Разноцветные фрески (гет)

Глупые двулапые считали, что прекрасный остров Ээя принадлежал дочери Гелиоса, Цирцее. Как будто лысым может что-то принадлежать! У Цирцеи не было даже шерсти нигде, кроме головы, что уж говорить о великолепных, роскошных усах, которыми боги щедро наделили Пророка! Эти шикарные усы даже Цирцея иногда использовала в вонючих жижах, называемых зельями.

Несмотря на заблуждение относительно принадлежности острова, Пророк любил Цирцею. Она, очевидно, понимала, кто тут главный, поэтому гладила Пророка по первому требованию и магией согревала его ложе, чтобы спать было всегда тепло.

А вот гостей Пророк не любил: сразу начиналось "Не ходи туда, не ходи сюда, не лезь, напугаешь"... К тому же его двулапые сильно волновались и суетились, когда кто-то приплывал на остров, и такое заставляло Пророка недовольно шипеть. Он ведь знал, что в ответе за тех, кого приручил, и должен сохранять их спокойствие и хорошее настроение ласковым мурлыканьем и тыканьем усами в лицо — всем двулапым такое нравится. По крайней мере, они перестают расстраиваться и чешут шею, а это приятно.

Неудивительно, что, когда Цирцея привела в их спальню высокого и широкого двулапого, Пророк прижал уши, вздыбил шерсть и раздражённо завилял хвостом. Двулапый был странный: от него волнами расходилась сила, а ещё он пах так, будто только что вылез из большой солёной лужи, которая называлась морем. Будто сам был морем. Пророк фыркнул: мокро! А сила, влажная, давящая, пробирала до костей, заставляла припадать к ложу, давясь рыком. Двулапый ему не нравился. Страшный. Опасный. Сильнее Цирцеи, даже странно, что она сидела на его руках спокойно и не пыталась сбежать или защититься от его лап.

Незнакомый двулапый нагло устроил Цирцею на ложе и опустился рядом. Пророк тут же положил голову ей на живот: это его Цирцея! И он будет её защищать, пусть ему самому страшно.

— Тихо-тихо, дорогой, всё хорошо, — тёплая ладонь Цирцеи легла на голову Пророка, поворошила шерсть. — Тебя никто не обидит.

Пророк оскалился: конечно, его никто не обидит, он сам обидит, кого угодно! И пусть у двулапого были усы, они явно не дотягивали до усов Пророка. Где это видано, чтобы усы свисали вниз, а не топорщились?

— Милый какой, — у двулапого были острые зубы, как у настоящего хищника, а его внимание неприятно холодило спину. — Погладить можно?

Пророк не сразу понял, что речь о нем. Сила двулапого мешала думать: наверное, он был богом. Пророк потряс головой. Неприятно.

— Пророк дружелюбный и ласковый, только живот не гладь, он тогда драться начинает, — Цирцея нежно чесала за ухом, и Пророк расслабился.

Он понюхал протянутую двулапым руку: вода, соль, морская трава. И рыба. Пророк облизнулся, уже более приветливо глядя на гостя: если он принёс рыбу в дар, то, пожалуй, можно и позволить ему сидеть на ложе Пророка.

— А почему Пророк? — голос двулапого походил на гулкий, шелестящий прибой. Рука коснулась шерсти осторожно и мягко, но Пророка гораздо больше интересовала рыба, а не поглаживания.

Цирцея все равно гладила приятнее.

— Потому что у моего друга отвратительное чувство юмора, — с нежной грустью ответила Цирцея, запустив вторую руку в шерсть. — Он был проклят Афиной: ослеплен и обречён теряться в потоке времени... И когда я предложила ему выбрать имя для котенка, он решил, что очень иронично назвать его Пророком, чтобы я вспоминала о нем, когда его самого не станет. Как будто я могу забыть, глупый.

Пророк вздохнул: того смертного, Тиресия, он любил.

— Смертные умирают, да, рано или поздно, и их не спасти, увы, — двулапый сочувственно погладил Пророка по ушам. Тот мотнул головой и требовательно мяукнул: пахнуть рыбой и не кормить попросту нечестно.

— Он просит угощение, — улыбнулась Цирцея.

Пророк лизнул ее руку: не зря он выбрал эту двулапую! Гость задумчиво почесал усы. Видимо, думал, как отрастить такие же, как у Пророка.

— Хочешь рыбы, а?

Пророк мяукнул и уставился в глаза двулапому. И откуда он такой глупый?

— Ладно... Только не на ложе, — он взмахнул рукой, и на полу возникла огромная, сырая рыбина.

