Место, ставшее домом (гет)

Запах подгоревшей яичницы врезался в реальность, прежде чем Гоша успел открыть глаза. Из кухни доносились голоса: сонные Игорька и Сони, нервный и настойчивый мамы. Он попытался продлить себе сон хотя бы на минуту и закрыл глаза, но мать ворвалась в комнату, как ураган, игнорируя ею же придуманное правило о стуке.

— Гоша, давай вставай, хватит уже валяться! — резко бросила она, — Господи, когда ты уже уберешься в комнате?

Парень проигнорировал ее реплику. Он еле заставил себя сесть. Свет от распахнутых матерью штор резко ударил в глаза. Бардак в комнате, по его мнению, еще не достиг того уровня, чтобы на него можно было жаловаться. Ну да, учебники и тетрадки хаотично разбросаны на столе, да, вещи не очень аккуратно перекинуты через спинку компьютерного кресла, но больше-то из идеальной картинки ничего не выбивается. Чего ей надо? Чтобы все было стерильно и чисто, как в больнице? Да ни у одного шестнадцатилетнего парня в комнате такого не будет, если только в доме нет анимешной горничной.

Он еле собрал собственное тело в кучу, нывшее при каждом движении, и встал с кровати. Наспех накинув первую попавшуюся футболку и домашние треники, Гоша все-таки выбрался из комнаты.

Проходя в ванную, он мельком заглянул на кухню. Там, как всегда, царила утренняя суматоха: мама возилась с новым тортом на заказ, отец торопился на работу, Игорек и Соня — в школу. Про себя Гоша решил сегодня не завтракать. Плеснув в лицо ледяной водой и почистив зубы, он надел джинсы и худи, схватил куртку и, пропустив мимо ушей возглас матери: "А завтрак?", пулей вылетел из квартиры.

С каждым днем находиться дома хотелось все меньше. Гоша часами мог зависать на улице, изучая район вдоль и поперек. Все что угодно — лишь бы не идти домой.

А происходило это из-за новой навязчивой идеи матери, ее новой миссии — спасти, не рядового Райана, а какого-то психованного Виталика из детского дома. Почти каждый день за ужином она с упоением рассказывала об их встречах в приюте, о том, какой он "особенный", но при этом так "тонко чувствует мир" и все такое. Остальные дети могли лишь слушать и многозначительно переглядываться между собой, в глубине души надеясь, что этого не случится.

Никто не был в восторге от этой идеи.

Все, кроме мамы, думали, что как-нибудь прокатит: может, ее попустит и она передумает, может, в опеке откажут, может Виталика присмотрит какая-нибудь другая семья, которая даст на лапу кому надо и мгновенно заберет его к себе... Фантазии были разные. Вариантов чужими руками не допустить нового ребенка домой — тоже. Но мать казалась одержимой этой идеей настолько, что обивала пороги детдома почти каждый день.

Середина марта — унылое серое зрелище. Снег уже растаял, оставив после себя лужи и грязь. Только окутывающий город туман добавлял какого-то загадочного вайба. В остальном же все было тоскливым и невзрачным. Гоша торопился, но не на урок, а подальше из дома. Он быстро пересекал улицы, лавируя между прохожими. Дворы, через которые он обычно прокладывал свой маршрут, казались знакомыми настолько, что он мог бы пройти его во сне. По пути ему встречались круглосуточные табачные ларьки, еще не открывшиеся кофейни и бутики, в витринах которых он ловил свое отражение, удивляясь собственному внешнему виду.

Густые русые волосы, которые и без того путались в непослушные вихры, под воздействием влажного воздуха разбухли и завились еще сильнее, превратившись в настоящее гнедо. Гоша машинально провел по ним рукой, пытаясь привести их в более-менее человеческий вид, но они тут же вздыбились, будто издеваясь над ним. Холодный ветер колыхнул ткань его худи.

В школе, в окружении каких-никаких, но одноклассников, он продолжал быть «клоуном класса» — забавным, иногда скептичным, смешащим всех подряд. Но дома и наедине с собой, возвращаясь в суровую реальность, он понимал, какой он ... обычный. Не сын-помощник, как Амир, который во всем помогает матери и поддерживает ее, не идеальный старший брат, каким его хотели видеть, а просто Гоша — с непокорными кудрями и взглядом, в котором читалась усталость от всего этого мира.

Раньше мать бы остро отреагировала на перемены в настроении сына, начала бы спрашивать, что случилось, «не из-за девочки ли...» у него такое подавленное состояние, может быть, даже записала к психологу, потому что она очень-очень давно топила за здоровую атмосферу в доме. Но теперь ее мысли были заняты приобретением нового сына — хорошей инвестиции в имидж семьи, как он считал. Все родственники, все мамины подруги, клиентки, открыто выражали восхищение мужеством и стойкостью, с которыми она принимала в семью новых детей.

Только вот… Гоша не понимал — зачем?

С этими тяжелыми мыслями он так и дошел до школы, где (по предварительному договору) его уже ждал Макс.

— Йоу, дружище, — они стукнули кулаками, — Я тебе щас такое расскажу.

Неожиданно оживленно для утра вторника, болевший всю прошлую неделю Максим рассказал о своем новом хобби — походах в компьютерный клуб недалеко от школы. Гоша и сам был бы не прочь зависнуть в компах: ноут дома не справится с играми, а пострелять и поорать (а самое главное — провести время вне дома) очень хотелось.

— Там школьникам и студентам скидон есть. Мелочь, а приятно. Но самое интересное — это Лера.

— Что за Лера?

— Моя любимая админка, — почти благоговейно пояснил Макс, — если я правильно посчитал, сегодня ее смена, давай после школы заскочим. Если не поиграть, то хотя бы поздороваться.

— Ты к ней клеишься? — иронично спросил Гоша.

— Я ее уже почти склеил, — самодовольно усмехнулся друг.

— Да в жизни не поверю.

Макс не то, чтобы был каким-то дамским угодником, он просто флиртовал со всеми красивыми девчонками, будь то бариста или продавщица в табачке. В девятом классе даже рискнул делать комплименты пришедшей на практику студентке, которая две недели вела литературу.

Первым уроком — ОБЖ. Несмотря на соблазн прогулять этот невероятно скучный урок, ребята поплелись туда, потому что уже пропустили его в прошлый раз.

— Нестеренко, Романовский — какие люди? — усмехнулся в усы Сергей Степаныч.

Парни проигнорировали учителя и прошли за свою любимую предпоследнюю парту у окна. Гоша слушал вполуха, размашисто и сокращенно записывая информацию о признаках инфаркта и инсульта и первой помощи при приступе эпилепсии.

Звонок прозвучал как сигнал спасения. Ребята похватали рюкзаки и вышли в шумный коридор. Перемены для Гоши всегда проходили одинаково — он просто заваливался в следующий кабинет и просто сидел. Иногда листая ленту, в крайних случаях — в попытках сделать домашку за десять минут. Сейчас делать было нечего — даже Каширский, над которым можно было бы поугарать, из виду пропал. Пришлось таращиться в окно. На улице резко повалил этот мерзопакостный мокрый снег, и Гоша уже представил это гадкое ощущение мокрых носков в кроссовках.

Урок английского длился невероятно долго: конструкции и схемы, по которым строится условное наклонение, доходили не до всех, но он, к собственному удивлению, достаточно быстро все понял. Главное — правильно определить тип:

"1) Вероятное/возможное

Формула: if + Present Simple, will + инфинитив.

If it rains tomorrow, I will stay home. (Если завтра пойдет дождь, я останусь дома).

2) гипотетические, нереальные/маловероятные ситуации в настоящем/будущем.

Формула: if + Past Simple, would + инфинитив.

If I won the lottery, I would travel the world. (Если бы я выиграл в лотерею, я бы путешествовал по миру).

3) Нереальные ситуаций в прошлом/сожаления о прошлом.

Формула: if + Past Perfect, would have + past participle.

If I had studied harder, I would have passed the exam. (Если бы я учился усерднее, я бы сдал экзамен). " — записывал он в тетрадь размашистым почерком.

После английского еще оставались алгебра, география, литература, русский и химия. Кое-как отсидев все это, Гоша наконец дождался последнего на сегодня звонка. Вместе с Максом они из первых вырвались на улицу. Мартовский воздух обнял приятной прохладой и свежестью. Мокрый снег плешивыми пятнами лежал на земле, и ноги действительно мокли.

— Ну что, пойдем?

Гоша решительно кивнул. Перепрыгивая лужи и подтаявшие сугробы, ребята шли по спальному району, пока не добрались до нужного дома — обычное пятиэтажное здание с шестым мансардным этажом. Справа от арочного туннеля, ведущего во внутренний двор, рядом с большой железной дверью, горела подсвеченная вывеска. Матовая светоизоляционная пленка пестрила логотипами с названиями игр и обведенными, как прицел в шутерах, цифрами «24/7». Контраст был ошеломляющим. Снаружи — серость мартовского дня, а внутри — чистое, продуманное пространство, погруженное в уютный полумрак. Воздух был прохладным, свежим и пахнет не сигаретами или потом, а сладкой ванилью от ароматизатора и едва уловимым запахом нового пластика — чистых клавиатур и мониторов.

Пол был темным, глянцевым, и на нем, словно звезды, отражались разноцветные блики от экранов. Повсюду, куда ни глянь, царил идеальный порядок: провода были аккуратно убраны в специальные коробки, мощные компьютеры стояли ровными рядами, их корпуса сияли без единой пылинки.

Клуб встретил яркими неоновыми лентами, тихим гулом компьютеров и возгласами игроков. Прохладный воздух был пропитан каким-то сложным коктейлем из металла, разных сортов одеколона и энергетиков. Вывески с логотипами игр и светящимися изнутри холодильниками бара мерцали в полностью изолированном от яркого уличного света помещении. Первое, на что обратил внимание Гоша — абсолютно разношерстная публика: он увидел и небольшую группу школьников, взрослых парней и даже пару-тройку крепких мужчин. Все эти люди были объединены любовью к этому месту.

За высокой стойкой администратора, посреди этого муравейника, сидела девушка. Ее острый, оценивающий взгляд скользил по клиентам и трем мониторам компьютера сразу. Но как только ее глаза поднимались из-за экранов, ее лицо сразу принимало дружелюбное выражение. Вьющиеся волосы до середины шеи были подвязаны фиолетовой банданой, как ободком. В круглых очках отражался экран админского компьютера. Она переключилась на вошедших парней. Макс сразу оживился.

— Лера, привет, — улыбнулся он, — Я тебе нового клиента привел.

— Привет-привет, — отозвалась девушка, — пару минут подождите, ребят, мне надо доделать кое-что. Макс, отведи его пока, пусть зарегается. Твои седьмой и восьмой свободны.

После этих слов она поднялась из кресла, попутно схватив какую-то связку ключей, замкнула стойку и уверенно прошагала к двери напротив стойки.

