Вес Памяти (джен)

Аппарация вышвырнула его на холодный асфальт в нескольких кварталах от Тисовой улицы. Воздух был неподвижен, ночь — тиха. Но за спиной, там, где только что был его персональный ад, небо на мгновение стало белым, будто взошло второе, беззвучное солнце. А потом свет погас, оставив после себя лишь расползающееся по облакам багровое зарево.

Гарри осторожно опустил Петунью на землю. Она была легкой, как ребенок, и абсолютно безучастной. Ее глаза были открыты, но она ничего не видела. Она смотрела сквозь этот мир на то место, где только что на ее глазах был стерт из реальности ее сын.

Гарри выпрямился, тяжело дыша. Он чувствовал себя выжатым, выпотрошенным. Он огляделся. Никаких сирен. Никаких криков. Маггловский мир спал, не подозревая о том, что в его ткани только что выжгли дыру.

Почти сразу же рядом с ним с хлопком появились авроры. Те, кто успел среагировать на его крик. Их было четверо, включая Долиша. Остальные шестеро… остались там.

Лицо Долиша было покрыто сажей, в волосах запеклась кровь. Он смотрел на зарево над крышами домов, и его челюсти были сжаты так, что на скулах ходили желваки. Его мир, мир четких правил и понятных врагов, только что был взорван изнутри.

— Поттер… — прохрипел он, повернувшись к Гарри. В его глазах была смесь ярости, страха и растерянности. — Что. Это. Было?

Гарри открыл рот, но не нашел слов. Как объяснить? С чего начать? С дневника Дадли? С девочки, падающей сквозь мертвые миры? С врагов, которые стирают историю? Любое слово прозвучало бы как бред.

— Это… ловушка, — выдавил он. — Они заманили нас туда.

Долиш сделал шаг к нему, его палочка была направлена Гарри в грудь.

— «Они»? Кто «они»? И кто эта женщина? Она контролировала нашу магию! Я чувствовал это! Она выпила ее из нас, как… как дементор высасывает душу!

— Она спасла нас! — возразил Гарри. — Она дала нам шанс уйти!

— Уйти?! — взревел Долиш. — Шестеро моих людей остались там! Превратились в пепел! Вместе с этой… ведьмой! И теми безликими тварями! Это не спасение, Поттер, это бойня!

Его коммуникатор завибрировал. Он выхватил его, поднес к уху.

— Долиш слушает… Что?! Вы уверены?.. Понял.

Он опустил коммуникатор, его лицо стало пепельно-серым.

— Отдел Тайн, — сказал он глухо, глядя на Гарри так, будто видел его впервые. — Они только что зафиксировали полное и необратимое аннулирование пространственно-временного континуума в радиусе пятидесяти метров. Эпицентр — дом номер четыре по Тисовой улице. Там больше ничего нет. Не руин. Не кратера. Просто… дыра. Точка ноль. Место, которого никогда не существовало.

Молодой аврор рядом с ним тихо всхлипнул.

Долиш снова поднял палочку.

— Гарри Поттер. На основании чрезвычайного протокола Министерства Магии, в связи с контактом с неустановленной сущностью высшего класса опасности, повлекшим за собой гибель сотрудников Министерства и необратимое повреждение ткани реальности, вы отстраняетесь от службы и задерживаетесь до выяснения обстоятельств. Сдайте вашу палочку.

Это был конец. Гарри понял это с абсолютной, ледяной ясностью. Гудако была права. Система не пыталась понять. Она пыталась изолировать угрозу. И теперь главной угрозой в ее глазах был он. Единственный, кто был в эпицентре и выжил. Единственный, кто мог что-то объяснить. Его собирались запереть, допросить, изучить, пока мир продолжал бы рушиться.

Он посмотрел на Долиша, на испуганные лица своих коллег. Он видел в их глазах не злобу, а страх. Страх перед неизвестным. И этот страх делал их опаснее любых культистов.

— Я не могу, Джон, — тихо сказал он.

— Не заставляй меня, Гарри, — процедил Долиш.

В этот момент Петунья, сидевшая на асфальте, издала тихий, жалобный стон.

И это решило все. У Гарри больше не было Министерства, не было друзей, не было дома. У него была только эта сломленная, опустошенная женщина, чью семью он невольно разрушил. И обещание, данное самому себе, — разобраться в этом кошмаре.

Он аппарировал.

Второй раз за ночь он нарушил прямой приказ. Но на этот раз он не просто бежал с места преступления.

Он бежал из всей своей прошлой жизни.

Его хлопок аппарации прозвучал, как выстрел, возвестивший о начале его собственной, одинокой войны. Он исчез вместе с Петуньей за секунду до того, как в то место, где он стоял, ударило четыре оглушающих заклинания.

* * *

Площадь Гриммо, 12.

Дом вырос из небытия между одиннадцатым и тринадцатым номерами с протестующим скрипом старых стен, словно недовольный старик, которого разбудили посреди ночи. Внутри пахло так, как пахнут забытые места — пылью, тленом и застарелой магией. Гарри зажег свет на конце палочки, и луч выхватил из темноты знакомые очертания: головы домовиков на стене, громыхающий зонтикодержатель из ноги тролля, портрет Вальбурги Блэк, который тут же начал что-то шипеть из-за занавесок.

— Молчать! — прошипел Гарри, и занавески с хлопком закрылись.

Он осторожно усадил Петунью в пыльное кресло в гостиной. Она не сопротивлялась. Ее тело двигалось, но ее разум остался там, на асфальте Тисовой улицы, где исчез ее сын. Ее пустые глаза отражали тусклый свет палочки, и в них не было ничего.

Гарри закрыл за собой дверь и наложил все заклинания защиты, которые знал. Он запирал не только дом от мира, но и себя — от своего прошлого, от своих друзей, от всего, что еще час назад составляло его жизнь. Он был беглецом. Предателем. Главным подозреваемым в катастрофе, которую он даже не мог начать объяснять.

Он опустился в кресло напротив Петуньи. Тишина давила. Здесь, в этом доме, полном призраков, он чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо в жизни. Сириус. Люпин. Фред. Теперь к списку его потерь добавились имена авроров, погибших на Тисовой улице. И, возможно, Гудако.

Была ли она жива? Выброс энергии, который она устроила… был ли это акт самоубийства, уносящий с собой врагов? Или телепортация? Он не знал. Он не знал ничего.

Он достал из кармана мантии то немногое, что у него осталось от прошлой реальности. Коммуникатор, непрерывно вибрирующий от вызовов Гермионы и Кингсли. Он выключил его. И дневник Дадли.

