Место, ставшее домом (гет)

Гоша обеими руками придерживал входную дверь, чтобы она, не дай бог, не хлопнула. Стараясь ступать как можно тише, он проскользнул в свою комнату, и так же бесшумно прикрыл дверь за собой, ощущая, как с плеч спадает напряжение. Только сейчас он позволил себе выдохнуть. Воздух в комнате был прохладным, но родным и безопасным. Он скинул кроссовки, поставил их аккуратно у кровати и наконец-то стащил с себя худи и джинсы.

На стуле висела его пижамная футболка. Он натянул ее на голый торс, и мягкая, прохладная ткань приятно обняла тело. И только теперь, когда ритуал возвращения был почти завершен, он сунул руку в карман джинсов. Пальцы наткнулись на искомый предмет. Он медленно вытащил его.

Зажигалка Леры лежала на его ладони — блестящая и красивая в полумраке комнаты.

Он сел на край кровати, не включая свет, и стал вертеть ее в пальцах, переворачивать, ощупывать гладкий прохладный металл. Он несколько раз щелкал, и из отверстия вырывался теплый язычок оранжевого пламени.

В голове прокручивался вчерашний вечер: уставшая улыбка Леры, ее голос, ее рука в его волосах. И этот взгляд, такой пристальный и теплый, когда она разглядывала его родинки. «Очень милые».

На его лице, в темноте, расплылась широкая счастливая улыбка, как и тогда на улице. Он не пытался ее сдержать. Здесь, в своей комнате, ему не нужно было никого изображать. Он мог просто быть собой. Тем, кем он был в ее глазах. Он сжал зажигалку в кулаке, чувствуя ее гладкие края, и так и уснул, не разбирая постель, накрывшись сверху своим одеялом. Одну руку он подложил под подушку, а в другой, прижатой к груди, все еще держал зажигалку. На его лице застыла умиротворенная, спокойная улыбка. Впервые за долгое время его сон был глубоким и безмятежным, без тревожных мыслей, без чувства одиночества. Он засыпал с мыслью о терпком вишневом дыме и тихом, хрипловатом смехе, а это было лучшим снотворным на свете.

* * *

Утро пришло грубо и внезапно. Еще до того, как он открыл глаза, его сознание атаковал пронзительный, деловой голос матери.

— Гоша, вставай, просыпайся! Сегодня же съемки, все собираются уже! Быстро-быстро!

Он попытался зарыться лицом в подушку, вернуться в тот теплый, темный кокон, но одеяло уже сдернули.

— Чего? — хрипло пробормотал он.

— Что «чего»! Я отпросила вас из школы для фотосессии и интервью, забыл? Вставай, душ прими и давай собирайся!

Ее руки уже привычно потянулись поправить простыню, и тогда она увидела его правую руку, сжатую в кулак даже во сне и торчащий из кулака уголок металлической зажигалки.

Лицо матери мгновенно изменилось. Вечная усталость сменилась настороженностью, а затем и на приступ резкой, подозрительности.

— Это что у тебя? — ее голос стал тише и острее. Она потянулась и легко, но настойчиво разжала его пальцы. — Зажигалка? Гош, ты что, куришь?..

Он наконец открыл глаза, ослепленный утренним светом. Перед ним стояла мать, вся в напряжении, с зажигалкой в руках, как с вещдоком.

— Нет… — это было первое, что пришло в спутанную, сонную голову. — Это не моя…

— Чья же тогда? Ты с ней спал! — ее взгляд упал висящее на стуле худи, скомканный на стуле. Молниеносным движением она схватила его, смяла ткань и прижала к лицу, глубоко вдыхая, выискивая малейший намек на дым.

Гоша сидел на кровати, ошеломленный и все еще сонный. Он наблюдал, как его мать нюхает его кофту, и чувствовал лишь глухую, спящую под грудью тяжесть, смешанную с раздражением.

— Ничем не пахнет, — наконец выдохнула она, но в ее глазах не было облегчения, лишь новая порция тревоги, — Откуда она тогда? Ты вчера поздно пришел…

Она не ждала ответа. Ее мозг уже выстраивал новые версии, логические цепочки, новые поводы для беспокойства. Она швырнула худи обратно на стул и резко хлопнула ладонями по его одеялу прямо у его ног.

