С любимыми не расставайтесь! (гет)

Саундтрек — М. Магомаев «Нам не жить друг без друга»

Ирина и не предполагала, что после перехода к новому тренеру её закружит такая эйфория.

Как и предсказывал Жуков, этот переход стал делом одного телефонного звонка. Наташа — Наталья Анатольевна — дочь прославленного хоккейного тренера, сама в недавнем прошлом перспективная фигуристка, из-за нелепой травмы лишившаяся возможности кататься, — сперва онемела от радости, а потом восторженно закричала:

— Приезжайте! Немедленно!

В тот же вечер они с Зайцевым оказались в её гостеприимном доме, и все вопросы были решены. Ирине даже не пришлось ничего объяснять.

Потом, конечно, следовало повоевать со спортивным начальством. Те неожиданно (ожидаемо?) возмутились, предполагая, что смена тренера скажется на результатах, и разрешение давать отказались.

В очередной свой визит к Лисову Ирина неожиданно услышала из-за чиновничей двери знакомый голос:

— … ты меня знаешь: три раза спортсмен дисциплину нарушил — и долой его!

— Стас, ты в своём уме? — ужаснулся Лисов. — Она же олимпийская чемпионка! Я что маршалу скажу?

— Звёздная болезнь у этой олимпийской чемпионки! Головокружение от успехов! — отчеканил Жуков. — А маршалу передай, что это моё последнее слово. Я с этой парой работать не буду!

— Стас! — чуть не завизжал Лисов. — Да это же саботаж! Ты понимаешь, что тебя из партии выгонят?

Что-то зашуршало.

— Вот. Мой партбилет. Если они без меня кататься не смогут, сам его на стол положу.

Ирина еле успела отскочить от двери, не то она ударила бы её по носу. Жуков стремительно вылетел из кабинета и, наткнувшись взглядом на Ирину, весело, по-хулигански ей подмигнул.

Дальше проблем не возникло никаких. Притихший и, как пыльным мешком ударенный, Лисов без единого слова подписал ей все бумаги. Больше Ирину никуда не вызывали, и вскоре их пара начала работать с новым тренером.

Новые тренировки совершенно не походили на прежние — точно так же, как не походили друг на друга оба их тренера. Наталья Анатольевна, молодая (чуть старше Ирины), яркая, шумная, всегда нарядно и стильно одетая, обожающая музыку и театр, отличалась от строгого аскетичного Жукова, для которого не существовало ничего, кроме спорта, как танцы на льду от парного катания. Правда, шумела она тоже, но шум был совсем другой тональности.

— Потрясающе! Гениально!

Роднина и Зайцев с недоумением остановились посреди элемента, не разнимая рук.

Наталья Анатольевна уставилась на них с таким же недоумением.

— Вы чего остановились, ребята? Здорово! Продолжайте.

После тренировки она осторожно спросила:

— А что, Станислав Анатольевич вас никогда не хвалил?

Они синхронно замотали головами, одновременно вспомнив снисходительное «Можете, засранцы, когда захотите» от Жукова.

Впрочем, тему их бывшего тренера они старались обходить стороной. Во время работы теперь и без того было, что обсудить.

Действительно, в плане техники Наталья Анатольевна ничему больше не могла их научить, но в плане артистизма, построения художественной составляющей программы эта пара оказалась просто непаханным полем. Женственную кокетливую Наташу Ирины солдатские суровость и прямота приводили в оторопь.

То и дело над катком раздавались выкрики тренера:

— Ира! Мы под Рахманинова катаемся, а не под «Уходили комсомольцы на Гражданскую войну»!

— Саша! Ты любимую женщину на руках несёшь, а не портрет вождя на демонстрации! Не надо так сурово брови супить!

Они смеялись, спорили, переделывали. Никогда ещё Ирина не чувствовала себя на льду так свободно, не боясь злого окрика, унизительного замечания. Вообще Наталья Анатольевна никого не унижала, и, если у Ирины, с колыбели привычной к мерзким прозвищам и обидным фразам, на которые не скупился Жуков, это вызывало настороженное удивление, то Саша просто расцвёл, плечи расправил, заикаться перестал, заговорил, как нормальный человек, даже спорить начал. Ира не раз замечала, как гордо и ласково смотрит Наташа на своего нового подопечного. Точно так же, как на саму Иру смотрел когда-то Жуков.