Он открыл его снова, при свете палочки перечитывая корявые, безумные строки.

«Она смеется, но мне хочется плакать, когда я слышу ее смех».

«Она одна, как последняя звезда в мертвой галактике».

«Она была их тюрьмой, а теперь тюрьма сломалась».

Тюрьма. Эта мысль не давала ему покоя. Что, если Гудако была не просто беженцем? Что, если она была… сосудом? Контейнером для чего-то, что культисты Пустоты хотели освободить? Или наоборот — что-то, что они хотели вернуть под замок?

Он встал и начал ходить по комнате. Мысли метались, как пойманные птицы.

Взрыв. Он уничтожил дом. И культистов. И, возможно, Гудако. Но что, если целью взрыва была не она? Что, если целью была… Петунья?

Он замер.

Дадли, ставший безликим, пришел за Гудако. Но он остановился, когда его мать коснулась его. Он вспомнил. Память, эмоция — это то, что было ядом для Пустоты. То, что сломало его.

Петунья была свидетельницей. Она видела невозможное: как Пустота дает сбой. Как в идеальном небытии прорастает человечность. Она была угрозой для их веры. Опровержением их доктрины.

Что, если Гудако, устраивая взрыв, спасала не Гарри? Что, если она спасала Петунью? Единственного человека, который мог доказать, что сын, которого она потеряла, все еще был там, внутри безликого монстра.

Гарри посмотрел на свою тетю. На эту иссохшую, сломленную женщину, которую он презирал большую часть своей жизни. Теперь она была не просто обузой. Она была ключом. Опасным, бесценным ключом.

И Министерство будет искать ее. И культисты будут искать ее. Первые — чтобы допросить и запереть как нестабильного свидетеля. Вторые — чтобы заставить замолчать навсегда.

Он оказался в зазеркалье. Все, что он знал, вывернулось наизнанку. Его дом стал эпицентром конца света. Его враги были неуязвимы для магии. Его друзья стали его преследователями. А единственным союзником, единственной надеждой разгадать эту тайну, была его тетя, которая ненавидела магию и его самого больше всего на свете.

Он подошел к окну и осторожно отодвинул край тяжелой, пыльной шторы. На площади Гриммо царила тишина. Но Гарри знал, что это затишье перед бурей. На него уже открыта охота. Весь магический мир Британии будет прочесывать страну в поисках Гарри Поттера — героя, ставшего террористом.

А в тенях, в пустоте между мирами, будут рыскать безликие, ища женщину, которая посмела заставить их вспомнить.

Он был заперт между молотом и наковальней. И единственным выходом было идти вперед, в самую глубь этого безумия, с дневником сумасшедшего в одной руке и с разбитым сердцем своей тети — в другой.

* * *

Прошли три дня. Или четыре. Время в запечатанном доме на площади Гриммо потеряло свою линейность, превратившись в вязкую, серую массу из пыли, тишины и паранойи. Гарри почти не спал. Он сидел в библиотеке Блэков, окруженный темными фолиантами, которые шептали ему во сне, и пытался найти хоть что-то. Любое упоминание о безликих, о Пустоте, о мирах за пределами их собственного. Но древняя магия, хранящаяся здесь, была эгоистичной и замкнутой на себе. Она знала о демонах, проклятиях крови и ритуалах, но ничего — об ужасе, который приходил извне.

Петунья оставалась в гостиной. Она не ела. Не пила. Она просто сидела в кресле, глядя в одну точку. Гарри оставлял для нее еду и воду, но она к ним не притрагивалась. Она угасала. Не от магии, не от проклятия. От горя. И Гарри, глядя на нее, чувствовал себя абсолютно беспомощным. Он мог сразиться с армией, но не мог исцелить одно разбитое сердце.

Он был в тупике. Министерство прочесывало страну. Он не мог выйти. Не мог ни с кем связаться. Информация не поступала. Он был в вакууме.

На четвертую ночь, когда отчаяние стало почти физически ощутимым, он сидел в кухне, тупо глядя на старый, заляпанный жиром маггловский радиоприемник, который когда-то притащил сюда Сириус. Просто чтобы слушать музыку, которая так бесила Вальбургу.

Он машинально повернул ручку.

Приемник зашипел. Статик. Белый шум. Гарри крутил ручку настройки, проходя через мертвые частоты. Музыка, новости, снова шипение… Он уже собирался его выключить, когда в одном из провалов между станциями, в самом сердце статика, он услышал… что-то.

Не голос. Не музыку. А ритм.

Тук-тук-тук-тук… тук-тук… тук-тук-тук…

Азбука Морзе.

Сердце Гарри замерло. Он схватил со стола перо и обрывок пергамента и начал лихорадочно записывать. Его познания в Морзе были скудными, оставшимися с какого-то курса по выживанию в Аврорате, но он узнавал отдельные буквы.

С… П… Р… А… Ш… И… В… А… Й… … О… … Ф… И… Л… А… Д… Е… Л… Ь… Ф… И… И…

Сообщение повторялось снова и снова, зацикленное, тонущее в океане помех. «Спрашивай о Филадельфии».

Что за Филадельфия? Город в Америке? При чем здесь это? Кто мог посылать это сообщение? Министерство? Вряд ли. Они бы использовали магию. Безликие? Сомнительно, что они вообще пользуются радио.

Это было что-то третье. Кто-то еще знал. Кто-то еще вел свою войну.

Он продолжал слушать, вкручивая ручку настройки, пытаясь поймать сигнал чище. И вдруг, на долю секунды, статик разошелся, и сквозь него пробился голос.

Женский. Спокойный, уверенный, с легкой, почти неуловимой иронией.

— …черт, опять промахнулась! Кастер, ты куда целишься?!..

И тут же снова — оглушительное шипение.

Гарри отшатнулся от приемника, как от ядовитой змеи. Кровь отхлынула от его лица.

Это был ее голос.

Голос Гудако. Тот самый жизнерадостный, неуместный голос, который он слышал в своих видениях в Хогвартсе, когда все только начиналось.

Она была жива.

Она не погибла во взрыве. Она где-то там, и она пытается с ним связаться. Не магией, которую Министерство могло отследить, а самым примитивным, самым маггловским способом. Через белый шум между мирами.

Филадельфия. Это не было случайным словом. Это был пароль. Ключ.

Гарри бросился обратно в библиотеку. Он не искал в магических книгах. Он начал рыться в старых маггловских газетах и журналах, которые Артур Уизли когда-то дарил Сириусу. История. Наука. Теории заговоров.

И он нашел.

