Эффект Лавгуд (джен)

«Нора» пахла домом. Не абстрактным понятием, а вполне конкретной, осязаемой смесью ароматов: свежеиспечённого хлеба, которым Молли Уизли пыталась заглушить тишину в доме; полироли для мётел, которой Джинни только что начистила свою «Молнию»; и едва уловимым запахом озона, оставшимся после очередной трансгрессии её братьев. Воздух здесь был живым, наполненным отзвуками смеха и ссор, суматохой и любовью, которые въелись в самые стены этого кривобокого, невероятно родного дома.

Джинни сбросила у входа тяжёлые тренировочные ботинки и прошла на кухню, чувствуя приятную усталость в мышцах после двухчасовой гонки с квоффлом. Тренировки с «Холихедскими Гарпиями» выматывали, но это была честная, физическая усталость, очищающая голову от ненужных мыслей. Она предвкушала, как сейчас завалится в кресло с кружкой горячего шоколада и будет слушать последние сплетни от матери.

Но кухня встретила её звенящей, неестественной тишиной.

За большим щербатым столом, за которым прошло всё её детство, сидели трое. Гарри, Рон и Гермиона. Они не разговаривали. Они даже не смотрели друг на друга. Просто сидели, как три статуи, застывшие в моменте тихого отчаяния. Рон уронил голову на руки, его рыжие волосы казались тусклыми в свете магической лампы. Гермиона смотрела в одну точку, на трещинку в деревянной столешнице, и её лицо, обычно такое живое и выразительное, было похоже на маску. А Гарри… Гарри смотрел в окно, на темнеющий сад, но Джинни знала, что он не видел ни гномов, ни старых яблонь. Его взгляд был обращён внутрь, и то, что он там видел, было чем-то ужасным.

Тень отчаяния, накрывшая их, была такой плотной, что, казалось, её можно потрогать. Джинни мгновенно поняла — случилось нечто худшее, чем плохая статья в «Ежедневном Пророке» или очередной нагоняй от Министерства. Это было что-то личное. Что-то, что сломало их всех троих одновременно.

— Что стряслось? — голос Джинни прозвучал в тишине резко, как щелчок хлыста. Она подошла к столу, положив руки на спинку свободного стула. — На вас лиц нет.

Троица вздрогнула, словно их вырвали из глубокого транса. Рон поднял голову, и Джинни увидела в его глазах такую растерянность, какую не видела даже во время самых страшных битв.

— Джинни… — начал он и запнулся.

Гермиона медленно перевела на неё взгляд.

— Мы… мы не знаем, как это объяснить, — прошептала она, и её голос дрогнул.

Джинни обошла стол и села рядом с Гарри, взяв его за руку. Его пальцы были ледяными.

— Попробуйте, — настойчиво сказала она, глядя поочерёдно на каждого. — Что бы это ни было, мы разберёмся. Вместе.

Гарри глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Он начал рассказывать. Медленно, сбиваясь, он поведал о церемонии награждения, о пустом, вежливом взгляде Кингсли, об отсутствии одного-единственного имени в длинном списке героев. Затем Рон, перебивая его, сбивчиво описал их визит в Девон — чужой, стерильный коттедж на месте знакомой башни и Ксенофилиуса Лавгуда, который с искренней жалостью рассказывал им о своей бездетной, одинокой жизни. Гермиона закончила рассказ, её голос был ровным и бесцветным, как у автомата, перечисляющего факты. Она говорила об отсутствии следов магии, о логической непротиворечивости мира, в котором их подруги никогда не существовало.

Пока они говорили, Джинни слушала, и её первоначальная уверенность начала таять, уступая место холодному, липкому страху. Она хорошо знала их. Знала Рона, который всегда найдёт простое, приземлённое объяснение. Знала Гермиону, чей разум — острейший клинок логики. Знала Гарри, чья интуиция не раз спасала им всем жизнь. И если все трое, эти три столпа её мира, сомневались в собственном рассудке, то что-то было фундаментально не так.

