Разноцветные фрески (гет)

Глупые двулапые считали, что прекрасный остров Ээя принадлежал дочери Гелиоса, Цирцее. Как будто лысым может что-то принадлежать! У Цирцеи не было даже шерсти нигде, кроме головы, что уж говорить о великолепных, роскошных усах, которыми боги щедро наделили Пророка! Эти шикарные усы даже Цирцея иногда использовала в вонючих жижах, называемых зельями.

Несмотря на заблуждение относительно принадлежности острова, Пророк любил Цирцею. Она, очевидно, понимала, кто тут главный, поэтому гладила Пророка по первому требованию и магией согревала его ложе, чтобы спать было всегда тепло.

А вот гостей Пророк не любил: сразу начиналось "Не ходи туда, не ходи сюда, не лезь, напугаешь"... К тому же его двулапые сильно волновались и суетились, когда кто-то приплывал на остров, и такое заставляло Пророка недовольно шипеть. Он ведь знал, что в ответе за тех, кого приручил, и должен сохранять их спокойствие и хорошее настроение ласковым мурлыканьем и тыканьем усами в лицо — всем двулапым такое нравится. По крайней мере, они перестают расстраиваться и чешут шею, а это приятно.

Неудивительно, что, когда Цирцея привела в их спальню высокого и широкого двулапого, Пророк прижал уши, вздыбил шерсть и раздражённо завилял хвостом. Двулапый был странный: от него волнами расходилась сила, а ещё он пах так, будто только что вылез из большой солёной лужи, которая называлась морем. Будто сам был морем. Пророк фыркнул: мокро! А сила, влажная, давящая, пробирала до костей, заставляла припадать к ложу, давясь рыком. Двулапый ему не нравился. Страшный. Опасный. Сильнее Цирцеи, даже странно, что она сидела на его руках спокойно и не пыталась сбежать или защититься от его лап.

Незнакомый двулапый нагло устроил Цирцею на ложе и опустился рядом. Пророк тут же положил голову ей на живот: это его Цирцея! И он будет её защищать, пусть ему самому страшно.

— Тихо-тихо, дорогой, всё хорошо, — тёплая ладонь Цирцеи легла на голову Пророка, поворошила шерсть. — Тебя никто не обидит.

Пророк оскалился: конечно, его никто не обидит, он сам обидит, кого угодно! И пусть у двулапого были усы, они явно не дотягивали до усов Пророка. Где это видано, чтобы усы свисали вниз, а не топорщились?

— Милый какой, — у двулапого были острые зубы, как у настоящего хищника, а его внимание неприятно холодило спину. — Погладить можно?

Пророк не сразу понял, что речь о нем. Сила двулапого мешала думать: наверное, он был богом. Пророк потряс головой. Неприятно.

— Пророк дружелюбный и ласковый, только живот не гладь, он тогда драться начинает, — Цирцея нежно чесала за ухом, и Пророк расслабился.

Он понюхал протянутую двулапым руку: вода, соль, морская трава. И рыба. Пророк облизнулся, уже более приветливо глядя на гостя: если он принёс рыбу в дар, то, пожалуй, можно и позволить ему сидеть на ложе Пророка.

— А почему Пророк? — голос двулапого походил на гулкий, шелестящий прибой. Рука коснулась шерсти осторожно и мягко, но Пророка гораздо больше интересовала рыба, а не поглаживания.

Цирцея все равно гладила приятнее.

— Потому что у моего друга отвратительное чувство юмора, — с нежной грустью ответила Цирцея, запустив вторую руку в шерсть. — Он был проклят Афиной: ослеплен и обречён теряться в потоке времени... И когда я предложила ему выбрать имя для котенка, он решил, что очень иронично назвать его Пророком, чтобы я вспоминала о нем, когда его самого не станет. Как будто я могу забыть, глупый.

Пророк вздохнул: того смертного, Тиресия, он любил.

— Смертные умирают, да, рано или поздно, и их не спасти, увы, — двулапый сочувственно погладил Пророка по ушам. Тот мотнул головой и требовательно мяукнул: пахнуть рыбой и не кормить попросту нечестно.

— Он просит угощение, — улыбнулась Цирцея.

Пророк лизнул ее руку: не зря он выбрал эту двулапую! Гость задумчиво почесал усы. Видимо, думал, как отрастить такие же, как у Пророка.

— Хочешь рыбы, а?

Пророк мяукнул и уставился в глаза двулапому. И откуда он такой глупый?

— Ладно... Только не на ложе, — он взмахнул рукой, и на полу возникла огромная, сырая рыбина.

Райский аромат достиг носа. Пророк пошевелил усами — и сорвался с места, вцепился зубами в лакомый кусок. И оглянулся на Цирцею с немым вопросом.

— Иди-иди, — ласково сказала она.

Что ж, очевидно, его двулапой не нужна была защита. Сама лысая, вот и выбрала почти безусого самца. "Хорошо, что Золотинка не такая. Ее шерсть такая мягкая. И усы есть. Красивые. Пойду поделюсь с ней рыбой, Цирцея разберется", — подумал Пророк и гордо удалился. Иногда он был готов уступить ложе.

Цирцея неспешно прогуливалась по арочному коридору, посмеиваясь про себя. Тиресий и Дедал нашли общий язык — на взгляд Миноса даже подозрительно быстро — и Цирцея гордилась тем, что понимала хотя бы часть мудреных речей, однако в ее присутствии мужчины явно не нуждались. Так что Цирцея хотела провести время с сестрой и племянниками.

Солнце широкими мазками золотило пол, настроение было отличным. Но вдруг Цирцея услышала громкий плач и тут же устремилась на звук. Трехлетняя Ариадна совсем одна стояла на развилке в коридоре и отчаянно рыдала. С тех пор как любопытная девочка, сбежав от нерасторопных слуг, случайно забрела в темницу, она ужасно боялась оставаться одна где-либо вне своих комнат.

— Что случилось, дорогая? — Цирцея поспешно опустилась на колени, стирая слезы племянницы. — Где твои няньки? Где мама?