Пожелтевшая вырезка из какого-то паранормального журнала 70-х годов. Статья называлась: «Филадельфийский эксперимент: миф или ужасающая реальность?».

В ней рассказывалась легенда о секретном эксперименте ВМС США в 1943 году. Попытка сделать военный корабль «Элдридж» невидимым для радаров с помощью мощных электромагнитных полей. Согласно мифу, эксперимент вышел из-под контроля. Корабль не просто стал невидимым — он исчез и, по слухам, на несколько мгновений телепортировался в другой город, а затем вернулся обратно. Моряки на борту, как гласила легенда, сошли с ума. Некоторые вросли в переборки корабля. Другие просто исчезли.

Телепортация. Искажение пространства. Безумие.

Это не было просто сообщением. Это была аналогия. Она не говорила ему, куда идти. Она говорила ему, что искать. Не место, а феномен. Эксперимент, который пошел не так. Попытку человечества поиграть с законами реальности, которая закончилась катастрофой.

Гарри почувствовал, как по его спине пробежал ледяной холод. Она вела его к другому «дому номер четыре». К другому эпицентру, где произошел похожий прорыв. Но уже в его мире. Совершенный его собственными людьми.

Министерство. Отдел Тайн. Невыразимцы.

Он знал, куда ему нужно идти. В самое опасное место в магической Британии. В сердце зверя, который на него охотился.

Ему нужно было вернуться в Министерство Магии.

* * *

Решение было принято. Но между решением и действием лежала пропасть, заполненная страхом, пылью и молчаливой женщиной в гостиной.

Гарри не мог просто оставить Петунью здесь. Этот дом был первой линией обороны, но он не был неприступен. Рано или поздно Министерство прорвет защиту. Или, что хуже, безликие найдут способ просочиться внутрь. И он не мог взять ее с собой в Министерство. Это было бы самоубийством для них обоих.

Он должен был найти для нее убежище. Место, куда не дотянется ни магия, ни Пустота. Но такого места не существовало.

Он снова вошел в гостиную. Петунья сидела в той же позе. Рядом с ней на столике стояли нетронутые тарелка с сэндвичем и стакан воды. Она превращалась в призрак на его глазах, и он ничего не мог с этим поделать.

Он сел в кресло напротив.

— Тетя Петунья, — сказал он тихо. — Нам нужно поговорить.

Она не отреагировала. Ее взгляд был прикован к точке на пыльном ковре.

— Я знаю, что вы меня слышите, — настойчиво продолжал он. — Я должен уйти. Мне нужно найти ответы. Но я не могу оставить вас здесь.

Молчание.

Гарри вздохнул, потирая глаза. Аврорская тактика допроса здесь не работала. Нужно было что-то другое. Он вспомнил слова Гудако: «Наполни это место собой до отказа! Не дай им переписать его!». Он вспомнил, как его собственные воспоминания, его боль, стали якорем для реальности.

Возможно, тот же принцип сработает и здесь.

— Он плакал, — сказал Гарри, и слова дались ему с трудом. — Когда вы коснулись его… Дадли… он плакал. Я слышал. Он все еще там. Внутри.

Веки Петуньи дрогнули. Едва заметно, но это было первое движение за несколько часов.

— Они не убили его, — продолжал Гарри, наклонившись вперед. — Они… забрали его. Стерли. Но он боролся. Вы заставили его вспомнить. Ваша любовь… или ваша память о нем… она оказалась сильнее их Пустоты.

Он замолчал, давая словам впитаться. Он не знал, говорит ли он правду. Но это ощущалось как правда.

Петунья медленно, очень медленно повернула голову и посмотрела на него. Впервые за все это время она сфокусировала на нем взгляд. В ее глазах больше не было ненависти. Только бездонная, выжженная пустыня горя.

— Зачем? — прошептала она. Ее голос был сухим и ломким, как осенний лист.

— Я не знаю, — честно ответил Гарри. — Но я собираюсь выяснить. И, может быть… может быть, найти способ его вернуть.

Он не верил в это. Это была ложь. Но это была ложь, которая могла спасти ей жизнь.

— Я должен проникнуть в Министерство, — сказал он. — В Отдел Тайн. Я думаю, они проводили эксперименты. Пытались сделать то же, что и американцы с тем кораблем… пытались разорвать пространство. И у них получилось. Они открыли дверь, которую не смогли закрыть. Я должен найти доказательства.

Петунья смотрела на него, и в ее взгляде появилось что-то новое. Не надежда. Скорее, тень того прагматизма, который всегда был ей свойственен.

— Тебя поймают, — констатировала она.

— Возможно, — согласился Гарри. — Поэтому мне нужна ваша помощь.

Она моргнула. Помощь? От нее?

— Я не волшебница, — сказала она.

— Именно, — кивнул Гарри. — Вы — моя единственная связь с другим миром. С миром, где нет магии.

Он встал и начал ходить по комнате, его мозг работал с лихорадочной скоростью.

— Министерство ищет волшебника Гарри Поттера. Они прочесывают магические места, следят за каминной сетью, за точками аппарации. Но они не ищут… племянника, который везет свою больную тетю в маггловскую больницу.

План был безумным. Рискованным. Но он был единственным.

— Я изменю нашу внешность. Не магией, которую они могут засечь, а простыми маггловскими способами. Парики, одежда из секонд-хенда. Мы выйдем отсюда, как обычные люди. Я отвезу вас в место, которое знаю. Поместье, защищенное старой, глубокой магией, но в нем есть все для жизни без волшебства. Там вы будете в безопасности.

Он остановился перед ней.

— Но для этого… вы должны захотеть жить, тетя Петунья. Вы должны поесть. Вы должны встать с этого кресла. Ради Дадли. Потому что если со мной что-то случится, вы — единственная, кто сможет рассказать им правду. Вы — его последняя память.

Он смотрел на нее, затаив дыхание. Это был его последний аргумент. Он протягивал ей не надежду на спасение, а тяжесть ответственности.

Петунья долго молчала. Она смотрела на свои руки, лежащие на коленях. Потом ее взгляд скользнул к нетронутой тарелке на столе. Медленно, с движением старого, заржавевшего механизма, она протянула руку и взяла сэндвич.

Она откусила маленький кусочек. И начала жевать.

Это не была победа. Но это было перемирие. Перемирие с отчаянием. И для Гарри этого было достаточно. Война за душу его тети еще не была проиграна. А значит, и его собственная война только начиналась.