Максим показал клуб: два общих зала на восемь машин каждый, шесть отдельных парных кабинок и пять изолированных сольных. Все было настолько чисто, что он удивился: неужели эта хрупкая девчонка сама наводит тут порядок? Если так, то она мастер своего дела. Гоша бывал пару раз в других компьютерных клубах — там было грязно, пыльно и душно. Здесь же ни пылинки, ни соринки, даже клавиатура и мышка без жирных отпечатков. Большой длинный коврик, на котором стояли клавиатура и мышка, был чистым, без пятен пролитых энергетиков или крошек, наушники аккуратно висели на мониторе. Макс отвел Гошу в первую комнату. Там было только двое парней, судя по всему, играющих вместе.

— Вот короче, номер телефона вводи, имя-фамилию, пароль и ник придумывай и подходи к Лере оплачивать, — бросил Макс, направляясь к выходу из зала.

Конечно же, Гоша понял, что он пошел не только за этим. Друг пошел демонстрировать свое обаяние бедной админке.

Система клуба была интуитивно понятна, но все равно в левом верхнем углу красовалась фиолетовая плашка: "Если у тебя возникли трудности при регистрации, обратись к админам — они помогут :)".

Гоша не стал заморачиваться с никнеймами, как делал раньше, ввел имя и фамилию, дату рождения, и ему пришло уведомление о подарочных бонусах за регистрацию.

Справившись с первым уровнем, он решительно вышел к стойке. Макс уже во всю пытался заболтать Леру, смеялся, привлекая ее внимание, но она слушала его с улыбкой, в которой читалось, что она привыкла к подобному.

— Ну что, получилось зарегистрироваться? — спросила она.

— Ага. А че там за бонусы?

— Маленький комплимент от заведения, — улыбнулась девушка, поворачивая голову к Максу, — Нет, я работаю.

— Что, все время? — обиженно спросил он.

— Пока мы не нашли второго дневного админа — да. Давай лучше решай, сколько вы тут будете сидеть и кто оплачивает.

— Я хз вообще. Гош, два часа нам хватит?

Гоша перевел взгляд на большой экран справа, на котором был прайс.

— Я бы на четыре взял, — задумчиво протянул он, увидев посильную цену за дневной пакет.

— Нихуя себе... Ну лан, давай.

— Попить, перекусить хотите? — она обвела обоих ребят пристальным взглядом.

И только тогда он внимательно изучил ее. Острое лицо с маленькими веснушками на носу. Большие темно-серые глаза, закрытые круглыми очками, искрились умом, добротой и каким-то озорством. На лице — пирсинг: маленькая накрутка посередине над верхней губой и аккуратное колечко в левом крыле носа добавляли ей обаятельной харизматичной дерзости. Он не мог не улыбнуться, наблюдая за ней. Гоша не знал ее лично, но она показалась ему очень доброй.

— Что ж, тогда приятно поиграть, — сказала Лера, поправляя очки на носу, после проведения оплаты каждому.

— Не хочешь с нами в Валорант, кстати?

— Макс, милый, повторяю еще раз: я на работе, — устало выдохнула она, — Идите играйте уже.

Макс лишь театрально вздохнул и потянул Гошу за рукав в сторону зала. Он на секунду задержался у стойки, поймав взгляд Леры. В ее глазах мелькнуло что-то вроде понимания — мол, «знаю, твой друг — это испытание, я с такими каждый день». Он ответил ей едва заметной, смущенной ухмылкой и пошел к компьютерам.

Весь их игровой сеанс Гоша ловил себя на том, что краем глаза следит за стойкой. Он наблюдал, как Лера ловко управляется с кассой, как с улыбкой закатывает глаза на какого-то завсегдатая, как задумчиво поправляет колечко в носу, пока никто не видит. Она здесь как дирижер в этом оркестре из клавиатурных щелчков и грохота взрывов в наушниках. Уверенная, спокойная и дружелюбная.

Через два с половиной часа жестких и не совсем удачных каток, Максу надоело:

— Все, я спать хочу, пошли.

— Иди, — не отрываясь от монитора, сказал Гоша, — У меня еще два часа оплачено.

— Серьезно останешься сидеть? Ну ладно, держись тут.

Они отбили прощание кулаками и ушел, оглушительно хлопнув дверью. Гоша остался один. Он доиграл раунд, сделал паузу и снова подошел к стойке. Сердце почему-то стучало чаще обычного.

Лера поднимала упавшую вилку питания какого-то девайса.

— Что-то случилось? — спросила она, выпрямляясь.

— Нет. Просто... друг ушел, а мне кучно одному.

Он почувствовал, как глупо это прозвучало, и тут же пожалел, что подошел.

Но Лера улыбнулась. Не дежурной улыбкой, а настоящей, от которой веснушки на носу будто пошевелились.

— Понимаю. Хочешь, я тебе кофе сделаю? —она кивнула на подоконник, где стояла кофемашина, — Стаканчики закончились, могу только свою кружку предложить.

— Давай, — Гоша расплылся в глупой улыбке.

Он наблюдал, как она ловко щелкает переключателями на огромной блестящей кофемашине, ставит под носик керамическую кружку и одним точным движением запускает процесс. Пар с шипением вырвался из аппарата, наполняя воздух горьковатым, бодрящим ароматом. Ее движения были выверенными, автоматическими, без единой лишней суеты.

— Ух ты, спасибо, — удивленно-радостно сказал он, увидев латте-арт, — Ты работала бариста?

— Да, было дело.

Гоша сделал глоток дымящегося кофе.

— Очень вкусно, — похвалил он.

— Иди играй, сеанс сгорит, —ободряюще сказала она, кивая в сторону зала.

Спустя несколько «потных» раундов Гоша потянулся, с наслаждением хрустнув шеей. За четыре часа в ином мире он почти забыл о существовании того, что ждало его за дверью. Он собрал рюкзак и, немного поколебавшись, направился к выходу.

Лера как раз перекладывала какие-то бумаги за стойкой. Увидев его, она оживленно улыбнулась:

— Ну что, как успехи?

— Да нормально. У вас тут вайбово, железо что надо.

— Рада, что тебе понравилось.

Он застегнул куртку и сделал шаг к двери, но задержался, чувствуя, что просто так уйти — неправильно.

— Спасибо тебе большое. Особенно за кофе.

— Не за что, — она улыбнулась, и в груди у Гоши разлилось тепло. Затем неожиданно подняла сжатый кулак, держа его в воздухе между ними, — Отбивай за удачный заход.

Гоша на секунду застыл. Его взгляд упал на ее руку. Тонкие, изящные пальцы были украшены несколькими кольцами — красивое кольцо, усыпанное глазами на большом, переплетенные веточки на среднем. Но поразили его не они, а сами пальцы — длинные, с четко очерченными суставами. Пальцы пианистки. Он машинально отбил ее кулак своим, чувствуя холод металла колец под костяшками пальцев.

— У тебя... руки музыканта.

Лера резко опустила руку и посмотрела на него с искренним, неподдельным удивлением.

— Фига… Ты экстрасенс? Я на скрипке и фортепиано играла. Как ты...?

— Да не знаю, — честно признался Гоша, пожимая плечами, — Просто показалось. Ну ладно, пока.

— Заходи еще, — подмигнула она напоследок.

Он поймал ее взгляд — заинтересованный, оценивающий. Понял абсолютно четко и ясно: он сюда вернется. Не «возможно», не «если будет настроение», а точно. Потому что здесь, среди этого электронного гула, его впервые за долгое время кто-то увидел. И ему сказали «заходи» так, словно это действительно было важно.

Хлопнув тяжелой входной дверью, Гоша тут же попал в другую реальность. Воздух в их квартире был густым, наэлектризованным, словно перед грозой. Из кухни доносился взволнованный голос матери:

— ... это просто формальность. Мы же одна семья, мы должны поддерживать друг друга...

Гоша сбросил куртку и кроссовки и заглянул на кухню. Картина была выстрадано знакомой и от того еще более тошнотворной. За столом сидели все. Мать с отцом — она с сияющими, чуть влажными глазами, он — с усталым и виноватым видом, уткнулся в таблицу на ноутбуке, стараясь делать вид, что не имеет к происходящему никакого отношения. Напротив них — Амир, Соня и Игорь. Напряженные, будто ожидающие какого-то подвоха.

На столе лежала синяя папка, которая не предвещала ничего хорошего.

— Гошик, иди к нам! — позвала мать, заметив его в проходе, — Мы тут кое-что важное обсуждаем.

Он медленно подошел и прислонился к дверному косяку, скрестив руки на груди. На лице — мрачная усмешка. Он понимал, что решается прямо сейчас.

— Еще раз повторяю: нужно, чтобы вы подписали эту бумажку. Опека проверит ваше предварительное согласие на усыновление Виталика. Это просто формальность для детдома. Все ясно? — она с деловым видом доставала из папки листы, раскладывая перед каждым, — Гош, садись давай.

Он прошел к своему стулу и обвел взглядом всех. Амир сидел прямо, его лицо было серьезным и спокойным. Он не смотрел ни на кого, его взгляд был устремлен куда-то внутрь себя. Будто он взвешивал все «за» и «против» не на семейном, а на каком-то своем уровне. Он видел лицо матери, ее фанатичную, но искреннюю веру в то, что они все творят благо. Он видел в этом ее странную миссию, которую нужно принять и поддержать, даже если не до конца ее понимаешь. Молча, не поднимая глаз, он первый взял ручку и с твердой уверенностью вывел на бумаге подпись. Она была не поражением, а осознанным выбором уже взрослого человека, остающегося верным своим принципам.

— Сонечка, родная, — голос матери сбыл сладким, но в нем отчетливо слышались настойчивые нотки, — Давай. Пожалуйста.

Соня вся напряглась и сжала губы. Она ерзала на стуле, ее взгляд метался от лиц родителей к бумаге.

— Блин, мам, ты уверена? — тихо спросила она, — У нас в группе был такой пацан. Он и мебель ломал, и швырялся всем, что под руку попадется, дрался и орал… Может не надо?

— Сонечка, дорогая моя, хорошая, что ты такое говоришь! Если один ребенок в группе был таким, не значит, что Виталик будет таким же. Мы будем водить его к психологу, и постепенно все наладится. Сонь, пожалуйста.

Сестра тяжело вздохнула. Ее подростковый бунт был сломлен под грузом материнских увещеваний и «пожалуйста». Она криво, почти равнодушно, нацарапала свою подпись.

— Игорек, мой хороший! — мать положиларуки ему на плечи, — Ты же наш главный помощник! Ты подпишешь?

Лицо Игоря не выражало никаких сомнений, после всего сказанного матерью. Он был очень послушным и ведомым, поэтому подбить его на какую-то аферу было легко. Его двенадцатилетней мозг легко воспринимал информацию в моменте. Последствия его либо не волновали, либо он просто не представлял их. Он старательно, но все равно немного криво расписался в документе.

