Именем Твоим (джен)

Потолок над его запрокинутой головой светло-коричневый, с прожилками дерева, но при попытке пошевелиться, любой, самой малой мир становится чёрным.

Каждое движение, даже глубокий вдох — боль.

Очень хочется пить.

Во рту пересохло, и вместо голоса, вместо слов, вместо крика или стона с его губ срывается едва слышный шелест, похожий на шум ветра.

Очень больно, но там, откуда он вернулся, боль была стократ страшнее.

Наконец удаётся повернуть голову, посмотреть на левую, вроде бы не повреждённую руку. По-прежнему светится, но теперь угасающим сиянием.

Сначала сияло — а теперь снова всё чёрное перед глазами.

Если не шевелиться, полежать неподвижно, зрение проясняется.

Макалаурэ сидит у постели, невидяще смотря перед собой и перебирая струны маленькой лютни. Его любимая арфа осталась в Тирионе, в пустом доме. Его волосы расплетены, и это значит, что боя с силами Врага давно не было и его не ждут.

Так и сидели, все пятеро — шестеро? — сменяя друг друга на скорбном дежурстве… сколько? Без толку думать.

Ведь после того, как погас свет Древ, дней и ночей больше нет.

Всё будет — и мастерская менестреля, и арфа — когда нолдор построят в Средиземье новые города.

Как бы ему объяснить?

Голоса по-прежнему нет.

Белый пёс Ган вскидывается и возмущённо лает, привлекая внимание: ты брат хозяина, я верен ему и уважаю тебя, что же ты, ослеп?!

Макалаурэ роняет лютню и вскакивает на ноги.

— Милостивый Эру… — он бросается к выходу из комнаты и кричит: — Орнион! Найдите его!

В комнате становится очень людно.

Наконец дают пить — воду — и голос возвращается.

Орнион порывается напоить ещё и горько-сладкой дрянью, которая должна отсечь боль и вместе с тем погасить сознание, дать отдохнуть, пока затягиваются раны, но попытка эта успеха не имеет:

— Хватит.

— Феанаро, сейчас тебе лучше…

— Меня не было… долго. Не хочу.

Его сыновья рассказывают, перебивая друг друга, радуясь вновь обретённой невозможной надежде.

Громче всех говорит улыбающийся Тьелкормо, наконец воссоединившийся со своим спутником по странствиям и охоте. Из его слов ясно, что Ган так и сидел, и передвигался, не отходя от умирающего, сначала в походном шатре, потом в дороге, потом здесь, в доме у озера Митрим.

Пока одни сражались, другие — женщины, девушки и юноши, ещё не вошедшие в возраст — строили дома.

Макалаурэ успокаивает: тише, нужно подождать, нужно отдохнуть, и со словом к воинам и их семьям подождём… Он отчего-то смотрит в сторону, в пол. Отчего? Ведь никто больше не умирает.

Куруфинвэ-младший и его сын пришли в рубашках, с наскоро перевязанными волосами, с покрытыми копотью лицами. Выходит, уже оборудовали себе первую в Средиземье кузню и работали там.

Морифинвэ, вернувшийся наконец из болот Сереха, стоит, скрестив руки на груди, его ставшее ещё жёстче, чем прежде, лицо неподвижно.

Амбарусса врывается в шатёр огненно-рыжим вихрем — почему меня позвали последним?!

— Майтимо… где?

Молчат долго, и наконец отвечает Морифинвэ:

— Его нет с нами. Он у Врага.

— Отец, послушай, подожди!

Макалаурэ пугается насмерть и начинает кричать, сбивчиво объясняя, боясь сделать хуже. Ведь того, чья фэа ещё некрепко держится в теле, легко убить и словами, если они несут скорбные новости.

Тьелкормо, перебивая брата, рассказывает тоже.

Может быть, есть ещё надежда? Враг прислал парламентёра — как присылал его к Майтимо — его условия выслушали и отправили восвояси.

После того, что было на Дор Даэделот, Враг ведь боится мощи Первого дома нолдор.

— Довольно… про него. Потери… сколько?

Должно быть, сыновья решили, что он не понял.

Что лишился рассудка от горя.

Потери невелики. С Майтимо был совсем небольшой отряд. Что помутило его разум — горе или Клятва? Едва ли лишь чары бледного незнакомца, что стоял рядом с Моринготто в тронном зале.

— Довольно, Тьелкормо.

Наконец все пятеро сыновей и Орнион понимают, что он в своём уме и сознает произошедшее. Дают ещё напиться.

— Отец, ты...

— Выйди к людям, Макалаурэ. Пока я не могу.

— Что мне сказать…

— Я буду говорить с посланцем Врага… сам. Когда смогу хотя бы встать. Пусть подождёт.

Его голос ровен и безучастен, и сыновья, все пятеро, смотрят на него с ужасом. Так не смотрели, даже когда сгорели в заливе Дренгист корабли, и на одном из них Умбарто.

Разгадка проста, но знать её Макалаурэ, Тьелкормо, Куруфинвэ-младшему, Морифинвэ, Амбарусса не нужно.

Он, Феанаро, видел гобелены в залах Вайрэ — те, что изображали грядущее.

Он не помнит всё увиденное, но каждый раз, когда станет сбываться предначертанное, будет вспоминать.

На одной из стен — снова тьма, глубины Ангбанда, тронный зал Моринготто, и мрак разгоняют лишь Сильмариллы в короне.

Трое Валараукар — среди них вооружённый длинным бичом и чёрной секирой вожак — швыряют оземь пленника, медно-рыжие волосы которого почти полностью сожжены в бою.

Не узнать. Хотелось бы не узнать.

Тело Майтимо изранено и покрыто ожогами, но дух его горит ярко, он поднимается на колени и поднимает голову, встречая взгляд Врага.

Когда отряд нолдор попал в засаду, от света в его глазах бежали орки и волколаки, но он не смог биться с Валараукар насмерть.

Что же бледный вассал Моринготто посулил ему — что умеет исцелять нанесённые бичами Балрогов смертельные раны?..

Почему, о Эру, разве я не сказал ему, разве не объяснил, что верить Вразу нельзя?! Это — предостеречь — мне следовало сделать перед смертью, а не посыпать голову пеплом за сожжённые корабли.

Следовало не возвращаться… тогда была бы надежда, что Майтимо уцелеет.

Это знание с ним из Чертогов Мандоса: он никогда не увидит старшего сына живым.

— Орнион, я выпью… что скажешь. Выйди к людям, Макалаурэ.

Зелье в кубке горько-сладкое, от него сразу мутит, но во рту давно не было ни крошки, только вода.

Сейчас нужно будет очень много есть и пить, и спать, чтобы тело восстановилось. Судя по глазам целителя, тот по-прежнему не верит, что это возможно.

Макалаурэ притворяет за собой дверь, выходя наружу.

Амбарусса отворяет ставни окна. Звуки доносятся нечётко, и всё же можно разобрать и представить себе, что там, снаружи, происходит.

Наверное, это тоже было на одном из гобеленов в Чертогах Вайрэ. Не всё же скорби и поражениям быть там запечатлённым.

На голос Макалаурэ снаружи, под звёздами сходятся все, кто в лагере, мужчины и женщины, не занятые работой. Некоторые приносят с собой детей.

Они смотрят в лицо того, кого должны были считать королём, но он корону не принял.