* * *

Ночь была их союзником. Гарри и Петунья вышли из дома на площади Гриммо под покровом густого, влажного лондонского тумана. Они были другими людьми. Гарри, с помощью маггловской краски для волос, превратился из брюнета в незаметного шатена; дешевые очки без диоптрий и потертое пальто, найденное в шкафу Сириуса, довершали образ. Петунья была укутана в старую шаль, ее лицо скрыто в тени. Она двигалась, как автомат, выполняя указания Гарри, но в ее глазах все еще была пустота.

Они ехали в ночном автобусе. Лязг и скрежет старой машины были оглушительными после тишины дома Блэков. Гарри сидел, напряженно вглядываясь в лица других пассажиров, в каждой тени видя аврора в штатском. Паранойя стала его второй кожей.

Он оставил Петунью в заранее снятой комнате в дешевом пансионе недалеко от Уайтхолла, взяв с нее обещание не выходить и ни с кем не говорить. Он не мог отвезти ее в убежище до того, как добудет информацию. Это было слишком рискованно.

Вход в Министерство через телефонную будку был исключен — там его ждали бы в первую очередь. Он выбрал другой путь. Тот, которым пользовались низшие чины и обслуживающий персонал — общественные туалеты у набережной.

Спустившись в облицованное потрескавшейся плиткой подземелье, он огляделся. Никого. Он зашел в одну из кабинок, опустил крышку унитаза и нажал на слив. Мир закружился, и его с тошнотворным рывком втянуло в каминную сеть Министерства.

Он вывалился в один из сотен каминов в Атриуме. И тут же замер, прижавшись к стене.

Атриум изменился.

На первый взгляд все было по-прежнему: высокий потолок, блестящий пол, фонтан «Магического братства» в центре. Но атмосфера… она была другой. Воздух был тяжелым, спертым, как перед грозой. Сотрудники Министерства, спешащие по своим делам, двигались быстрее обычного, их лица были бледными и напряженными. Никто не смеялся. Никто не останавливался поболтать. Их разговоры были тихими, отрывистыми, как будто они боялись, что их подслушают.

Но самым странным были «Надзиратели». Так их, видимо, прозвали. Это были авроры в парадной форме, но они не патрулировали. Они стояли неподвижно у стен, у входов в лифты, у фонтана. Как статуи. Их лица были лишены всякого выражения, а глаза… их глаза были пусты. Они не смотрели на людей. Они смотрели сквозь них. Они напоминали Гарри тех студентов в Хогвартсе, чей разум коснулся разлома.

Система была не просто напугана. Она была больна. Вирус страха и паранойи, запущенный событиями на Тисовой улице, давал метастазы.

Гарри натянул капюшон своей мантии ниже, сливаясь с тенью, и двинулся к лифтам. Ему нужен был девятый уровень. Отдел Тайн.

В лифте было еще хуже. Четверо волшебников и один «Надзиратель». Никто не говорил. Все смотрели в пол. Гарри чувствовал на себе пустой, немигающий взгляд аврора-статуи. Он не узнавал его. Просто чувствовал… отсутствие. Словно внутри формы был не человек, а пустота.

Когда лифт остановился на его уровне, он выскользнул наружу, как тень.

Коридор, ведущий в Отдел Тайн, всегда был темным и тихим. Но теперь тишина была другой. Она была… плотной. Давящей. Гарри шел по черному как смоль полу, и ему казалось, что он тонет.

Дверь в Круглую комнату с вращающимися дверями была приоткрыта. Он заглянул внутрь. Там, посреди комнаты, стоял Кронос, глава Невыразимцев, и еще двое в серых мантиях. Они не работали. Они смотрели на объект, парящий в центре зала.

Это была рамка от фотографии. Та самая, из дома Дурслей. Пустая. Она висела в воздухе, окруженная мерцающими рунами.

— Никакой остаточной магии, — скрипел Кронос. — Никаких следов. Объект просто… перестал существовать внутри рамки. Он не исчез. Он был вычтен из реальности.

— Как и дом, — сказал другой Невыразимец. — Полное аннулирование. Это не похоже ни на одну известную нам магию разрушения. Это… онтологическое оружие.

— Поттер и та женщина были в эпицентре, — произнес Кронос. — Они либо контролируют это оружие, либо являются его носителями. В любом случае, они должны быть найдены. И изучены. Любой ценой.

Гарри отступил в тень. Они не просто охотились на него. Они считали его носителем чумы. Его собирались препарировать.

Он знал, куда ему нужно. Не в комнату с пророчествами и не в комнату со временем. В архив. Место, где хранились записи обо всех экспериментах Отдела Тайн. Даже о тех, которых официально никогда не было.

Он проскользнул мимо Круглой комнаты, двигаясь по памяти по лабиринту коридоров. Дверь в архив была запечатана заклятием, которое должно было превратить любого, кроме Невыразимца, в горстку пепла. Но Гарри не был обычным волшебником. Он прикоснулся к замку, закрыл глаза и сосредоточился на своем шраме. Он потянулся не к магии, а к той тьме, что осталась в нем от Волдеморта, к той части себя, что знала о запретных искусствах больше, чем любой закон.

Замок щелкнул.

Он вошел внутрь. Бесконечные стеллажи, уходящие во тьму, заставленные серыми коробками без надписей. Где-то здесь, в этом мавзолее секретов, был ответ. Ответ на вопрос о Филадельфии.

Он достал палочку, прошептав: «Люмос».

И в этот момент все лампы в архиве вспыхнули ослепительно-белым светом, и со всех сторон раздался оглушительный вой сирены.

Вой сирены бил по ушам, смешиваясь с топотом бегущих ног в коридоре. Гарри оказался в ловушке. Бежать было некуда. Стеллажи архива превратились в решетку лабиринта, который вот-вот заполнится охотниками.

Он рванулся вперед, вглубь архива, подальше от входа. У него не было времени на поиск по каталогам. Он должен был довериться интуиции. Довериться той связи, что установилась между ним и Гудако, той аналогии, которую она ему подбросила.

«Филадельфия». Эксперимент с пространством. Корабль.

Он бежал мимо стеллажей, его взгляд лихорадочно сканировал едва заметные пометки на коробках. «Проект: Хроносфера», «Теория Струн Блэквуда», «Нуль-Транспортировка». Все это было не то. Это были теории, расчеты. Ему нужен был результат. Катастрофа.

Топот ног становился громче. Авроры и Невыразимцы врывались в архив.

— Он здесь! Перекрыть выходы! — голос Долиша эхом разнесся по помещению.

Гарри нырнул за угол стеллажа и замер. Впереди был тупик. Но в конце этого тупика, на отдельном постаменте, стоял не ящик. Это был объект.