На секунду мать облегченно улыбнулась, но все ее довольство как ветром сдуло, когда она повернулась к Гоше. Ее выжидающий требовательный взгляд прожигал его насквозь. Все замерли. Все напряженно уставились на него. Комната замерла.

— Гош, — голос отца прозвучал устало, — Давай уже, не затягивай. Все уже подписали.

— Не-не, — он откинулся на спинку стула, стараясь держаться как можно дальше от проклятой бумажки, — Я ничего подписывать не буду.

— Что значит «не буду»? — мать сердито уперла руки в бока.

— Ну тут спрашивают мое добровольное, искреннее согласие. А я искренне не согласен, — парировал он, скрестив руки на груди.

— Гош, угомонись! Он несчастный ребенок! Ему нужна семья! А ты эгоист. Думаешь только о себе!

Он задержал на ней злой взгляд. Нарочито лениво и развязно он встал из-за стола и пошел в свою комнату, оставив за спиной гробовое молчание. Щелкнул замок — слабая, но единственная доступная ему защита. Он прислушался к тишине за дверью. Убедившись, что все успокоилось, он переоделся в пижаму и по самую голову завернулся в одеяло.

Комната погрузилась в темноту, но внутри все еще кипела обида. Каждое слово, брошенное матерью, каждый ее взгляд снова и снова проигрывались в голове, накручивая вину и злость одновременно. Он ворочался, пытался уткнуться лицом в подушку, чтобы заглушить собственные мысли. Простыня казалась холодной и неудобной, а тишина в квартире — зловещей, полной невысказанных упреков.

«Эгоист. Думаешь только о себе».

Он с силой зажмурился, пытаясь вытереть эти слова из памяти. И тогда его мозг, искавший хоть какого-то спокойствия, сам предложил спасительный вариант.

Лера.

Сначала просто ее силуэт за стойкой. Потом — улыбка, от которой в груди становилось тепло. Воспоминание о том, как она сделала ему кофе, как смотрела на него поверх очков — не как на проблемного подростка, а как на интересного человека. Он представил, как завтра снова придет в клуб. Что он ей скажет? Может, спросит про музыкалку. Может, она разрешит ему постоять рядом, пока она делает какую-нибудь свою работу. Мысль о том, чтобы просто быть рядом в тишине, дала ему шанс расслабиться. Он фантазировал, как они могут говорить обо всем на свете, и она будет слушать его — не перебивая, не осуждая, не переводя разговор.

По телу медленно, будто волна, разлилось приятное, успокаивающее чувство. Дыхание выровнялось, мышцы спины и плеч наконец-то расслабились. Чувство одиночества и ненужности стало отступать, вытесняемое этой нарисованной в воображении картинкой — возможности быть услышанным, быть замеченным. Он утонул в этих сладких, наивных фантазиях о дружбе, и они мягко унесли его прочь от мрачных мыслей.

Сон накрыл его внезапно и был на удивление ярким и почти осязаемым.

Они были в клубе по ту сторону стойки. По ее сторону стойки. Полумрак и свет от неоновых надписей отражался в ее глазах, которые сейчас были совсем-совсем близко. Он чувствовал тепло ее кожи. Ее пальцы — длинные, с холодком металлических колец — касались его шеи, скользили по линии скул и шее. Он не понял, как начался поцелуй. Он помнил только ощущение: мягкость ее губ, легкий привкус кофе и энергетика, мятной жвачки и вишневых сигарет. Его руки скользнули под край ее кофты, коснувшись горячей, шелковистой кожи спины. В предвкушении она затаила дыхание, и этот звук резкого вдоха прозвучал громче любого взрыва в игре. Все его тело напряглось, отвечая на каждое прикосновение. Ее спина уперлась в стойку, и мир сузился до ее глубоких блестящих глаз и нежных поцелуев. Там не было ни хаоса дома, ни чувства вины, ни бумаг для опеки. Было только нарастающее, желание, жар и властные, уверенные движения его рук, снимающих с нее худи...

Резкий гудок автомобиля за окном, прорезавший ночную тишину, отдернул его от подушки как пощечина.

Гоша вздрогнул и рывком сел на кровати, сердце колотилось как бешеное, дыхание сбилось. В ушах звенело. Он был один в своей темной комнате. Физический отклик тела на приснившееся упирался в низ живота. Стыд, жгучий и мгновенный, накатил на него первой волной. Он потянулся к телефону — на экране 02:43. Лицо горело то ли от стыда, то ли от удовольствия. Одеяло беспорядочным комом валялось на полу, рядом скроватью.

— Ебаный в рот, — выдохнул он в темноту, протирая лицо.

Он снова повалился на подушку, пытаясь выбросить из головы эти образы, но они врезались в память — яркие и немного постыдные. Это было уже не про дружбу и не про компьютерный клуб. Это было про что-то другое. Что-то дикое и невероятно притягательное. И самое ужасное было в том, что, отбросив стыд, он чувствовал щемящее желание вернуться обратно в этот сон.

Он снова провел рукой по лицу, пытаясь стереть призрачное ощущение ее прикосновений. Теперь «зайти еще» значило для него нечто совсем иное. И от этой мысли по спине пробежали мурашки — наполовину от страха, наполовину от предвкушения.

Он ворочался еще с час, пытаясь поймать ускользающую нить сна. Мысли метались между неловкостью, смущением и навязчивым желанием. Он заставлял себя думать о чем-то другом — об уроках, о дурацкой домашней работе, даже об играх, — но все дороги в его мозгу упрямо вели к ней. К ее улыбке, к выразительному взгляду, к теплу ее губ на своих, которое ему почудилось.

* * *

Утро пришло резко и беспощадно. Его разбудил голос матери за дверью, нарочито громкий и веселый, обращенный к кому-то из младших. Он лежал с открытыми глазами, пытаясь собрать в кучу обрывки сознания, и с досадой констатировал: ничего. Ночь прошла пусто. Мозг, обычно такой щедрый на тревожные или абсурдные сюжеты, на этот раз выдал лишь черный вакуум.

И самое странное было то, что он чувствовал легкую, но отчетливую обиду. Глупую, детскую обиду на собственное подсознание. Он надеялся... на что? Хотя бы на ее улыбку во сне, на разговор, на что-то простое и хорошее, что скомпенсировало бы ночной стыд. Но не получил даже этого.

С трудом оторвав себя от кровати, Гоша поплелся на кухню.

Атмосфера за завтраком была неуютной. Мать, стоя у плиты, громко и с наигранной бодростью расспрашивала детей о планах на день. Соня мрачно ковыряла ложкой в тарелке с кашей. Амир уже съел свое и обсуждал что-то с отцом по работе. Гоша молча налил себе чай и сел на свободный стул. Он чувствовал на себе тяжелый, неодобрительный взгляд матери, но та не проронила ни слова. Это молчание было хуже любой истерики. Оно висело в воздухе, густое и давящее. Он уже почти допил, когда мать не выдержала. Поставив шипящую сковородку в раковину, она повернулась к нему, вытерев руки о фартук. Лицо ее было напряженным.

— Ну что, Гош, одумался? — спросила она без предисловий, вчерашние сладкие нотки в голосе сменились металлом, — Бумага и ручка все еще на месте.

Гоша не поднял глаз от тарелки.

— Нет, — он почувствовал, как все напряглись.

— Гош, ну вот что ты как маленький? Вечером эта бумажка должна быть подписана. И не вынуждай меня приказывать.

Она бросила красноречивый взгляд на отца, в котором Гоша отчетливо прочитал: «Поговори ты».

Наступила тягостная пауза. Было слышно, как в электрическом чайнике бурлит закипающая вода.

Вместо ответа Гоша молча вышел. Он не знал, как донести до всех смысл и причину своего протеста. Он сомневался, что его поймут. Он нервно начал скидывать со стула футболки и джинсы, собирая вещи в школу, стараясь занять себя хоть чем-то, лишь бы не прокручивать этот диалог в голове по новой.

Дверь его в комнату тихо открылась. На пороге стоял отец. Вид у него был усталый.

— Гош, послушай, — неуверенно начал он, — Я там был. И я его видел этого... Виталика.

Гоша замер с футболкой в руках, но не поднимал глаз.

— Это ну... — отец замолк, подбирая слова, — Это реально... больной ребенок. Его уже несколько раз возвращали из других семей. Его прям ну… лечить надо.

Отец поднимает на него серьезный взгляд.

— Поэтому я просто тебя прошу — подпиши эту бумажку. Не для Виталика, а для нее. Чтоб она успокоилась. Чтобы она почувствовала, что мы все на ее стороне, что мы пытаемся. А там... — он делает паузу, и следующий вывод звучит как сговор, — Там, в опеке, зная его историю... нам его не отдадут. Они просто не рискнут. Это будет просто формальность для детдома и твоей матери, и все на этом закончится. Она отстанет.

В голове у Гоши все сразу встало на свои места. Хитрый ход. Мать успокоится, отец будет доволен, а система сделает за них всю грязную работу. Внутри все напряженное и колючее разом отпустило. Он кивнул, коротко и деловито.

— Я подписываю, и никого не будет? — уточнил он.

— Я тебе обещаю, — шепотом сказал отец.

Гоша прошел на кухню, к столу, где все еще лежала та папка. Взял ручку. Его рука не дрожала. Он поставил свою подпись — быстро, без эмоций, как галку в чек-листе. Не чувствуя ни победы, ни поражения. Чувствуя только облегчение от того, что нашел лазейку в этой безумной ситуации.

Путь до школы, выученный наизусть, прошел как в тумане.

Уроки тянулись медленно, но на этот раз не из-за тоски, а из-за странного предвкушения, приятно жгущего в солнечном сплетении. Гоша ловил себя на том, что постоянно смотрит на часы, а его взгляд сам собой скользил по одноклассницам, будто искал в них что-то знакомое... и не находил.

На русском две девчонки у окна о чем-то шептались и хихикали, одинаково заправляя пряди волос за уши и поправляя похожие заколки. В их движениях была какая-то заученная грация. На алгебре он сидел рядом с Максом и смотрел на спину Кати с первой парты. У нее была модная стрижка и дорогой рюкзак, но и она казалась частью одного большого, невыразительного целого. Ее индивидуальность ограничивалась выбором бренда, а не настоящим характером. Даже на физре он неосознанно продолжал наблюдать и сравнивать. Девчонки сбивались в стайки, повторяя одни и те же мемы, смеясь над одними и теми же шутками из Тик-Тока.

И тут его мысль снова натыкалась на Леру. Не было ни единой точки сходства.

У них — ровные, уложенные волосы. У нее — чуть растрепанные кудри, завязанные в пучок, из которого выбивались непослушные пряди. У них — аккуратный, почти невидимый макияж. У нее — яркие, выразительные стрелки подчеркивающие красивые глаза и крошечная накрутка над губой, бросавшая вызов любым правилам. Их смех был звонким и немного наигранным. Ее смех был хрипловатым и всегда искренним — она смеялась только тогда, когда ей было действительно смешно. Она не старалась понравиться. Не вписывалась. Не играла по правилам. В ней была какая-то цепляющая, магнитная энергетика, которая делала для него компьютерный клуб самым интересным местом в городе. Она была другой, и в этом была ее крутость.