На мгновение, на одну ужасную долю секунды, она и сама засомневалась. А вдруг они правы? Вдруг война и правда сломала их всех, и они создали себе утешительный образ странной, но доброй девочки, чтобы пережить ужас? Воспоминания о ней — о её комментариях на квиддичном матче, о её спокойствии в подвале Малфоев — были такими яркими, но что такое память, как не коллекция историй, которые мы рассказываем сами себе?

— И мы подумали… — закончил Рон, глядя в пол, — что мы, наверное, просто… сошли с ума. Все вместе.

Наступила тишина. Тяжёлая, давящая. Джинни чувствовала на себе их взгляды — полные надежды и страха одновременно. Они ждали её вердикта. Ждали, что и она посмотрит на них с тем же сочувствием, что и Кингсли, и подтвердит их худшие опасения.

И тут её пронзило. Не воспоминание о войне. Не общая, коллективная память о сражениях, которая, возможно, и впрямь могла исказиться под тяжестью травмы. Нет. Всплыло нечто гораздо более глубокое, личное и болезненное. Воспоминание, которое принадлежало только ей.

— Сошли с ума? — переспросила она, и в её голосе зазвенел металл. — Вы трое? Из-за Луны?

Она встала и отошла к окну, обнимая себя за плечи. Картина возникла перед её глазами так ясно, будто это было вчера.

Ей одиннадцать лет. Она — первокурсница, изгой. Все шепчутся за её спиной, даже её собственные братья смотрят на неё с опаской и жалостью. Она — та самая девочка, которая писала кровью на стенах. Та, что была одержима. Та, что чуть не погубила всех. Она сидит одна у Чёрного озера, обхватив колени руками, и чувствует себя самой одинокой во всём мире. Ей хочется стать невидимой, исчезнуть, раствориться.

И тут рядом с ней на траву опускается кто-то ещё. Девочка с длинными, растрёпанными светлыми волосами и огромными, чуть навыкате, серебристыми глазами. Она не говорит «привет» или «как дела». Она просто садится рядом и начинает смотреть на поверхность озера.

— Они любят, когда вода спокойная, — говорит она своим мечтательным, певучим голосом. — Тогда их лучше видно. Мозгошмыгов.

И всё. Никаких вопросов. Никаких обвинений. Никакой жалости. Просто спокойное, тихое присутствие. Она не считала Джинни сумасшедшей или опасной. Она просто приняла её. И в тот год, когда Джинни казалось, что она тонет во тьме и стыде, эта странная девочка была её единственным якорем, единственным человеком, который разговаривал с ней, не видя в ней монстра.

Джинни резко обернулась. На её щеках блестели слёзы, но её глаза горели яростным огнём.

— Луна Лавгуд, — произнесла она твёрдо, чеканя каждое слово. — Конечно, я её помню. И не только по войне. Мы играли вместе, когда были совсем маленькими. Папа иногда брал меня с собой, когда ездил к мистеру Лавгуду по работе, обсудить очередную статью про гнилозубок. Её дом был… он был похож на огромную шахматную ладью, и пахло в нём типографской краской и озоном.

Она видела, как меняются лица её друзей. Отчаяние сменялось потрясением, а затем — невероятным, затопившим всё облегчением. Гарри выпрямился, Рон открыл рот, Гермиона прижала руки к губам.

— Она показывала мне свои рисунки, — продолжала Джинни, её голос набирал силу с каждым воспоминанием. — Нарглов, морщерогих кизляков, умопомрачительных загребуев. Она вешала пробки от сливочного пива себе на шею, чтобы отгонять мозгошмыгов. Она искала в нашем саду гномов не для того, чтобы выбросить их за ограду, а чтобы спросить у них, как дела. И она… она была моей единственной подругой на первом курсе. Когда вы трое были заняты спасением мира, а все остальные шарахались от меня, как от прокажённой из-за… из-за дневника. Она была единственной, кто сидел со мной за обедом. Она одна не считала меня сумасшедшей. Так что нет, — Джинни с вызовом посмотрела на них, — мы не выдумали её. И мы не сошли с ума.