Но на воспоминания силы и время тратить было жаль. Постановка новых программ захватила Ирину полностью. Хотелось поменять не только стиль катания, но и свой собственный. Ира измучила портних непривычным кроем пышных юбок (несуразных и совершенно ей не шедших), сделала химическую завивку (которая старила её лет на десять).

Наталья Анатольевна не подвергала их таким жестоким физическим нагрузкам, как Жуков. Поэтому друг на друга у них время тоже оставалось. Ира устроила Зайцеву такой медовый месяц, что предложение руки и сердца от Саши не заставило себя ждать. И в этом Жуков тоже оказался прав.

Ирина не думала, что подготовка к свадьбе может выматывать почище тренировок. Платье, фата, туфли, цветы, продукты, ресторан — и всё это нужно достать в эпоху тотального дефицита. По извечной традиции это мероприятие считалось более нужным невесте и её семье, потому и львиная доля всей предсвадебной чехарды легла на плечи Родниных. Во всей этой суете у Иры не нашлось и секунды, чтобы задуматься: а надо ли ей это вообще? Вернее — ей ли это надо?

Как бы там ни было, а свадьба грозилась стать грандиозной — одних гостей почти сотня. Ира, почтительно затаив дыхание, посмотрела на огромную стопку приглашений, которую ей предстояло отвезти на почту. Только одну открытку, подписанную для Станислава Жукова, мама отложила в сторону.

— Дочь, вот эту надо Станиславу Анатольевичу лично отдать.

Ира насупилась.

— Да ладно, мам, в ящик почтовый брошу, чтобы быстрее получил, да и всё.

Лицо у мамы сделалось строгое.

— Ира, нехорошо. Человек он непростой, конечно. Но ты... мы все многим ему обязаны. Без него ничего бы этого не было. Да и помирились бы уж, ради такого-то дня! — она ободряюще улыбнулась. Нет, не могла она долго сердиться на свою такую взрослую маленькую дочку. Невеста уже, подумать только!

— Мы и не ссорились, — буркнула Ира, но открытку в карман куртки всё-таки сунула.

Да так и протаскала её в кармане до самой последней возможности, когда тянуть было уже нельзя — свадьба через несколько дней!

К Жукову домой приехала среди дня, зная, что наверняка его дома не застанет.

«Так маме и скажу», — решила Ирина, медленно поднимаясь по лестнице. Голова отчего-то противно кружилась. Роднина остановилась у знакомой двери, набрала в лёгкие побольше воздуха, будто перед сложным прыжком, и нажала на кнопку звонка. Резкая трель прозвенела в квартире и замолкла. Ирина прислушалась — тихо. Чуть подождала, пошла к лифту. И, только нажав кнопку вызова, смогла выдохнуть.

«Скорее бы он подъехал уже, что ли...»

За спиной щёлкнул замок, и Ирина вздрогнула, будто это был затвор винтовки.

Она медленно повернулась. На пороге квартиры стоял Станислав Жуков.

Человек, которого она не хотела видеть больше никогда в жизни.

Человек, которого она хотела увидеть больше всего на свете.

— Ириша, — с улыбкой констатировал он. — Ну, как тебе там живётся?

Выглядел он взъерошенным, не то сонным, не то не совсем трезвым, не то всё сразу. Да, были времена, когда застать их тренера дома среди бела дня было просто невозможно. Теперь всё изменилось — и не в лучшую сторону. А всего-то год прошёл...

Внезапно на Ирину навалилась такая страшная усталость, что ноги перестали её держать. Беготня последних недель, и тренировки тоже никто не отменял, а главное — осознание того, что всё это — не более, чем попытка сбежать от себя самой, от воспоминаний о человеке, который стоял сейчас перед ней и смотрел на неё так ласково, будто ничего и не случилось, и расстались они только вчера на самой позитивной и дружеской ноте, будто весь этот забег был на одном месте, — всё это совершенно лишило её сил. Перед глазами повис какой-то зыбкий серый туман. Ира пошатнулась и оперлась плечом о стену.

Видно, что-то в её лице напугало Жукова, сон и хмель слетели с него сразу. В секунду Стас оказался рядом с Ирой, погладил по щеке, внимательно заглянул в глаза.