— Я потеря-а-алась, — завыла Ариадна. — Злая тетя-няня накричала на меня, я плакала. А она разозлилась и бросила меня. Я не знаю, куда идти, — она слабыми руками вцепилась в плечи Цирцеи, и та подхватила девочку на руки, привычно поглаживая по светлым, как у Пасифаи, волосам.

"Слуги совсем ополоумили, — от ярости Цирцеи температура вокруг подскочила. — Узнаю, кто, высеку".

— Тише-тише, Ариадна, — успокаивающе зашептала Цирцея. — Я с тобой, я тебя не брошу, обещаю. Сейчас мы пойдем и накажем злую тетю. Я никому не позволю обижать тебя, маленькая.

— Я не маленькая! — Ариадна вытерла нос о плечо Цирцеи и взглянула с возмущением.

— Ну хорошо, конечно. Ты уже большая и храбрая девочка, да?

Ариадна важно кивнула.

— Вот и молодец, — улыбнулась Цирцея, устраивая драгоценную ношу поудобнее. — Ничего не бойся, я с тобой.

Через несколько шагов Ариадна опять заплакала.

— А если я снова потеряюсь? Мне страшно! Дворец слишком большой!

— Ты больше не будешь ходить одна, — сказала Цирцея. — И не заблудишься. К тому же дворец твоего отца не такой уж большой, совсем скоро ты выучишь все его коридоры. Впрочем, — она взглянула на толстые полосы света, — хочешь, научу одному заклинанию? С ним ты никогда не потеряешься.

Ариадна тут же прекратила плакать и любопытно захлопала глазами.

— Смотри, берешь солнечный лучик и делаешь из него ниточку, — с улыбкой начала объяснять Цирцея.

* * *

Пасифая зло смотрела исподлобья, как Цирцея укачивала крошечного Катрея. Ребенок спать не желал, заходясь в истошном крике.

— Да сделай уже что-нибудь! — недовольно поморщилась Пасифая, садясь на постели. — Он постоянно плачет, у меня нет никаких сил.

— Он голодный, — огрызнулась Цирцея; этот визит на Крит проходил ужасно. — Тебе нужно нанять кормилицу.

— Нет! Я не могу, это то же самое, что сказать, что я больна и бесполезна. Ты же целительница, ты можешь меня вылечить? — с надеждой спросила Пасифая.

Цирцея вздохнула, садясь на край кровати.

— Я могу, но это будет устранение следствия, не причины. Ты больна, сестра, — она скользнула взглядом по потускневшим, спутанным волосам, по скорбным морщинам, осуновшемуся лицу. — Скажи, это Минос виноват, да? Что он сделал?

— Не твое дело! — в голосе Пасифаи звучала непривычная ярость. — Либо помоги, либо не вмешивайся.

Цирцея даже растерялась от внезапного выпада, но затем холодно сощурилась:

— Ты забываешься. Я не одна из твоих служанок.

— Прости, — Пасифая отвела взгляд и на мгновение стала той маленькой девочкой, которую Цирцея успокаивала и лечила после попыток залезть на дерево. — Просто... Мне кажется, я бесполезная, — она закрыла лицо руками. — Я стала некрасивой. Минос больше, — плечи чуть заметно затряслись; слов было почти не слышно из-за плача ребенка. — Он не заходит ко мне. Я устала, Цици, я не знаю, что делать! А недавно я узнала, что он... он... Он изменил мне!

— Я убью его, — спокойно сказала Цирцея. Она хотела положить племянника и заняться планированием немедленно, но Пасифая с силой вцепилась в запястье, оставляя алые полумесяцы ногтей.

— Не смей! — в ней говорило безумие, не иначе. Глаза, некогда небесно голубые, а теперь какие-то выцветшие, смотрели дико. — Если хоть волос упадет с его головы, я тебе не прощу, клянусь! Ты перестанешь быть мне сестрой.

— Да что с тобой такое? — разозлилась Цирцея. — Ты же дочь Гелиоса, где твоя гордость? Никто не смеет тебя унижать, над тобой издеваться.

— Он не издевается, — слабо возразила Пасифая. — Это я сама...

— Сестра, пожалуйста, — Цирцея умоляюще сжала ее руку, с ужасом понимая: Пасифая глуха к доводам рассудка. — Ты самая красивая, добрая и умная девочка. Твоя улыбка светлее солнца, а смех столь заразителен, что заставляет улыбаться сквозь слезы. Это Минос тебя довел, лишь он виноват в том, что ты чувствуешь себя так.

Пасифая одернула руку, обхватила колени и принялась медленно раскачиваться взад-вперед, как душевнобольная.

— Я люблю его. Тебе не понять. Цирцея, пожалуйста, помоги мне! Мне всего лишь нужно вернуть молоко. О большем я не прошу.

— Тебе нужно оказаться, как можно дальше от Миноса, тогда ты выздоровеешь, — упрямо гнула свою линию Цирцея. Бессилие горечью разлилось на языке. Хотелось закричать, встряхнуть сестру за плечи: как, как она может позволить так с собой поступать? — Хорошо, ты не хочешь убивать Миноса. Давай я заберу тебя и детей? Остров Ээя не Крит, конечно, куда мне до всей этой роскоши, — Цирцея презрительно дернула щекой. — Зато вам ничто не будет угрожать.

— Нам и здесь ничего не угрожает, — возразила Пасифая. — Прав был Минос, ты хочешь нас разлучить! Оставь меня! И помни: если с Миносом что-то случится, ты мне больше не сестра!

Цирцея недоуменно сверила взглядом Пасифаю, не понимая, как до такого дошло. Как милая, светлая девочка превратилась в нервную, раздражительную женщину, не желающую воспринимать никакие логические аргументы, недовольно смотрящую на собственного ребенка, видящую врага в собственной сестре? Неужели Цирцея недоследила? Не была рядом вовремя? Не отговорила от брака, хотя видела, что Минос не самый лучший и честный человек? Как теперь всё исправить? Слезы сверкнули в глазах Цирцеи — нельзя же спасти Пасифаю против воли. Или?

