметный в полной тишине. Гул не прекращается и сопровождается ощущением, что кто-то стоит за спиной, даже когда вы совершенно одни.

ПОСЛЕДНИЙ ДОЗОР

Тьма за окнами поста «Север-3» была плотной и неестественно густой, словно жидкий асфальт, вылитый на мир. Она не просто поглощала свет — она его пожирала, оставляя лишь жалкие островки тусклого желтого света от аварийных фонарей, которые мерцали с неровным, прерывистым гудением. Капитан Егоров прислонился спиной к холодной бетонной стене, чувствуя, как дрожь от вибрации рации в наушниках отдается в его челюсти.

— «Север-3», это «Гром», как у вас обстановка? — голос в наушниках был напряженным, металлическим от помех.

Егоров бросил взгляд в смотровое окно, затянутое толстым бронестеклом. За колючей проволокой, в том месте, где свет фонарей боролся с тьмой, что-то шевелилось. Не ветер колыхал ветви деревьев — что-то большое и темное плавно перемещалось в тенях.

— «Гром», у нас движуха. По южному сектору… — он начал говорить, но слова застряли в горле.

Тени за проволокой ожили.

Сначала их было три — высокие, неестественно худые силуэты, которые колыхались как марево. Потом пять. Потом их стало больше, чем можно было сосчитать. Они не шли — они плыли над землей, не касаясь ее, их вытянутые формы колыхались в такт какому-то неслышимому ритму. Их движения были плавными, но в то же время резкими, прерывистыми, словно старый кинопроектор показывал поврежденную пленку.

— «Север-3», вы нас слышите? — голос в наушниках стал резче, в нем проскальзывала тревога.

Егоров не ответил. Он замер, наблюдая, как одна из теней отделилась от общей массы и приблизилась к колючей проволоке. Она наклонилась, ее форма изогнулась под невозможным углом, — и просто перешагнула через ограждение. Без звука. Без усилия. Колючая проволока с вплетенными медными нитями и костяными бусинами не оказала никакого сопротивления, будто была лишь дымкой, иллюзией.

— Они внутри периметра! — Рядовой Маслов, молодой парень со слишком большими для его возраста испуганными глазами, вскинул автомат. Его пальцы судорожно сжали рукоять.

Первая очередь прошила тьму. Патроны с серебряными наконечниками, специально изготовленные для «особых целей», вошли в тень — и не вышли. Они не пробили ее, не отбросили — они просто исчезли, словно их поглотила бесконечная глубина. Тень дрогнула, затем раскрылась — не как что-то живое, а как черный цветок, лепестки которого были сотканы из чистой тьмы. Из ее центра выпало что-то — маленькое, сгорбленное, с кожей, похожей на мокрую пергаментную бумагу.

— Бля… — прошептал Маслов, его голос дрожал.

Это был ребенок. Точнее, нечто, лишь отдаленно напоминающее ребенка. Слишком длинные руки, пальцы которых заканчивались тонкими, почти игольчатыми ногтями. Слишком большие глаза — полностью черные, без белка, без радужки, просто два темных бездонных озера. И рот… Он был зашит грубой неровной ниткой, стежки которой впивались в бледную кожу.

— «Север-3», что там происходит?! — Рация трещала, голос на другом конце срывался на крик.

Ребенок медленно поднял руку — его движения были скованными, механическими, будто он был марионеткой на невидимых нитях. Тонкие пальцы ухватились за нитки, зашивающие рот, и резко рванули их. Нитки порвались с тихим шелковым звуком.

— Спите, — прошептал он. Но голос был не детским; это был хор из сотни голосов — старых и молодых, мужских и женских, слившихся воедино в жуткой, неестественной гармонии.

Маслов рухнул на пол. Не от выстрела. Не от удара. Он просто упал как подкошенный и замер. Его глаза оставались открытыми, но в них не было ни жизни, ни сознания — только пустота. Он просто уснул. Навсегда.

Егоров отпрянул, спиной ударившись о стену. Его рука нащупала на поясе сигнальную ракету — последний шанс, последняя надежда на спасение.

— «Гром», мы теряем пост! Они уже… — он начал кричать в микрофон, но его голос прервался.