Воздух в комнате, казалось, снова обрёл плотность и цвет. Проклятие было снято. Они были не сумасшедшими. Они были правы. Четверо против всего мира.

Гарри встал и подошёл к Джинни, осторожно стирая слёзы с её щёк.

— Спасибо, — прошептал он.

Рон шумно выдохнул, словно не дышал всё это время.

— Мерлинова борода… Значит, это правда. Кто-то… или что-то… просто стёрло её.

— Но как? — Гермиона снова включила свой аналитический ум, но теперь в её голосе была не растерянность, а ярость исследователя, столкнувшегося с невозможной задачей. — Стереть человека из памяти всего мира, изменить его дом, переписать его биографию в сознании его собственного отца… Это магия такого уровня, который… который даже не описан в книгах. Это не похоже на работу Пожирателей Смерти. Это что-то другое. Что-то чуждое.

Они снова сели за стол, но теперь это был не круг отчаяния, а военный совет. Они начали перебирать всё, что знали о Луне. Её странности, её верования, её привычки. Всё то, что раньше казалось милым чудачеством, теперь приобретало новый, зловещий смысл.

— Она всегда говорила о невидимых существах, — задумчиво произнёс Гарри. — Мы думали, это просто фантазии. А что, если она и правда что-то видела? Что-то, чего не видели мы?

— Её отец тоже писал о них, — добавил Рон. — И его тоже все считали полоумным. Может, они оба были на верном пути?

— Это были детские, безопасные названия, — вдруг осенило Гермиону. — «Нарглы», «мозгошмыги»… Что, если она давала имена чему-то реальному? Чему-то, у чего не было названия, потому что его никто не должен был замечать?

Джинни слушала их, и в глубине её памяти шевельнулось ещё одно воспоминание. Такое же далёкое, как запах озона в доме-ладье. Ей лет семь или восемь. Летний день. Они с Луной сидят на берегу пруда за «Норой» и кидают в воду камушки. День был ясный и солнечный, но Луна вдруг стала очень серьёзной, её серебристые глаза, казалось, смотрели сквозь Джинни.

— Ты когда-нибудь чувствуешь, что на тебя смотрят, хотя вокруг никого нет? — спросила она тогда своим тихим голосом.

Джинни пожала плечами.

— Иногда. Наверное, это просто ветер.

— Это не ветер, — так же тихо ответила Луна. — Это те, кто прячется.

— Стойте, — сказала Джинни. Все взгляды обратились к ней. — Я кое-что вспомнила. Что-то, что она мне сказала очень давно. Это прозвучит глупо…

— После сегодняшнего дня ничто не звучит глупо, — заверил её Гарри.

Джинни закрыла глаза, пытаясь воспроизвести слова как можно точнее.

— Мы говорили о невидимых вещах. И она сказала… она сказала, что её мама научила её, как их видеть. Она говорила: «Мама научила меня видеть то, что прячется на виду».

Она открыла глаза. Тишина, повисшая в комнате, была совсем другой. Не давящей, а напряжённой, полной значения. Фраза, некогда казавшаяся детской фантазией о волшебных существах, теперь звучала как ключ. Как инструкция.

— …И как делать так, чтобы тебя не видели те, кто не хочет смотреть, — закончила Джинни почти шёпотом.

И в этот момент они поняли. Их подруга не просто исчезла. Она не была случайной жертвой. Луна Лавгуд, странная, мечтательная девочка с факультета Равенкло, знала о существовании чего-то, что пряталось на самом виду. Она видела это. И, возможно, оно увидело её в ответ.