Большой, обугленный кусок металла, покрытый странными кристаллическими наростами, которые тускло пульсировали фиолетовым светом. Он выглядел как фрагмент обшивки корабля, прошедший через ад.

Но самое страшное было то, что было внутри металла.

Гарри подошел ближе. Из гладкой поверхности металла, словно пытаясь вырваться, проступали очертания. Рука. Фрагмент плеча. Искаженное ужасом лицо, застывшее в немом крике. Человек, слившийся с металлом на молекулярном уровне.

Это было воплощение ужаса из легенды о Филадельфийском эксперименте. И это произошло здесь.

На постаменте висела табличка. Невыразимцы любили свои кодовые названия.

Проект «Якорь Горизонта»

Статус: Провален. Объект «Ноль» изолирован.

Уровень угрозы: Ультимативный.

Гарри понял. Они не просто пытались телепортироваться. Они пытались создать «якорь» в другом измерении, чтобы сделать магическую Британию невидимой для внешних угроз. Они создали свой собственный разлом. И что-то пришло в ответ. Или кто-то.

Он коснулся холодного металла. И снова, как тогда в чулане, его сознание пронзила волна чужой боли. Но на этот раз она была другой. Не одиночество Гудако. А чистый, дистиллированный ужас моряка, который увидел, как законы физики перестают работать, как его товарищи сливаются с переборками, как его собственный мир превращается в кошмар Лавкрафта.

И сквозь этот ужас — одно слово, повторяющееся снова и снова.

«Ха-л-де-я… Ха-л-де-я… Она идет…»

Невыразимцы не открыли дверь для Пустоты. Они просто наткнулись на эхо другого конца света. На эхо мира Гудако. Они пробили дыру и услышали крик из соседней вселенной. И этот крик привлек внимание настоящих хищников.

— Не двигаться, Поттер!

Гарри обернулся. В конце прохода стояли Долиш и Кронос. За их спинами виднелись фигуры авроров.

— Вы не понимаете, что натворили, — выдохнул Гарри, глядя на ужасающий монумент провала. — Вы позвали их. Вы все начали.

— Мы начали? — Кронос сделал шаг вперед, его лицо под капюшоном было непроницаемым. — Мы пытались защитить этот мир, Поттер. В отличие от тебя, который привел чуму прямо к нашему порогу. Эта женщина… Гудако… она не жертва. Она — оружие. Парадокс, который разрушает нашу реальность.

— Она пыталась нас предупредить! — крикнул Гарри.

— Предупредить, устроив бойню на Тисовой улице? — усмехнулся Долиш. — Сдайся, Гарри. У тебя нет шансов.

Гарри посмотрел на них, потом на обугленный металл с вросшим в него человеком. Он был в ловушке.

Но Гудако научила его одному. Когда традиционное оружие бессильно, нужно использовать саму реальность.

— Вы правы, — сказал Гарри, медленно поднимая руки. — Я не могу победить вас. Но, возможно, он сможет.

Он резко развернулся и ударил палочкой не по врагам, а по объекту «Ноль».

— Релашио!

Он не пытался его разрушить. Он пытался его освободить. Освободить тот концентрированный ужас, что был запечатан внутри.

Металл взвыл. Кристаллические наросты вспыхнули ослепительным фиолетовым светом. Волна чистой, иррациональной паники, накопленная в этом объекте за десятилетия, вырвалась наружу.

Авроры закричали. Их разум столкнулся с тем же, с чем столкнулись моряки «Элдриджа». Долиш схватился за голову, падая на колени. Кронос отшатнулся, его защитные амулеты трескались один за другим. Пространство в архиве начало искажаться, стеллажи пошли волнами.

Гарри не стал дожидаться. Пока хаос поглощал его преследователей, он рванул мимо них, к выходу. Он не победил. Он просто выпустил одного монстра, чтобы сбежать от другого.

Он бежал по коридорам Министерства, которые теперь казались декорациями к кошмарному спектаклю. И он знал, что только что сжег последний мост. Теперь он был врагом не только для закона, но и для тех, кто стоял над ним.

И он все еще не знал главного. Где Гудако? И как остановить то, что идет за ней?

* * *

Он вывалился из унитаза в том же общественном туалете, из которого начал свой путь. Воздух маггловского Лондона, сырой и пахнущий выхлопными газами, показался ему самым чистым и безопасным местом на свете. Он сорвал с себя мантию, затолкал ее в мусорный бак и, поеживаясь от ночного холода в своей потрепанной одежде, смешался с редкими прохожими.

За его спиной Министерство Магии приходило в себя после удара. Он не сомневался, что сейчас каждый портключ, каждый камин, каждая точка аппарации в стране поставлена под строжайший контроль. Он был отрезан от магического мира полностью.

Он добрался до пансиона на рассвете. Дверь в комнату Петуньи была заперта изнутри, как он и велел. Он постучал условным стуком. Тишина. Сердце екнуло. Он постучал снова, громче.

— Уходите, — раздался из-за двери тихий, но твердый голос Петуньи. — Я никого не жду.

Гарри на мгновение опешил, а потом облегченно выдохнул. Она была в порядке. Она следовала инструкциям.

— Это я, — сказал он так тихо, чтобы его не услышали в коридоре. — Гарри.

Замок щелкнул. Она впустила его и тут же снова заперла дверь. Она выглядела так же — бледная, с темными кругами под глазами, — но в ее взгляде появилась… осмысленность. Пустота отступила, сменившись глухой, затаенной болью.

— Ты достал? — спросила она, имея в виду не какой-то объект, а информацию, ответ.

— Да, — кивнул Гарри, опускаясь на шаткий стул. — И нет. Все оказалось гораздо хуже.

Он рассказал ей все. Об эксперименте «Якорь Горизонта». О человеке, вросшем в металл. О том, что Министерство само пробило первую брешь. Он говорил, и она слушала, молча, не перебивая. Она больше не была просто жертвой. Она стала его единственным доверенным лицом, единственным человеком в мире, который знал всю историю.

— Что теперь? — спросила она, когда он закончил.

— Теперь нам нужно исчезнуть. По-настоящему, — ответил он. — Я знаю одно место. Старое поместье. Оно не подключено к каминной сети, его нет на картах. Там мы сможем… подумать.

Но пока он говорил, его мозг лихорадочно работал. Что-то не сходилось. Гудако. Она передала ему сообщение. Но как? Через белый шум в радио. Как она могла это сделать? Чтобы создать такой сигнал, нужен был передатчик. И источник энергии. А она, по ее собственным словам, была почти лишена магии в этом мире.

Он вспомнил хаос в Министерстве. Взрыв на Тисовой улице. Его собственная магия, взбунтовавшаяся рядом с ней.

