Разноцветные фрески (гет)

Колхида торжествовала. С самого утра раздовались звуки музыки, пение, смех. По улицам текли реки людей, надевших лучшие наряды. Жрецы воздавали хвалу богам, дым жертвенных костров возносился к безоблачному небу. Мычали жертвенные быки.

Ээт, никем пока не видимый, тревожно оглядывал толпу, ожидая своего часа. Сегодня важнейший день его жизни, сегодня он станет царем, как было предначертано. Ээт с детства мечтал об этом часе, ждал, когда люди будут выкрикивать его имя, смотреть с блогоговейным восторгом, когда жрец во всеуслышание объявит: вот ваш правитель, подчиняйтесь ему! И тем не менее ладони предательски потели, а от переживаний тряслись колени. Достоин ли он зваться сыном Гелиоса? Справится ли он с царственной ношей?

— Волнуешься? — мягкий голос раздался от двери.

На пороге комнаты возникла сестра, уже облаченная в пурпурный пеплос, расшитый золотом. В ушах сияли серьги с изображением солнца, а на голове красовался золотой венец — дар Гелиоса. Ээт не привык видеть Цирцею такой: она не любила излишнюю роскошь.

— Нет. Не волнуюсь почти, — Ээт принял самый независимый вид. — Прекрасно выглядишь, сестра. Уверен, Главк будет очарован.

Румянец окрасил щеки Цирцеи, она машинально поравила каштановый локон, выбившийся из прически.

— Да брось. Чувствую себя, как запряженная лошадь, на которую еще и тканей зачем-то накидали. А тебе так разве удобно?

Ээт оглядел себя: хитон из той же ткани, расшитый теми же руками, что и одеяние сестры, плащ из шкуры волка, как знак воинской доблести, фибулы в виде солнца.

— Удобно, — пожал плечами он. — Венец немного давит, но ничего. Пусть народ видит наше величие, — и все же сомнения точили Ээта, царапали грудь изнутри.

Цирцея смотрела на него внимательно, но не требовательно: она всегда была готова поддержать, пусть и любила младшего, Перса, сильнее. Ээт решился:

— Цици, скажи, не рано ли это все? — он неопределенно махнул рукой в сторону ликующей толпы. — Старейшины ведь справлялись, а я... Не слишком ли я юн? Наставники вечно твердят, что быть царем не развлечение, быть царем сложно и ответственно, а я... Сама знаешь, — Ээт опустил голову, разглядывая алые войлочные сапоги, украшенные бляшками.

— Я знаю, что ты талантливый, умный, сильный и смелый, — Цирцея подошла ближе и обняла за плечи. — Да, иногда ты ведешь себя безрассудно, но в тебе есть все качества хорошего правителя. Наставники тебя хвалят, пусть и не в лицо, а то загордишься ведь, — она наклонилась и сухо поцеловала Ээта в лоб. — Ты справишься. А совет старейшин тебе поможет, их же никто не разгоняет.

— А зря, — буркнул Ээт, вспомнив любовь некоторых "почетных мужей" к присваиванию чужого добра.

— Может, и зря. Решишь попозже, когда разберешься с делами. Народ должен знать, что у него есть царь, правитель, посланный богами. Народу нужен символ, образ, за которым можно идти. Ты же знаешь, крестьяне волнуются. Их стоит успокоить.

— Знаю, — Ээт осторожно обнял сестру за спину. — А как думаешь, отец придет? Или хотя бы поговорит со мной? Я ему молился весь месяц.

Это была его тайная мечта: увидеть отца, услышать его голос, понять: он не бесплотный призрак, не миф, не неприкасаемый идол. Узнать, что золотые локоны и нос с горбинкой — свидетельства их родства, как и рассказывала мать. Что золотой венец, впивающийся в голову почти до крови — подарок от души, символ признания и гордости, а не отмашка. Ээт впился глазами в лицо сестры, ища подтверждение жгучей надежде.

Но по лицу Цирцеи прошла тень. Она отвела глаза.

— Я не знаю, дорогой. Но я молилась за нас тоже. Возможно, сегодня ты удостоишься этой чести. Что ж, — Цирцея отстранилась и произнесла преувеличенно бодро, — идем. Колхида ждет своего царя.

Ээт кивнул. Расправил плечи, вскинул подбородок. Он сын Гелиоса. И он справится.