Макалаурэ стоит очень прямо, держа рукой в перчатке огненный бич поверженного Балрога, и говорит, и его голос, сначала дрожавший, набирает силу и летит над серой гладью озера:

— Наш Король, победивший в Битве под Звёздами… наш Король, гнавший войско Врага до врат цитадели Моргота… наш Король, низвергший одного из Валараукар… наш Король Куруфинвэ Феанаро жив! Айя Феанаро!

И его слышат.

И все нолдор в лагере у озера Митрим, уже превращённом их трудолюбивыми руками в маленький город, и много столетий живущие в лесах в тайне и страхе перед Врагом сумеречные эльфы.

И Моринготто в глубинах Ангбанда.

И, должно быть, собравшиеся в Круге Судеб боги Валинора.

* * *

Орнион приходит к нему сам, не доверяя дело помощникам.

Приходит часто и каждый раз протирает, промывает, покрывает раны какой-то пряно пахнущей мазью, отмачивает и снимает набухшие перевязки, перебинтовывает снова, помогает надеть чистую рубашку.

То, что с ним было и происходит, не похоже на чудесное исцеление. Феанаро оглядел себя, пока сидел голым, едва не падая от слабости и опираясь на здоровую руку. Длинный рубец на левом боку перехвачен стежками шёлковой лекарской нити, так же зашита рана справа между ребрами, от которой он должен был истечь кровью. Четырёх рёбер попросту нет, отрастут ли они? Но с этим можно жить.

Рубцов и швов поменьше без числа, ведь даже доспех из звёздного серебра держал удар бичей Валараукар только один раз.

Но это не худшее. В прошлый раз, когда целитель менял бинты на правой кисти, смотреть на чёрно-багровое, что было когда-то пальцами, оказалось нестерпимо дурно.

— Орнион, что с рукой?

— Меня больше беспокоит твоё правое лёгкое, — сосредоточенно ответил старший эльда, задержав ладонь на его груди: больно, рана внутри ещё не заросла, но стерпеть можно. — Вдохни. Да, так, глубже.

Легко сказать — вдохни глубоко — когда боль прожигает грудную клетку при каждом движении, когда кашель немилосердно скручивает, так, что хочется выплюнуть лёгкие.

— Точнее, то, что от него осталось. Всё, довольно.

— Если пальцы не будут гнуться, ты с тем же успехом мог бы отрезать руку. Меньше было бы возни.

Орнион поднял глаза — глубокого серо-голубого цвета, как у отца, как небо в высший миг свечения Лаурелина — с лопнувшими жилками, набрякшими веками, чудовищно усталые. Эльдар сильны и выносливы, и поход через северные земли лишь закалил их, но даже им нужно спать. Раненых после главного боя на Эред Ветрин было много.

Должно быть, Орнион представил его с мечом в этой калечной руке. И возвысил голос, не заботясь о том, что могут услышать и за стенами комнаты:

— Феанаро, довольно! Посмотри на себя!

— Я посмотрел, благодарю. Рука выглядит хуже всего.

— Опомнись, твоя Клятва — будь она проклята — не повод лишаться рас…

— Мы будем жить и строить здесь, в Средиземье. Ты будешь не только хоронить мёртвых и врачевать раны, но и принимать детей. Нолдор будет становиться всё больше. Мы будем строить города — дома, крепостные стены, ворота, мостить торговые площади, вновь создавать самоцветы, на которые можно выменять то, что мы не умеем делать сами. Не только ковать мечи и доспехи. Ты как, думаешь, что, создав Форменос, здесь я буду лишь сидеть сложа руки и наблюдать?

— Хорошо бы так, — ответил целитель сосредоточенно, принимаясь за перевязки на правой руке. Разлагающейся плотью не пахнет, и на том спасибо… однако радоваться рано, иссохшее в огне Валараукар мясо, верно, просто не способно гнить.

Могло ли быть так, что не решились сразу отрезать уже мёртвое, боясь за его рассудок? Но сейчас-то перевязывать зачем? Ведь ясно, что он в своём уме.

…Слепой истукан за его спиной, на пороге тюрьмы душ. Голос страшный, тот же голос, что плыл над окровавленными кораблями тэлери в северных землях:

— Твои дела принесут твоему народу величайшие скорбь и лишения, ещё большие, чем те, что было понесены до Битвы под Звёздами. И более всего — тем, кто стоит ближе всего к тебе.

Он выдержит, если и не придётся больше творить и строить, пытаться делать это с одной рукой будет насмешкой над когда-то принадлежавшим ему даром.

Сражаться-то можно. Не двумя клинками, но щит на запястье, над обрубком, можно будет удержать. Орнион, конечно, скажет, что он безнадёжен — и будет прав.

Целитель между тем с силой нажал ему на правое запястье, и мгновенно стало очень больно. Феанаро закричал, перед глазами пульсировали чёрные круги, и всё же было видно, что багровые, покрытые маслянистой мазью и сукровицей пальцы шевелятся.

— Орнион… что со мной было?

— Держи руку в покое. Кости и сухожилия целы… почти.

— Ты не ответил.

— Мышцы будут восстанавливаться долго, даже когда ты встанешь на ноги. Сможешь ли ты снова держать молот или меч этой рукой, я не знаю.

— Вестник Валар обещал, что мы не получим помощи в Средиземье. И даже случись им передумать… эта помощь не досталась бы мне.

— Я наложу мазь и перевязку снова. Эти ожоги подаются моему дару ещё хуже, чем те раны, что едва не убили тебя. Потерпи.

— Посмотри на меня. Враг способен менять обличья. Однажды я чуть не принял его за доброжелателя, который хотел уберечь меня и мою семью от излишней опеки Валар. Ты можешь быть уверен, что он теперь лишился этой способности?

Собственным словам не хочется верить, но после очередного пророчества Намо думается о сколь угодно худшем.

Может, он и вовсе не с Владыкой мёртвых душ говорил, когда фэа едва не рассталась с телом?

Враг не смог пленить его на поле боя, мог ли действовать обманом настолько тонким, что никто не заподозрил? Мог ли проникнуть в рассудок и знать сейчас расположение лагеря, готовить внезапное нападение?

Можно ли хоть чему-то верить на этих землях, от которых Валар давно отвернулись… после того, как Майтимо, мудрый и одарённый не по годам, и хладнокровный, требовавший не жечь корабли, убеждавший его не преследовать разбитую армию Врага до врот Ангбанда… даже он попал в западню?

— Моринготто не обладал способностью исцелять, даже когда ещё не лишился имени. Как и никто из Валар, за исключением Йаванны для всего сущего, не обладающего душой, и Эсте и её майар, которые врачуют наделённых фэа.

— Ты знаешь, и я также должен знать. Разве что твоим Королём стал кто-то другой… кто же, Кано? Про Майтимо забудь… для нас он мёртв. Говори.

Орнион был бледен, бледнее, чем когда вернулись с Дор Даэделот, и он увидел нанесённые огнём Валараукар смертельные раны. Да что с ним?

— Принято считать, что после Первой Войны с Мелькором и разрушения Утумно все майар, что бродили когда-то по землям Средиземья, ушли в Западные Земли следом за Валар. Остались лишь те, кто польстился на посулы Врага и ждал Его возвращения.

— Валараукар из числа таких, и едва ли мы встретим кого-то опаснее, но загадывать нельзя. Это мне известно, благодарю.