— Ладно, потом разберемся! Быстро в душ! Журналисты ждут нас через два часа!

И она вышла из комнаты, унося с собой зажигалку и последние обрывки того спокойствия, что он принес с собой из ночи. Дверь захлопнулась, оставив его одного в комнате, которая внезапно снова стала чужой и недружелюбной. Он медленно спустил ноги с кровати, потер лицо ладонями. Тело было тяжелым, ватным, словно его во сне избили. Подняться казалось непосильной задачей.

Гоша с трудом вытащил себя из постели и вышел в коридор, натыкаясь на привычную утреннюю суматоху. Воздух был густым от запаха антистатика для Сониного платья, лака для волос, приторно-сладкого аромата маминых духов и всеобщей истерии.

Из комнаты Сони доносились ее нервные попытки расчесать волосы и раздраженное ворчание:

— Блин, не получается! Мам, это не плойка, а какая-то хрень!

— Соня, слова! Я же показывала! — голос матери несся то из родительской комнаты, — Где Игорек? Игорь! Рубашку надел?

Игорек, красный от натуги, стоял посреди коридора перед зеркалом, беспомощно тыча пальцами в непослушные пуговицы на воротнике рубашки.

— Я не могу! Она мне маленькая! — бурчал он, уже готовый сдаться.

Гоша, проходя мимо, не удержался от колкости. Ввернулся его обычный защитный сарказм.

— Меньше пельменей надо было трескать, бегемотик, — буркнул он, но все же остановился и ловким движением помог брату, справившись с дурацкой пуговицей за секунду.

Игорек фыркнул, но тут же побежал к маме докладывать о победе.

— Всегда пожалуйста, — саркастично хмыкнул Гоша ему вслед.

У двери в ванную, скрестив руки на груди, стоял Амир. Он был уже почти готов — в хороших брюках, но без галстука, с мокрыми от умывания волосами.

— Папа третий год бреется, — без эмоций констатировал он, встретившись взглядом с Гошей, — Как будто у него там борода лопатой.

Наспех заглотив на кухне одиноко лежащий на тарелке бутерброд с колбасой и заправив его глотком холодного чая, Гоша вернулся в двери ванной. Наконец она открылась, и отец вышел из нее все еще сонным.

— Давайте, только быстро.

Амир и Гоша, как два синхронизированных десантника, мгновенно ринулись в образовавшуюся брешь, захлопнув дверь ванной за собой.

Здесь было их временное убежище. Тесное пространство, запотевшее зеркало, разбросанные отцовские принадлежности для бритья. Они молча встали перед раковиной. Никаких разговоров. Только синхронные движения: щетки, паста, равномерное шуршание по зубам. В отражении в зеркале мелькали их усталые, еще сонные лица. Два почти взрослых парня, зажатые в четырех стенах между детскими проблемами и родительскими амбициями, нашли в этой рутине минутное понимание. Они просто чистили зубы, игнорируя шум сборов за дверью. Здесь не нужно было никого собирать, утешать или развлекать. Здесь нужно было просто делать свое дело. Пока еще можно было.

— Прикинь, и это Виталика еще нет, — мрачно бросил Амир, проводя пол лицу полотенцем. Гоша замер с полным ртом воды. Он посмотрел на брата через отражение в запотевшем зеркале. — Че будет, когда он приедет, — он наконец посмотрел на него, и в его глазах была не привычная усталая ирония, а смесь тревоги и нежелания участвовать.

Вода показалась Гоше вдруг ледяной. Его мозг, предательски, против его воли, тут же нарисовал картину. Яркую, шумную, оглушительную. Непривычные, резкие, гортанные крики. Мать, не справляющаяся, но щебечущая что-то типа «успокойся». Грохот падающей посуды, мат, беготня. Хаос, умноженный на десять.

Гоша резко выпрямился и выплюнул воду.

— Ну и пиздец же нас ждет, — тихо выдохнул он, глядя в слив раковины. Это была констатация неизбежного, ужасающего факта.