Цирцея молча положила так и не успокоившегося ребенка и вышла из комнаты. Тихо приказала служанке найти кормилицу — Пасифая будет в ярости, но здоровье малыша важнее. "Если подстроить несчастный случай? — задумалась Цирцея. — Я ведь смогу сделать вид, что ни при чем, могу даже уехать на время происшествия. Она догадается, конечно, но я смогу солгать. Врать ей сложно. Но это же ради ее блага".

Размышления прервал радостный возглас:

— Тетя Цирцея! — шестилетняя Ариадна солнечным вихрем налетела на нее, и Цирцея едва успела подхватить ее на руки. — Я так рада, что ты приехала. Меня не пускают к маме, говорят, она болеет. Ты ведь вылечишь ее, правда? — по-детски наивные голубые глаза глядели, казалось, в самую душу. Пасифая смотрела также когда-то давно.

Цирцея безотчетно прижала Ариадну ближе.

— Дорогая, пообещай, что никогда не отдашь все ради мужчины. Каким бы хорошим он ни казался, помни, это все ложь, обман, уловка. Не верь сладким речам, никогда не верь.

Ариадна нахмурилась и провела ладонью по щеке Цирцеи.

— Почему ты плачешь? Что с мамой? Она отдала кому-то что-то важное?

— Я плачу? — Цирцея смахнула слезы с другой щеки и постаралась улыбнуться. — Ох, дорогая, это мне соринка в глаз попала. Мама больна, но она поправится. Сейчас я пойду готовить ей лекарство, хочешь со мной?

Разумеется, Ариадна закивала, обвила руками шею и начала рассказывать о сотне важных мелочей, наполняющих детскую жизнь: и о куклах, и о том, как они с четырехлетним Девкалионом дрались за деревянных солдатиков, а потом пришел старший Андрогей и отругал их обоих, о том, что она научилась плести из солнечного луча не только ниточку, но и целую сеть.

— Тетя, смотри, как я могу! — и из рук Ариадны вылетели тонкие золотистые нити, сложившиеся во что-то наподобие кривенькой паутины.

— Ух ты! Какая же ты умница! — восхитились Цирцея.

"Боги, если вы меня слышите, пусть её не постигнет судьба матери". То ли боги Цирцею игнорировали из принципа, то ли у них было отвратительное чувство юмора, но за очередным поворотом Цирцея столкнулась с тем, кого предпочла бы не видеть ближайшую вечность.

— Цирцея, — Минос, разряженный словно для приема важных гостей, вышагивал в сопровождении свиты и охраны. От блеска драгоценностей на нем можно было ослепнуть. Если признаки увядания Пасифаи Цирцея встречала с тревогой, то сейчас сердце наполнилось мрачным ликованием при виде седины в волосах, морщин, что не скрыть бородой, изменившейся, потяжелевшей походки. Быть может, он умрет своей смертью и не придется пачкать руки?

— Минос, — следовало бы слегка поклониться и поздороваться, однако Цирцея даже не кивнула.

Он сузил глаза, жестом приказал свите оставаться на месте и пересёк коридор. Ариадна крепче обняла Цирцею, спрятала лицо у нее на шее. "Если Минос бьет детей — он не жилец", — мрачно решила Цирцея.

— Не ожидал увидить тебя здесь, — неласково начал Минос.

— Я тебя здесь тоже, — Цирцея опустила Ариадну на пол и гордо выпрямилась. — Надо же, еще не забыл дорогу в спальню жены?

— Нажаловалась, значит, — Минос стиснул зубы. — Не лезь не в свое дело, Цирцея.

— Я предупреждала тебя: обидишь Пасифаю — пожалеешь.

— И что ты мне сделаешь? — издевательски хмыкнул Минос. — Ты травница, вот и сиди у себя на кухне. Мы в твоих услугах не нуждаемся: у нас свой лекарь есть.

— Тот лекарь, который ходит за мной по пятам и ловит каждое движение? — мгновение — и кончик острого ритуального кинжала уперся Миносу в горло. Стража даже не дернулась, скованная то ли опасением, то ли предвкушением. — Знаешь, для чего этот кинжал? Им я вспарываю шеи свиньям, принося их в жертву великой богине Гекате. Как думаешь, человеческое горло он перережет? — она говорила медленно, не отрывая взгляда от лица Миноса. Пусть он пытался храбриться, его глаза выдавали страх, а маленькая алая капля, прочерчивавшая дорожку от кадыка вниз, доказывала: он смертен. Смертен и напуган.

"Если с Миносом что-то случится, ты мне больше не сестра!" — предостерегающе звенело в ушах. Знал бы этот червяк, кому обязан своей жалкой жизнью!

— Ты не посмеешь, — высоким голосом сказал Минос.

— Сейчас — нет, — ухмыльнулась Цирцея. — Но если ты не изменишь своего отношения к моей сестре, кто знает, что может случиться, — она резко развернулась, не опасаясь, что Минос ударит в спину: слишком труслив, да и она готова. — Идем, дорогая, — Цирцея протянула руку побледневшей Ариадне, не обращая внимания на тихое "ненормальная".

"Наверное, не стоило устраивать подобных сцен при ребенке", — запоздало раскаялась Цирцея. Но лишь один вид Миноса вызывал неконтролируемое бешенство. Цирцея уже мысленно перебирала варианты, как навредить ему, не убив.

— Здорово ты папу напугала, — робко улыбнулась Ариадна. — Ты его не любишь, да?

— Да, и это абсолютно взаимно. Послушай, дорогая, то, как я себя вела, это неправильно, понимаешь? — Цирцея опустилась на одно колено рядом с Ариадной. — Твой папа — царь, очень могущественный человек, с ним опасно ссориться. Особенно тебе. Скажи, он обижает тебя, твоих братьев и сестер?

Ариадна замотала головой.

— Он к нам не заходит совсем. Только иногда с Андрогеем играет, но это потому что он мальчик. Я боюсь папу немножко, он большой и громкий. Но теперь меньше боюсь. Ты такая сильная, — Ариадна бесхитростно скользнула в объятья Цирцеи, будто та могла защитить от всего мира.

Цирцея судорожно вздохнула. Ради сестры, ради племянников она пойдет на все.