Тень коснулась его плеча. Прикосновение было ледяным, пронизывающим до костей холодом, который не имел ничего общего с естественной температурой. Тишина. Глухая, давящая тишина, в которой было слышно только бешеное биение его собственного сердца. И вдруг — голос в рации. Но это был не «Гром».

— Капитан… — шептала рация, и голос был до боли знакомым. — Ты же знаешь… Они всегда были здесь…

Голос доктора Лебедевой, которая умерла две недели назад, чье тело с вырезанными глазами они сами нашли в лаборатории. Егоров выронил рацию, и она с грохотом упала на бетонный пол. За окном, в свете угасающих, мигающих фонарей, он увидел их. Ночницы. Они стояли рядом с телами его бойцов, склонившись над ними. Их длинные костлявые пальцы что-то делали с ртами павших. Они растягивали их. Шире. Шире. Шире, далеко за пределы человеческой анатомии, превращая в жуткие, застывшие в безмолвном крике гримасы.

— Спите, — прошептала тьма, и этот шепот исходил отовсюду сразу — из стен, из пола, из самого воздуха.

И пост «Север-3» умолк навсегда.

Эпилог

Через час «Гром», не дождавшись ответа, отправил группу на разведку. Они нашли пустой пост. Холодный чай стоял в кружках, на поверхности застыла маслянистая пленка. Столы и стулья были расставлены идеально ровно, как на параде. Зеркала на стенах — те самые, с серебряным напылением — были чистыми, но в них не отражалось никого из вошедших. Никого, кроме одной фигуры у дальней стены. Сергея Морозова. Он стоял спиной к ним, но в отражении было видно его лицо. Он улыбался. Слишком широкой, неестественной улыбкой. А за его спиной, заполняя все пространство зеркала, виднелось что-то огромное, темное, пульсирующее. Оно медленно моргало, и частота этого моргания была точной и неумолимой — 14,8 раз в минуту. Точно в такт ударам огромного сердца, что билось глубоко под землей.

Частота 14.8 Гц. Она пронизывала теперь всё — не просто звук, а фундаментальная вибрация реальности. Воздух в командном бункере «Вепрь» гудел этой тональностью, заставляя зубы скрежетать и стекла вибрировать. Генерал-майор Воронцов, человек с лицом, высеченным из гранита десятилетиями войн и катастроф, смотрел на карту Архангельска. Город был помечен не флажками, а кроваво-красными крестами, и с каждым часом их становилось всё больше.

— Повторите последнее сообщение с «Север-3», — его голос был хриплым, лишенным всякой эмоции.

Техник, бледный как полотно, кивнул, дрожащими пальцами запуская запись. Из динамиков полился тот самый шепот, голос капитана Егорова, искаженный до неузнаваемости, и леденящий душу хор, приказывающий спать. Когда запись окончилась, в бункере повисла тишина, нарушаемая лишь навязчивым, пульсирующим гулом.

— Что это за частота, Чернов? — Воронцов повернулся к своему научному консультанту, доктору физико-математических наук, чье лицо тоже потеряло цвет.

— Мы ошибались, товарищ генерал, — прошептал Чернов, снимая очки и беспомощно потирая переносицу. — Мы думали, это резонансная частота породы. Пси-воздействие. Но это не так. Это… это пульс.

— Чей пульс? — рявкнул Воронцов.

— Земли. Той, что под землей. Той, что была здесь до нас. 14.8 Герц — это не просто число. Это ключ. Это… сердечный ритм. И мы его разбудили.

Объяснение Чернова было чудовищным и гениальным одновременно:

14.8 — не просто случайная цифра. 14.8 см — стандартная длина шага взрослого человека. 14.8 ударов в минуту — ритм, в котором сердцебиение замедляется до порога глубокого транса, состояния, в котором стирается грань между сном и явью, между сознанием и подсознанием. 14.8 километров — глубина, на которой Кольская сверхглубокая скважина перестала быть скважиной и стала… раной.

И теперь эта рана пульсировала. И её ритм, её сердцебиение становилось ритмом всего вокруг. Оно перестраивало реальность, подминая её под свои древние, забытые законы. Оно превращало тени в субстанцию, память — в физическую материю, страх — в топливо.