В этот момент в кармане Амира звякнул телефон. Он достал его, и на его обычно хмуром лице промелькнула быстрая, почти незаметная улыбка. Большой палец скользнул по экрану. Гоша, все еще под впечатлением от своего же прогноза, ухватился за эту возможность сменить тему. Он бодро ткнул брата локтем в бок.

— Что, хач, девчонкой, обзавелся? — усмехнулся он, кивая на телефон.

Амир не злился. Он лишь пожал плечами, снова становясь серьезным, но уже по-другому — более уставшим, но с легким просветом.

— Да. И сегодня останусь у нее скорее всего, — он посмотрел на Гошу, и в его взгляде была просьба не осуждать, — Иначе я вздернусь тут, честно.

— О как, — Гоша свистнул, уже полностью вернувшись к своей роли клоуна, — Смотрите, детей там не наделайте. А то на аул места не хватит.

Амир фыркнул и, недолго думая, щелкнул Гошу полотенцем по спине. Они оба рассмеялись — коротко, нервно. Это был смех, который на секунду разгонял давящую атмосферу предстоящего кошмара. Они были просто двумя братьями, дразнящими друг друга в ванной.

* * *

Съемка превратилась в бесконечный, изматывающий спектакль. Студия, за кадром задекорированная сухими колосьями, высокими, неудобными стульями, ослепляла светом софтбоксов.

— Гош, подвинься к Сонечке! Нет, правее! Игорек, не сутулься! Паш, — руководила мать. Она похлопала по спине отца, заставляя его выпрямиться.

Ее голос звенел неестественно-восторженной ноткой, которую Гоша слышал только в такие моменты. Она металась перед камерой, как режиссер на провальной репетиции, без конца переставляя их: то усаживала на какой-то неудобный барный стул, то заставляла вставать в кучу, то меняла местами. Девушка-фотограф Алина сначала пыталась мягко направлять процесс — «Давайте вот так попробуем», — но вскоре сдалась и просто молча, с каменным лицом, щелкала фотоаппаратом после каждой новой команды, лишь изредка поправляя свет.

Гоша стоял, как вкопанный, скрестив руки на груди. Выдавливать из себя хотя бы подобие улыбки не хотелось, но приходилось. Он чувствовал себя какой-то куклой. Рядом Соня раздраженно закатывала глаза на любые попытки матери организовать кадр по-новому. Игорек хмурился и тихо вздыхал, выражая, скорее не протест, а скуку.

Только Гоша и Амир сохраняли подобие спокойствия. Они молча, почти синхронно, выполняли приказы, обмениваясь лишь короткими понимающими взглядами. Их стратегия была проста: чем быстрее мать получит хороший снимок, тем быстрее этот цирк закончится.

— Так, последний кадр! Все обнимаем маму! — скомандовала она, и они все, как по сигналу, накинулись на нее с объятиями, изобразив на лицах застывшие маски счастья.

Алина сделала еще пару-тройку снимков и наконец, с облегчением выдохнув, опустила камеру.

— Все, мы закончили, — притворно бодро объявила она, но вид у девушки был явно измотанный.

К сожалению, передышка была недолгой. На смену фотографу пришла журналистка — высокая женщина с копной неестественно рыжих волос и приторной, нарисованной улыбкой. Она уселась напротив родителей, включила на телефоне диктофон и заговорила тонким, нарочито высоким голосом, словно разговаривая с группой детсадовцев.

— Ну что ж, расскажите нашим читателям, что же подтолкнуло вас к такому прекрасному, такому благородному решению — стать приемными родителями?

И понеслось. Мать, сияя, схватила инициативу в свои руки. Она защебетала о «любви, которой хватит на всех», о «желании воспитывать еще», понимании «что это наши детки».

Гоша, стоя с братьями и сестрой чуть поодаль, морщился каждый раз, когда она произносила его имя в этом слащавом, уменьшительно-ласкательном тоне. «Гошик», «Амирчик», «Сонечка», «Игоряша» — от этих слов его передергивало. Он ловил на себе взгляд Амира и видел в нем ту же самую, едва сдерживаемую тошноту.

И тут взгляд журналистки скользнул по детям и остановился на нем.