Колхида торжествовала. С самого утра раздовались звуки музыки, пение, смех. По улицам текли реки людей, надевших лучшие наряды. Жрецы воздавали хвалу богам, дым жертвенных костров возносился к безоблачному небу. Мычали жертвенные быки.

Ээт, никем пока не видимый, тревожно оглядывал толпу, ожидая своего часа. Сегодня важнейший день его жизни, сегодня он станет царем, как было предначертано. Ээт с детства мечтал об этом часе, ждал, когда люди будут выкрикивать его имя, смотреть с блогоговейным восторгом, когда жрец во всеуслышание объявит: вот ваш правитель, подчиняйтесь ему! И тем не менее ладони предательски потели, а от переживаний тряслись колени. Достоин ли он зваться сыном Гелиоса? Справится ли он с царственной ношей?

— Волнуешься? — мягкий голос раздался от двери.

На пороге комнаты возникла сестра, уже облаченная в пурпурный пеплос, расшитый золотом. В ушах сияли серьги с изображением солнца, а на голове красовался золотой венец — дар Гелиоса. Ээт не привык видеть Цирцею такой: она не любила излишнюю роскошь.

— Нет. Не волнуюсь почти, — Ээт принял самый независимый вид. — Прекрасно выглядишь, сестра. Уверен, Главк будет очарован.

Румянец окрасил щеки Цирцеи, она машинально поравила каштановый локон, выбившийся из прически.

— Да брось. Чувствую себя, как запряженная лошадь, на которую еще и тканей зачем-то накидали. А тебе так разве удобно?

Ээт оглядел себя: хитон из той же ткани, расшитый теми же руками, что и одеяние сестры, плащ из шкуры волка, как знак воинской доблести, фибулы в виде солнца.

— Удобно, — пожал плечами он. — Венец немного давит, но ничего. Пусть народ видит наше величие, — и все же сомнения точили Ээта, царапали грудь изнутри.

Цирцея смотрела на него внимательно, но не требовательно: она всегда была готова поддержать, пусть и любила младшего, Перса, сильнее. Ээт решился:

— Цици, скажи, не рано ли это все? — он неопределенно махнул рукой в сторону ликующей толпы. — Старейшины ведь справлялись, а я... Не слишком ли я юн? Наставники вечно твердят, что быть царем не развлечение, быть царем сложно и ответственно, а я... Сама знаешь, — Ээт опустил голову, разглядывая алые войлочные сапоги, украшенные бляшками.

— Я знаю, что ты талантливый, умный, сильный и смелый, — Цирцея подошла ближе и обняла за плечи. — Да, иногда ты ведешь себя безрассудно, но в тебе есть все качества хорошего правителя. Наставники тебя хвалят, пусть и не в лицо, а то загордишься ведь, — она наклонилась и сухо поцеловала Ээта в лоб. — Ты справишься. А совет старейшин тебе поможет, их же никто не разгоняет.

— А зря, — буркнул Ээт, вспомнив любовь некоторых "почетных мужей" к присваиванию чужого добра.

— Может, и зря. Решишь попозже, когда разберешься с делами. Народ должен знать, что у него есть царь, правитель, посланный богами. Народу нужен символ, образ, за которым можно идти. Ты же знаешь, крестьяне волнуются. Их стоит успокоить.

— Знаю, — Ээт осторожно обнял сестру за спину. — А как думаешь, отец придет? Или хотя бы поговорит со мной? Я ему молился весь месяц.

Это была его тайная мечта: увидеть отца, услышать его голос, понять: он не бесплотный призрак, не миф, не неприкасаемый идол. Узнать, что золотые локоны и нос с горбинкой — свидетельства их родства, как и рассказывала мать. Что золотой венец, впивающийся в голову почти до крови — подарок от души, символ признания и гордости, а не отмашка. Ээт впился глазами в лицо сестры, ища подтверждение жгучей надежде.

Но по лицу Цирцеи прошла тень. Она отвела глаза.

— Я не знаю, дорогой. Но я молилась за нас тоже. Возможно, сегодня ты удостоишься этой чести. Что ж, — Цирцея отстранилась и произнесла преувеличенно бодро, — идем. Колхида ждет своего царя.

Ээт кивнул. Расправил плечи, вскинул подбородок. Он сын Гелиоса. И он справится.

Над головой простиралась толща воды, давящей, тяжелой. Перед глазами плавали пятна. Отчаянно не хватало воздуха. Хоть один вздох, немного, так необходимо... Цирцея держалась из последних сил.

— Дыши, — мягко прозвучало сзади. — Не думал, что ты такая трусишка.

Цирцея возмущенно открыла рот:

— Я не трусишка!

И вдохнула. Раскрылись жабры, дарованные Посейдоном, лёгкие перестало печь. Барьер, созданный собственным страхом, рухнул.

— Полегчало? — насмешливо спросил Посейдон, поддерживая Цирцею щупальцами за талию.

В воде его облик изменился: ниже пояса извивались лазурно-черные щупальца, плечи и грудь покрылись чешуей, зубы заострились, между пальцами возникли перепонки, а уши превратились в плавники. Цирцея усилием воли заставила себя прекратить любоваться богом.

— Да. Но я бы и сама справилась, не стоило меня дразнить, — она обиженно отвернулась, уставилась вдаль.

Не столько из-за реальной обиды, сколько из желания ощутить на виске примирительный поцелуй. И ещё один. Когда поцелуи перешли за ухо, а щупальца обвили ноги, Цирцея развернулась.

— Ладно-ладно, хватит, — она улыбнулась, нежно провела рукой по тёмным разметавшимся волосам Посейдона и сама поцеловала его. — Я не злюсь, наоборот, рада, что удалось выкроить свободный день. Надеюсь, нимфы справятся сами.

— Конечно, справятся, они у тебя уже не маленькие, — Посейдон довольно оскалил акульи зубы. — Как тебе жабры?

— Жутковато, если честно, — призналась Цирцея, ощупывая тонкие пластинки. — Будто шею пронзили, кажется, что вот-вот кровь пойдёт.

Посейдон поднял руку и аккуратно поднёс её к шее Цирцеи, безмолвно спрашивая разрешения коснуться уязвимого места. Цирцея выдохнула и сама доверчиво прижалась к его руке.