— Когда три племени эльфов проснулись у вод Куивиэнэн, в Средиземье пришёл Оромэ и вместе с ним несколько майар, чтобы вести пробудившихся в Западные Земли. И когда исход состоялся, а сумеречные эльфы остались и уходить не пожелали, никого из Высших здесь действительно не осталось. Почти.

— Правду говорят, что супруга короля Нельдорета — одна из майар? Амбарусса рассказывал, что все, кто в последнее время пытался найти дорогу в королевство Тингола, терялись и плутали. Точно, столкнувшись с войсками Моринготто и не сумев победить их, они спрятались в тумане. И сам Тингол ранее заявлял своё право на то, чтобы править Белериандом, хотя народ его не самый сильный и многочисленный. Почему бы?

— Две майа не последовали совету Валар. Мелиан, первая из них ощутила непреодолимое желание уйти в Средиземье ещё до появления эльфов в Валиноре. И ушла, испросив благословения Эсте и Варды, которым служила. Говорят, она была прекраснейшей из майар. О ней пели сумеречные эльфы, которых мы встретили здесь, у Митрим.

— Что же, если песни не врут, Элу Тинголу здорово повезло. Если всего лишь прекраснейшей… это будет наименьшей из наших горестей.

— Вторая дева Эсте покинула Благословенные земли не так давно. Твои сыновья тогда уже пришли в этот мир.

— Я помню её. Ровно… в чертогах Эсте. — Воздуха, чтобы говорить громко, не хватало, Феанаро держался сидя уже долго, и слабость накатывала тяжёлой волной. — Когда приходил к матери. И после, когда меня долго не было. Такое… возможно?

Орнион закончил бинтовать руку и сказал мягко, но настойчиво:

— Ложись, ради Эру, довольно геройства.

Помог опуститься на подушку, некоторое время посидел рядом, и ни одного вопроса, которого можно было бы ждать — где видел “после”, что там можно было видеть, когда в теле едва теплилась искра жизни, а фэа была где-то далеко? — не задал.

— Ган привёл её сюда. Мимо орочьих засад и сброда на дорогах… дева Эсте ведь не воин, одной ей не пройти. Ближе к цитадели Врага едва ли привёл бы. Чудо, что ты был ещё жив, Феанаро. И даже её дар не мог исцелить, только очистить твои раны от чёрного огня Валараукар, чтобы я мог делать свою работу. Поэтому всё заживает так долго.

— Странно, что одна из майар решила нарушить запрет, высказанный Намо от имени самого Владыки Манвэ. Надеюсь, проклятье не падёт и на неё. Я помню её под именем Кейлин… и ты?

— Майа Кейлин покинула Валинор не с благословением. Я слышал — всей правды не узнать, ведь Благословенные земли закрыты для нас — что с ней случилось то же, что с королевой Мелиан в Средиземье. Она полюбила одного из нашего народа, но в отличие от Элу Тингола, он уже состоял в брачном союзе. И верно, дева Эсте могла бы пустить в ход доступные ей чары или хотя бы говорить с ним… но для Валинора это было нарушением заведённого порядка вещей. Валар говорили об этом в Кругу Судеб — и нашли, что произошедшее вызвано искажением Арды, и породили его давние злые дела Мелькора. Отдыхай же, довольно.

Феанаро повелительно поднял ладонь: не довольно. Дышать теперь было легче, догадка пришла сама собой, и по устремлённому внутрь себя, как на холме Туны, взгляду целителя он понял, что не ошибся.

— Искажением — или правом всех существ в Арде на свободу воли? Орнион… твоя супруга ведь осталась в Тирионе. И вы давно не жили в одном доме. И у вас не было детей.

— У всех свои причины вернуться на земли под звёздами. Или не быть там, где дольше жить невозможно. Ты думал, должно быть, что я последовал в Средиземье лишь из чувства долга и ради памяти твоего отца.

— Я не знаю, как ты и она простились. Но чуда для нас не будет. Не обманывайся.

* * *

Вслед за силами тела в нём возрождается жажда действия: решить, исправить, построить, сейчас, немедленно!

Сил пока недостаточно, чтобы встать на ноги или трудиться над тем, что решил и счёл верным исполнять, не проваливаясь в сон, но есть кому работу поручить.

У него есть пятеро живых сыновей, каждый из которых наделён собственным талантом.

Чаще других приходит Морифинвэ, без доспехов и меча, но в запыленной и покрытой грязью одежде. Он наводит порядок в лагере, встречает посланников населяющих Средиземье народов, которые, прослышав о битве на северных равнинах, стекаются к лагерю победителей, сам объезжает окрестности в поисках беженцев, нуждающихся в защите, и собирает их. Он не мягок сердцем, но понимает, что война надолго, и нолдор в Средиземье нужны и союзники, и ресурсы, и природные, и живые.

Да и с того дня, как пригнал коня из топей Сереха — всё-таки успел! — ни разу не сидел на месте и не ждал, чем кончится.

Но в первый раз, как понял, что они наконец вдвоём, Морифинвэ просто сел рядом и прижался лбом к здоровой руке Феанаро, и его долго трясло — губы, ладони, плечи — трясло всем телом.

Наконец его сын овладел собой собой и сразу перешёл к делу:

— Здесь вестник эльфов Нельдорета, короля Элу Тингола. Я и Кано говорили с ним, но он заявил, что послание короля передаст только королю.

— Полагаю, вместе с письменным посланием последует разговор наедине. Я предпочёл бы вести его не в постели. Пусть подождёт. Орнион говорит, что недолго.

— Я ответил так же. И один из старших карликов из народа Синих гор, что на крайнем востоке Белерианда. Они называют себя наугрим. Он довольно бойко говорит на синдарин… а на квенья пока чудовищно, хотя очень хочет научиться. Но ты, думаю, поймёшь его на обоих языках.

— Если карлик хочет торговать, посули ему самоцветы. В обмен на металл… или в чём наугрим сильны? Ты в этом хорош.

— Я бы поступил иначе.

— Зачем они нам?

— Нам нужны союзники. Синдар ими не станут. Или станут ненадолго, и это обернётся большой бедой.

— Почему ты в этом уверен?

Морифинвэ посмотрел на него очень прямо и жёстко, не похожий ни на братьев, ни на самого Феанаро, разве что немного на мать. Резкие черты лица, холодные, без тени огня, очень бледные серые глаза, не меняющие цвета, белая кожа с россыпью мелких веснушек, на лице Нерданель они смотрелись прелестно… так странно, что он до сих пор это помнит.

— Раз посланник здесь, весть о произошедшем в Алквалондэ ещё не дошла до них.

— Откуда бы?

— Но дойдёт. Тингол этого не простит, пусть Моринготто и ему враг.

— Я не собираюсь говорить про Алквалондэ. Ты станешь?

— Если никто из нолдор и не станет, это сделает Враг. Ему теперь известно наверняка.

— Почему?

— Потому, что Майтимо он взял живым. Отец… прости.

Он видел на гобелене Мириэль бездну Ангбанда — яма та глубока, и бессчётны страдания, невыносимы пытки, что испытывает попавший в неё.

— Что такое?!

Больно там, где правое лёгкое и рёбра, и мышцы, сожжённые, иссечённые и сшитые заново. Он слишком резко вдохнул, силясь отогнать картину, которое увидел в Чертогах Вайрэ — и теперь будет помнить всю жизнь.

— С мной всё хорошо.