— Ну что с тобой такое?

У неё не было сил даже ответить. Пол уходил из-под ног. Ира слабо помотала головой, беспомощно глядя на Жукова широко открытыми глазами.

— Ну, пойдём, — он обнял Иру за плечи — жестом заботы и поддержки, ничего больше, — и повёл в квартиру.

За спиной лязгнул дверями уезжающий без неё лифт.

… В прихожей Жуков вытряхнул Иру из куртки, усадил на банкетку, стал развязывать шнурки на ботинках. И вдруг обнял её колени, прижался к ним лицом, крепко стиснул. Ира ахнула от неожиданности и замерла, не в силах пошевелиться. А когда Стас поднял на неё глаза — любящие, тоскующие, — не смогла выдержать этот взгляд.

Жуков встал, взял Иру на руки и понёс в комнату.

Там уложил её на постель, с которой только что встал сам. Едва коснувшись головой подушки, не обращая внимание на не самое свежее бельё и общую неприбранность комнаты, Ирина мгновенно провалилась в глубокий обморочный сон.

Она не знала, сколько времени проспала, когда проснулась. Ира лежала на боку, Стас обнимал её за талию, на коже она чувствовала его дыхание. А себя чувствовала спокойной и отдохнувшей. Было хорошо, как вернуться домой после долгих скитаний.

«Угу, — буркнул взывающий к разуму внутренний голос. — В чужой дом, чужую постель, к чужому мужу под бок».

Но разум сейчас явно играл не первую скрипку в оркестре её ощущений.

— Пахнешь ты как... — мечтательно произнёс Жуков, заметив, что Ира уже не спит.

Она улыбнулась.

— Духи новые. Наташа подарила. Нравятся?

— Очень, — и он запросто положил руку ей на грудь, так привычно, будто уже годы они засыпали и просыпались вместе. Что-то подсказало Ире, что нравятся ему не только и не столько духи... И ей нравилось то же самое. — Поладили, значит?

— Да, — ответила Ира — и снова речь шла совсем не об отношениях с их новым тренером.

… А потом они со Стасом... занимались любовью — наверное, только этой пошлой фразой из зарубежных кинофильмов и можно было назвать происходящее между ними. Их теперь уже не объединял — но и не разделял спорт. Не было больше тренера и ученицы, не было соперничества, не было коньков и льда. Были только мужчина и женщина — и их смертная тоска друг по другу.

Нездоровый образ жизни уже начал сказываться на лице и теле Стаса, но для Иры в эту минуту всё перестало иметь значение. Когда они торопливо раздели друг друга, она прижалась к нему с таким животным стоном, как будто весь этот год у неё не было мужчины.

«А мужчины и не было, — ехидно подсказал внутренний голос. — Мальчишка был. Славный, влюблённый. Но не то. Не то, что тебе нужно».

А нужно ей было, чтобы ею владели, её подчиняли, брали без спроса — потому что знали, что и она этого хочет. Потому что только Стас имел на неё такое право.

Теперь Стаса не сдерживало ничего: ни необходимость строгости и дисциплины, ни ревность, ни обиды. Ничто не мешало просто её любить. Кажется, не осталось на её теле незаласканного, незацелованного уголка. Вся она была в его власти. И ничего желаннее этой власти для неё не существовало больше.

Силы будто снова оставили Иру. Она лежала навзничь, почти поперёк широкой кровати, чувствуя себя послушной глиной в руках скульптора, не могла ни шевельнуться, ни протянуть руку, чтобы приласкать его в ответ. Стаса это, похоже, не смущало. Он, постанывая, мерно двигался в ней в идеально созвучном с ней ритме, доводя Иру до грани наслаждения, но не давая за неё переступить. По телу будто пробегали слабые электрические разряды, сознание уплывало куда-то...

Наверное, Ира всё-таки его потеряла, потому что в следующее мгновение она почувствовала только их разъединённость и то, как Стас кусает её за ухо, а потом за кончик носа.

— Ой!

— Вот и «ой!» — передразнил Жуков. — Очухалась? А то к моей бурной биографии ещё добавят эпизод, как я олимпийскую чемпионку насмерть за... любил.

Ира прыснула.

— А что? Моим парам конкуренты на льду не нужны, — серьёзно объяснил Жуков. — Считай, что это мой коварный план.