— Они не пришли извне, — продолжал Чернов, его глаза лихорадочно блестели. — Они всегда были здесь. В камне. В воде. В самых глубоких пластах коллективного бессознательного. Славянские мифы, байки о леших и кикиморах — это не выдумки. Это смутные воспоминания, отголоски того, что жило здесь миллионы лет. А «Полярный Рассвет»… Мы не бурили скважину. Мы ткнули иглой в спящего великана. И он проснулся.

В этот момент погас свет. Аварийные генераторы запустились с протяжным стоном, окрасив бункер в багровые тона. На главном экране, где секунду назад была карта, проступило изображение. Сергей Морозов. Он стоял в центре города, на площади Ленина. Его черные глаза смотрели прямо на них, сквозь километры породы и бетона.

«Ждать больше нельзя, — прозвучал его голос в голове у каждого, физически ощутимый, как удар током. — Она зовет. Всех. Пришло время вернуться домой».

— Кто «она»? — крикнул Воронцов, хватаясь за стол от внезапной боли в висках.

«Мать. Хозяйка. Та, что спала в глубине. Её сердце бьется для нас. Оно бьется нами».

На экране за спиной Морозова вздыбился асфальт. Из-под него поднялось нечто. Не архитектурное сооружение, не корабль, а невообразимый сплав костей, скальной породы, спрессованного времени и чистого ужаса. Оно пульсировало как живое, и с каждым ударом 14.8 Гц по городу прокатывалась волна, превращающая всё на своем пути в нечто иное. Машины сплавлялись в металлические существа, провода сплетались в нервные узлы, а люди…люди просто замирали, их глаза темнели, а рты растягивались в одной и той же неестественной, всепонимающей улыбке.

Это была не атака. Это было… преображение. Трансформация мира в нечто, для чего у человечества не было названия.

— Ваши приказы, товарищ генерал? — голос офицера связи был сдавленным, полным животного ужаса.

Воронцов смотрел на экран. Он видел, как его родной город — город, который он защищал всю жизнь, — растворяется, переплавляется в часть чего-то грандиозного и чудовищного. Он видел лица своих солдат, застывшие в блаженном покое, пока их плоть сливалась с камнем. Приказы? Какие приказы можно отдать землетрясению? Какой тактикой остановить рассвет?

Он медленно поднял взгляд на Чернова. Ученый смотрел на экран не с ужасом, а с благоговейным трепетом, с жадным любопытством человека, увидевшего Великую Тайну.

— Они не злые, — прошептал Чернов. — Они просто… другие. И этот мир был их первым. Мы — гости. Непрошеные гости, которые слишком шумели.

— Мы должны… — начал Воронцов, но слова застряли в горле.

«Да, — голос Морозова снова проник в его сознание, но теперь он был мягким, почти ласковым. — Ты должен. Принять. Решение».

На столе перед генералом лежала папка с планом «Чистилище». Тактический ядерный заряд малой мощности. Предназначен для точечного уничтожения аномалии. Гарантированное уничтожение всего в радиусе пяти километров. И стопроцентная гарантия детонации глубинных пластов, что вызовет цепную реакцию и гибель всего Архангельска. Последний аргумент.

Кнопка была под прозрачным колпаком. Красная, маленькая, ничем не примечательная.

— Если это её сердце… — Воронцов сглотнул. — Мы можем его остановить.

«И убить всех, кто уже стал частью целого? — голос Морозова звучал как укор. — Они дома. Они, наконец, обрели покой. Ты подаришь им вечный сон? Или присоединишься к ним? Здесь есть место и для тебя. Для всех».

Воронцов посмотрел на экран. Он видел лицо своего сына, пропавшего в первую ночь. Тот стоял среди других обращенных, улыбался той же умиротворенной улыбкой и смотрел прямо на отца. В его черных глазах не было боли. Не было страха. Была лишь бесконечная, всеобъемлющая любовь.

Это был самый страшный выбор в его жизни. Уничтожить сына во второй раз или предать все человечество, позволив этой чуме расползтись по миру.

Частота 14.8 Гц нарастала, заполняя собой всё. Она была уже не в ушах, а в костях, в крови, в самых основах мысли. Она обещала конец борьбе. Конец одиночеству. Конец боли. Она звала домой.

