Ядовитый шрам (гет)

Палатка стала их миром. Маленьким, тесным, промозглым мирком, пахнущим влажной землей и увядающими листьями. Уют и относительная безопасность коттеджа «Ракушка» остались в другой жизни, за сотнями миль скитаний. Каждый день был похож на предыдущий: серое небо, скудная еда, добытая Гарри в ближайшем супермаркете под покровом мантии-невидимки, и гнетущее, вязкое ожидание. Но хуже голода и холода была тишина. Не та умиротворяющая тишина, что царила в библиотеке Хогвартса, а звенящая, напряженная пустота, заполненная недомолвками.

Секрет Гермионы и Гарри стал четвертым, невидимым жильцом в их тесном убежище. Он воздвиг между ними и Роном стену, прозрачную, но непробиваемую. Рон чувствовал ее каждой фиброй души. Он видел, как его друзья, склонившись над картой или очередной книгой из библиотеки Блэков, вдруг замолкали, стоило ему подойти. Видел, как Гарри бросает на Гермиону быстрые, тревожные взгляды, когда думает, что никто не замечает. Видел, как она инстинктивно потирает предплечье, и как Гарри тут же оказывается рядом, тихо спрашивая, все ли в порядке.

Поначалу Рон списывал это на последствия пыток. Гермиона пережила страшное, а Гарри, съедаемый чувством вины, просто пытался о ней позаботиться. Это было логично. Это было правильно. Рон и сам отчаянно хотел помочь. Он пытался рассмешить ее, рассказывая дурацкие истории о Фреде и Джордже, приносил ей кружку горячего чая, старался взять на себя больше дежурств, чтобы она могла отдохнуть. Но его попытки разбивались о невидимую преграду. Ее благодарная улыбка была адресована ему, но по-настоящему расслабленной и живой она выглядела только рядом с Гарри, когда они шепотом обсуждали что-то в своем углу.

Рон Уизли чувствовал себя третьим лишним.

Это чувство было ему до боли знакомо. Вечный спутник младшего сына в большой семье, вечная тень лучшего друга Мальчика-Который-Выжил. Но сейчас оно было другим. Острее. Ядовитее. И у этого яда был свой материальный источник, холодный и тяжелый, который сегодня висел у него на шее.

Медальон Слизерина.

Крестраж был мастером по части превращения маленьких искр сомнения в пожирающее пламя. Он нашептывал ему на ухо его самые потаенные страхи голосом его собственного разума. «Посмотри на них. Они снова вместе, а ты — в стороне. Как на Святочном балу. Как тогда, когда ты ушел. Они всегда были ближе друг к другу. Ты им не нужен. Ты только мешаешь».

Рон старался не слушать. Он чистил палочку, перебирал припасы, вглядывался в темноту за пологом палатки, делая вид, что полностью поглощен своими обязанностями. Но он все равно слышал. Тихий шепот Гарри: «Как ты? Болит?». И еще более тихий ответ Гермионы: «Нет, все тихо. Просто устала».

Что «тихо»? Что «болит»? Их разговоры стали шифром, который он не мог разгадать. И чем больше они скрывали, тем сильнее разыгрывалось его воображение, подпитываемое злобной магией крестража. Он видел не заботу о раненой подруге, а тайные свидания. Не общую борьбу с неизвестной угрозой, а рождающийся роман, из которого его бесцеремонно вычеркнули.

Напряжение достигло предела пасмурным, дождливым днем. Дождь барабанил по брезенту палатки, создавая ощущение, будто они заперты в барабане. Гермиона сидела, съежившись, на своей койке, закутавшись в плед и читая. Гарри сидел напротив, чиня порванную лямку рюкзака. Рон мерил шагами крошечное пространство между ними, чувствуя, как стены сжимаются вокруг него.

— Я больше не могу просто сидеть, — наконец выпалил он, останавливаясь. — Мы должны что-то делать. Искать другие крестражи. Отправиться в Годрикову впадину. Хоть что-нибудь!

Гарри поднял на него уставшие глаза.

— Это слишком опасно, Рон. Мы не знаем, что нас там ждет. Волдеморт мог предвидеть, что я туда отправлюсь.

— А сидеть здесь, пока у нас не кончится еда, — это не опасно? — огрызнулся Рон. Медальон на его груди неприятно похолодел. — Мы просто ждем, пока они нас найдут! Нужно действовать! И вообще, я устал от этого крестража. Он меня с ума сводит. Давайте меняться. Гермиона, твоя очередь.

Гермиона вздрогнула, словно ее ударили. Она инстинктивно вжала голову в плечи, ее лицо на мгновение исказилось от страха.