Ира улыбнулась. Жуков погладил её по щеке, нежно и тревожно заглядывая в лицо.

— Опять бледная, как моя смерть, — сокрушённо прокомментировал он увиденное. — Давно кровь сдавала?

Ирина нахмурилась. На самом деле, она уже и не помнила, когда последний раз ходила в больницу — не до того было. А надо бы...

— Ты бы сходила, — как будто прочитал её мысли Стас. — Вместо того, чтобы больного старика из койки выдёргивать.

Тут Ирина расхохоталась уже в голос. Да этот больной старик её только что довёл до полного изнеможения — в этой самой койке.

— Наговариваете вы на себя, Станислав Анатольевич, — Ирина придвинулась к нему поближе, устраивая голову у него по груди, поглаживая, где могла дотянуться.

Стас с удовольствием её обнял, поцеловал в макушку, сочувственно спросил:

— А что там Зайцев? Опять без меня не справляется?

— Да справляется он... — Ирина сама поразилась, как равнодушно и пренебрежительно она говорит о человеке, который скоро станет её мужем. И чем Сашка перед ней виноват? Тем, что не Жуков?

Но говорить сейчас совсем не хотелось. Хотелось прильнуть к Стасу всей кожей и оставаться с ним так долго, как только возможно. Она помнила, как он любил эти ленивые расслабленные минуты после того, как утолён первый страстный голод, когда можно приласкать друг друга просто так, без всякой цели, можно говорить о всякой ерунде, можно молчать, проваливаясь в недолгую полудрёму, даже сквозь сон ощущая свою близость друг к другу.

Уже уплывая на тёплых волнах забытья, Ирина услышала, как Стас позвал её:

— Ириша?

— М-м-м?

— А ты чего приходила-то?

Сон слетел с неё мгновенно. Она широко подначивающе улыбнулась.

— Да вас на свадьбу хотела пригласить. Придёте?

Стас фыркнул.

— Вот умеешь ты уговорить, Роднина, — и притиснул её поближе, недвусмысленно погладил по бедру. — Ещё бы я не пришёл, после такого-то приглашения. Даже галстук надену ради такого случая.

Ира мигом представила себе Жукова в галстуке... только в галстуке... и необязательно на шее, — и глаза её заинтересованно заблестели.

— Вам, может быть, помочь?

— Это с чем же? — Жуков не менее заинтересованно следил за её рукой, которая, ласково поглаживая, всё ниже и ниже спускалась по его телу.

— Галстук выбрать, — промурлыкала Роднина.

… Галстук они всё-таки выбрали. Попутно Ира перемерила все его рубашки и пиджаки. Она смеялась и дурачилась, а сердце её рвалось: как, как она сейчас отсюда уйдёт?

Потом Стас одевал её и смотрел на неё, как в пустыне умирающий от жажды смотрит на мираж, — понимая, что это всего лишь мираж. И так дрожали его руки, что хоть снова раздевайся.

В прихожей они долго обнимались и целовались, совершенно не имея сил друг друга отпустить. Ирина стояла, обнимая Стаса за пояс, положив голову ему на плечо, прижимаясь так, как будто страшным штормом её прибило к несокрушимой скале, оторваться от которой — смерти подобно. А Стас горячо прошептал ей в самое ухо:

— Ты приходи как-нибудь вечером к нам на каток, покатаемся, а?

Да, для полного счастья и удовлетворения Жукову, как обычно, не хватало льда.

* * *

А дальше свадьба пела и плясала, как ей и положено. Она оказалась воистину широкой: присутствовал весь спортивный бомонд, чиновники полным составом, отечественная и зарубежная пресса. На фоне всего этого блестящего сборища родственники жениха и невесты выглядели как-то блекло и потерянно.

Иркины родители поглядывали на дочку и её бывшего тренера с опаской. Конечно, никакой подоплёки их взаимоотношений они не знали. Знали, наверное, что своенравная Роднина отчего-то взбрыкнула и сменила тренера, а теперь побаивались, как бы на свадьбе не вышло скандала.