— Послушай. Самое страшное оружие Врага не сила, а его коварство. Братья не хотели говорить, но я был настойчив, и Тьелкормо рассказал, что было на поле Дор Даэделот. Сколько Валараукар окружили тебя? Оставалось трое или четверо, ещё одного ты убил. Равного тебе бойца нет среди нолдор, его нет, верно, во всём Средиземье… Но ты не выстоял бы против нескольких, будь у них приказ убить тебя. Тебя Враг тоже хотел взять живым.

— Ты полагаешь, я об этом не знал?

— Ты знал. Границы Нельдорета не закрыты. Если Враг и не сумеет проникнуть туда сам, он пошлёт лазутчиков к тем, кто бывает у Тингола при дворе. И может случиться так, что королю расскажут про убийство тэлери именно в тот момент, когда ты будешь на него рассчитывать. После всего, что было с нами… я уверен, что будет именно так.

— Намо обещал нам обман и предательство на пути. Ты прав, Морифинвэ. Я возьму письмо Элу Тингола — и только — и ничего не стану обещать в ответ.

* * *

С каждым пробуждением сил всё больше, он уже может подолгу сидеть и разговаривать, и сыновья, и мастера нолдор приходят к нему по очереди.

С каждым разом ширится и становится богаче карта Средиземья, которую искусный

Тельпинквар чертит по данным разведчиков в воздухе и переносит на бумагу.

Амбарусса не приходит — он ускакал далеко на юг, через малый хребет Эред Ветрин, с отрядом — и его голос можно услышать, и лицо рассмотреть лишь в Камне видения.

Уходя из Тириона, нолдор взяли с собой десять Палантиров, половину разнесли сейчас по землям Средиземья разведчики. Возможно, вернутся не все.

Когда правая рука вновь станет работать, как прежде, он сможет, с помощью Куруфинвэ-младшего или его сына, сотворить ещё.

Уже сейчас лагерь освещают десятки малых камней-светильников — в них не живёт сияние Древ, самое сравнение с Сильмариллами было бы кощунственно — они лишь накапливают свет звёзд.

Но даже если новые Древа или Светильники не воссияют в Арде — кто знает помыслы Валар, возможно, они сочтут оправданным для оставшихся под их опекой Детей Илуватара урок смирения и покаяния? — нолдор в Средиземье не будут жить во тьме.

Ни Морифинвэ, ни Куруфинвэ-младший пока не освоили свободно синдарин, потому у всего начертанного на карте двойные названия, а вот Макалаурэ язык сумеречных эльфов дался быстро, вот и говорит на нём легко и мелодично, совсем как посланник Элу Тингола.

Широки поля Фаласа, что к югу от малого хребта Эред Ветрин, и почти не заселены, на тех просторах очень долго хозяйничали орочьи шайки. На востоке, между Дориатом-Нельдоретом и Синими Горами, откуда пришёл посланец Наугрим, места ещё больше.

Как ни соблазнительна мысль именно сейчас, когда войска Врага укрылись в Ангбанде, заселить северные земли на подступах к Тангородриму — вот и рудой они богаты, Куруфинвэ-младший изучил образцы — делать этого нельзя.

Феанаро видел нутро Железной темницы — и Валараукар, и ещё зреющих, набирающих силу детёнышей драконов, спящих среди раскалённой лавы — и знает, что нельзя строить и рожать детей вблизи стихии, которую Моринготто может привести в движение одной лишь своей волей.

Той силой, теми людьми, что он привёл за собой из Тириона, победить Врага невозможно. Но кто сказал, что сила эта не может многократно возрасти?

Для этого на землях Средиземья нужно место и для городов с широкими улицами и площадями, связанных между собой дорогами, и для тайных крепостей.

Ведь оружие Моринготто — прежде всего обман, и побеждать его, не уподобляясь ему, невозможно.

Куруфинвэ и его сын наносят на карту расположение месторождений руд и строительного камня, Тьелкормо из собственных поездок и со слов младшего брата рисует границы обитания племён Средиземья — государствами это назвать сложно, не считая охраняемого магией майа Мелиан Нельдорета-Дориата — а Морифинвэ нередко сидит у карты молча и размышляет, кто будущий союзник, кто недоброжелатель, кто враг.

По всему выходит, что рассчитывать стоит только на себя — ведь и серые эльфы, и нандор, и лаиквенди близкие родичи тэлери.

Но в Голубых горах живут карлики-наугрим, с которыми лишь предостоит познакомиться — откуда они, ведь не похожи ни на Старших детей Эру, ни на Младших, чьё пробуждение лишь грядёт? — и сами Младшие должны же когда-нибудь проснуться.

Если предложить Пришедшим Следом учение и поддержку, к кому обратятся они — к Валар, давно оставившим своим вниманием эти земли, или к тем, кто готов помогать?

Очень хочется верить, что не к Врагу.

Макалаурэ приходит посмотреть на карту редко, он почти не снимает доспеха, он собрал и тренирует лучших конников, и водит их на охоту против орочьих отрядов сам.

Похоже, он единственный, кто ещё не признал, что его старший брат не вернётся.

Либо остальные четверо держат это — невозможность принять — глубоко в себе.

Никто — ни сыновья, ни Тельпинквар, ни Ариэндил и другие старшие мастера — не говорит про Майтимо. И он, Феанаро, не заговорит первым, ибо светлого и обнадёживающего ему сказать нечего, а выражать сострадание и разделять свою боль он не приучен, и учиться поздно.

Ни он сам, ни остальные пятеро, кто на обнажённых клинках приносил Клятву на вершине холма Туны, не получат ни сочувствия, ни жалости, ни милости Валар, ни прощения эльфов-синдар. Потому что Эру Сущий услышал.

Но он знает — это знание с ним из Чертогов Вайрэ — что судьба всех, кто ступил на берег Средиземья в заливе Дренгист, неразрывно сплетена с его судьбой. И с правом решать за многих и вести за собой неразрывно связан долг перед ними — воинами и мастерами, мужчинами и женщинами, детьми и теми, кто ещё не рождён.

Слава Эру, в погоню к воротам Ангбанда он взял с собой малый отряд. Слава Эру, Моринготто решил взять сделать из такой лёгкой и глупой добычи живой товар.

Пятеро Валараукар сожгли бы всех пришедших на равнину Дор Даэделот, будь у них приказ не брать пленных.

Чтобы победить демонов подземного пламени и уцелеть, нужны иное оружие и иные доспехи… их только предстоит сотворить.

Вместе с малыми камнями света в жизнь нолдор в Средиземье вошло понятие суток, смены дня и ночи, как было при свете Древ.

Собрались все шестеро, нет, семеро, считая голос Амбарусса в Камне видения, спорили, что делать дальше, долго, не договорились.

Время прекратить это.

— Ариэндил, Куруфинвэ, вы выступаете через два дня. И пойдёте на восток, до долины реки Гелион, откуда рукой подать до Голубых гор.

— Это дальше, чем я мог себе представить. Почему не остаться здесь, в Химладе, или не спуститься на юг, где сейчас Амбарусса?

— Я не хочу делить земли с синдар. И добывать руду и камень в двух-трёх переходах от Тангородрима также не хочу. В Голубых горах и того, и другого довольно.

Про земли юга никто не спрашивает повторно, и это хорошо, не нужно говорить слишком много. К добру или к худу дойдут до Средиземья выжившие дети Нолофинвэ и Арафинвэ, покажет лишь время.

Моринготто убил их отца и деда — но не он бросил их близких умирать в ледниках Хелькараксэ.