— А ты, Гоша? Как единственный родной ребенок в семье, ты не ревнуешь родителей к братьям и сестре? — она наклонила голову набок, изображая участие, и поднесла диктофон ближе.

Вопрос повис в воздухе. Гоша почувствовал, как все взгляды устремились на него. Отец напрягся, мать замерла с застывшей улыбкой, в ее глазах мелькнул испуг.

И Гоша впервые задумался. Не о том, что сказать, а по-настоящему. Ревнует ли он? Да нет, конечно... Но ведь времени на него действительно стало меньше. С ним перестали разговаривать по душам, интересовались только оценками. Его проблемы на фоне их глобальных «проектов» по спасению сирот казались мелкими и незначительными. Да, он чувствовал себя заброшенным. Ненужным. В горле встал комок обиды.

Но он видел выжидающий взгляд матери. Видел диктофон и фальшивую улыбку журналистки.

И он выдавил из себя улыбку — такую же натянутую и неестественную, как у всех в этой комнате.

— Конечно нет, — его голос прозвучал чуть выше обычного, — Мы все прекрасно уживаемся, помогаем друг другу… Все хорошо. Я рад, что я не один.

Он произнес это и снова почувствовал что-то противное внутри. Мать одобряюще блеснула глазами, а журналистка, довольно кивнув, перевела взгляд на отца.

А Гоша отвернулся и уставился в окно. В этот момент, среди этой духоты фальши и суеты, его мысленно словно выдернули отсюда и перенесли в прохладный полумрак компьютерного клуба. Он вспомнил Леру. Ее спокойный, чуть хрипловатый голос, в котором не было ни капли слащавости, ее прямолинейность, ее усталую улыбку, которая была настоящей даже несмотря на измотанность работой. В ее мире все было просто, честно и по делу. Не было этих показных улыбок, этих уменьшительно-ласкательных прозвищ и этой обязанности казаться идеальным.

Ему захотелось туда опять. Так сильно, что аж заныло под ложечкой.

* * *

После того последнего вопроса журналистки и обменом наигранными, по мнению Гоши, благодарностями и взаимными восхищениями, мать собрала детей в кучку:

— Ну вот и все, мои хорошие! Все справились на отлично! Теперь надо это отметить — идем в пиццерию, я заказала столик!

Общее оживление, подхватывание вещей. Гоша уже мысленно представил себе прохладный полумрак клуба, но тут его будто стукнули обухом по голове. Зажигалка. Мать забрала ее утром и, скорее всего, так и не вернула.

— Я... я с Максом договорился погулять, — быстро сообразил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— А мне в военкомат надо, — напоминающим тоном сказал Амир, подхватывая рюкзак, — Так что развлекайтесь.

Лицо матери немного осунулось, но Игорек быстро исправил положение:

— Не переживайте, я за вас поем, — с детской решимостью сказал он, вызвав умиление родителей и фотографа, стоявшей рядом.

Гоша рванул к выходу. Возле выхода стоял Амир.

— Давай подкину домой. Мне все равно за документами заехать надо.

Помощь брата пришлась как нельзя кстати. Почему-то Гоша торопился. Как будто боялся опоздать или что-то пропустить. Он коротко кивнул и сел в машину Амира. Уже через десять минут он оказался дома.

Тишина и беспорядок после сборов к съемкам показались ему бальзамом на душу. Он без раздумий прошел в спальню родителей. И точно — в утренней суматохе мать не стала ничего выбрасывать или прятать. Металлическая зажигалка одиноко лежала на тумбочке рядом с ее кремом для рук и книгой. Он схватил ее, и холодный металл в ладони словно вернул ему ощущение контроля.

Он быстро скинул ненавистную рубашку, швырнул ее на стул и натянул свой привычный, мягкий худи. Теперь он снова был собой. Наспех бросив Амиру «Спасибо, что подвез», он пулей вылетел из квартиры.

Компьютерный клуб был уже близко, но сердце его почему-то колотилось сильнее, чем во время дурацкой фотосессии. Он толкнул дверь, и его встретил привычный гул. Он бросил взгляд на стойку администратора — и сердце неприятно екнуло. За стойкой сидел незнакомый парень в очках.