Райский аромат достиг носа. Пророк пошевелил усами — и сорвался с места, вцепился зубами в лакомый кусок. И оглянулся на Цирцею с немым вопросом.

— Иди-иди, — ласково сказала она.

Что ж, очевидно, его двулапой не нужна была защита. Сама лысая, вот и выбрала почти безусого самца. "Хорошо, что Золотинка не такая. Ее шерсть такая мягкая. И усы есть. Красивые. Пойду поделюсь с ней рыбой, Цирцея разберется", — подумал Пророк и гордо удалился. Иногда он был готов уступить ложе.

Цирцея неспешно прогуливалась по арочному коридору, посмеиваясь про себя. Тиресий и Дедал нашли общий язык — на взгляд Миноса даже подозрительно быстро — и Цирцея гордилась тем, что понимала хотя бы часть мудреных речей, однако в ее присутствии мужчины явно не нуждались. Так что Цирцея хотела провести время с сестрой и племянниками.

Солнце широкими мазками золотило пол, настроение было отличным. Но вдруг Цирцея услышала громкий плач и тут же устремилась на звук. Трехлетняя Ариадна совсем одна стояла на развилке в коридоре и отчаянно рыдала. С тех пор как любопытная девочка, сбежав от нерасторопных слуг, случайно забрела в темницу, она ужасно боялась оставаться одна где-либо вне своих комнат.

— Что случилось, дорогая? — Цирцея поспешно опустилась на колени, стирая слезы племянницы. — Где твои няньки? Где мама?

— Я потеря-а-алась, — завыла Ариадна. — Злая тетя-няня накричала на меня, я плакала. А она разозлилась и бросила меня. Я не знаю, куда идти, — она слабыми руками вцепилась в плечи Цирцеи, и та подхватила девочку на руки, привычно поглаживая по светлым, как у Пасифаи, волосам.

"Слуги совсем ополоумили, — от ярости Цирцеи температура вокруг подскочила. — Узнаю, кто, высеку".

— Тише-тише, Ариадна, — успокаивающе зашептала Цирцея. — Я с тобой, я тебя не брошу, обещаю. Сейчас мы пойдем и накажем злую тетю. Я никому не позволю обижать тебя, маленькая.

— Я не маленькая! — Ариадна вытерла нос о плечо Цирцеи и взглянула с возмущением.

— Ну хорошо, конечно. Ты уже большая и храбрая девочка, да?

Ариадна важно кивнула.

— Вот и молодец, — улыбнулась Цирцея, устраивая драгоценную ношу поудобнее. — Ничего не бойся, я с тобой.

Через несколько шагов Ариадна опять заплакала.

— А если я снова потеряюсь? Мне страшно! Дворец слишком большой!

— Ты больше не будешь ходить одна, — сказала Цирцея. — И не заблудишься. К тому же дворец твоего отца не такой уж большой, совсем скоро ты выучишь все его коридоры. Впрочем, — она взглянула на толстые полосы света, — хочешь, научу одному заклинанию? С ним ты никогда не потеряешься.

Ариадна тут же прекратила плакать и любопытно захлопала глазами.

— Смотри, берешь солнечный лучик и делаешь из него ниточку, — с улыбкой начала объяснять Цирцея.

* * *

Пасифая зло смотрела исподлобья, как Цирцея укачивала крошечного Катрея. Ребенок спать не желал, заходясь в истошном крике.

— Да сделай уже что-нибудь! — недовольно поморщилась Пасифая, садясь на постели. — Он постоянно плачет, у меня нет никаких сил.

— Он голодный, — огрызнулась Цирцея; этот визит на Крит проходил ужасно. — Тебе нужно нанять кормилицу.

— Нет! Я не могу, это то же самое, что сказать, что я больна и бесполезна. Ты же целительница, ты можешь меня вылечить? — с надеждой спросила Пасифая.

Цирцея вздохнула, садясь на край кровати.

— Я могу, но это будет устранение следствия, не причины. Ты больна, сестра, — она скользнула взглядом по потускневшим, спутанным волосам, по скорбным морщинам, осуновшемуся лицу. — Скажи, это Минос виноват, да? Что он сделал?

— Не твое дело! — в голосе Пасифаи звучала непривычная ярость. — Либо помоги, либо не вмешивайся.

Цирцея даже растерялась от внезапного выпада, но затем холодно сощурилась:

— Ты забываешься. Я не одна из твоих служанок.