— Ты хочешь оставить земли, которые мы только что очистили, на откуп бандам орков? Я не понимаю тебя, отец.

— Наши мечи остры и доспехи крепки, никто из орков не сравнится с нолдор в бою. Но сокрушить ворота Ангбанда это не поможет. Или ты полагаещь, нам откроют их, Тьелкормо? Ну, разве что проводить желающих в пыточную Моринготто.

Побледнели все. Никто из пятерых, выходит, не принял, не смирился, и сейчас повысил голос — неожиданно — Куруфинвэ-младший:

— Ты что же, так и оставишь?!

— Я буду говорить с посланцем Врага. После того, как наши основные силы отправятся на восток. Ариэндил, прежде чем вы уйдёте, я хочу вместе посмотреть на план города.

— Да, мой Король.

Младший сын Махтана искусный зодчий, и время найти этому таланту применение. Он среди всех, кто в доме на “малом совете”, выглядит самым утомлённым — одному Эру ведомо, почему.

Ещё бы без поклонов и титулов обошёлся, и вовсе было бы отлично.

Но верно, времена, когда работали в мастерской Махтана вместе — сам Феанаро, Куруфинвэ-младший, Ариэндил с братом, и маленький Тельпинквар приходил пошпионить за старшими и засматривался — уже не вернуть.

А вот его второй сын церемониться не стал, вскочил на ноги и закричал:

— Ты не должен оставаться! Одного раза довольно, ясно?! Ты же не думаешь…

Что Макалаурэ подумал… что всё же стоит опасаться за рассудок?

— Что мы ни сделали — хоть пойди любой из нас к вратам Ангбанда, чтобы предложить себя в заложники — Майтимо мы не вернём. Но Враг должен полагать, будто мы верим в иное. И ты останешься, Макалаурэ. Я скажу, кто должен остаться и что мы станем делать. Морифинвэ, позови ко мне посланца наугрим.

Тот молча кивнул и вышел.

Вышел Макалаурэ, на скулах которого так и горел румянец запоздалого стыда, вышли Куруфинвэ с сыном.

Ариэндил остался и стоял, опустив глаза, перебирая пальцами кончик медно-рыжей косы. Того и гляди, расплетёт совсем.

Очень похожий сейчас на Майтимо, хоть и на голову ниже ростом.

Когда-нибудь эта боль станет не такой острой.

— Мой Король…

— Ты сам начертил этот город на карте. И у меня есть имя, Ариэн.

— Я не знаю, как благодарить…

За что? — Феанаро чуть не произнёс это вслух.

Запредельная боль, напряжение сил и путешествие по чертогам Вайрэ стёрли память не только об увиденном там будущем.

Ах, да, посадил на коня и отправил к своим, из-под носа разъярённых Валараукар.

Правая рука у сына Махтана до сих пор на перевязи, хотя ясно, что рана затягивается и строить она не помешает, когда его и Куруфинвэ отряд достигнет реки Гелион.

— Верность и трудолюбие будут мне и нашему народу лучшей наградой. И того, и другого у тебя с избытком.

* * *

Посланец Наугрим Белегоста вовсе не похож ни на кого из Детей Илуватара. Он низок ростом, едва ли по пояс мужчинам-эльдар — точно оказался бы Феанаро по пояс, будь силы стоять рядом с ним — но шире в плечах и, казалось, врос в землю крепкими коренастыми ногами.

Русая с оттенком рыжего борода завивается крупными кольцами, ей заросли и подбородок, и щёки до верха скул, и носогубная складка.

Голос у него гулкий и низкий, и хотя слова на синдарин он говорит без ошибок — правильнее и глаже среди нолдор говорят разве что Макалаурэ и сам Феанаро — теперь ясно, почему не все способны легко понять его на чужом языке.

Многим в Тирионе наугрим показался бы отталкивающим. Но он разумен — в карих глазах, помимо настороженности, искренний живой интерес, и хитрость, и попытка просчитать, что последует в разговоре дальше — и он, вне сомнения, не имеет с нолдор счётов за убитых родичей.

Моргот смог создать орков, выведя первых из угнанных в плен эльфов-синдар, а дальше стали плодиться сами… кто же сотворил этих странных существ?

Из Аратар один особенно любил творить, но едва ли он осмелился бы, был слишком послушен брату Манвэ.

Впрочем, как знать.

Говорили про богатства Синих Гор, про то какую часть их гномы Ногорода и Белегоста уже освоили и считают своими. Про самоцветы, до которых наугрим были очень охочи, как и предсказывал Морифинвэ — пришлось подарить из тех, что взяли с собой из Тириона, с полдюжины.

Уже не в доме — сколько можно лежать и не шевелиться, и ждать, пока зарастёт, разве так перестанет кружиться голова при каждой попытке встать? — а на воздухе у костра, на берегу озера.

Пока говорили на синдарин, Феанаро записывал незнакомые слова — руническим письмом по памяти из тех текстов, что принесли ему любопытные до лингвистических изысканий Амбарусса и Куруфинвэ-младший, и рядом расшифровку на тенгвар.

Потеха, не требующая много сил и делающая тебя внимательным слушателем, если Эру обделил терпением и смирением… рассказывал наугрим долго и обстоятельно.

Следовало признать, что — хотя память о прочитанных по одному-два раза текстах могла его и подводить, особенно если тексты эти были прочитаны до путешествия по залам Вайрэ — руническое письмо безнадёжно сложно и не применимо в ежедневных нуждах, ни для торговых книг, ни для чертежей того, что предстоит построить.

А вот тенгвар для этого отлично подойдёт.

Любопытно, что гномы так талантливы к языкам и не желают открывать собственного.

Наугрим потянулся, заглянул в бумагу и хмыкнул:

— А я-то слышал, ты убиваешь орков, эльфийский король. И чудовищ покрупнее убиваешь тоже.

— Тебе не солгали.

— И сам куёшь клинки, которыми сражаешься ты и твои сыновья.

— Среди моего народа много искусных оружейников. В бою против орков наше оружие показало себя хорошо. А вот против более могущественных слуг Врага — не слишком.

Наугрим поднял глаза от бумаги и оглядел его. Следы этого “не слишком” были ещё заметны на лице и теле, да и ни к чему было бы прятать.

— Зачем ты изучаешь слова и буквы сам? Разве на это ремесло нет других — твоих слуг?

— Это не ремесло, а искусство. Дающее вдохновение не меньше, чем рождение хорошего меча. Ты знаешь синдарин в совершенстве, Азанул. Ты не считаешь изучение чужих языков искусством… но это ведь не настоящее твоё имя, так?

— Это то имя, под которым меня знают все друзья, не принадлежащие к моему народу.

— Из того, что ты рассказывал прежде, следует, что друзей у наугрим Ногрода нет. Кроме наугрим Белегоста. Почему? Валараукар — на синдарин вы называете их Балрогат — и другие твари обитали в яме Ангбанда давно и выходили наружу до возвращения Моргота. Почему в Средиземье против них не было образовано ни одного прочного союза?

Азанул, плотнее запахнувшись в плащ, придвинулся к огню. Осмотрел его, сидящего в одной рубашке, всё ещё серо-бледного, очень худого, недоумевающе — и как можно не промёрзнуть вот так до костей?

Вовсе не холодно, тело наконец начало излечивать само себя, и внутри крепнет упрямое — решить, действовать, скорее, я справлюсь, я знаю, как!

С наугрим в качестве союзников или без них.