Когда прозвенел последний звонок, Гоша еще быстрее всех запихнул учебники в рюкзак. Из класса уже выходили те самые одноклассницы, с которыми он мысленно сравнивал Леру. Их болтовня прозвучала для него как белый шум.

— Гош, ты куда? Подожди! — Макс нагнал его в коридоре, хватая за плечо, — Я чуть не свихнулся за сегодня! Ты ж свободен? Го в клуб на четыре часа. Я вчера не успел нихрена.

В лице Макса было столько юношеского энтузиазма, что Гоша широко улыбнулся. Он ждал этих слов.

— Погнали.

— Кайф, тогда газу жестко! — Макс практически потащил его за рукав по коридору к выходу, — Железо нас ждет!

Гоша почти вприпрыжку шагал рядом с ним, и его не покидала эта странная, счастливая улыбка. «Ага, железо, конечно», — мысленно поддакнул он Максу, но он знал, что он сам бежит не к компьютерам.

* * *

К счастью или к сожалению, Максим слился. Мать позвонила ему на полпути до клуба и запрягла его забирать сестру из детского сада. Гоша твердо решил пойти в клуб и отсутствие Макса его не останавливало. Он уверенно подошел арочному входу во двор, справа от которой была та самая дверь. Лера стояла под козырьком и курила.

— Приветик, — улыбнулась она, выпуская облачко дыма, — А хвостик где?

— Отвалился, — Гоша пожал плечами.

— Щас, можно я докурю? Только вышла.

Гоша кивнул и оперся на бортик крыльца. Запах вишневых сигарет, который ему приснился, действительно витал вокруг нее приятным шлейфом. Он перевел взгляд на ее усталое, но все равно дружелюбное лицо.

— Ты чего такая замученная?

— Ночной админ заболел, я уже больше суток сижу. Вадим сейчас должен приехать, сменить меня. Господи… — она устало выдохнула, упирая локти в бортик рядом с Гошей. Ее голова легко коснулась его плеча. Лера докурила сигарету, потушив ее о металлическую трубу крыльца, — Пойдем.

Они вошли внутрь. Чистота и свежесть клуба обдали приятной волной. Лера открыла стойку и перешла на свою сторону.

— Сколько тебе закидывать?

— Ну, наверное, до вечера… часов до восьми, думаю.

— Пять часов? — он кивнул, — Попить, покушать хочешь?

— Да... Палпи и энергетик какой-нибудь, — сказал он как можно более расслабленно.

Она повернулась и взяла с полки оранжевую бутылку и розовую жестяную банку и поставила их на стойку.

— Держи. Кайфуй, дружище.

Гоша взял только напитки. Он сделал паузу, набрался духа... и протянул энергетик обратно ей.

— Это тебе, — улыбнулся он, — Смотри не усни тут.

Она замерла. Ее брови удивленно поползли вверх, губы расплылись в улыбке.

— Ого, — она смущенно рассмеялась, принимая бутылку. — Как неожиданно и приятно. Спасибо за подгон!

— Не за что, — он был доволен ее реакцией, и чувствовал, как заливается краской.

Гоша еще раз взглянул на нее и, не в силах сдержать довольную ухмылку, развернулся и почти вприпрыжку направился вглубь зала. Он чувствовал, как уши горят, а внутри всего распирает от гордости. Она не отказалась, и, кажется, даже покраснела! Это была маленькая победа.

Спустя два часа руки и ноги затекли, и Гоша решил размяться. Он по шел к выходу из зала, потягиваясь после нескольких удачных каток подряд. Со стороны стойки доносились голоса: почти сонный Леры и какой-то незнакомый раздраженный мужской.

— Подпиши тут, Лер. Все по списку.

Лера почти лежала на стойке, подперев голову рукой. Ее кудрявые волосы были слегка растрепаны, а под глазами лежали темные тени. Перед ней на стойке лежала планшетка накладных, а рядом хаотично стояли несколько коробок с яркими логотипами энергетиков.

— Щас, Артем, не гони, — ее голос звучал приглушенно и устало. Она водила пальцем по списку, сверяя его с этикетками на коробках. — «Манго» ... есть. «Тропик» ... есть. «Кола» ... «Бабл Гам» ... — повторила она, — Где у тебя «Бабл Гам»?

Взрослый парень в рабочих штанах на спущенных лямках вздохнул и порылся в одной из коробок.

— Да вот же, принимай давай.

— Ты угараешь? Это «Лимон-лайм», — безжалостно констатировала она, перегнувшись через стойку и тыча пальцем в мелкий шрифт, — А по заявке должна быть коробка «Бабл Гама». Иди ищи давай.

Артем что-то недовольно пробурчал себе под нос и потащился обратно к двери, где осталась его тележка. Лера закрыла глаза на секунду, зевнула так, что казалось, вот-вот челюсть хрустнет, и с силой потерла веки костяшками пальцев.

— Блять, — тихо, но очень отчетливо выдохнула она в сторону ушедшего поставщика, — Ну неужели по-нормальному сразу нельзя, а? Идиот.

Она снова взглянула на накладную, взяла ручку и с видом полного истощения начала ставить галочки напротив тех вкусов, что уже были проверены. Потом вздохнула и с усилием притянула к себе одну из коробок с «Манго». Она была явно тяжелой. Обхватив ее, Лера потащила ее за стойку, к холодильникам.

Гоша наблюдал за этой сценой, и у него внутри что-то екнуло. Хрупкая, уставшая до зеленого цвета девушка и эти дурацкие тяжелые коробки.

Не думая, он подошел к стойке.

— Давай я, — сказал он просто, перегнувшись через стойку и без лишних церемоний принимая из ее рук ношу.

Лера вздрогнула от неожиданности, но, увидев его, на ее измученном лице расцвела слабая, но искренняя улыбка облегчения.

— О, Гоша. Ты представить себе не можешь, как ты вовремя.

— Да не за что, — пожал плечами Гоша, легко занося коробку к холодильнику и ставя ее рядом. — Куда следующую?

— Да вот эти, с «Тропиком», тоже туда же. Ты прям мой спаситель сегодня.

Гоша легко взвалил их одну на другую и перенес за стойку. Он ловил на себе ее благодарный взгляд и чувствовал себя немного неловко, но круто. Не как мальчик на побегушках, а как настоящий помощник.

— Ну, вроде все. Выбирай, — она кивнула на аккуратно расставленные коробки.

Гоша запустил руку в ближайшую упаковку, и вынул оттуда мокрую от конденсата банку энергетика со вкусом вишни. Вишня. Как ее сигареты.

— Тебе б самой это выпить, — сказал он, уже без тени стеснения, с легкой заботой в голосе, — А еще лучше поспать.

Лера снова зевнула, прикрывая рот ладонью.

— Я уже на автопилоте. Осталось немного, Вадим сейчас приедет. Но спасибо, что беспокоишься, — она устало улыбнулась

С грохотом распахнулась железная дверь. К стойке подошел Артем с коробкой в руках:

— Нашелся твой «Бабл Гам»! Принимай! — он нарочито громко свалил коробку на стойку.

Лера бросила на него взгляд, в котором было столько уставшего раздражения, что Гоша едва сдержал улыбку.

— Ну вот, — абсолютно бесстрастно прокомментировала она и взяла у него коробку, — Сразу нельзя было?

Артем бросил что-то невнятное. Лера расписалась в накладной, с размаху шлепнула печать и проводила поставщика тяжелым взглядом, — Гош, спасибо тебе еще раз.

— Всегда пожалуйста, — он поднял подаренную банку с энергетиком в знак благодарности и направился к выходу.

Лера вытащила из ящика стола канцелярский нож, и, еле собрав себя в кучу, разрезала скотч сверху коробки.

— Давай, я помогу, — Гоша уже чувствовал себя здесь настолько комфортно, что предложение помочь родилось само собой.

Лера благодарно улыбнулась.

Они выстроили простой, почти идеальный конвейер. Лера вскрывала упаковки, ставя их в ряд, а Гоша брал по несколько банок и аккуратно, с какой-то почти педантичной старательностью, расставлял их на полках холодильника. Он не просто кидал их куда попало. Он старался собрать вместе один вкус, повернуть все логотипы наружу, создать ровные, красивые ряды. Ему нравилось, как холодные банки становятся в идеальный порядок, который он сам и создавал.

Лера, передавая ему очередную порцию, заметила его старания. Она прислонилась к стойке, наблюдая, как он поправляет одну банку «Тропика», чтобы она стояла ровно в ряд с другими.

— Ты прям перфекционист, — одобрительно протянула она, и в ее уставшем голосе прозвучала теплая, сипловатая нотка.

Гоша слегка покраснел от ее похвалы, но не стал останавливаться.

— Пусть будет красиво.

— Ну хорошо, — усмехнулась она, — Спасибо большое.

Когда последняя банка заняла свое идеальное место в переполненном холодильнике, они оба выдохнули с облегчением. Лера потянулась, и у нее хрустнула спина.

— Бля, я щас сдохну, — простонала она и, не глядя, повалилась на небольшой диван, заваленный подушками, что стоял в импровизированной зоне отдыха за стойкой.

Гоша присоединился к ней, со вздохом опускаясь рядом. Он чувствовал исходящую от нее усталость. Он откинул голову на спинку дивана, и через пару секунд ее голова соскользнула упала ему на плечо.

Гоша замер. Он не дышал, боясь спугнуть этот миг. Потом, осторожно, почти несмело, он обнял ее за плечи одной рукой, легонько, чисто по-дружески, давая понять: все окей, можно отдохнуть. Лера что-то невнятно прошептала, похожее на «спасибо», и, кажется, даже немного прижалась к нему.

И в этот самый момент дверь в клуб с характерным шипением распахнулась.

Возле стойки нарисовался высокий, крепкий светловолосый парень в черном худи. На руках, которые он закинул на поверхность стола, виднелся сложный узор татуировок: от запястий переходящий на предплечья. Он замер, его взгляд упал на диван, на Леру лежащую на плече у Гоши. На его лице расцвела медленная, понимающая ухмылка.

— Опа... — протянул он низким, хрипловатым голосом. — Не помешал?

Лера вздрогнула и мгновенно оторвалась от Гошиного плеча, выпрямилась и провела рукой по волосам, пытаясь привести себя в вид, хоть отдаленно напоминающий сотрудника на рабочем месте.

— О, Вадим... Слава богу, — она встала, стараясь выглядеть собранно, но пошатнулась от усталости. Гоша инстинктивно подался вперед, чтобы поддержать ее, но она устояла, — Все, я ливаю. Смена сдана. Черкани там за меня отчет, пожалуйста.

— Ты живая ваще?

— Ну… — Лера многозначительно развела руками, мол, «посмотри, на меня и сделай выводы сам».