— Я привыкну. Но пока странно. А еще я, кажется, чувствую течения сильнее, чем раньше. Это странно, но так интересно.

Посейдон кивнул, пальцами нежно очерчивая края жабр.

— Ты дочь океаниды, а я немного усилил эту твою сторону. Что, пойдем смотреть кораллы? — он открыл портал и галантно протянул Цирцее руку.

Стоило ступить в портал, как ощущения оглушили. Вода, совсем другая, тёплая и более солёная, прозрачная, голубая, с иными водорослями, обняла ласково, попыталась распутать сложную прическу. Мимо пронесся косяк пёстрых рыб, незнакомых Цирцее, а прямо впереди возвышался огромный коралловый лес всех цветов радуги. Она никогда не видела таких огромных кораллов и такого многообразия подводных обитателей.

— Это потрясающе! — воскликнула Цирцея и с восторгом взглянула на Посейдона.

Она всего лишь обмолвилась, что хотела бы увидеть кого-нибудь из жителей глубин, а бог не просто это запомнил — даровал ей право находиться под водой столько, сколько ей вздумается, и отвел в далекое и восхитительное место. Цирцея и не думала, что найдет в безжалостном по слухам Посейдоне такую бездну внимания и заботы, и была благодарна мойрам, которые сплели их пути.

— Это только начало, — пообещал Посейдон, коснулся губами лба. — Смотри, там черноперая акула плывет.

И правда, за стайкой рыб спешила акула с темными кончиками плавников. Посейдон подозвал ее жестом, и она послушно приблизилась.

— Осторожно, никогда не гладь акулу против чешуи, у них чешуйки очень острые, — предупредил он, положив руку на нос акуле. Та впала в транс от присутствия рядом бога и не стремилась поскорее уплыть. — И в целом акулы не слишком умные.

— А кто из морских животных умнее всех? — тут же поинтересовалась Цирцея, аккуратно касаясь жесткой чешуи.

— Дельфины, гиппокампы, осьминоги, — подумав, отозвался Посейдон. — Я отпущу ее, а то ей скоро сложно станет. Акулам всегда нужно быть в движении, иначе вода сквозь жабры не проходит.

Цирцея проводила взглядом скользнувшую прочь акулу.

— Любопытно. А это черепаха? — она отвлеклась на тень, мелькнувшую над головой. — Надо же, никогда не видела таких больших!

— Это еще не самая большая, — Посейдон улыбнулся, явно довольный реакцией Цирцеи. — Погладить хочешь?

Цирцея воодушевленно закивала.

Весь день они провели среди рифов, и она не уставала поражаться удивительным и причудливым созданиям природы: плоские, гладкие скаты, огромная, величественная китовая акула, крошечные морские коньки, яркая рыба-мандаринка с узором из синих, зеленых, оранжевых и желтых полос и пятен, заставляющих голову идти кругом, если долго смотреть, очаровательные морские зайцы с рожками, оборками и перьями по всей спине, способные поместиться на кончике пальца, но при этом ядовитые, тридакна гигантская, огромная раковина с поросшими водорослями створками, и многие-многие другие — всех не увидеть и за год жизни здесь.

Цирцея лежала на плече Посейдона, лениво рассматривая морских звезд, целой колонией устроившихся на коралле. Свет угасающего дня еще позволял хорошо видеть все вокруг, а теплая вода обволакивала, не торопя на поверхность.

— Ты не представляешь, как я счастлива, что увидела сегодня столько, — улыбнулась Цирцея. — Осталась бы тут подольше...

— Оставайся, — предложил Посейдон, укрывая щупальцами, как живым одеялом. — Столько, сколько захочешь, мое морское солнце.

Цирцея смущенно вспыхнула от ласкового прозвища, сердце забилось быстро-быстро, норовя выпрыгнуть из груди прямо в руки бога.

— Нет, я... У меня дочери, я не могу, — замотала головой Цирцея. — Но мы же можем потом еще раз сюда отправиться?

— Конечно, — губы Посейдона коснулись ее виска, скрепляя обещание.

Цирцея прижалась к богу, чувствуя себя абсолютно неприлично и всеобъемлюще счастливой.

В тот день море возле Колхиды было неспокойно. Цирцея даже из дворца видела, как пенные волны порой раздраженно вздымались до самого края обрыва и брызгали на берег. Она ходила по саду, собирая травы — лучше всегда делать это лично — когда испуганная и запыхавшаяся служанка подбежала с выражением совершенного ужаса на лице.

— Госпожа... ваши братья... обрыв, — она согнулась пополам, пытаясь отдышаться.

Цирцея заледенела. Что бы ни случилось, это не сулило ничего хорошего, и в этом были замешаны Ээт и Перс. "Если они опять подрались, — мысленно ругалась Цирцея. — Прибью обоих. Что, что они натворили на этот раз?" Реальность оказалась куда более пугающей: Перс стоял на краю обрыва, а вот Ээт... Цирцея увидела лишь его спину перед тем, как он с разбега бросился в бушующие волны. Конечно, они все втроем часто прыгали здесь, пугая Тиресия, но только когда можно было без проблем доплыть до пляжа неподалеку и выйти из воды!

Перс плакал и смотрел на море со странной решимостью, и Цирцея обреченно поняла: ее бестолковые братья поспорили.

— Прыгнешь — убью, — отрывисто пообещала Цирцея, положив руку на плечо Перса, и одновременно стащила с себя пеплос, оставшись в одном хитоне. — Беги за помощью, живо!

"Геката всемогущая, помоги", — взмолилась Цирцея, шагая вниз. Возможно, стоило бы придумать план получше. Возможно, стоило подстраховаться. Определенно, это был самый безумный и рискованный поступок в ее жизни. Но Цирцея жутко, ужасно боялась не успеть. Обрыв отвесный, скалы острые, а Ээт, хоть и неплохо плавал, не бессмертен и мог не пережить удара.