Что ж, приличия соблюдать надо. Поздравляя молодожёнов, Жуков слегка приобнял Иру, формально поцеловал в щёку. Зайцеву же крепко пожал руку, другой сдавил плечо и, смерив того тяжёлым взглядом снизу вверх, отчего, вероятно, молодой мужчина вновь почувствовал себя нашкодившим мальчишкой, сказал:

— Обидишь её — из-под земли достану.

На что Зайцев кривовато усмехнулся и, неожиданно понимающе взглянув на Жукова, ответил:

— Да она сама кого хочешь обидит — вам ли не знать, — и глаз не опустил.

— Моя школа, — солидно и одобрительно кивнул Жуков и похлопал Зайцева по плечу. — Меня выдержали — всё выдержите.

Станиславу Жукову жаловаться было не на что. Его усадили среди почётных гостей, неподалёку от молодожёнов, так что всё действо он мог наблюдать, можно сказать, из партера. Напротив сидела Наташка, разряженная в пух и прах, как будто надеялась затмить собой невесту.

Зря старалась. Ни у кого бы это не получилось. По крайней мере, для Жукова — точно.

Сначала он ещё мог держать себя в руках, чтобы не пялиться так беззастенчиво на теперь чужую жену, но потом сдался: когда ещё он увидит её так близко?

Чувства испытывал сложные, двойственные. Гордился безмерно, это да. У какой ещё советской спортсменки свадьба — событие международного, так сказать, масштаба? И спортсменка эта — его, все знают. И поздравлять его подходят. Наташки будто и нет здесь.

Но к гордости примешивались и горечь, и обида, и тоскливая сердечная маета. Не для него шилось это небывалое свадебное платье с небывалой фатой, не для него играл торжественный свадебный марш, не он стоял сейчас во главе праздничного стола и целовал новобрачную на правах законного мужа. Всё это досталось Зайцеву. А чем, спрашивается, он заслужил? Разве он создал из несуразной девчонки, в которую никто не верил, спортсменку с мировым именем? Разве он ночей не спал, разрабатывая для неё планы тренировок, придумывая программы, каких ещё ни у кого не было? Скатывал её с партнёрами? Выхаживал её, больную, когда врачи уже вынесли ей приговор?

На готовенькое ведь пришёл, прыгун ленинградский. Прямо, как Наташка.

Жуков волком зыркнул на младшую коллегу — да так и замер, поражённый. Настолько не вязалась её любезная, будто приклеенная к лицу, улыбка с ледяным бешенством во взгляде, с которым она смотрела на счастливых молодожёнов. Вот оно что... Похоже, не только Жуков чувствовал себя обделённым на этом свадебном пиру. Он посмотрел на Наташу с сочувствием. Выходит, не таким уж радостным приобретением стала для неё эта пара. Жуков неожиданно ощутил странное родство с этой девочкой (ну, конечно, девочкой, он приятельствовал с её отцом, её саму помнил маленькой, с огромным бантом на кудряшках). И его даже слегка отпустило.

Размышления Жукова нарушил звон ножа о бокал. Альберт Лисов, негласно взявший на себя роль тамады, привлекал таким образом всеобщее внимание.

— У наших зарубежных товарищей есть такой свадебный обычай, — заговорил Лисов. — Отец невесты приглашает дочь на танец. Константин Николаевич, просим вас! — он захлопал, изрядно расслабившиеся гости его поддержали.

Ирин папа, смущённо улыбаясь, покачал головой.

— Не могу, Альберт Иванович! Ранение у меня, с войны ещё. С тех пор и не танцую.

Лисов на секунду растерялся, но не был бы он чиновником с многолетним стажем, если бы не умел быстро находить выход из положения.

Он повернулся к Жукову.

— Станислав Анатольевич, выручайте! — развёл руками Лисов. — Вас ведь тоже в каком-то смысле можно назвать отцом нашей олимпийской чемпионки.

Жуков пожал плечами. Что ж, на льду в своё время танцевал — и на паркете в грязь лицом не ударит.

Он поднялся со своего места и подошёл к новобрачной, протянул ей руку и вывел из-за стола.

Жуков не помнил, какую музыку играл этот дурацкий приглашённый ансамбль... «Поющие петухи», что ли?.. Что-то медленное. Он чинно приобнял Ирину за талию, сжал в своей руке её руку. Она не сопротивлялась, очень осторожно, еле прикасаясь, положила ладонь ему на плечо.