— Вижу, вижу, — Вадим прошел за стойку, его ухмылка никуда не делась. Он оценивающе кивнул Гоше, — А ты молодец, пацан. Не только играть, но и коробки таскать полез.

— Да я просто помог...

— Все, друзья. Всего хоро-ше-го, — Лера уже накинула куртку и схватила рюкзак, — Удачной смены, — она отбила Вадиму кулак.

— Тебя провести? — неожиданно для себя предложил Гоша, — Рухнешь еще где-нибудь в подворотне…

— Да не, спасибо. Мне тут недалеко.

Гоша все равно метнулся в зал за своими вещами, наспех накинул куртку и пулей вылетел из клуба.

Лера стояла на крыльце, бессильно пытаясь прикурить. Слабые пальцы не слушались, и из зажигалки вылетали только искры. Увидев её в таком виде, Гоша улыбнулся. Не говоря ни слова, он осторожно взял зажигалку из ее пальцев. Одним уверенным движением он поднес огонек к кончику ее сигареты, и та вспыхнула ровным алым кругом. Лера взглянула на него усталыми, слегка удивленными глазами, но не сопротивлялась. Она глубоко затянулась, закрыв на секунду глаза, и выдохнула первое облачко дыма с терпким, сладковатым ароматом вишни.

— Спасибо.

Она курила молча, упершись спиной в перила. Ее внимательный, острый взгляд скользнул по курилке.

— Блять, ну что за люди… — выдохнула она, доставая телефон, и записывая голосовое, — Вадим, дружище, чекни курилку, пожалуйста, а то нам ее закроют и будем через подъезд ходить. Я этот вход для нас еле выбила, — она снова развернулась к Гоше, — А ты чего выскочил, у тебя времени еще часа полтора точно есть.

— Не знаю. Наигрался, наверное. Или просто надоело сидеть одному.

— О как. Ну ладно.

Она докурила, потушила окурок и тяжело вздохнула.

— Ладно, пойду я. Пока. И спасибо тебе еще раз.

Она сделала шаг от перил, затем остановилась и повернулась к нему. Ее уставшее лицо смягчилось теплой улыбкой.

Легкие, почти невесомые пальцы запустились в его непослушные кудри, взъерошив их с ласковой небрежностью. Прикосновение было мимолетным, но для Гоши оно растянулось на вечность. Оно обожгло его изнутри, заставив сердце сделать несколько быстрых, глупых ударов где-то в горле.

Он не нашел слов, способных адекватно ответить на этот внезапный порыв. Он лишь смог растерянно улыбнуться, потупив взгляд в плитку курилки, и пробормотать:

— Да не за что... Пока, Лер.

Она с улыбкой кивнула и, повернувшись, махнула ему рукой. Она зашла внутрь арочного входа и скрылась.

Гоша еще несколько секунд стоял неподвижно, словно парализованный. Он медленно поднял руку и провел ладонью по своим волосам, там, где только что были ее пальцы. Казалось, на том месте до сих пор осталось тепло, смешанное со сладковатым дымом вишни. Это смущение было самым приятным чувством за последние несколько дней.

Он резко выдохнул и сунул в карман руки. И вдруг в правом пальцв наткнулись на что-то чужое, твердое и холодное. Он медленно вытащил предмет на свет уличного фонаря.

В ладони лежала ее зажигалка. Та самая, красивая, переливающаяся. Он вспомнил: когда прикуривал ей, его движения были такими уверенными и отработанными, что он совершенно машинально, не задумываясь, сунул ее после этого в свой карман, а не отдал обратно.

Он сжал зажигалку в кулаке. Металл быстро согрелся от тепла его ладони. Уголки его губ сами собой поползли вверх, и на лице расцвела дурацкая, широкая и неконтролируемая улыбка. Он пытался сдержать ее, кусая губу, но ничего не выходило.

Мысль родилась сама собой: он обязательно придет завтра. Не через день, не когда-нибудь, а именно завтра. Подойдет к стойке, постарается сделать максимально невинное лицо и скажет: «Слушай, я вчера твою зажигалку случайно утянул». А она удивится, обрадуется, может, даже отругает его в шутку. И он снова будет стоять в курилке, и он снова будет смотреть как она курит. Может быть, он опять прикурит ей этой зажигалкой, но на этот раз точно отдаст ее обратно. Или... или не отдаст сразу. Или вообще не отдаст.

Гоша обеими руками придерживал входную дверь, чтобы она, не дай бог, не хлопнула. Стараясь ступать как можно тише, он проскользнул в свою комнату, и так же бесшумно прикрыл дверь за собой, ощущая, как с плеч спадает напряжение. Только сейчас он позволил себе выдохнуть. Воздух в комнате был прохладным, но родным и безопасным. Он скинул кроссовки, поставил их аккуратно у кровати и наконец-то стащил с себя худи и джинсы.

На стуле висела его пижамная футболка. Он натянул ее на голый торс, и мягкая, прохладная ткань приятно обняла тело. И только теперь, когда ритуал возвращения был почти завершен, он сунул руку в карман джинсов. Пальцы наткнулись на искомый предмет. Он медленно вытащил его.

Зажигалка Леры лежала на его ладони — блестящая и красивая в полумраке комнаты.

Он сел на край кровати, не включая свет, и стал вертеть ее в пальцах, переворачивать, ощупывать гладкий прохладный металл. Он несколько раз щелкал, и из отверстия вырывался теплый язычок оранжевого пламени.

В голове прокручивался вчерашний вечер: уставшая улыбка Леры, ее голос, ее рука в его волосах. И этот взгляд, такой пристальный и теплый, когда она разглядывала его родинки. «Очень милые».

На его лице, в темноте, расплылась широкая счастливая улыбка, как и тогда на улице. Он не пытался ее сдержать. Здесь, в своей комнате, ему не нужно было никого изображать. Он мог просто быть собой. Тем, кем он был в ее глазах. Он сжал зажигалку в кулаке, чувствуя ее гладкие края, и так и уснул, не разбирая постель, накрывшись сверху своим одеялом. Одну руку он подложил под подушку, а в другой, прижатой к груди, все еще держал зажигалку. На его лице застыла умиротворенная, спокойная улыбка. Впервые за долгое время его сон был глубоким и безмятежным, без тревожных мыслей, без чувства одиночества. Он засыпал с мыслью о терпком вишневом дыме и тихом, хрипловатом смехе, а это было лучшим снотворным на свете.

* * *

Утро пришло грубо и внезапно. Еще до того, как он открыл глаза, его сознание атаковал пронзительный, деловой голос матери.

— Гоша, вставай, просыпайся! Сегодня же съемки, все собираются уже! Быстро-быстро!

Он попытался зарыться лицом в подушку, вернуться в тот теплый, темный кокон, но одеяло уже сдернули.

— Чего? — хрипло пробормотал он.

— Что «чего»! Я отпросила вас из школы для фотосессии и интервью, забыл? Вставай, душ прими и давай собирайся!

Ее руки уже привычно потянулись поправить простыню, и тогда она увидела его правую руку, сжатую в кулак даже во сне и торчащий из кулака уголок металлической зажигалки.

Лицо матери мгновенно изменилось. Вечная усталость сменилась настороженностью, а затем и на приступ резкой, подозрительности.

— Это что у тебя? — ее голос стал тише и острее. Она потянулась и легко, но настойчиво разжала его пальцы. — Зажигалка? Гош, ты что, куришь?..

Он наконец открыл глаза, ослепленный утренним светом. Перед ним стояла мать, вся в напряжении, с зажигалкой в руках, как с вещдоком.

— Нет… — это было первое, что пришло в спутанную, сонную голову. — Это не моя…

— Чья же тогда? Ты с ней спал! — ее взгляд упал висящее на стуле худи, скомканный на стуле. Молниеносным движением она схватила его, смяла ткань и прижала к лицу, глубоко вдыхая, выискивая малейший намек на дым.

Гоша сидел на кровати, ошеломленный и все еще сонный. Он наблюдал, как его мать нюхает его кофту, и чувствовал лишь глухую, спящую под грудью тяжесть, смешанную с раздражением.

— Ничем не пахнет, — наконец выдохнула она, но в ее глазах не было облегчения, лишь новая порция тревоги, — Откуда она тогда? Ты вчера поздно пришел…

Она не ждала ответа. Ее мозг уже выстраивал новые версии, логические цепочки, новые поводы для беспокойства. Она швырнула худи обратно на стул и резко хлопнула ладонями по его одеялу прямо у его ног.

— Ладно, потом разберемся! Быстро в душ! Журналисты ждут нас через два часа!

И она вышла из комнаты, унося с собой зажигалку и последние обрывки того спокойствия, что он принес с собой из ночи. Дверь захлопнулась, оставив его одного в комнате, которая внезапно снова стала чужой и недружелюбной. Он медленно спустил ноги с кровати, потер лицо ладонями. Тело было тяжелым, ватным, словно его во сне избили. Подняться казалось непосильной задачей.

Гоша с трудом вытащил себя из постели и вышел в коридор, натыкаясь на привычную утреннюю суматоху. Воздух был густым от запаха антистатика для Сониного платья, лака для волос, приторно-сладкого аромата маминых духов и всеобщей истерии.

Из комнаты Сони доносились ее нервные попытки расчесать волосы и раздраженное ворчание:

— Блин, не получается! Мам, это не плойка, а какая-то хрень!

— Соня, слова! Я же показывала! — голос матери несся то из родительской комнаты, — Где Игорек? Игорь! Рубашку надел?

Игорек, красный от натуги, стоял посреди коридора перед зеркалом, беспомощно тыча пальцами в непослушные пуговицы на воротнике рубашки.

— Я не могу! Она мне маленькая! — бурчал он, уже готовый сдаться.

Гоша, проходя мимо, не удержался от колкости. Ввернулся его обычный защитный сарказм.

— Меньше пельменей надо было трескать, бегемотик, — буркнул он, но все же остановился и ловким движением помог брату, справившись с дурацкой пуговицей за секунду.

Игорек фыркнул, но тут же побежал к маме докладывать о победе.

— Всегда пожалуйста, — саркастично хмыкнул Гоша ему вслед.

У двери в ванную, скрестив руки на груди, стоял Амир. Он был уже почти готов — в хороших брюках, но без галстука, с мокрыми от умывания волосами.

— Папа третий год бреется, — без эмоций констатировал он, встретившись взглядом с Гошей, — Как будто у него там борода лопатой.

Наспех заглотив на кухне одиноко лежащий на тарелке бутерброд с колбасой и заправив его глотком холодного чая, Гоша вернулся в двери ванной. Наконец она открылась, и отец вышел из нее все еще сонным.

— Давайте, только быстро.

Амир и Гоша, как два синхронизированных десантника, мгновенно ринулись в образовавшуюся брешь, захлопнув дверь ванной за собой.