— Почему ты бьёшься с Врагом, эльфийский король? Ты гнал его армию до равнины Дор Даэделот, что перед чёрными вратами. У тебя есть разведчики, я видел, тебя наверняка предупреждали — там смерть. Но ты никого не послушал. Твои воины сильны, а мастера умелы. Вы пришли из-за Великого Западного моря, и там, за морем, вам едва ли часто приходилось умирать.

— Всё просто. Моргот убил моего отца. И я поклялся уничтожить его, а если уничтожить невозможно, то низвергнуть за грань Мира, туда, где даже самые могущественные существа Арды пребывают в вечном плену, лишённые тела.

— Именем Махала… твоя клятва неисполнима.

— Как знать.

— Я слышал, что Враг украл твои сокровища. То, что было дороже и милее всего твоему сердцу. И что он носит их в короне, сидя на троне где-то в глубине Ангбанда.

Феанаро ждал этого вопроса, он думал, стоит ли ответить от сердца — так и вышло само собой.

— Сокровища ценны и наугрим, и нолдор. Но ни одно сокровище не воскресит убитых.

Всё правда.

Он правду сказал Махтану: не в Камнях же дело.

Мастер, что вложил свет своей души в Сильмариллы и имел право на них, остался у врат Алквалондэ. А может, вернее даже, у подножия холма Туны, на который Феанаро поднялся, чтобы произнести Клятву.

Король и воин, которому Камни были дороже всего сущего, даже собственной жизни, даже жизней близких, не прошёл бы чертоги Вайрэ.

— Гномы Ногрода не первое столетие — вы же считаете годы по смене созвездий на небе, верно? — живут в Синих горах в покое и множат богатства. Зачем ты говоришь со мной сейчас, Азанул? Ведь не за самоцветы же.

— Я могу рассказать тебе, если хватит терпения. Твои глаза и то, как много и часто ты пишешь, выдают тебя. Едва ли ты стал бы слушать меня так долго, будь ты здоров. Куда ты так спешишь? Ведь ваш эльфийский Творец даровал вам вечную жизнь. Кто в здравом рассудке откажется от неё?

— Расскажи. Терпение не моя сильная сторона, но на одну историю его точно достанет.

Наугрим подбросил толстую ветку в костёр, потом другую, третью. Светильники были погашены, жизнь в лагере стихла, все разошлись спать. Да ещё и Феанаро наказал своим прямо и жёстко — не беспокоить, и за меня не беспокоиться, сколько можно! Сыновья подчинились, и тем, кто мог бы любопытствовать, запретили приходить.

— Махал, Творец, в давние времена создал семь Праотцев гномов и их семь их супруг, положивших начало семи Домам. Праотцы четырёх Домов пробудились на крайнем востоке, во многих днях пути от Синих гор. Мне даже названия их неведомы — знал Праотец и, наверное, старейшины знают. Первый дом, народ Дурина, обитает в Мглистых горах на северо-востоке… да, вот здесь, эльфийский король. Что ты снова пишешь? Неужели ты и карту рисуешь сам?

— Не я. Продолжай. Так близко от цитадели Врага?

— От них редко приходят вести. Они почти не вызодят на поверхность. Мы, народ Азагхала, живём в Синих горах, наша крепость Ногрод граничит с Белегостом, крепостью Третьего дома. Но так было не всегда. Говорят, когда с почестям погребли праотца, нашлись те, кто сказал — двум домам не хватит места и богатств земли в Синих горах. И были те нашего народа, кто пошёл далеко на запад.

— До гор Эред Горгорат и долины Дортониона, должно быть?

— Ты догадлив.

— Волей вашего Творца наугрим неотрывно связаны с землей и камнем. Это первый горный массив, который встретился бы вам по пути на запад. И в нескольких днях пути отсюда? Твои сородичи сумели надёжно спрятать свою цитадель.

— Её нет больше. Я был рождён уже после того, как наугрим в Эред Горгорат не стало. Мы ещё говорим про Цитадель Запада, обсуждая дела предков… но скоро её существование будет забыто.

— Это случилось до того, как Моргот пришёл в Средиземье. Он тогда был в заточении за гранью Мира. Что произошло?

— Моргота было не нужно. Хватило одного или двоих Балрогат, которые кочевали тогда по Средиземью без хозяина. Может, их и трое отправились на охоту. Выжили немногие, и почти никто не сохранил здравый рассудок, поражённый ужасом. Говорят, наш король просил короля соседних Нельдорета и Региона Тингола о помощи, ведь он был самым сильным из вождей синдар, а его супруге подвластны силы, неведомые ни наугрим, ни эльфам. Но Тингол затворился в своём королевстве — так же, как не протянул зелёным эльфам лаиквенди руку помощи этим летом, и зелёных эльфов не стало больше.

— Ты держишь много зла на Элу Тингола, Азанул.

Наугрим поправил ветку в костре, выпустив в воздух сноп ярко-оранжевых искр, и с усмешкой в глазах — под густой бородой движения его лица не читались, к этому надо было привыкнуть — спросил:

— Отчего ты не пьёшь сейчас вино с королём сумеречных эльфов, король нолдор? Ведь твой народ и эльфы Нельдорета куда более схожи, чем мы с тобой.

— Это между мной и Элу Тинголом. Скажи, могут ли оружейники Ногрода сотворить броню, которая будет держать удар Балрогат больше одного раза? Вы знаете руды Средиземья куда лучше нашего. Но, верно, в ювелирном искусстве нам будем чем вас удивить.

Азанул недоверчиво посмотрел на него — на перебинтованную правую руку, на бледное лицо, на испещренную пометками карту. Догадался, что так, изучая каждый уголок доступного взгляду мира, готовятся к большой войне.

— С тех пор, как Цитадель Эред Горгорат была разрушена, никто не осмеливался бросить вызов силам, скрытым в Железной Темнице. Даже до того, как повелитель Балрогат вернулся туда. И многие — в числе их мои родичи — после падения Эред Горгорат говорили, что война лишь укрепляет силы чудовищ Ангбанда, что чем больше смелость выступающих против, тем страшнее будет гнев и ответный удар, и кара. Что надлежит скрываться и ждать. И не заключать военных союзов, ибо все они будут обнаружены слугами Врага и раскрыты.

— Чего же ждать? Помощи Махала, вашего Творца?

Наугрим нахмурился, неожиданно сурово, и Феанаро проклял свою несдержанность. Ведь и старался не говорить лишнего, но при упоминании имени одного из Валар — должно быть, Ауле, никто больше не смог бы сотворить этих странных существ — от насмешки не удержался.

Нужно учиться говорить по-другому, иначе союзников в Средиземье не найти.

Он не мог помыслить, пока горели светом два Древа и был жив отец, да и когда штурмовали гавани, когда шли к северным льдам, что когда-нибудь придётся просить прощения — и перед кем?..

Перед карликом-наугрим это оказалось куда легче, чем перед полубратом и его семьёй.

Если до того — настоящего, невозможного — прощения когда-либо дойдёт, это будет невообразимо тяжело.

— Прости, если мои слова задели тебя. Я до сих пор недостаточно хорошо владею синдарин. Помыслы Махала мне, конечно, неведомы.

— У нолдор есть свои боги и творцы. Твой народ говорит о них.

— Боги существуют. Я в их благие помыслы не верю. И ты веришь не только в Махала, раз сидишь здесь и говоришь со мной.