Волны сомкнулись над головой, и Цирцея постаралась остаться на глубине, где течения не так яростны. Воздуха должно было хватить на какое-то время, однако увидеть что-то в завихрениях мутной воды, пены и пузырьков казалось невозможным. Цирцея, скорее, почувствовала родное присутствие, биение сердца — и схватила Ээта за ногу, потянула на дно, вливая силу напрямую, чтобы поддержать жизнь брата. Мышцы опалило болью — она никогда ничего такого не делала, и теперь из-за слишком сильной магии ее мучила отдача. "После, — Цирцея стиснула зубы, не без труда удерживая Ээта; брат барахтался бездумно и явно не понимал, что происходит. — Мама, пожалуйста, дай мне сил. Великая Геката, смилуйся, помоги нам выбраться живыми", — недовольство наставницы холодом прокатилось по позвоночнику, крючками зацепило сердце, однако Цирцея возликовала: ее услышали! Волны с гневным ревом сталкивались где-то над головой, дергали во все стороны, воздух заканчивался, но она боялась всплыть, ведь скалы по-прежнему находились в опасной близости, и Цирцея не думала, что выдержит столкновение с ними.

Силы начали иссякать, бороться с разошедшейся стихией становилось сложнее с каждым моментом, и паника склизкой змеей заползла в разум Цирцеи. Что, если она не вытащит Ээта? Что, если ее прыжок лишь погубит ее, а не спасет брата? Ноги и руки тяжелели и неумолимо тянули вниз, в глубину, в темное и вязкое ничто. "Я дочь океаниды, я не умру в море!" — упрямо подумала Цирцея, всё-таки поднявшись на поверхность. Жадный вдох сопровождался волной прямо в лицо. Ээт рядом закашлялся, его рука почти выскользнула из руки Цирцеи, а голубые глаза смотрели ошарашенно.

— Дыши как можно глубже и реже! — крикнула Цирцея; ее слова тонули в шуме воды. — Я вытащу нас, все хорошо!

Ээт кивнул, вцепился в нее из последних сил, и Цирцея поморщилась. Пока они были под водой, их отнесло достаточно далеко от берега, однако теперь скалы вновь неумолимо приближались.

— Придется нырять, — определила Цирцея. — Задержи дыхание.

Она вдохнула посильнее, вновь щедро влила силу в брата, молясь всем богам о спасении. На глубине невозможно было понять, куда плыть, даже примерное направление угадывалось смутно. Каждую жилку скручивало болью, и, казалось, проще выдернуть их все из тела, чем мучиться дальше. В переплетении яростных волн и реве ветра даже колесница Гелиоса не чувствовалась, а Цирцея слишком устала, чтобы осматриваться магией.

— Ориентируйся на мою силу, — сухо прозвучал в голове троящийся голос, а вдалеке, как маяк, вспыхнуло присутствие Гекаты.

Цирцея плыла. Больше ей ничего не оставалось. Расстояние от обрыва до пляжа, которое в обычные дни было почти незаметно, растянулось в бесконечный путь, конец которого терялся где-то. В какой-то момент Цирцея почувствовала, как теряет сознание от перенапряжения. Холод подземного мира коснулся легких — но то была не близость смерти, а внезапная поддержка от Гекаты.

Они вынырнули вновь, Ээт судорожно закашлялся. Берег узкой серой полосой виднелся где-то вдалеке, слишком далеко для выбившейся из сил Цирцеи. Очередная волна подхватила их и швырнула в нужном направлении, и Цирцея решила просто не мешать морю, в перерывах между волнами стараясь надышаться и не выпустить брата из рук. Вдруг течение стало более плавным, даже нежным — и Цирцея не поверила своим глазам. На берегу стояла мама. Ее глаза и руки сияли голубым, и это сияние передавалось воде, оставляя крохотный участок моря свободным от волн.

Через несколько мучительных минут подбежавшие слуги закутали Ээта в одеяло, подхватили на руки, унося во дворец. К самой Цирцее приблизиться побоялись, ведь ее на ноги вздернула гневная Геката. Ее распущенные волосы извивались на ветру, словно черные удавки, а глаза метали молнии, но Цирцея лишь с облегчением обмякла, ощущая, как дрожат ноги, как щиплет глаза от соленой воды, как саднит горло, как мышцы скручивает боль от чрезмерного использования магии. Пусть. Пусть Геката теперь наказывает ее за глупость, как считает нужным. Самое главное — Ээт жив. А значит, все было не зря.

Цирцея помнила, что выпила противозачаточное зелье. Не сразу: нелегкая принесла Медею, племянницу, почти дочь, правую руку во многих делах острова, с ревизией ингредиентов, и Цирцее пришлось потратить немало времени, чтобы все перебрать, определить, чего не хватает и какие семена высеять в следующем году. Но потом она совершенно точно достала зелье, отмерила нужную дозу и... И Диана, младшая из нимф, опрокинула на себя котел. Помимо ожогов, все, кто был тогда в лаборатории надышались ядовитых паров, и Цирцея с Медеей в четыре руки с трудом сохранили жизни и здоровье нимф. Цирцея добралась до кровати после нескольких суток беспрерывного бдения, после беготни из лаборатории к постелям пострадавших и обратно, так что уснула мертвым сном. Уверенная, что ничего не забыла.

Как оказалось, она ошиблась. Цирцея задумчиво положила руку на живот, ощущая в себе нечто чужеродное. Она была, как говорили смертные, тяжёлая или в тяжести — то есть беременна. Правильнее всего казалось выжечь все лишнее — ребенок Посейдона может стать угрозой острову. Да и Цирцея не хотела детей. Давно. Не от любовника уж точно.

Глаза Цирцеи засветились желтым — но магия бессильно рассеялась, а рука опустилась. Цирцея всхлипнула, вспоминая...

Она держала на руках Ариадну, а утомленная Пасифая лежала в кровати.

— Как у тебя получилось ее успокоить? — спросила сестра. — Ни одна нянька не смогла.

Цирцея улыбнулась, поправляя племяннице одеяло.

— Она очень похожа на тебя. Ты тоже не засыпала, пока не сделаешь массаж...

— Ты такая красивая сейчас, — искренне заметила Пасифая. — Вот бы и мне твоих детей взять на руки. Уверена, ты будешь отличной матерью.