«Она контролировала нашу магию! Я чувствовал это! Она выпила ее из нас…» — слова Долиша эхом отдавались в его голове.

«Она не просто резонировала с их магией. Она брала ее под контроль». — его собственное наблюдение.

Гарри замер. Он вдруг понял. Она не была лишена энергии. Она была… преобразователем. Она не могла использовать магию этого мира напрямую, но она могла поглощать ее, трансформировать и использовать для своих целей. Как линза, собирающая рассеянный свет в один мощный луч.

Взрыв на Тисовой улице был вызван магией десяти авроров, пропущенной через нее.

Сообщение по радио… оно было создано из фоновой магической энергии Лондона, которую она смогла уловить и преобразовать в простой радиосигнал.

Это означало две вещи. Первая — она была жива и обладала невероятными, непостижимыми способностями.

А вторая…

Гарри вскочил, его сердце заколотилось. Он подбежал к своей куртке, валявшейся на кровати. Вытащил из кармана дневник Дадли и вытряхнул из него тот самый рисунок из чулана. Девочка с рыжими волосами, окруженная воинами.

Он положил его на стол.

— Она оставила мне не только подсказку, — прошептал он, глядя на рисунок. — Она оставила мне карту.

Петунья посмотрела на детский рисунок, не понимая.

— Это просто… картинка.

— Нет, — сказал Гарри, его глаза горели лихорадочным блеском. — Это сигнатура. Энергетическая сигнатура. Точно так же, как она преобразовала магию в радиоволны, она могла оставить… отпечаток. Информационный след. В этом клочке бумаги.

Это была безумная теория. Она противоречила всем законам магии, которые он знал. Но после всего, что он видел, старые законы больше не работали.

Он достал палочку.

— Отойдите, — сказал он Петунье.

Он направил палочку на рисунок и закрыл глаза. Он не пытался сотворить заклинание. Он пытался послушать. Он протянул свою магию, как антенну, к этому маленькому листку бумаги, пытаясь уловить тот же «шум», из которого он услышал ее голос.

Сначала — ничего. Только текстура старой бумаги. Но потом он почувствовал это. Слабое, едва уловимое эхо. Не звук. Не образ. А… координата. Зашифрованная в структуре целлюлозы, в частичках графита от карандашей. Сигнал, который мог почувствовать только тот, кто уже был «настроен» на ее частоту.

Он открыл глаза. Он знал, где она.

Это было не место. Это был человек.

И этот человек был последним, о ком бы он мог подумать.

* * *

Координата, которую он извлек из рисунка, не была географической точкой. Это была сигнатура души, энергетический отпечаток, уникальный, как отпечаток пальца. И он принадлежал человеку, которого Гарри знал. Человеку, которого он давно вычеркнул из своей жизни, оставив в прошлом вместе с болью и войной.

Луна Лавгуд.

Мысль была настолько дикой, что Гарри сначала отбросил ее. Луна? Странная, витающая в облаках девочка, которая верила в морщерогих кизляков? Как она могла быть связана с Гудако, с концом света, с Пустотой?

Но чем больше он думал, тем больше в этом появлялось жуткой, иррациональной логики. Луна всегда видела то, чего не видели другие. Фестралов. Мозгошмыгов. Возможно… она могла видеть и трещины в реальности. Возможно, ее странность была не чудачеством, а симптомом. Симптомом того, что она всегда была «настроена» на другую частоту.

Гудако, спасаясь, не искала самого сильного волшебника. Она искала самую подходящую антенну. Сознание, которое не сломается от контакта с невозможным, а примет его как данность.

Он должен был найти ее.

— Нам нужно ехать, — сказал он Петунье, складывая рисунок и дневник. — Прямо сейчас.

Путь в Оттери-Сент-Кэчпол, деревушку, где жили Лавгуды, был долгим и нервным. Они ехали на маггловских поездах и автобусах, постоянно меняя маршруты. Гарри чувствовал себя hunted, каждым нервом ощущая невидимую сеть, которую раскинуло по стране Министерство. Он видел свои фотографии в «Ежедневном пророке», который мельком заметил у одного волшебника на вокзале. «Гарри Поттер: герой или угроза?». Заголовок был выведен ядовито-зелеными буквами.

Петунья переносила путешествие стоически. Она молчала, глядя в окно на проносящиеся мимо пейзажи, и Гарри не знал, о чем она думает. О своем потерянном сыне? О своей разрушенной жизни? Или о том, что она снова, как и много лет назад, оказалась втянута в мир магии, который так ненавидела? Но теперь она была не просто пассивным наблюдателем. Она была соучастницей.

Они сошли на маленькой, заросшей плющом станции и дальше пошли пешком. Дом Лавгудов, похожий на огромную шахматную ладью, виднелся на вершине холма. Чем ближе они подходили, тем сильнее Гарри ощущал беспокойство. Воздух здесь был… странным. Он казался разреженным, вибрирующим, как будто они приближались к работающему трансформатору.

Он узнал это ощущение. Это была аура Гудако. Она была здесь.

У калитки, сделанной из старых печатных станков, их ждали. Но это была не Луна.

На тропинке, ведущей к дому, стоял Ксенофилиус Лавгуд. Он постарел, его длинные седые волосы были еще более растрепанными, чем помнил Гарри, а на лице застыло выражение глубокой, вселенской печали.

— Я ждал тебя, Гарри Поттер, — сказал он своим обычным мечтательным голосом, но в нем не было прежней эксцентрики. Только бесконечная усталость.

Гарри остановился, инстинктивно выставляя руку, чтобы защитить Петунью.

— Откуда вы?..

— Луна сказала, что ты придешь, — просто ответил Ксенофилиус. — Она сказала, что за тобой придет человек со шрамом, несущий на плечах сломленную тень. — Его взгляд скользнул по Петунье, и в нем не было ни удивления, ни осуждения. Только сочувствие. — Проходите. Она ждет вас.

Они вошли в дом. Внутри царил знакомый творческий беспорядок — стопки книг, свитки с эскизами невиданных существ, печатный станок, занимавший половину кухни. Но сквозь запах типографской краски и пергамента пробивался тот же аромат, что Гарри чувствовал в доме Дурслей. Озон и увядающие экзотические цветы.

Луна сидела в кресле у окна в гостиной. Она почти не изменилась. Все те же светлые волосы, все то же отрешенное выражение лица. Но ее глаза… они были другими. Прежняя мечтательность в них сменилась ясным, глубоким и тревожным знанием. Словно она заглянула за занавес и увидела, как на самом деле устроены декорации мира.