— Нет, — быстро и резко сказал Гарри, прежде чем она успела ответить.

Рон уставился на него.

— Что значит «нет»? Мы же договорились носить по очереди. Сегодня моя очередь, завтра — ее.

— Она не будет его носить, — отрезал Гарри, его голос стал жестким. Он не смотрел на Рона, продолжая ковыряться со своим рюкзаком, и это делало его слова еще более оскорбительными. — И я не буду, пока мы в палатке. Новое правило.

Это была последняя капля. Все обиды, все подозрения, все ядовитые нашептывания крестража слились в один оглушительный вопль в голове Рона. Новое правило. Правило, которое они установили без него. Правило, которое явно было направлено на то, чтобы он один нес эту ношу.

— Новое правило? — Рон рассмеялся, но смех вышел сухим и злым. — А меня вы спросить не забыли? Или это очередное решение «Секретного Клуба Гарри и Гермионы»?

Гарри отложил рюкзак и наконец посмотрел на друга. В его взгляде читалась безграничная усталость.

— Рон, не начинай.

— Нет, я начну! — взорвался Рон, его лицо побагровело. Он сорвал с шеи медальон и швырнул его на койку Гарри. — Что здесь вообще происходит, а? Вы двое постоянно шепчетесь, у вас какие-то тайны, какие-то свои «правила»! Я вам мешаю? Может, мне просто уйти, как в прошлый раз? Кажется, вы и без меня отлично справляетесь!

Он намеренно ударил по самому больному — по своему собственному прошлому предательству, выставляя его теперь как их вину.

Гермиона вскочила на ноги.

— Рон, прекрати! Это не то, что ты думаешь!

— А что я думаю? — он повернулся к ней, и во взгляде его мелькнуло что-то злое, что-то, что принадлежало не ему, а холодному золоту крестража. — Я думаю, что вам нравится быть вдвоем! Что ты выбрала его! Всегда выбирала!

— Это неправда! — голос Гарри зазвенел от гнева. Он тоже встал, и маленькое пространство палатки стало невыносимо тесным. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь! Мы пытаемся…

— Пытаетесь что? — перебил Рон. — Выжить без меня? Отлично получается! Ты просто не доверяешь мне! Думаешь, я не справлюсь с этой дрянью? Думаешь, я слабее тебя?

Он ткнул пальцем в сторону медальона. Гарри и Гермиона переглянулись. В этом взгляде было столько отчаяния и беспомощности, что Рон воспринял это как окончательное подтверждение своей правоты. Они были заодно. Против него.

— Мы не можем объяснить, — тихо проговорила Гермиона, ее губы дрожали. — Пожалуйста, Рон, просто поверь нам.

— Поверить? — он снова рассмеялся, горько и надрывно. — Я верил вам! Я вернулся к вам! А что получил взамен? Шепотки за спиной и роль третьего колеса!

Слова были сказаны. Жестокие, несправедливые, отравленные ревностью и магией крестража. Они повисли в спертом воздухе палатки, как дым от пожара. Гарри смотрел на своего лучшего друга, и на его лице была смесь гнева и боли. Он не мог сказать правду, не мог выдать ужасный секрет Гермионы, который был не его секретом. Эта невозможность защитить себя, защитить ее, сковывала его язык.

А потом Рон увидел слезы.

Они не катились градом по щекам Гермионы. Они просто выступили в ее глазах и застыли там, делая ее взгляд огромным и бесконечно несчастным. Она молча смотрела на него, и в этом взгляде было столько обиды и разочарования, что у Рона на миг перехватило дыхание. Он хотел что-то сказать, взять свои слова назад, но гордость, уязвленная и воспаленная, не позволила.

Гермиона медленно опустилась на свою койку и отвернулась, обхватив себя руками. Ее плечи мелко дрожали.

Рон почувствовал себя чудовищем. Грязным, ревнивым, мелочным чудовищем. Но это чувство было тут же смыто новой волной праведного гнева. Это они довели его до этого! Своими тайнами, своим отчуждением!

В палатке воцарилось ледяное молчание. Дождь все так же стучал по крыше, отбивая похоронный марш по их дружбе. Гарри сел на свою койку, взял в руки медальон и уставился на него с ненавистью. Рон замер посреди палатки, тяжело дыша, пойманный в ловушку собственной ярости. А Гермиона тихо плакала в своем углу, и каждый ее беззвучный всхлип был еще одной трещиной, расползающейся по фундаменту того, что когда-то было нерушимым — их трио. Доверие было подорвано. И в этой войне, где доверие было их единственным настоящим оружием, они только что нанесли сами себе страшную рану.