«Раньше так не стеснялась», — подумал Жуков.

И тут его, как кипятком, ошпарило воспоминанием.

Как Ирка до боли стискивала его плечи, когда он яростно вбивался в неё, прижимая к стенке в полутёмной тренерской, совершенно не имея сил сдержаться, не имея терпения устроиться с ней как-то поудобнее. Потом, правда, чувствовал себя грязным развратником, который надругался над ребёнком. «Ребёнок», впрочем, ничего против не имел. Сидела после у него на коленях, разомлевшая и обессиленная, оплетая его руками, положив голову ему на плечо, совсем не собираясь покидать насиженное место. Да и чёрта с два он бы её отпустил...

А дальше этот поток воспоминаний уже было не остановить.

… Вот он выносит её из моря тёплой южной ночью и в счастливом порыве поднимает её высоко-высоко, как на льду, и, кажется, прямо к звёздам. А потом долго не может опустить её на землю, держит на руках, как маленькую, не в силах отвести взгляда от её огромных, блестящих лучше, чем любые звёзды, глаз.

… Вот он несёт её через цветущий яблоневый сад, под низкими белыми от цветов ветками, а она запрокидывает голову и смеётся от счастья. Сейчас в волосах у неё тоже белые цветы, как в тот незабвенный майский день. Только сегодня они искусственные, а тогда были настоящие.

«Что, Стасик, близок локоток, а не укусишь?» — издевательски пропел внутренний голос, отвратительно похожий на голос Панкратова. И от него было уже не отмахнуться.

«Вот м... мудрец! — теперь внутренний голос стал его собственным. — Всю жизнь за медалями гнался, а главную свою награду упустил. И ведь ничего уже не поправишь», — Стас с горечью посмотрел на Ирину — и поразился тому, какая она бледная, просто до синевы. Чёрными провалами зияли её тёмные глаза, наполненные абсолютным страданием. Он понял, что они с ней уже почти не танцуют, что Ирина, кажется, стоит на ногах только потому, что он её держит.

Никогда ещё Жуков так не радовался появлению Саши Зайцева. Тот как-то незаметно оказался рядом и спокойным властным движением приобнял Иру за плечи, освобождая её из рук бывшего тренера.

— Ириш, пойдём, передохнёшь, — ух, как больно резануло Жукова этим ласковым обращением — его собственным!

Ирина благодарно посмотрела на мужа.

— Да, что-то голова закружилась, — она через силу улыбнулась. — Простите, Станислав Анатольевич. Спасибо!

Зайцев ничего не сказал, но, встретившись с ним взглядом, Жуков прочёл там сдержанную угрозу, как у зверя, оберегающего своё.

Молодожёны проследовали на своё место, а Жуков развернулся и вышел из зала. Здесь он, определённо, был лишним.

* * *

Об оконное стекло ударился увесистый снежок да так и остался висеть, прилипшим к нему — снег в феврале рыхлый и липкий.

— Галка! Это твой там буянит? — засмеялась одна из рожениц.

— Да чего ему... На смене он, — пробурчала Галка.

— Райкин, что ли? — не унималась первая.

Галка шикнула на неё. Все уже знали, что Райка безмужняя.

Ирина слышала надоевшие разговоры соседок по палате, но не слушала их. Ей на кормление принесли Сашу. Она смотрела на своё маленькое чудо, и весь остальной мир куда-то отдалялся, словно его отделяла от них двоих стеклянная стена, за которой всё равно, что происходит.

За бесконечные восемь месяцев, что Ирина вынашивала... вернее, вылёживала своего ребёнка, у неё было достаточно времени, чтобы подумать о том, что она сделала со своей жизнью.

Конечно, в том, что касалось спорта, дела обстояли очень неплохо. Смена тренера на спортивные успехи непобедимой Родниной никак не повлияла. В этом Жуков оказался прав. Второе олимпийское золото оказалось весомым вкладом и в её личную копилку наград, и в славу советского фигурного катания — и приумножило народную любовь теперь уже к ним обоим с Зайцевым как к паре. Теперь Сашу окончательно перестали воспринимать как странноватую замену Буланову. Он стал Ирине полноценным партнёром.

Партнёрство продолжилось и в жизни. И вот тут стоило горько усмехнуться, вспоминая избитую фразу, что хорошее дело браком не назовут.