— Привет… Извини, Лера сегодня не работает?

Парень поднял на него удивленные глаза, скрытые за толстыми линзами.

— А что случилось? — с ноткой подозрения спросил он.

— Да мне надо… кое-что ей вернуть.

— Она в подвале, где плойки.

Облегчение ударило в голову, почти опьяняя. Если бы ее не оказалось, он, пожалуй, развернулся бы и пошел бы домой, снова ощущая себя выжатым и ненужным. Но она была здесь.

— Спасибо, — Гоша решительно направился к полукруглым ступенькам, ведущим вниз.

Он спустился в подвал, где было тише и уютнее, и сразу увидел ее. Она стояла спиной к нему, перед полками с дисками, в больших накладных наушниках, из которых доносился приглушенный ритм. Она протирала экран огромной плазмы. Вокруг валялись пустые картонные коробки из-под пиццы и несколько пустых банок из-под энергетиков. Она никуда не торопилась. В сосредоточенности, с которой она наводила порядок, было что-то гипнотическое, залипательное.

Гоша осторожно подошел к ней. Увидев его отражение в телевизоре, Лера подпрыгнула:

— Блять! — она рывком сняла с себя наушники, второй рукой держась за сердце, — она начала лупить его пахнущей полиролью тряпкой, — Совсем что ли? Я ж так откинусь с перепугу… Фу-у-ух.

— Ладно-ладно, прости.

— Если я поседею... — она пригрозила пальцем.

Гоша не нашелся, что ответить. Он улыбнулся, довольный самим фактом, что весь утренний цирк остался позади. Теперь он здесь, в более комфортной и расслабленной атмосфере. Он поднял тряпку, которой Лера пыталась его бить:

— Может тебе помочь?

— Ну я вроде закончила. Если не влом, вынеси эти коробки на задний дворик в мусорку.

— Я не знаю, где это…

— Тогда бери и пошли, — она деловито поправила очки на носу.

Гоша составил четыре больших коробки из-под пиццы друг на друга, и они поднялись наверх, обратно к стойке. Лера взяла их-под стойки ключи и провела его в самый конец зала, мимо двух общих комнат и випок и свернула налево, где стала ковыряться ключом в большом замке. Они прошли небольшой узкий коридор, пахнущий сыростью и пылью, и наконец вышли на улицу. Она указала за угол здания, где стояли два больших мусорных бака, огороженные профнастилом. Гоша послушно понес коробки туда. Когда он вернулся, Лера стояла в руках с пачкой сигарет в руках и хлопала себя по карманам.

— Чего потеряла? — спросил он, понимая, что она ищет.

— Да зажигалка, блять… Дома что ли забыла, — она расстроенно выдохнула.

— Хочешь я тебе помогу еще раз? — улыбаясь, как дурак, спросил он. Пальцы уже нащупали прохладный металл в кармане худи.

— Ну-ка, ну-ка, — она подняла на него заинтересованный взгляд.

Гоша с видом фокусника, вытаскивающего кролика из шляпы, вынул из кармана ее зажигалку. Лера замерла с ошеломленной улыбкой:

— Однако… Что она у тебя делает?

— Ну помнишь, когда ты сутки сидела, я помог тебе ее зажечь? Случайно себе в карман сунул. А ты даже не заметила, — он протянул ей зажигалку, смотря, как она прикуривает, прикрывая сигарету от ветра.

— Почему не выкинул тогда?

Этот вопрос застал его врасплох. Как бы он выкинул ее зажигалку? Расплываться в объяснениях и топить себя в ее глазах не хотелось.

— Мало ли что, вдруг подарок или талисман какой-нибудь. Решил вернуть. Но ты всегда можешь выбросить ее сама.

Лера устало усмехнулась, выпуская изо рта облачка пахнущего вишней дыма. Она ничего не ответила, просто смотрела на него с какой-то недоумевающе-умиленной улыбкой, качая головой. Она откинулась спиной на холодную бетонную стену, глядя на него с неподдельным интересом, немного прищурив глаза за очками.