— Прости, — Пасифая отвела взгляд и на мгновение стала той маленькой девочкой, которую Цирцея успокаивала и лечила после попыток залезть на дерево. — Просто... Мне кажется, я бесполезная, — она закрыла лицо руками. — Я стала некрасивой. Минос больше, — плечи чуть заметно затряслись; слов было почти не слышно из-за плача ребенка. — Он не заходит ко мне. Я устала, Цици, я не знаю, что делать! А недавно я узнала, что он... он... Он изменил мне!

— Я убью его, — спокойно сказала Цирцея. Она хотела положить племянника и заняться планированием немедленно, но Пасифая с силой вцепилась в запястье, оставляя алые полумесяцы ногтей.

— Не смей! — в ней говорило безумие, не иначе. Глаза, некогда небесно голубые, а теперь какие-то выцветшие, смотрели дико. — Если хоть волос упадет с его головы, я тебе не прощу, клянусь! Ты перестанешь быть мне сестрой.

— Да что с тобой такое? — разозлилась Цирцея. — Ты же дочь Гелиоса, где твоя гордость? Никто не смеет тебя унижать, над тобой издеваться.

— Он не издевается, — слабо возразила Пасифая. — Это я сама...

— Сестра, пожалуйста, — Цирцея умоляюще сжала ее руку, с ужасом понимая: Пасифая глуха к доводам рассудка. — Ты самая красивая, добрая и умная девочка. Твоя улыбка светлее солнца, а смех столь заразителен, что заставляет улыбаться сквозь слезы. Это Минос тебя довел, лишь он виноват в том, что ты чувствуешь себя так.

Пасифая одернула руку, обхватила колени и принялась медленно раскачиваться взад-вперед, как душевнобольная.

— Я люблю его. Тебе не понять. Цирцея, пожалуйста, помоги мне! Мне всего лишь нужно вернуть молоко. О большем я не прошу.

— Тебе нужно оказаться, как можно дальше от Миноса, тогда ты выздоровеешь, — упрямо гнула свою линию Цирцея. Бессилие горечью разлилось на языке. Хотелось закричать, встряхнуть сестру за плечи: как, как она может позволить так с собой поступать? — Хорошо, ты не хочешь убивать Миноса. Давай я заберу тебя и детей? Остров Ээя не Крит, конечно, куда мне до всей этой роскоши, — Цирцея презрительно дернула щекой. — Зато вам ничто не будет угрожать.

— Нам и здесь ничего не угрожает, — возразила Пасифая. — Прав был Минос, ты хочешь нас разлучить! Оставь меня! И помни: если с Миносом что-то случится, ты мне больше не сестра!

Цирцея недоуменно сверила взглядом Пасифаю, не понимая, как до такого дошло. Как милая, светлая девочка превратилась в нервную, раздражительную женщину, не желающую воспринимать никакие логические аргументы, недовольно смотрящую на собственного ребенка, видящую врага в собственной сестре? Неужели Цирцея недоследила? Не была рядом вовремя? Не отговорила от брака, хотя видела, что Минос не самый лучший и честный человек? Как теперь всё исправить? Слезы сверкнули в глазах Цирцеи — нельзя же спасти Пасифаю против воли. Или?

Цирцея молча положила так и не успокоившегося ребенка и вышла из комнаты. Тихо приказала служанке найти кормилицу — Пасифая будет в ярости, но здоровье малыша важнее. "Если подстроить несчастный случай? — задумалась Цирцея. — Я ведь смогу сделать вид, что ни при чем, могу даже уехать на время происшествия. Она догадается, конечно, но я смогу солгать. Врать ей сложно. Но это же ради ее блага".

Размышления прервал радостный возглас:

— Тетя Цирцея! — шестилетняя Ариадна солнечным вихрем налетела на нее, и Цирцея едва успела подхватить ее на руки. — Я так рада, что ты приехала. Меня не пускают к маме, говорят, она болеет. Ты ведь вылечишь ее, правда? — по-детски наивные голубые глаза глядели, казалось, в самую душу. Пасифая смотрела также когда-то давно.

Цирцея безотчетно прижала Ариадну ближе.

— Дорогая, пообещай, что никогда не отдашь все ради мужчины. Каким бы хорошим он ни казался, помни, это все ложь, обман, уловка. Не верь сладким речам, никогда не верь.

Ариадна нахмурилась и провела ладонью по щеке Цирцеи.

— Почему ты плачешь? Что с мамой? Она отдала кому-то что-то важное?

— Я плачу? — Цирцея смахнула слезы с другой щеки и постаралась улыбнуться. — Ох, дорогая, это мне соринка в глаз попала. Мама больна, но она поправится. Сейчас я пойду готовить ей лекарство, хочешь со мной?