Рядом с ее креслом, на маленьком столике, стояла ваза. В ней был один-единственный цветок — черный, как сама ночь, с лепестками, которые, казалось, поглощали свет. Он источал тот самый сладковатый, тревожный аромат.

— Здравствуй, Гарри, — сказала Луна. Ее голос был таким же мягким и воздушным, как и всегда. — Я рада, что ты нашел нас.

Гарри смотрел на нее, потом на цветок, и не знал, что сказать.

— Луна… что здесь происходит? Где она?

— Она везде. И нигде, — ответила Луна, глядя на черный цветок. — Она — как песня, застрявшая между радиостанциями. Я могу слышать ее, когда тихо. Она говорит, что ей очень жаль за весь этот беспорядок.

Ксенофилиус поставил перед Гарри и Петуньей чашки с дымящимся напитком.

— Чай из дикого корня глобо, — пояснил он. — Помогает… заземлить мысли.

— Луна, я не понимаю, — сказал Гарри, садясь напротив нее. — Как ты с ней связана?

— Я не связана, — мягко поправила она. — Я — перекресток. Мой разум всегда был… открыт для сквозняков из других комнат. Когда она прорвалась в наш мир, она искала место, где можно было бы оставить эхо. Не себя целиком, это было бы слишком громко. Просто… закладку в книге. На случай, если она потеряется.

Она протянула руку и коснулась лепестка черного цветка.

— Она оставила это. Она называет его «Цветок из Воображаемой Бездны». Он — ее якорь. Ее передатчик. Через него она смогла послать тебе сообщение. И через него… — Луна на мгновение замолчала, и ее глаза потемнели. — Через него я вижу их сны.

— Чьи сны? — спросил Гарри, хотя уже боялся ответа.

— Тех, кто идет за ней, — прошептала Луна. — Безликих. Я вижу мир их глазами. Мир без цвета, без звука, без смысла. Мир идеального, холодного порядка. Пустоту, которая считает нашу вселенную… ошибкой. Опечаткой в великой книге небытия. И они пришли сюда с ластиком.

Слова Луны повисли в воздухе, холодные и тяжелые. Пустота, которая считает вселенную ошибкой. Ластик, пришедший стереть опечатку. Это была самая страшная и, одновременно, самая точная формулировка того, с чем они столкнулись.

Гарри смотрел на черный цветок, на его бархатные лепестки, поглощающие свет. Это был не просто якорь. Это был троянский конь. Гудако оставила в их мире канал связи, но этот канал работал в обе стороны.

— Ты в опасности, Луна, — сказал он. — Если ты видишь их, значит, и они могут увидеть тебя. Этот цветок… он делает твой дом маяком, таким же, каким был дом на Тисовой улице.

— Я знаю, — спокойно ответила Луна. — Иногда по ночам я слышу, как они шепчутся за окном. Они не могут войти. Мой отец окружил дом старыми рунами против Нарлов. Оказывается, они неплохо работают и против концептуальных стирателей. Но они ждут. Они очень терпеливые.

Ксенофилиус, стоявший у печатного станка, вздрогнул, но ничего не сказал.

— Но это не все, что я вижу, — продолжала Луна, не сводя глаз с Гарри. — Она показала мне кое-что еще. Карту.

Она встала и подошла к большой грифельной доске, на которой обычно рисовала схемы для «Придиры». Она взяла мелок и начала рисовать. Ее движения были быстрыми и уверенными, не похожими на ее обычную мечтательную манеру.

Это не была географическая карта. Это была схема, похожая на паутину или нейронную сеть. В центре она нарисовала жирный крест.

— Это — Нулевая Точка. Место, где был твой дом. Место, где она прорвалась. Это шрам. Он больше не кровоточит, но он остался.

От креста в разные стороны пошли тонкие линии, соединяясь с другими символами.

— Это — другие раны. Места, где реальность истончилась. Где происходили аномалии. Святого Мунго, где угасают души. Хогвартс, где застыло время. Министерство, где ваш эксперимент пробил первую дыру. Все они связаны. Они — как трещины, расходящиеся по льду от одного сильного удара.

Гарри смотрел на доску. Он видел не просто схему. Он видел поле боя.

— Но есть и другие точки, — сказала Луна, и ее голос стал тише. Она нарисовала три маленьких круга, расположенных далеко от центральной паутины. — Это — якоря. Места силы, которые не дают льду расколоться окончательно. Места, где история этого мира настолько плотная, что Пустота не может ее стереть. Пока не может.

Она обвела один из кругов.

— Это — Хогвартс. Не как место аномалии, а как сущность. Тысяча лет магии, памяти, жизней.

Она обвела второй.

— Это — Министерство. Не как здание, а как идея. Идея закона, порядка, структуры. Даже если эта структура больна, сама ее концепция сопротивляется хаосу.

Она замерла, прежде чем обвести третий круг.

— А это… это самое странное. Она называет это «Перекрестком Памяти».

— Что это? — спросил Гарри.

— Это не место, — ответила Луна. — Это… событие. Момент в прошлом, который был настолько важен, настолько заряжен эмоциями и смыслом, что он до сих пор резонирует в настоящем. Как эхо от Большого взрыва. Битва за Хогвартс.

Гарри замер.

— Безликие стирают историю, — продолжала Луна, и ее глаза горели странным, пророческим светом. — Они движутся от слабых точек к сильным. Они уже грызут края. Когда они ослабят реальность достаточно, они ударят по якорям. А потом… они пойдут за главным. Они попытаются стереть «Перекресток Памяти». Они попытаются сделать так, чтобы Битвы за Хогвартс никогда не было.

Последствия этой мысли обрушились на Гарри, как тонна кирпичей. Если Битвы за Хогвартс никогда не было, значит, Волдеморт никогда не был побежден. Значит, все, за что они сражались, все, кто погиб, — все это будет аннулировано. Мир, который он знал, просто перестанет существовать, заменившись другой, кошмарной реальностью.

— Мы не можем их остановить, — сказал он глухо. — Мы даже не можем с ними сражаться.

— Не можешь, — согласилась Луна. — Не в лоб. Это как пытаться остановить цунами, выставив перед ним ладонь. Но, — она постучала мелком по центральному кресту на схеме, — можно сделать кое-что другое. Можно вернуться к источнику волны.

Она посмотрела на него в упор.

— Она говорит, что единственный способ победить — это не защищаться. А атаковать. Ты должен вернуться в Нулевую Точку.

— Но ее больше нет! — возразил Гарри. — Там дыра в реальности!