Рука генерала дрогнула.

Он посмотрел на красную кнопку.

А потом поднял взгляд на экран, на улыбающееся лицо своего ребенка.

И его пальцы медленно потянулись не к колпаку, а к шлему связи. Он медленно, почти ритуально, надел его.

— «Гром»… это «Вепрь»… — его голос был тихим, но абсолютно твердым. — Отбой… Повторяю, отбой «Чистилищу».

В бункере воцарилась мертвая тишина. Офицеры замерли, не веря своим ушам.

— …Отменить все боевые приказы. Открыть периметр.

— Товарищ генерал! Вы отдаете город… — кто-то попытался возразить.

— Я открываю дверь, — перебил его Воронцов. Его глаза были полны слез, но он улыбался. — Она и так уже открыта. Мы просто… слишком боялись войти.

Он снял шлем, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Гул 14.8 Гц стал для него колыбельной. Он чувствовал, как стены бункера теряют твердость, становятся теплыми и живыми. Как потолок начинает дышать. Как его собственное сердце замедляется, подстраиваясь под великий вселенский ритм.

На экране Сергей Морозов кивнул и исчез.

Последнее, что увидел генерал Воронцов, прежде чем сознание поглотил светящийся черный туман, выползающий из всех вентиляционных решеток, — это то, как доктор Чернов снимает халат, а под ним… его кожа уже была покрыта теми самыми древними рунами. Он всегда знал. Он всегда ждал этого.

— Добро пожаловать домой, — прошептал ученый.

И тьма сомкнулась.

Эпилог

Через неделю спутники НАТА зафиксировали полное затишье в районе Архангельска. Никаких радиосигналов, никакого движения. Город был окутан странным золотисто-черным туманом, который не рассеивался и не двигался.

Спецгруппа, отправленная на разведку, обнаружила, что все заграждения исчезли. Колючая проволока и бетонные стены растворились, как сахар в воде. На их месте цвела странная растительность — черные цветы с лепестками, похожими на перья, которые тихо пели на ветру.

Город был пуст. И одновременно — полон жизни. Стены домов дышали. Окна смотрели на мир живыми, понимающими глазами. Ветер приносил обрывки тихого красивого пения на забытом языке.

А в центре города, на площади, там, где раньше стоял памятник Ленину, теперь бился гигантский кристаллический пульсирующий объект, испускающий ровный, мерный гул.

14.8 Гц.

Ритм был постоянным. Неизменным. Как сердцебиение спящего исполина.

Разведчики не нашли ни одного человека, но они постоянно чувствовали на себе чей-то взгляд. Им казалось, что из теней до них доносятся обрывки фраз, шепот их собственных имен, сказанных голосами давно умерших родственников.

Они нашли дневник генерала Воронцова. Последняя запись была сделана уже не чернилами, а чем-то темным и блестящим, как смола.

«Они были правы. Мы не умираем. Мы просто… возвращаемся. Просыпаемся. Это не конец. Это начало настоящей жизни. Настоящего единства. Она помнит всех. Каждого, кто когда-либо ходил по этой земле. Она зовет их всех домой. И они идут. Скоро придут за всеми».

Группа отступила. Решила доложить и ждать приказов.

Но той же ночью один из солдат, рядовой Джеймс, проснулся от того, что его радио самопроизвольно включилось. Из динамика лился чистый тон 14.8 Гц. И сквозь него — голос его сестры, погибшей в автокатастрофе пять лет назад.

«Не бойся, — шептала она. — Здесь так хорошо. Здесь нет боли. Я скучаю по тебе».

Утром рядового Джеймса нашли в его палатке. Он сидел на кровати и улыбался. Его глаза были чистыми, ясными, без следов безумия.

— Я готов, — сказал он. — Я хочу домой.

И указал рукой на север. В сторону Архангельска.

Частота 14.8 Гц не прекращалась. Она становилась всё громче. Её начинали слышать уже не только в приграничных зонах. Её слышали в Москве. В Лондоне. В Вашингтоне. В тишине спален, в белом шуме между радиостанциями, в самом ветре.

Она была повсюду.

И она звала домой.

Конец первой эпохи человечества.