— Нет уж, спасибо, — нахмурилась Цирцея. — У меня есть племянники и несколько нимф на попечении. Я не хочу замуж.

Пасифая таинственно улыбнулась.

— Не загадывай, Цици, вдруг кто-нибудь растопит твое сердце...

— Нет-нет-нет, — Цирцея замотала головой. — Молчи, сестра, заклинаю! Мне мое сердце еще дорого. Как и спокойствие, кстати, — она устроила сопящую Ариадну рядом с матерью. — Спи, пока можешь, а то она опять захочет есть и потом будет кричать.

— Ты же будешь рядом, правда?

— Конечно. Всегда.

Пасифая... Любимая младшая сестра, полная света и нежности. Пасифая, которую Цирцея не уберегла. Рука вновь легла на плоский живот, но уже в защитном жесте. Цирцея чувствовала слабые искорки божественной силы и незаметное, если не обращать внимания, биение сердца. А если это дочь? Девочка с солнечными волосами и теплой улыбкой. Цирцея сморгнула слезы — какие же глупости лезут в голову! Посейдон темноволос, ребенок, скорее всего, пойдет в него... "Какой ребенок, о чем вообще речь? — упрекнула себя Цирцея. — Лишний риск для девочек и для меня".

— Мама? — появление Медеи совсем не принесло радости. — Что случилось? На тебе лица нет! — и она по привычке потянулась проверить магией состояние Цирцеи.

Этого нельзя было допустить! Цирцея не разобралась ни со своими чувствами, ни с планами, а реакцию Медеи предсказать не сложно. Племянница даже спрашивать не стала бы, вероятно...

— Ничего, — Цирцея закрылась, не позволив обнаружить положение.

Медея нехорошо прищурилась.

— Говори. Что произошло? — в ее голосе звучали царственные нотки, но и Цирцея была не проста.

— Забываешься, дорогая, — медово-ласковым тоном, маскирующим угрозу, протянула она. — Не приказывай мне.

— Я всего лишь беспокоюсь, — тут же отступила Медея, склонив голову.

— Я устала и раздражена, — ответила Цирцея чистую правду. — Прошел уже месяц, а Диана до сих пор кашляет.

Медея хмыкнула и расслабилась.

— Она говорит, что само по себе чудо. Будет внимательнее в следующий раз, ей же постоянно говорили быть аккуратнее — нет, она ж у нас самая умная!

Цирцея не попыталась оградить Диану от справедливого возмущения: она еще и наказала воспитанницу. Подвергать опасности себя и других — подобное недопустимо. Диана — младшая из нимф Цирцеи. А что делать с ребенком? Если девочка, все просто и понятно... Насколько просто вообще может быть с ребенком бога! А если мальчик? С маленьким справиться еще можно, а когда он подрастет и станет мужчиной? Что будет с сердцами ее дочерей? Цирцея сильно сомневалась, что сын Посейдона будет послушным и верным... Остро не хватало Тиресия — Цирцея жалела, что отмахивалась от пророчеств о своем будущем, предпочитая рассказы о науке. Сейчас бы ей не помешал дружеский совет.

— Иди-ка ты спать, — прервала поток недовольства Медея, заметив, что ее не слушают. — Похоже, ты, действительно, устала.

Возможно, сон прояснит ее мысли. Или, наоборот, запутает все еще больше. Но в тишине спальни, прислушиваясь к биению маленького, еще не сформированного до конца сердца, Цирцея поняла, что решение уже принято.

* * *

О тяжести на сердце и в животе Цирцея никому не сказала. Геката, ее наставница, точно бы не одобрила внезапного ребенка. Старшие нимфы и Медея видели слишком много боли от мужчин и давно разучились доверять. Что уж там, Цирцея и сама была такой, пока несколько лет назад знакомство с Посейдоном не вернуло ей надежду. Вот только... Цирцея совсем не знала, как он относится к детям, не разозлится ли из-за того, что ее внимание будет принадлежать ребенку, а какое-то время делить с ней ложе не получится. Цирцею немного успокаивало лишь, что Посейдон тепло относился к ее приемным дочерям и порой даже исполнял их наивные, детские просьбы.

Посейдон зашел через пару дней после того, как Цирцея узнала о тяжелом положении, привычно обнял и поцеловал, отобедал, расспрашивая о ее делах, поделился кое-какими новостями. Цирцея чувствовала, как сердце колотится где-то в горле, а ладони неприятно леденеют, несмотря на тепло, обычное для конца лета. Она никак не могла рискнуть и сказать — да и зачем обременять Посейдона ненужной ему информацией? Цирцея приняла решение оставить ребенка — ей и нести ответственность за этот выбор.

— Дорогая, как насчёт того, чтобы сегодня прогуляться на вулкане? Есть свеженький как раз, — Посейдон подмигнул, намекая, что речь идет не о простой прогулке.

В любой другой момент Цирцея согласилась, не думая: она любила разнообразие, а рядом с Посейдоном опасность ей не грозила ни в штормовом море, ни во время землетрясения, ни где-то еще. Бог был опаснее всего — и он же стал непробиваемой защитой. Надежной, ласковой, привычной. Не оставит ли он ее после известия о ребенке?

— Извини, не могу. И вообще мне стоит поберечь здоровье, — Цирцея отвела взгляд. — Это же ничего? Ты не обидишься? — с робкой надеждой уточнила она.

— Ты приболела? — в голосе Посейдона звучала искренняя озабоченность, в момент наполнившая теплом. — Лучшая целительница Эллады? Это что-то серьезное, похоже, — он решительно встал и протянул руки, чтобы поднять Цирцею. — Едем к Аполлону, возражения не принимаются

Она замотала головой, с ужасом представляя, что Посейдон впутает в это дело еще одного бога.

— Так-так, подожди, я не это имела в виду. Это пройдёт само... Месяцев через восемь, — Цирцея потеребила пояс, собираясь с силами. Сказать главное оказалось невероятно трудно. — Я... Я тяжелая. Беременна. Забыла зелье принять. Но ты не волнуйся, я ни о чем не прошу, я справлюсь сама. Я... Я хочу этого ребёнка, — она напряженно взглянула на Посейдона в ожидании реакции: недовольства, раздражения.