— Земли Средиземья ещё хранят память о произошедших недавно битвах. О победе, что ты и твои воины одержали здесь, на севере, и о поражениях, которые иные потерпели на юге. Живущие в устье Сириона эльфы были в осаде и едва ли продержались бы долго, несмотря на отсутствие у Моргота морских сил. Они, должно быть, будут более благодарны и признательны тебе, чем король Тингол.

Быстрый взгляд на карту — едва ли, ведь эльфы Серых Гаваней также родичи тэлери, и лишь вопрос времени, когда…

Но наугриму этого знать совсем не нужно.

Правда в том, что не высадись нолдор в заливе Дренгист, войско Моринготто не повернуло бы на север, и Серые Гавани перестали бы существовать. Сколько было бы погибших — больше или меньше числом, чем тех, чья кровь пролилась в Алквалондэ?

Пелена слабости ослабевает, его тело наконец исцеляет само себя, рассудок очень ясный, и путь по водам Арамана помнится так хорошо, точно это было вчера.

Алая звезда в небе, его ладонь на рукояти Карниля, получившего имя, оплетка рукояти горячая, хотя на корабле очень холодно.

И чёрная фигура на скале, изрекающая приговор — всем, и женщинам, и детям, и нерождённым:

— Ибо, хотя промыслом Эру вам не суждено умирать в Эа, и никакой болезни не одолеть вас, вы можете быть сражены и сражены будете — оружием, муками и скорбью, и ваши бесприютные души придут тогда в Мандос. Долго вам пребывать там, и тосковать по телам, и не найти сочувствия, хотя бы все, кого вы погубили, просили за вас.

Гнев тяжёлый, всепоглощающий, он душит, словно от раненого лёгкого и правда мало что осталось.

Так же, выходит, это — спасённые жизни — не в счёт в твоём проклятии, Владыка Намо?!

Должно быть, нужно было униженно молить тебя и твоих братьев о прощении и помощи, и тогда отправиться в Средиземье и сражаться было бы дозволено?!

Гнев бесплоден, он, Феанаро, знает настоящую правду: убивая в Алквалондэ, отвечая Намо в Арамане, ведя за собой воинов по хребту Эред Ветрин, сражаясь в одиночку против нескольких Валараукар, он в последнюю очередь думал про спасение жизней эльфов в Серых Гаванях или иных существ на просторах Средиземья.

Думал лишь о своей власти над народом отца, о том, чтобы напоить кровью Карниль, Алую звезду, о наслаждении мстить и убивать в полную силу, которой щедро одарил его Эру.

Время хотя бы о тех, кто пришёл следом, подумать.

Наугрим между тем смотрел на него, испуганно съежившись, хотя был явно не робкого десятка.

Как там говорили лаиквенди между собой: у них, Пришедших с Запада, мечи не знают устали в бою, а в их глазах в гневе сияет само Негасимое Пламя?

Нет, это лишь отражённый свет погасших Древ.

— Говорят… на поле у чёрных врат Балрогат бежали от тебя и твоих сыновей. Я могу теперь понять, почему.

— Это свойство всех эльдар. Прости, я вспомнил недоброе. И благодарю за совет, я обдумаю его. Что же до нашего дела… я хочу, чтобы мой сын поехал с тобой. Ты ведь не просто один из подданных короля Ногрода, Азанул. Должно быть, родословная членов твоей семьи сокрыта, как и ваш истинный язык. Я её и не добиваюсь.

— Сына-песнопевца? — переспросил наугрим.

Да, с Макалаурэ он должен был говорить больше всего.

— Нет. Кузнеца. Он пока не полностью овладел синдарин. Но вы друг друга поймёте.

Азанул недоверчиво сощурился.

— Я хочу, чтобы Куруфинвэ учился — и отдавал принадлежащее ему знание. Возможно, вместе вы сотворите броню, которая позволит нам не нести такие большие потери в следующем бою.

— Люди моего народа не работают вместе с чужаками.

— Я даю твоему королю не лазутчика. А залог верности. Ты и другие мастера наугрим вправе не учить его. Он сам пройдёт каменоломни и прииски Синих гор и найдёт в них то, что нужно ему и моему народу.

* * *

Вот и время уходить от озера Митрим.

А перед этим — говорить, нельзя так оставить, отправляя мужчин, женщин и детей за многие мили на восток, к никогда не виданным горам, из лагеря, который они своим трудом почти превратили в город.

Срубили, сложили вместе множество деревянных домов, все их придётся оставить. Возможно, Нолофинвэ и его детям пригодятся… если они дойдут.

Владыка Намо должен быть в том заинтересован: смерть во льдах от голода, холода, сломаных падением костей слишком легка в сравнении с Проклятием нолдор.

До сих пор тяжело стоять прямо, и бывает, что не хватает воздуха, и темнеет в глазах.

Когда совещались, Морифинвэ посмотрел на него недоверчиво — стоит ли, не рано? Ведь нолдор должны увидеть своего короля во всём блеске славы и величия.

В ближайшие годы, на много лет вперёд им в Средиземье будет не до величия.

На правой щеке до сих пор присохшая корка ожога, уже не такая толстая и тёмная, как прежде, но полностью так и не сошла.

Его волосы спадают неровными прядями, не достигая плеч. Огонь Валараукар сжёг всё, что было не под шлемом.

Если надеть даже нагрудную пластину брони, точно не хватит сил ни стоять, ни говорить. Лучше пойти как есть, в рубашке.

И не брать оружия.

Вид вовсе не королевский.

Но ведь и в те годы, когда нолдор будут строить города, он не намерен приказать первым возвести королевский дворец и отсиживаться в нём.

В лагере людно и суетно, но все проворно расступаются и собираются на берегу озера, подчиняясь убедительному голосу Макалаурэ, и множится над толпой слово: Наконец, наконец, он снова с нами! Айя Феанаро!

На него, Феанаро, сына Финвэ, смотрят тысячи пар глаз, и это совсем иначе, чем было на холме Туны.

Там, в Тирионе, им владело горячечное возбуждение и в то же время страх: что, если не пойдут за ним, а останутся с полубратом, пять лет бывшим им королём?

Сейчас сомнений нет.Сыновья стоят за его спиной, все пятеро.

Амбарусса и Тьелкормо, воины и следопыты, а между ними, пригнув лобастую голову под ладонью младшего и сверкая синими глазами, сидит снежно-белый пёс из Валинора. Сначала Гана побаивались, особенно на кораблях, когда все сидели скученно. Сейчас же рассматривают с любопытством, особенно дети, но прикоснуться к себе он позволяет лишь двоим.

Прежде — и до, и сразу после Битвы под Звёздами — пёс Оромэ признавал и его, Феанаро, и шёл рядом с носилками, пытался облегчить боль от ран. Теперь же, завидев его рядом, прижимает уши и щерится. Почему — потому ли, что у него больше нет положенного всем эльдар посмертия?

Здесь Куруфинвэ-младший, кузнец, ювелир и зодчий, которому предстоит широко и вольно раскрыть на землях Средиземья, прежде не знавших такого мастерства, свои таланты. Наугрим из дома Азагхала здесь же, неподалёку, он и Куруфинвэ уже отлично научились объясняться на синдарин и успели несколько раз поспорить о свойствах руд, найденных в Дортонионе и на месторождениях в Эред Ветрин.