— Физически — да, — кивнула Луна. — Но ее эхо осталось. Шрам. Гудако пробила дыру между мирами. И эта дыра все еще существует, просто на другом уровне. Она — как закрытая дверь, ключ от которой есть только у тебя. Потому что ты был там. Твоя память — это ключ.

Она опустила мелок.

— Ты должен снова открыть эту дверь. И войти внутрь. Не в другой мир. А между мирами. В то место, откуда приходят они. Ты не сможешь уничтожить Пустоту. Но ты сможешь сделать то же, что сделала она. Ты сможешь стать тюрьмой. Запереть их с другой стороны.

Это был самый безумный, самый самоубийственный план, который Гарри когда-либо слышал. Войти во врата ада и захлопнуть их за собой. Навсегда.

Он посмотрел на Петунью. Она сидела, слушая все это, и ее лицо было непроницаемым. Он посмотрел на Луну, на ее карту апокалипсиса.

Он пришел сюда за ответами. А получил смертный приговор. И, что самое страшное, он понимал, что другого выхода нет.

Тишина, наступившая после слов Луны, была тяжелее, чем стены дома Блэков. План, озвученный с детской простотой, был приговором. Гарри смотрел на схему на доске — карту своего собственного конца. Стать тюрьмой. Запереть дверь изнутри. Это была не битва, из которой можно выйти победителем. Это был акт чистого, абсолютного самопожертвования.

— Нет, — раздался неожиданно твердый голос.

Все обернулись. Говорила Петунья. Она встала с кресла, ее хрупкая фигура, казалось, обрела стальную сердцевину. Она подошла к доске и посмотрела на схему.

— Нет, — повторила она, глядя не на Гарри, а на Луну. — Хватит. Хватит смертей. Хватит жертв. Моя сестра… она умерла, чтобы спасти его. Мой муж… умер от горя. Мой сын… его забрали. Я не позволю и ему…

Она запнулась, не в силах произнести слово «умереть». Ее голос дрогнул, но она не заплакала. Слезы, казалось, кончились.

— Должен быть другой путь, — сказала она.

Луна посмотрела на нее с бесконечным сочувствием.

— Иногда его нет, — мягко ответила она. — Иногда одна жизнь — это цена за то, чтобы другие жизни вообще могли существовать. Она… Гудако… она сказала, что знает эту цену лучше, чем кто-либо.

Гарри молчал. Он смотрел на свою тетю, и впервые в жизни видел в ней не сварливую, озлобленную женщину, а кого-то другого. Он видел в ней Лили. Ту же отчаянную, яростную решимость защитить свою семью, чего бы это ни стоило. В этот момент он понял, что вся их многолетняя вражда была построена не на ненависти, а на искаженной, уродливой форме любви и страха.

— Она права, — сказал он наконец. — Другого пути нет. Но… — он посмотрел на Петунью, — …я не могу уйти просто так.

Он повернулся к Ксенофилиусу.

— Мне нужно ваше перо и пергамент. Много пергамента.

* * *

Следующие несколько часов дом Лавгудов превратился в тихий, скорбный офис. Гарри сидел за кухонным столом и писал. Он писал свое завещание. Не юридический документ, а письма.

Он писал Рону и Гермионе. Рассказывал им все, что узнал, без утайки. О Гудако, о Пустоте, о провале Министерства. Он просил их не пытаться идти за ним. Он просил их жить. Защищать тот мир, который он пытается спасти. И позаботиться о его детях. О Джинни. При мысли о них его рука дрогнула, и на пергамент упала капля. Он не был уверен, слеза это или чернила.

Он писал Кингсли, главе Министерства. Это было не письмо, а отчет. Холодный, ясный, полный фактов. Он излагал свою теорию о «Якоре Горизонта», о том, как их собственные действия привели к катастрофе. Он не обвинял. Он просто констатировал. Он надеялся, что, когда все закончится, его отчет поможет им не повторить тех же ошибок.

И он писал своим детям. Джеймсу, Альбусу, Лили. Это было самое трудное. Какие слова можно оставить тем, кого ты больше никогда не увидишь? Он не писал о героизме. Он писал о любви. О том, как он гордится ими. О том, что, что бы ни случилось, они никогда не должны забывать, что их любили.

Пока он писал, Петунья сидела рядом. Она не читала через плечо. Она просто… была там. Ее присутствие было тихим и ненавязчивым. Она взяла на себя заботу о чае, который приносил Ксенофилиус, и молча пододвигала чашку, когда видела, что Гарри замер над пергаментом. В этом простом жесте было больше понимания, чем во всех словах, которые они сказали друг другу за всю жизнь.

Когда последнее письмо было закончено и запечатано, Гарри почувствовал странное опустошение и покой. Он отдал все долги. Он сказал все, что хотел сказать.

Он встал.

— Я готов.

Луна кивнула.

— Дверь будет проще всего открыть там, где она и была. На месте твоего старого дома.

— Министерство следит за этим местом, — сказал Гарри.

— Они следят за магическими сигнатурами, — ответила Лу-на. — Но дверь открывается не магией. Она открывается памятью. Если ты просто придешь туда… как человек… они тебя не заметят. Пока не станет слишком поздно.

Гарри посмотрел на Петунью.

— Вы останетесь здесь. С Лавгудами. Вы будете в безопасности.

Петунья поднялась и подошла к нему. Она была ниже его на целую голову. Она посмотрела ему в лицо, и ее глаза были ясными.

— Когда моя сестра умерла, — сказала она тихо, — Дамблдор сказал мне, что ее жертва создала защиту. Для тебя. Что ее любовь осталась с тобой.

Она протянула свою худую, костлявую руку и коснулась его щеки. Ее прикосновение было легким, как крыло мотылька.

— Я не любила тебя, мальчик. — В ее голосе не было извинения, только констатация факта. — Но она любила. И Дадли… он пытался тебе помочь. Он видел в той девочке… в Гудако… то же одиночество, что видел в тебе. И он сделал свой выбор.

Она убрала руку.

— Иди. Делай то, что должен. Но знай… эта жертва — она будет не только твоей. Она будет и нашей. Память о тебе, о Дадли, о Лили… мы сохраним ее. Мы будем твоим якорем… в этом мире.

Это не было прощением. Это было чем-то большим. Признанием. Принятием.

Гарри кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

Он в последний раз посмотрел на эту странную, собравшуюся на кухне семью — на мечтательного издателя, на девушку, видящую изнанку мира, и на свою тетю, нашедшую в себе силы посреди руин своей жизни.

И, не оглядываясь, вышел за дверь, навстречу своей судьбе. Навстречу Нулевой Точке.