Здесь было их временное убежище. Тесное пространство, запотевшее зеркало, разбросанные отцовские принадлежности для бритья. Они молча встали перед раковиной. Никаких разговоров. Только синхронные движения: щетки, паста, равномерное шуршание по зубам. В отражении в зеркале мелькали их усталые, еще сонные лица. Два почти взрослых парня, зажатые в четырех стенах между детскими проблемами и родительскими амбициями, нашли в этой рутине минутное понимание. Они просто чистили зубы, игнорируя шум сборов за дверью. Здесь не нужно было никого собирать, утешать или развлекать. Здесь нужно было просто делать свое дело. Пока еще можно было.

— Прикинь, и это Виталика еще нет, — мрачно бросил Амир, проводя пол лицу полотенцем. Гоша замер с полным ртом воды. Он посмотрел на брата через отражение в запотевшем зеркале. — Че будет, когда он приедет, — он наконец посмотрел на него, и в его глазах была не привычная усталая ирония, а смесь тревоги и нежелания участвовать.

Вода показалась Гоше вдруг ледяной. Его мозг, предательски, против его воли, тут же нарисовал картину. Яркую, шумную, оглушительную. Непривычные, резкие, гортанные крики. Мать, не справляющаяся, но щебечущая что-то типа «успокойся». Грохот падающей посуды, мат, беготня. Хаос, умноженный на десять.

Гоша резко выпрямился и выплюнул воду.

— Ну и пиздец же нас ждет, — тихо выдохнул он, глядя в слив раковины. Это была констатация неизбежного, ужасающего факта.

В этот момент в кармане Амира звякнул телефон. Он достал его, и на его обычно хмуром лице промелькнула быстрая, почти незаметная улыбка. Большой палец скользнул по экрану. Гоша, все еще под впечатлением от своего же прогноза, ухватился за эту возможность сменить тему. Он бодро ткнул брата локтем в бок.

— Что, хач, девчонкой, обзавелся? — усмехнулся он, кивая на телефон.

Амир не злился. Он лишь пожал плечами, снова становясь серьезным, но уже по-другому — более уставшим, но с легким просветом.

— Да. И сегодня останусь у нее скорее всего, — он посмотрел на Гошу, и в его взгляде была просьба не осуждать, — Иначе я вздернусь тут, честно.

— О как, — Гоша свистнул, уже полностью вернувшись к своей роли клоуна, — Смотрите, детей там не наделайте. А то на аул места не хватит.

Амир фыркнул и, недолго думая, щелкнул Гошу полотенцем по спине. Они оба рассмеялись — коротко, нервно. Это был смех, который на секунду разгонял давящую атмосферу предстоящего кошмара. Они были просто двумя братьями, дразнящими друг друга в ванной.

* * *

Съемка превратилась в бесконечный, изматывающий спектакль. Студия, за кадром задекорированная сухими колосьями, высокими, неудобными стульями, ослепляла светом софтбоксов.

— Гош, подвинься к Сонечке! Нет, правее! Игорек, не сутулься! Паш, — руководила мать. Она похлопала по спине отца, заставляя его выпрямиться.

Ее голос звенел неестественно-восторженной ноткой, которую Гоша слышал только в такие моменты. Она металась перед камерой, как режиссер на провальной репетиции, без конца переставляя их: то усаживала на какой-то неудобный барный стул, то заставляла вставать в кучу, то меняла местами. Девушка-фотограф Алина сначала пыталась мягко направлять процесс — «Давайте вот так попробуем», — но вскоре сдалась и просто молча, с каменным лицом, щелкала фотоаппаратом после каждой новой команды, лишь изредка поправляя свет.

Гоша стоял, как вкопанный, скрестив руки на груди. Выдавливать из себя хотя бы подобие улыбки не хотелось, но приходилось. Он чувствовал себя какой-то куклой. Рядом Соня раздраженно закатывала глаза на любые попытки матери организовать кадр по-новому. Игорек хмурился и тихо вздыхал, выражая, скорее не протест, а скуку.

Только Гоша и Амир сохраняли подобие спокойствия. Они молча, почти синхронно, выполняли приказы, обмениваясь лишь короткими понимающими взглядами. Их стратегия была проста: чем быстрее мать получит хороший снимок, тем быстрее этот цирк закончится.

— Так, последний кадр! Все обнимаем маму! — скомандовала она, и они все, как по сигналу, накинулись на нее с объятиями, изобразив на лицах застывшие маски счастья.

Алина сделала еще пару-тройку снимков и наконец, с облегчением выдохнув, опустила камеру.

— Все, мы закончили, — притворно бодро объявила она, но вид у девушки был явно измотанный.

К сожалению, передышка была недолгой. На смену фотографу пришла журналистка — высокая женщина с копной неестественно рыжих волос и приторной, нарисованной улыбкой. Она уселась напротив родителей, включила на телефоне диктофон и заговорила тонким, нарочито высоким голосом, словно разговаривая с группой детсадовцев.

— Ну что ж, расскажите нашим читателям, что же подтолкнуло вас к такому прекрасному, такому благородному решению — стать приемными родителями?

И понеслось. Мать, сияя, схватила инициативу в свои руки. Она защебетала о «любви, которой хватит на всех», о «желании воспитывать еще», понимании «что это наши детки».

Гоша, стоя с братьями и сестрой чуть поодаль, морщился каждый раз, когда она произносила его имя в этом слащавом, уменьшительно-ласкательном тоне. «Гошик», «Амирчик», «Сонечка», «Игоряша» — от этих слов его передергивало. Он ловил на себе взгляд Амира и видел в нем ту же самую, едва сдерживаемую тошноту.

И тут взгляд журналистки скользнул по детям и остановился на нем.

— А ты, Гоша? Как единственный родной ребенок в семье, ты не ревнуешь родителей к братьям и сестре? — она наклонила голову набок, изображая участие, и поднесла диктофон ближе.

Вопрос повис в воздухе. Гоша почувствовал, как все взгляды устремились на него. Отец напрягся, мать замерла с застывшей улыбкой, в ее глазах мелькнул испуг.

И Гоша впервые задумался. Не о том, что сказать, а по-настоящему. Ревнует ли он? Да нет, конечно... Но ведь времени на него действительно стало меньше. С ним перестали разговаривать по душам, интересовались только оценками. Его проблемы на фоне их глобальных «проектов» по спасению сирот казались мелкими и незначительными. Да, он чувствовал себя заброшенным. Ненужным. В горле встал комок обиды.

Но он видел выжидающий взгляд матери. Видел диктофон и фальшивую улыбку журналистки.

И он выдавил из себя улыбку — такую же натянутую и неестественную, как у всех в этой комнате.

— Конечно нет, — его голос прозвучал чуть выше обычного, — Мы все прекрасно уживаемся, помогаем друг другу… Все хорошо. Я рад, что я не один.

Он произнес это и снова почувствовал что-то противное внутри. Мать одобряюще блеснула глазами, а журналистка, довольно кивнув, перевела взгляд на отца.

А Гоша отвернулся и уставился в окно. В этот момент, среди этой духоты фальши и суеты, его мысленно словно выдернули отсюда и перенесли в прохладный полумрак компьютерного клуба. Он вспомнил Леру. Ее спокойный, чуть хрипловатый голос, в котором не было ни капли слащавости, ее прямолинейность, ее усталую улыбку, которая была настоящей даже несмотря на измотанность работой. В ее мире все было просто, честно и по делу. Не было этих показных улыбок, этих уменьшительно-ласкательных прозвищ и этой обязанности казаться идеальным.

Ему захотелось туда опять. Так сильно, что аж заныло под ложечкой.

* * *

После того последнего вопроса журналистки и обменом наигранными, по мнению Гоши, благодарностями и взаимными восхищениями, мать собрала детей в кучку:

— Ну вот и все, мои хорошие! Все справились на отлично! Теперь надо это отметить — идем в пиццерию, я заказала столик!

Общее оживление, подхватывание вещей. Гоша уже мысленно представил себе прохладный полумрак клуба, но тут его будто стукнули обухом по голове. Зажигалка. Мать забрала ее утром и, скорее всего, так и не вернула.

— Я... я с Максом договорился погулять, — быстро сообразил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— А мне в военкомат надо, — напоминающим тоном сказал Амир, подхватывая рюкзак, — Так что развлекайтесь.

Лицо матери немного осунулось, но Игорек быстро исправил положение:

— Не переживайте, я за вас поем, — с детской решимостью сказал он, вызвав умиление родителей и фотографа, стоявшей рядом.

Гоша рванул к выходу. Возле выхода стоял Амир.

— Давай подкину домой. Мне все равно за документами заехать надо.

Помощь брата пришлась как нельзя кстати. Почему-то Гоша торопился. Как будто боялся опоздать или что-то пропустить. Он коротко кивнул и сел в машину Амира. Уже через десять минут он оказался дома.

Тишина и беспорядок после сборов к съемкам показались ему бальзамом на душу. Он без раздумий прошел в спальню родителей. И точно — в утренней суматохе мать не стала ничего выбрасывать или прятать. Металлическая зажигалка одиноко лежала на тумбочке рядом с ее кремом для рук и книгой. Он схватил ее, и холодный металл в ладони словно вернул ему ощущение контроля.

Он быстро скинул ненавистную рубашку, швырнул ее на стул и натянул свой привычный, мягкий худи. Теперь он снова был собой. Наспех бросив Амиру «Спасибо, что подвез», он пулей вылетел из квартиры.

Компьютерный клуб был уже близко, но сердце его почему-то колотилось сильнее, чем во время дурацкой фотосессии. Он толкнул дверь, и его встретил привычный гул. Он бросил взгляд на стойку администратора — и сердце неприятно екнуло. За стойкой сидел незнакомый парень в очках.

— Привет… Извини, Лера сегодня не работает?

Парень поднял на него удивленные глаза, скрытые за толстыми линзами.

— А что случилось? — с ноткой подозрения спросил он.

— Да мне надо… кое-что ей вернуть.

— Она в подвале, где плойки.

Облегчение ударило в голову, почти опьяняя. Если бы ее не оказалось, он, пожалуй, развернулся бы и пошел бы домой, снова ощущая себя выжатым и ненужным. Но она была здесь.

— Спасибо, — Гоша решительно направился к полукруглым ступенькам, ведущим вниз.

Он спустился в подвал, где было тише и уютнее, и сразу увидел ее. Она стояла спиной к нему, перед полками с дисками, в больших накладных наушниках, из которых доносился приглушенный ритм. Она протирала экран огромной плазмы. Вокруг валялись пустые картонные коробки из-под пиццы и несколько пустых банок из-под энергетиков. Она никуда не торопилась. В сосредоточенности, с которой она наводила порядок, было что-то гипнотическое, залипательное.

Гоша осторожно подошел к ней. Увидев его отражение в телевизоре, Лера подпрыгнула:

— Блять! — она рывком сняла с себя наушники, второй рукой держась за сердце, — она начала лупить его пахнущей полиролью тряпкой, — Совсем что ли? Я ж так откинусь с перепугу… Фу-у-ух.

— Ладно-ладно, прости.

— Если я поседею... — она пригрозила пальцем.