— Знаешь, — начала она, внимательно изучая его лицо сквозь дым, — есть люди, которые носят с собой зажигалки, даже если не курят. Просто... на всякий случай. Вдруг кому-то понадобится, может, для друзей, — она сделала небольшую паузу, ее взгляд стал немного более серьезным, но в уголках губ играла улыбка, — А есть те, кто носит чужую зажигалку. Просто... потому что она чья-то.

Гоша почувствовал, как уши наливаются жаром. Он пытался что-то сказать, но слова застревали в горле.

Лера улыбнулась, и в ее глазах мелькнуло что-то теплое, понимающее.

— Это очень странно и мило... Не ожидала такого, — она произнесла это просто и тихо, глядя прямо на него. — Если вдруг моя зажигалка снова вдруг окажется у тебя... возвращай побыстрее, — она отвела взгляд, сделав вид, что поправляет рукав, и смущенно добавила: — А то вдруг я курить захочу.

Она оттолкнулась от стены и потушила окурок, но прежде чем уйти, бросила на него быстрый, теплый взгляд, в котором читалась и легкая неловкость, и заинтересованность.

Лера проскользнула внутрь, в грохот и гул клуба, оставив Гошу одного. В холодном заднем дворе. С витающим в воздухе сладковатым запахом ее дыма. Со звучной, совершенно непонятной фразой, которая теперь крутилась у него в голове, не давая покоя. Дверь захлопнулась, а он все еще стоял, пытаясь осмыслить ее слова и внезапный побег.

Гоша остался стоять один, но внутри у него все трепетало. Эти слова крутились в голове, приобретая самый нужный, самый правильный смысл. «Возвращай побыстрее». Это же не про зажигалку. Это же прямое приглашение. Приходи снова. Возвращайся ко мне.

Он понял это с поразительной ясностью. Она не просто приняла его интерес — она дала ему зеленый свет. Даже больше — она сама проявила инициативу, намекнув, что будет ждать его возвращения. Пусть и под таким смешным, бытовым предлогом.

Он еще секунду тупил на холодном воздухе, пытаясь расшифровать хотя бы выражение ее лица, прежде чем последовать за ней внутрь. Лера уже что-то обсуждала с тем самым парнем в очках за стойкой админов.

— ...так что просто следи за шестым, после него вечно мусор остается. Еще один-два раза — и блокаем его, — доносился ее голос.

Парень кивал, уткнувшись в монитор камер наблюдения. Заметив Гошу, он бросил Лере взгляд, полный какого-то озорства, которое явно разделял с ней.

— Гош, это Альберт, мой напарник по цирку на колесах. Альберт, это Гоша.

Альберт поднялся и протянул руку через стойку.

— Привет, чувак. Слышал про тебя, — он сразу же получил от Леры пинок по коленке.

— Привет. Надеюсь только хорошее, — Альберт бросил на Леру какой-то быстрый загадочный взгляд.

Он хотел было спросить Леру еще о чем-то, но в кармане завибрировал телефон. Гоша поморщился, доставая его. На экране — мама.

— Ща, сек, — он отвернулся и, отойдя вглубь коридора, поднес телефон к уху, — Алло?

Голос матери в трубке звучал взволнованно и торопливо:

— Гош, давай домой бегом, помощь твоя нужна. Я не успеваю доделать торт, а завтра с утра уже отвозить.

Он закрыл глаза, чувствуя, как вся легкость и интрига последних минут улетучиваются, сменяясь знакомым грузом обязательств.

— Мам, я же говорил. Я гуляю.

— Гош, пожалуйста! — в этом «пожалуйста» проскользнули нотки приказа, — Папа на работе, Соня на своей художке…

Он вздохнул еще раз, тяжелее.

— Ладно. Щас приеду.

— Все, давай. Жду.

Он положил трубку и с сожалением повернулся к стойке. Лера и Альберт продолжали что-то весело обсуждать.

— Блин, ребят, сорян. Мне надо ехать. Домашние дела.

— Очень жаль… — вздохнула Лера, — Ну давай, пока.

— Альберт, было приятно познакомиться, — они снова пожали руки.

— Взаимно, чувак. Заходи еще.

Гоша постоял еще секунду, чувствуя странное сожаление от того, что уходит именно сейчас, когда между ними повисло что-то новое и интересное.