Здесь Макалаурэ — тот при полном вооружении, только что из седла, его доспех на груди и правом плече покрыт запёкшейся кровью. В лесах вокруг озера Митрим до сих пор встречаются орки, и, убивая, он пытается забыться.

Здесь Морифинвэ, стоящий со скрещенными на груди руками и настороженно хмурящийся, самый верный советчик.

Бледный свет звёзд, отражённый в малых камнях-светочах, оставляет серебристые блики на вороново-чёрных и рыжих головах чистокровных нолдор, золотит волосы тех, кто смешал свою кровь с ваниар. Здесь кузнецы, оружейники и зодчие, мастера резьбы по камню, здесь Орнион и другие целители.

Кое-где можно разглядеть прибившихся к его Дому беженцев — лаиквенди, синдар и иных малых племён — их волосы пепельного цвета, а рост на полголовы и более ниже. Женщин среди пришельцев больше, чем мужчин, и не один и не двое, а полдюжины молодых нолдор обнимают своих встреченных в Средиземье подруг за плечи.

В Благословенных Землях эльфы по многу лет присматривались друг к другу, прежде чем сблизиться. Здесь, под звёздами Средиземья, в тени крепости Врага, время бежит быстрее.

— Отец, что ты?.. — это Макалаурэ. Больше остальных боится за него, в любое мгновение готов подставить плечо, если ему станет дурно.

Эру Сущий, я могу не просить короля Тингола воевать сообща против Врага, могу не посылать в Серые Гавани вестников. Но идти против самой природы, запрещать такие союзы я стану.

Я не верю в благие помыслы Валар и их сострадание к живущим в Средиземье, но знаю, что тюремщик душ Намо не ошибается.

Тех, кто будет нести в себе лишь половину крови нолдор, он тоже проклял. И их детей, и внуков.

Но пусть жёны не поднимут мечи на своих мужей, когда правда о случившемся в Алквалондэ дойдёт до них.

Пусть их дети не возненавидят отцов.

Мастер камня Ариэндил, сын великого Махтана, стоит в первых рядах, и рядом с ним — невысокая, по плечо ему, молодая и хрупкая телом эльдиэ с чёрными, свивающимися в крупные непослушные кудри волосами. Они не сплетены в косы, хотя стоило бы перед дорогой — не успела.

Она очень похожа на Мириэль Тэриндэ, и от этого больно сердцу.

Теперь-то ясно, отчего Ариэндил выглядел таким утомлённым. Одного младенца с медно-рыжей макушкой держит на груди, примотав длинной полосой полотна, его жена, второго на руках качает сам сын Махтана, неловко придерживая головку..

Они очень похожи… нет, не на близнецов Амбарусса — тех Феанаро почти не помнил маленькими, он работал много и жадно, пока взрослели, и редко появлялся дома.

На его первенца — память безжалостна и возвращает его в длинные бессонные и жаркие ночи в предместье Тириона, в дом, на постель, которую не могли поделить втроём с Нерданель и Майтимо, сын требовал внимания ежечасно, а хотелось слиться телами, ещё ярче, горячее, снова и снова.

Макалаурэ родился через два года после брата — невозможно рано, и пока Нерданель второй раз была в тягости, король Финвэ всерьёз боялся за её жизнь и здоровье, ведь восстановить силы для вынашивания ребёнка так скоро было бы невозможно. Но с каждым месяцем беременности сильнее всё светились её глаза, и громче звучал смех.

Да, они оба были молодцы, и ярко горел в них жизненный огонь.

Неужели гобелены Вайрэ показали ему явь, и Нерданель в самом деле высекает скульптуры, которые оставит себе навечно, из камня — зачем?

Раз расставание оказалось так больно ей, почему не пошла следом?

Должно быть, это — счастливы — было с кем-то другим.

Ариэндил наклоняет голову, встретив его взгляд, и по губам можно считать — благодарю тебя, мой Король.

За что благодарить? Когда эти мальчики вырастут, то так же возьмут в руки оружие и, в своё время падут, попав в засаду или, того хуже, окажутся в руках Врага.

Ведь проклятье Мандоса неотвратимо.

— Отец… если нужно, я скажу, — это снова Макалаурэ.

Никогда прежде — ни пока был жив Финвэ и спорили с братом, добиваясь внимания, любви и положения при дворе — ни на холме Туны Феанаро не затруднялся в выборе слов. Он знал давно, что умеет рождать словом пламень в душах других, и вдохновлять, и вести за собой.

Но лишь теперь понял, что за слова нужно нести ответ.

Эти близнецы одни из первых рождённых в Средиземье, они были зачаты в дороге и появились на свет у вод озера Митрим, вскоре после отступления с хребтов Эред Ветрин. Будут и другие дети, и много, жизнь здесь, под звёздами, идёт быстрее, и проклятье, обещающее нолдор усталость от мира, над тем пока не властно.

Здесь пришедшие вместе с Азалнуром несколько наугрим из Ногрода, и поодаль стоит бледный пришелец, не похожий ни на эльдар, ни на синдар, который ждёт своего часа — права поговорить с королём и предложить тому заплатить высокую цену за самое дорогое ему.

— Нолдор Первого Дома! Вы, кто поверил мне и пошёл за мной — вы знаете теперь, не со слов, а по деяниям нашим, что Эру Сущий сотворил нас не только мастерами металла и камня, но и воинами. Нет силы, перед которой мы отступили бы или сдались в Битве под Звёздами. Многие из нас — едва ли не все — понесли потери, и никто из тех, кто выстоял, не будет прежним. Но мы разбили Врага, и когда придёт время для следующего боя, одержим новую победу. Пришло время не только сражаться, но и строить, как мы делали это в Тирионе и в Форменосе. Земли Запада навсегда закрыты для нас, но города Средиземья мы отстроим ещё выше и краше. Я говорю это здесь — и хочу, чтобы мои слова были услышаны далеко за пределами берегов озера Митрим — эта земля наш дом. Нам предстоит сейчас долгая дорога и тяжёлый и радостный труд. Помните, какие бы трудности и страхи ни встретились вам на пути: даже если Моргот призовёт на помощь всех огненных демонов, что обитают в глубинах Ангбанда, и выйдет из чёрных врат своей крепости сам, чтобы биться, здесь ему не быть хозяином. Залогом тому моя Клятва и моя жизнь.

— И моя, отец.

— И моя.

— И наша, — Амбарусса и Тьелкормо соединяют ладони на холке пса Оромэ, и тот настороженно топорщит шерсть: чует недоброе.

— И моя. — Макалаурэ единственный из шестерых кладёт ладонь на рукоять меча. Он не шёл через увешанные гобеленами залы Чертогов Вайрэ и потому говорит искренне, и этого достаточно, чтобы ввести в заблуждение и братьев, и соплеменников: — И Клятва моего старшего брата, которого мы вернём из Ангбанда живым.

И своих — и, хочется верить, посланца Врага.

Небо над головой безоблачное, во всю ширь раскинулись на нём звёзды, и среди прочих сверкает Карниль, алое светило, звезда гнева, сотворённая Вардой перед пробуждением эльфов у вод Куивиэнен.

Правая рука Феанаро до сих пор перевязана, она висела плетью, пока он говорил, но вчера его пальцы впервые после боя на Дор Даэделот смогли сжать рукоять меча.

Тюремщик душ Намо не ошибается: побеждать Моргота можно. Даже если для этого придётся уподобиться ему во лжи.

Ибо Клятва моя нерушима, и нет цены, и нет жертвы, что остановит меня.