Гоша не нашелся, что ответить. Он улыбнулся, довольный самим фактом, что весь утренний цирк остался позади. Теперь он здесь, в более комфортной и расслабленной атмосфере. Он поднял тряпку, которой Лера пыталась его бить:

— Может тебе помочь?

— Ну я вроде закончила. Если не влом, вынеси эти коробки на задний дворик в мусорку.

— Я не знаю, где это…

— Тогда бери и пошли, — она деловито поправила очки на носу.

Гоша составил четыре больших коробки из-под пиццы друг на друга, и они поднялись наверх, обратно к стойке. Лера взяла из-под стойки ключи и провела его в самый конец зала, мимо двух общих комнат и випок и свернула налево, где стала ковыряться ключом в большом замке. Они прошли небольшой узкий коридор, пахнущий сыростью и пылью, и наконец вышли на улицу. Она указала за угол здания, где стояли два больших мусорных бака, огороженные профнастилом. Гоша послушно понес коробки туда. Когда он вернулся, Лера стояла в руках с пачкой сигарет в руках и хлопала себя по карманам.

— Чего потеряла? — спросил он, понимая, что она ищет.

— Да зажигалка, блять… Дома что ли забыла, — она расстроенно выдохнула.

— Хочешь я тебе помогу еще раз? — улыбаясь, как дурак, спросил он. Пальцы уже нащупали прохладный металл в кармане худи.

— Ну-ка, ну-ка, — она подняла на него заинтересованный взгляд.

Гоша с видом фокусника, вытаскивающего кролика из шляпы, вынул из кармана ее зажигалку. Лера замерла с ошеломленной улыбкой:

— Однако… Что она у тебя делает?

— Ну помнишь, когда ты сутки сидела, я помог тебе ее зажечь? Случайно себе в карман сунул. А ты даже не заметила, — он протянул ей зажигалку, смотря, как она прикуривает, прикрывая сигарету от ветра.

— Почему не выкинул тогда?

Этот вопрос застал его врасплох. Как бы он выкинул ее зажигалку? Расплываться в объяснениях и топить себя в ее глазах не хотелось.

— Мало ли что, вдруг подарок или талисман какой-нибудь. Решил вернуть. Но ты всегда можешь выбросить ее сама.

Лера устало усмехнулась, выпуская изо рта облачка пахнущего вишней дыма. Она ничего не ответила, просто смотрела на него с какой-то недоумевающе-умиленной улыбкой, качая головой. Она откинулась спиной на холодную бетонную стену, глядя на него с неподдельным интересом, немного прищурив глаза за очками.

— Знаешь, — начала она, внимательно изучая его лицо сквозь дым, — есть люди, которые носят с собой зажигалки, даже если не курят. Просто... на всякий случай. Вдруг кому-то понадобится, может, для друзей, — она сделала небольшую паузу, ее взгляд стал немного более серьезным, но в уголках губ играла улыбка, — А есть те, кто носит чужую зажигалку. Просто... потому что она чья-то.

Гоша почувствовал, как уши наливаются жаром. Он пытался что-то сказать, но слова застревали в горле.

Лера улыбнулась, и в ее глазах мелькнуло что-то теплое, понимающее.

— Это очень странно и мило... Не ожидала такого, — она произнесла это просто и тихо, глядя прямо на него. — Если вдруг моя зажигалка снова вдруг окажется у тебя... возвращай побыстрее, — она отвела взгляд, сделав вид, что поправляет рукав, и смущенно добавила: — А то вдруг я курить захочу.

Она оттолкнулась от стены и потушила окурок, но прежде чем уйти, бросила на него быстрый, теплый взгляд, в котором читалась и легкая неловкость, и заинтересованность.

Лера проскользнула внутрь, в грохот и гул клуба, оставив Гошу одного. В холодном заднем дворе. С витающим в воздухе сладковатым запахом ее дыма. Со звучной, совершенно непонятной фразой, которая теперь крутилась у него в голове, не давая покоя. Дверь захлопнулась, а он все еще стоял, пытаясь осмыслить ее слова и внезапный побег.

Гоша остался стоять один, но внутри у него все трепетало. Эти слова крутились в голове, приобретая самый нужный, самый правильный смысл. «Возвращай побыстрее». Это же не про зажигалку. Это же прямое приглашение. Приходи снова. Возвращайся ко мне.

Он понял это с поразительной ясностью. Она не просто приняла его интерес — она дала ему зеленый свет. Даже больше — она сама проявила инициативу, намекнув, что будет ждать его возвращения. Пусть и под таким смешным, бытовым предлогом.

Он еще секунду тупил на холодном воздухе, пытаясь расшифровать хотя бы выражение ее лица, прежде чем последовать за ней внутрь. Лера уже что-то обсуждала с тем самым парнем в очках за стойкой админов.

— ...так что просто следи за шестым, после него вечно мусор остается. Еще один-два раза — и блокаем его, — доносился ее голос.

Парень кивал, уткнувшись в монитор камер наблюдения. Заметив Гошу, он бросил Лере взгляд, полный какого-то озорства, которое явно разделял с ней.

— Гош, это Альберт, мой напарник по цирку на колесах. Альберт, это Гоша.

Альберт поднялся и протянул руку через стойку.

— Привет, чувак. Слышал про тебя, — по их сторону стойки он сразу же получил от Леры пинок по коленке.

— Привет. Надеюсь только хорошее, — Альберт бросил на Леру какой-то быстрый загадочный взгляд.

Он хотел было спросить Леру еще о чем-то, но в кармане завибрировал телефон. Гоша поморщился, доставая его. На экране — мама.

— Ща, сек, — он отвернулся и, отойдя вглубь коридора, поднес телефон к уху, — Алло?

Голос матери в трубке звучал взволнованно и торопливо:

— Гош, давай домой бегом, помощь твоя нужна. Я не успеваю доделать торт, а завтра с утра уже отвозить.

Он закрыл глаза, чувствуя, как вся легкость и интрига последних минут улетучиваются, сменяясь знакомым грузом обязательств.

— Мам, я же говорил. Я гуляю.

— Гош, пожалуйста! — в этом «пожалуйста» проскользнули нотки приказа, — Папа на работе, Соня на своей художке…

Он вздохнул еще раз, тяжелее.

— Ладно. Щас приеду.

— Все, давай. Жду.

Он положил трубку и с сожалением повернулся к стойке. Лера и Альберт продолжали что-то весело обсуждать.

— Блин, ребят, сорян. Мне надо ехать. Домашние дела.

— Очень жаль… — вздохнула Лера, — Ну давай, пока.

— Альберт, было приятно познакомиться, — они снова пожали руки.

— Взаимно, чувак. Заходи еще.

Гоша постоял еще секунду, чувствуя странное сожаление от того, что уходит именно сейчас, когда между ними повисло что-то новое и интересное.

Гоша вышел из клуба, и первый же глоток свежего воздуха словно смыл с него весь тот небольшой, но такой ценный кусочек другого мира. В ушах еще стоял гул компьютеров, а в ноздрях сладковатый запах ее вишневого дыма.

В ее глазах было что-то новое, что-то, что заставляло его сердце биться чуть быстрее. Они стояли в тишине, и это молчание было комфортным, приятным, в нем могло родиться что-то еще.

А потом — звонок матери.

Гоша зашел в автобус, ткнулся лбом в холодное стекло и снова прокрутил тот момент. Мамин голос в трубке — взволнованный, торопливый — ворвался в приятную картинку, как неуместный, дурацкий спам. Он все испортил. Разрушил эту хрупкую, только что возникшую ниточку понимания.

«Надо было просто проигнорировать звонок», — подумал он с досадой. Но он знал, что не мог. Чувство долга, привычка быть «взрослым» и «адекватным» — все это сработало на автомате.

Теперь он ехал домой, лепить цветочки для торта чужого ребенка, а в голове у него крутилась одна и та же мысль: он снова оказался не там, где хотел. Его снова позвали — и он послушно пошел. А тот единственный момент, который был по-настоящему его, был безнадежно испорчен. Он сжал в кармане телефон, с глупой надеждой, что может быть, она пробьет его по системе клуба, найдет его номер и напишет ему что-нибудь. Хоть что-то. Чтобы вернуть это ощущение.

* * *

Дома его встретил привычный хаос и сладкий запах свежеиспеченных коржей, ванили и сливочного крема. Мать, вся в белых разводах от муки и сахарной пудры, металась по кухне, как угорелая.

— О, пришел, слава богу, — устало выдохнула она, — Давай скорее руки мой, садись. Я мастику уже подготовила.

Гоша молча снял куртку, помыл руки и покорно уселся за стол. Перед ним лежали куски цветной мастики, инструменты для лепки и референс торта с объемными мультяшными цветами. Он вздохнул и принялся за работу. Его пальцы, привыкшие к точным движениям в играх, ловко справлялись с нежным материалом. Он погрузился в монотонный процесс: скатал колбаску, придал лепестку форму, аккуратно собрал несколько штук в кучу, залепил серединкой. Мать, пока он работал, без умолку рассказывала о пиццерии, о том, как все веселились, и как Игорек чуть не опрокинул на себя стакан с колой. Потом ей позвонила подруга, и она, прижав телефон плечом к уху, продолжая при этом смазывать коржи кремом, с упоением трещала о работе и детях, совершенно забыв о его присутствии.

Гоша лепил цветок за цветком, отключившись от ее голоса. Он думал о Лере, о ее улыбке, о компьютерном клубе... Этот торт, эта кухня, этот сладкий воздух — все казалось ему чужим и нереальным после прохлады двора и неонового света в зале.

Внезапно в прихожей послышались голоса и топот: вернулись отец, Соня, Амир и Игорь. Воздух мгновенно наполнился шумом и движением. Игорь сразу потянулся к торту, но был одернут матерью. Соня что-то ворчала про испорченную прическу и новое задание для кружка анимации. Амир молча прошел отбил Гоше кулак и предложил чай, что было очень кстати.

И вот тогда мать, смахнув муку с руки о фартук, приняла «собирательный» вид.

— Так, ребят, садитесь, расскажу вам что-то, — ее лицо приняло такое выражение, будто она поведает им сейчас какую-то тайну.

Все затихли, почувствовав необычную серьезность в ее тоне. Гоша перестал лепить, предчувствуя недоброе.

— После пиццерии я заехала в опеку, — объявила она, медленно расплываясь в улыбке, — И... мы наконец-то получили разрешение! Мы заберем Виталика домой в следующую среду!

Тишина повисла на секунду, а потом взорвалась всеобщим ошеломленным молчанием. Казалось, замерло все — даже город за окном.

Гоша медленно перевел взгляд на Амира. Их взгляды встретились — и в них читалось одно и то же: полное понимание грядущего кошмара. Это был взгляд обреченных, которые знают, что протест бесполезен. Первой нарушила молчание Соня. Она не кричала, ее голос прозвучал с холодным подростковым цинизмом:

— В следующую среду? — она фыркнула, скрестив руки на груди. — Серьезно? А я помню, кто-то говорил, что это только через полгода, не раньше. Чтобы мы «морально подготовились». Или мне послышалось?