Разумеется, Ариадна закивала, обвила руками шею и начала рассказывать о сотне важных мелочей, наполняющих детскую жизнь: и о куклах, и о том, как они с четырехлетним Девкалионом дрались за деревянных солдатиков, а потом пришел старший Андрогей и отругал их обоих, о том, что она научилась плести из солнечного луча не только ниточку, но и целую сеть.

— Тетя, смотри, как я могу! — и из рук Ариадны вылетели тонкие золотистые нити, сложившиеся во что-то наподобие кривенькой паутины.

— Ух ты! Какая же ты умница! — восхитились Цирцея.

"Боги, если вы меня слышите, пусть её не постигнет судьба матери". То ли боги Цирцею игнорировали из принципа, то ли у них было отвратительное чувство юмора, но за очередным поворотом Цирцея столкнулась с тем, кого предпочла бы не видеть ближайшую вечность.

— Цирцея, — Минос, разряженный словно для приема важных гостей, вышагивал в сопровождении свиты и охраны. От блеска драгоценностей на нем можно было ослепнуть. Если признаки увядания Пасифаи Цирцея встречала с тревогой, то сейчас сердце наполнилось мрачным ликованием при виде седины в волосах, морщин, что не скрыть бородой, изменившейся, потяжелевшей походки. Быть может, он умрет своей смертью и не придется пачкать руки?

— Минос, — следовало бы слегка поклониться и поздороваться, однако Цирцея даже не кивнула.

Он сузил глаза, жестом приказал свите оставаться на месте и пересёк коридор. Ариадна крепче обняла Цирцею, спрятала лицо у нее на шее. "Если Минос бьет детей — он не жилец", — мрачно решила Цирцея.

— Не ожидал увидить тебя здесь, — неласково начал Минос.

— Я тебя здесь тоже, — Цирцея опустила Ариадну на пол и гордо выпрямилась. — Надо же, еще не забыл дорогу в спальню жены?

— Нажаловалась, значит, — Минос стиснул зубы. — Не лезь не в свое дело, Цирцея.

— Я предупреждала тебя: обидишь Пасифаю — пожалеешь.

— И что ты мне сделаешь? — издевательски хмыкнул Минос. — Ты травница, вот и сиди у себя на кухне. Мы в твоих услугах не нуждаемся: у нас свой лекарь есть.

— Тот лекарь, который ходит за мной по пятам и ловит каждое движение? — мгновение — и кончик острого ритуального кинжала уперся Миносу в горло. Стража даже не дернулась, скованная то ли опасением, то ли предвкушением. — Знаешь, для чего этот кинжал? Им я вспарываю шеи свиньям, принося их в жертву великой богине Гекате. Как думаешь, человеческое горло он перережет? — она говорила медленно, не отрывая взгляда от лица Миноса. Пусть он пытался храбриться, его глаза выдавали страх, а маленькая алая капля, прочерчивавшая дорожку от кадыка вниз, доказывала: он смертен. Смертен и напуган.

"Если с Миносом что-то случится, ты мне больше не сестра!" — предостерегающе звенело в ушах. Знал бы этот червяк, кому обязан своей жалкой жизнью!

— Ты не посмеешь, — высоким голосом сказал Минос.

— Сейчас — нет, — ухмыльнулась Цирцея. — Но если ты не изменишь своего отношения к моей сестре, кто знает, что может случиться, — она резко развернулась, не опасаясь, что Минос ударит в спину: слишком труслив, да и она готова. — Идем, дорогая, — Цирцея протянула руку побледневшей Ариадне, не обращая внимания на тихое "ненормальная".

"Наверное, не стоило устраивать подобных сцен при ребенке", — запоздало раскаялась Цирцея. Но лишь один вид Миноса вызывал неконтролируемое бешенство. Цирцея уже мысленно перебирала варианты, как навредить ему, не убив.

— Здорово ты папу напугала, — робко улыбнулась Ариадна. — Ты его не любишь, да?

— Да, и это абсолютно взаимно. Послушай, дорогая, то, как я себя вела, это неправильно, понимаешь? — Цирцея опустилась на одно колено рядом с Ариадной. — Твой папа — царь, очень могущественный человек, с ним опасно ссориться. Особенно тебе. Скажи, он обижает тебя, твоих братьев и сестер?

Ариадна замотала головой.

— Он к нам не заходит совсем. Только иногда с Андрогеем играет, но это потому что он мальчик. Я боюсь папу немножко, он большой и громкий. Но теперь меньше боюсь. Ты такая сильная, — Ариадна бесхитростно скользнула в объятья Цирцеи, будто та могла защитить от всего мира.

Цирцея судорожно вздохнула. Ради сестры, ради племянников она пойдет на все.