Ирина удивлялась: насколько хорошо они с Сашей понимали друг друга на льду, настолько не могли найти общего языка дома. В совместной жизни Саша приоткрылся ей с неожиданных и не совсем приятных сторон. Став её мужем, он пытался ею командовать, чего Ира терпеть не могла. Ведь, по большому счёту, только один человек имел на это право — и это был не Зайцев.

Но с этим человеком в её жизни было покончено.

А, собственно, почему? Чем больше проходило времени, тем глупее и ненужнее казалась Ирине их разлука.

Ну, в самом деле, чего она от него хотела? Жить вместе? Жуков жил на катке, виделись они ежедневно, а уж мысли его она занимала круглосуточно, это Роднина знала. Спать с ним? Так они и спали, едва выдавалась такая возможность, что при занятости обоих случалось нечасто. Вряд ли это происходило бы чаще, если бы их отношения приобрели официальный статус...

Да. Вот оно. Ей, вечному отцовскому позору, сначала — слишком маленькой и слабой для дочери офицера, потом — неуправляемой хулиганке, школьный дневник которой стыдно было людям показать, ещё позже — выбравшей делом жизни какой-то несерьёзный спорт в ущерб образованию, не хватало только сделаться любовницей своего женатого тренера, чтобы окончательно разочаровать родителей.

Теперь же, после обретения официального статуса законной супруги, Ирина прочитала в глазах отца сдержанное удовлетворение. Вот, мол, перебесится его непутёвая младшенькая, родит внуков и заживёт обычной жизнью, как и тысячи советских женщин. Правда, в гораздо лучших условиях. Которые, к слову, ей обеспечил тот самый «несерьёзный» спорт.

Только мамины глаза оставались тревожными. Видно, что-то такое она чувствовала...

Счастлива ли она сама, Ирина старалась не анализировать.

Самое главное, теперь у неё был сын, её обожаемый мальчик. И перед этим аргументом меркли все её рассуждения о собственном счастье и несчастье. Сейчас её счастье, сытое и довольное, тихо сопело у её груди. И ничего другого было не нужно.

А то, что его мать, вопреки всякой логике, упорно ищет в его маленьком личике черты человека, который не имеет к нему никакого отношения, — это пройдёт. Наверное.

… Жуков никогда не разрешил бы ей ребёнка. Значит, и нечего тут рассуждать. Ирина поцеловала крохотные детские пальчики.

Новый комок снега плюхнулся об окно, оставляя на стекле белые потёки.

— Ирина! Твой, что ли, мужик там бузит? Выгляни хоть!

— Сонь, да угомонись ты! — степенная Галя, не торопясь, подошла к окну. — Какой же её? Её вчера приезжал, с букетом. Бывают же такие парни! Молодой, высокий, вежливый... Уж кому повезёт так повезёт. Не то, что нам, простым бабам. Известно, одним — всё, другим — ничего... — она неодобрительно покосилась на Ирину, потом перевела взгляд на Раю, которая лежала лицом к стенке. К ней никто не приходил.

— Ну, может, и не муж. Может, родня какая? Или с работы? Этот... тренер её? — не отставала Соня.

— Да тётка у неё тренер, важная такая, в шубе. Вместе с её мужем вчера приезжала. Идут такие, прямо шерочка с машерочкой... — на насмешливо покосилась на Роднину. — Ир, ты бы подошла, а? А то он сейчас нам окно разобьёт.

Ирина словно вынырнула из полудрёмы, из маленького уютного мирка, где не существовало никого, кроме неё и сына. Она медленно встала с кровати, подошла к окну. И сквозь заляпанное снегом стекло увидела Жукова.

Он стоял без шапки, в расстёгнутом пальто, похоже, нетрезвый, но отсюда было плохо видно. Увидел Ирину, замахал рукой, что-то крикнул.

А Родниной показалось, что ей снежком зарядили в лицо.

Она через силу улыбнулась и приподняла свёрток у себя на руках.

Жуков одобрительно показал ей большой палец.

А маленький Саша, хоть и проснулся, но не захныкал, а удивлённо смотрел, что это за лёгкие светлые капли падают из маминых глаз ему на лицо. Он ещё не понимал, что такое слёзы.

«Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе».

А. Чехов «О любви»