Мать поморщилась, будто от внезапной боли.

— Сонечка, обстоятельства изменились... Нам повезло! — ее голос звенел фальшиво, она избегала смотреть детям в глаза.

— Повезло, — без всякой интонации повторил отец, глядя куда-то в стену над маминой головой. Его лицо оставалось каменным.

Игорь просто метал растерянный взгляд по всем в комнате.

— Он... особенный, — снова завела свою пластинку мать, но ее слова уже разбивались о ледяную стену молчаливого непонимания детей, — Ему нужно много заботы...

Гоша отключился от потока ее речи и молча смотрел на свои руки, испачканные в розовой мастике. Казалось, он вот-вот что-то скажет. Слова неприятные, но правдивые уже собирались вырваться наружу. Но он лишь стиснул зубы. Напряжение в комнате можно было резать ножом. Никто не кричал, не хлопал дверьми — этот протест был гораздо страшнее. Он висел в воздухе: в опущенных глазах Амира, в скрещенных руках Сони, в пустом взгляде Гоши, растерянном Игорька.

— Все уже решено! — отрезала мать, всем своим видом показывая, что разговор окончен и возмущаться бесполезно, — Гошенька, нам с папой нужно с тобой поговорить. Остальные — идите делать уроки. Быстро!

Соня громко фыркнула и демонстративно медленно вышла из кухни. Игорь с опущенной головой оплелся за ней. Амир бросил на мать последний, тяжелый взгляд — в нем было не детское непослушание, а взрослое разочарование — и молча удалился.

Гоша остался сидеть. Мать приземлилась поближе и осторожно взяла его за руку.

— Гош, разговор с тобой... как со взрослым, адекватным человеком. Нам скоро отдадут Виталика и... — она покрепче сдала его ладонь, — ну, он не такой, как Амир, Сонечка или Игоряша... он очень сложный мальчик... — мать тщательно подбирала слова, стараясь звучать, как можно убедительнее, — Ему в жизни пришлось пережить много... плохого, и нам всем... придется набраться очень большого терпения и понимания... например, ему необходимо свое пространство. Ну то есть он не может ночью спать с другими людьми... может, потому что там... обижали по ночам в общей комнате другие мальчики, девочки — не знаю...

Гоша слушал, и с каждым словом внутри него нарастала тяжелая, холодная пустота. Он чувствовал, ничем хорошим этот разговор не кончится.

— Ну и? — не выдержал он. Голос предательски дрогнул. От невнятных объяснений уже начинало подташнивать. Он просто хотел понять, что им надо, чтобы это наконец закончилось.

— Ну ты сейчас не психуй, подумай о нем, — глаза матери многозначительно сверкнули.

Он стиснул зубы. Ее просьба не психовать действовала как красная тряпка на быка.

— Ну говори уже.

— М-м-м... тебе придется уступить ему свою комнату...

Гоша резко одернул руку, будто его обожгли. Внутри что-то оборвалось. Злое, бессильное недоумение, свинцовой тяжестью заполнило все внутри.

— Вы совсем что ли охренели?!

— Гош, успокойся!

— А как я? А где я? Мне что делать? — он осыпал мать не вопросами, а упреками.

— Я тебе завтра заказываю отличную раскладушку, можешь спать здесь, — он обвела рукой кухню, — можешь у мальчиков, можешь у нас, папа, правда, храпит...

Она не понимала его посыл, и от этого становилось еще обиднее, еще безнадежнее. Речь шла не о месте для сна. Речь шла о его территории, о его единственном углу.

— Раскладушку? Раскладушку. Серьезно?! — голос сорвался на издевательскую, горькую усмешку, за которой скрывалась настоящая, детская боль. Он смотрел на нее, впиваясь взглядом, в тщетных попытках пробить броню ее уверенности. Он пытался уловить в ее глазах хоть каплю осознания абсурдности этого предложения.

— Гош, я тебе клянусь, это временно, — отец постарался сгладить углы, но попытка провалилась. В голове всплыл их разговор про «формальную» бумажку для опеки.

— Да ты достал уже клясться! — зло припомнил он, вновь обращаясь к матери, — Мам, я не пойму, тебе детей что ли мало? Зачем тебе этот ненормальный Виталик?

— Я не буду с тобой разговаривать, пока ты не успокоишься, — отрезала она, — Ты освобождаешь комнату и все!

Он резко вскочил. Стул с грохотом опрокинулся назад и упал на пол. Гоша не стал его поднимать. Он посмотрел на них обоих — на мать с ее непробиваемой решимостью и на отца, который снова смотрел в стол.

— Нате ваш торт, — прошипел он, смахивая со стола последнюю старательно вылепленную ромашку на пол. Это был не просто кусок мастики. Это была последняя капля его доверия, его попытки быть частью этой семьи, которая сама только что вышвырнула его, как щенка.

Он развернулся и молча, тяжелыми шагами пошел к себе в комнату. Дверь в его комнату оглушительно захлопнулась.

Первый удар пришелся в торец шкафа. Боль, острая и яркая, отозвалась горячей волной в костяшках, но она была желанной. Лучше физическая, чем эта рвущая изнутри обида. Он швырнул на пол учебник, потом второй, бездумно ища хоть какой-то выход этой тряске, что сводила челюсти. В ушах еще стояли их голоса: властный, не терпящий возражений тон матери и виновато-беспомощное бормотание отца. В груди все сжималось от обиды и ощущения чудовищной несправедливости. Он упал на кровать, зарывшись лицом в подушку.

Слезы пришли не тихими ручьями, а удушающей волной. Тело выгибалось в немом крике. Он избивал кулаком матрас, глухо, бессильно. Он опять представил лицо матери — ее спокойные, решительные глаза. Не было в них ни капли сомнения. Ни капли боли за него. И от этой картины слезы текли еще яростнее, жгучие от обиды, что растекалась по всему телу кислотой.

— Да пошли... — прохрипел он в подушку, обращаясь к ней, к отцу, ко всему миру. — Пошли все вы... нахуй...

И самое мерзкое было в том, что сквозь всю эту ярость и ненависть (да, он не решался назвать это вертящееся на языке слово) пробивался жалкий, предательский вопрос: «А что я сделал не так? Почему меня всегда недостаточно?»

Он скомкал угол подушки в кулак, пытаясь сдержать новую волну подступающих слез. И в этот момент в памяти само всплыло то самое воспоминание. Яркое, теплое. Холодный бетон двора за клубом. Вишневый дым сигареты. И ее слова, тихие и такие важные:

«Если вдруг моя зажигалка снова окажется у тебя... возвращай побыстрее. А то вдруг я курить захочу.»

Он вспомнил, как она смущенно отвела глаза, произнося это. Как потом потушила окурок. Это было не просто разрешение вернуться. Это было... приглашение. Ожидание.

И тут его осенило. Прямо как щелчком пальцев. Его пространство было не здесь.

Его территория — это то самое место в компьютерном клубе, за которым он часто сидел, гул системных блоков, запах чипсов и ее спокойный, хрипловатый голос из-за стойки. Его место было там, где его не пытались уложить на раскладушку, а ждали. Где с ним могли разговаривать. Где он чувствовал себя комфортно.

Гоша открыл глаза и окинул взглядом свои постеры, свои полки с книгами. Да, это было его. Но теперь это было его прошлое. Он твердо решил: с этого дня он будет проводить там все свое время. После школы — сразу туда. До самого вечера, а то и до ночи. Пусть новый сын устраивается в его комнате. Пусть мама носится с ним.

У него теперь было свое место, и его там ждали.

Мысль об этом была как глоток свежего воздуха. Он выпрямился, смахнул остатки подступившей влаги с глаз и уже почти с нетерпением посмотрел на дверь. Не как на баррикаду, отгораживающую его от семьи, а как на выход. Выход туда, где все было нормально.

Завтра же после школы — прямиком в клуб.

* * *

Сон накатил на него внезапно, как теплая, густая волна, смывая на время всю дневную горечь. Он снова оказался на том самом холодном заднем дворе за клубом. От одиночества и обиды сводило живот.

Вдруг за его спиной раздался тихий скрип железной двери. Он обернулся — и это была она. Лера. Не говоря ни слова, она просто подошла и обняла его, крепко. Она почти излучала какую-то нежность, от которой щемило в груди. Он склонил голову к ее плечу, его лицо уткнулось в мягкую ткань ее худи, и он почувствовал знакомый запах — сигаретного дыма с ароматом вишни и чего-то еще, простого и уютного.

— Ну чего ты тут? — тихо прошептала она ему в ухо, и ее голос звучал не так, как всегда — он был мягче, ласковее. Ее пальцы запутались в его волосах на затылке, нежно и ритмично поглаживая кожу. Это было так приятно, что он готов был расплакаться от одного этого прикосновения.

А потом он почувствовал, как ее губы коснулись его щеки. Легко, почти невесомо, но от этого прикосновения по всему его телу пробежали мурашки. Во сне это казалось самым естественным и правильным жестом на свете — жестом принятия.

Он отчаянно впился в нее руками, прижимая к себе так сильно, как будто хотел раствориться в этом объятии, спрятаться от всего мира. Он чувствовал тепло ее тела сквозь одежду, слышал ее ровное дыхание. Ей не нужно было ничего объяснять — она знала. Знала, что ему больно, и пришла. Пусть и во сне...

— Пойдем ко мне, — сказала она, и ее слова прозвучали не как вопрос, а как единственно возможный выход, — Там теплее.

Он кивнул, уткнувшись лицом в ее плечо, и впервые за этот вечер почувствовал, как тяжелый камень внутри него понемногу начинает таять.

* * *

Гоша проснулся с ощущением этой потери. Еще секунду тело помнило тепло ее объятий и призрачное прикосновение губ на щеке. Потом реальность вернулась — серая, утренняя, безрадостная. Но на душе, вопреки всему, было чуть легче. Словно этот сон оставил после себя не боль, а тихую, обнадеживающую теплоту.

Утро показалось мерзким. Несмотря на, казалось бы, приятный сон, в памяти сразу всплыл вчерашний разговор. Тело было ватным, голова тяжелой. Из кухни доносились привычные звуки: звон посуды, голос матери — что-то бодрое и не к месту. Обычно он шел завтракать. Сегодня он просто молча оделся — первые попавшиеся джинсы, худи, куртка.

Он вышел из комнаты и прошел по коридору, не заглядывая на кухню. Рука уже тянулась к ручке входной двери.

— Гош, ты куда? А завтрак? — донесся голос матери.

Он не обернулся. Не ответил. Просто открыл дверь и вышел на лестничную площадку. Не со злости, не для драмы. Про потому что не мог вынести еще одной секунды в этом доме, где его место уже передали отвели. Ему нужно было туда, где его ждали хотя бы условно. Хотя бы из-за дурацкой зажигалки.