Однако в ультрамариновых глазах бога растекалось удивление — и восторг. Он тепло улыбнулся — и все-таки подхватил Цирцею на руки, прижал к себе осторожно, будто сокровище.

— Вот это да! Умеешь ты удивить! Я очень-очень рад! — морская сила, взвихрившаяся вокруг, растрепавшая волосы, не давала усомниться в его искренности. — И что значит "справишься сама"? Это ведь и мой ребенок тоже, верно?

Цирцея ошарашенно выдохнула и обняла Посейдона за шею. С плеч будто гора свалилась, и стало так легко и радостно.

— Ты не злишься? — уточнила Цирцея и поспешно пояснила, пока он не передумал. — Это твой ребёнок, но я не буду тебя тревожить, не беспокойся

— Почему я должен злиться? Я в восторге! У нас будет самый замечательный малыш! — Посейдон осторожно закружил ее. — И хватит этой ерунды про беспокоить! Это же мой ребенок, конечно я буду помогать с ним!

— Но мы же не сможем слишком активно заниматься близостью, а потом не сможем совсем. Хотя ты можешь просто перестать ко мне ходить... И боги не заботятся о своих детях. Мне ли не знать, — сбивчиво и растерянно пояснила Цирцея, но Посейдон только фыркнул.

— Ты думаешь, я за тобой столько лет ходил только потому, что ты великолепна на ложе? И поэтому тоже, не спорю, но, во имя всех богов, в тебе есть не только это! Ты умная, сильная, необычная и очень интересная. И мне уже не терпится увидеть, каким будет наш малыш! — Цирцея была готова расплакаться от нежности, переливавшейся в его голосе. Она и не надеялась, что все обернется так. — Знаешь, я не Гелиос, — продолжал Посейдон. — И, может, конечно, не самый идеальный отец, но я приглядываю за своими детьми и помогаю им, — он поставил Цирцею на пол и с любопытством погладил по плоскому пока животу. — Ещё совсем незаметно. Насколько осторожными нам теперь нужно быть?

— Стоит исключить что-то экстремальное, вроде шторма, землетрясений и вулканов. Не трясти меня. А в целом, думаю, всё по-прежнему, — Цирцея почувствовала, как у нее пылают уши, прильнула к Посейдону, счастливо и спокойно улыбаясь. — Я рада, что ты не против.

— Нет, не все по-прежнему. Нас теперь трое же, — ласково возразил он, сжимая руки на ее талии, прошептал, почти касаясь губами уха. — Теперь все будет очень нежно, если ты не попросишь иного. И я, правда, рад. Давно бы предложил завести ребенка, но сомневался, что тебе понравится эта идея, — он трепетно поцеловал Цирцею за ухом там, где у нее было особенно чувствительное место. — Спасибо! И я люблю тебя.

Он сказал это так буднично, словно очевидный, давно известный факт, а Цирцее показалось, что у нее отрасли крылья. Ее — их — дитя не обуза, не тяжесть, а желанный плод любви. Цирцея замерла на секунду, а потом засияла от переполнившей ее радости.

— Я тоже тебя люблю, — прошептала она, прежде чем коснуться губ Посейдона в нежном и страстном поцелуе.

Ирина была совсем юной наядой⁽¹⁾, когда Цирцея впервые ступила на остров. Вообще-то предполагалось, что все нимфы станут служанками новой госпожи, и они с робкой надеждой молились, чтобы дочь солнца оказалась не слишком строгой и требовательной. Реальность превзошла все ожидания: вместо суровой властительницы они получили надежную опору и защиту. Они получили названую мать, заботливую, ответственную, чуткую. Цирцея не распоряжалась — она учила, лечила, говорила с каждой по душам, не ругала, а объясняла, работала наравне со всеми, никогда не повышала голос и заслужила не слепое повиновение, а доверие и любовь.

Ирина стояла рядом с Цирцеей, когда Медея, разбитая, растрепанная, с безумным взглядом прибыла на остров после предательства Ясона. Стояла рядом, когда мужчины, которых Цирцея приняла, как гостей, решили, что им все дозволено. Руки дрожали — Ирина никогда не думала, что станет использовать магию для защиты. Во вред. Ирина была рядом с Цирцеей, когда та решила больше не рисковать. Когда каждый мужчина, ступивший на остров, принимал форму, отражавшую его внутреннюю суть. Ведь все мужчины — свиньи в глубине души.

Ирина была рядом в сезон сбора урожая, помогла с уборкой. Ирина приносила Цирцее согревающий отвар в лабораторию, когда владычица Ээя увлекалась экспериментами. Ирина была рядом — и всегда могла найти утешение в ласковых объятиях названной матери.

* * *

Когда их остров почтил вниманием Посейдон, Ирина ужаснулась. Его сила, его присутствие в их дворце заставляло сердце сжиматься, хотелось забиться в самый дальний угол, лишь бы он не заметил. Пусть Ирина, как наяда, подчинялась ему, ее тело слишком хорошо помнило грубые прикосновения — и повторения она не желала. Ирина не хотела думать о том, какую цену заплатила мать, чтобы отвести от них беду, и как она вообще выдержала столкновение с богом. Когда они впервые уединились, Ирина плакала в комнате хмурой Медеи — но они обе ничем не могли помочь. Посейдон покинул пределы острова под утро, и Ирина, не спавшая всю ночь, немедленно направилась к Цирцее, чтобы проверить ее состояние. Опасения оказались напрасны. Ирина была готова даже поблагодарить Посейдона за выражение мягкого спокойствия и счастья на лице Цирцеи, которое Ирина последний раз видела много-много лет назад, ещё до той роковой ночи.

— Я рада, что ты в порядке, — сказала Ирина, садясь на смятую постель. Ее магия прохладой реки скользнула по телу Цирцеи, выискивая возможные травмы. Не нашла, и Ирина расслабила плечи.

— Извини, я сейчас, — Цирцея села на локтях и в ее взгляд вернулась привычная сосредоточенность. — Коров уже подоили? Нужно расчистить берега, шторм наверняка мусора нанес...

— Нет-нет, — перебила Ирина. — Я не это имела в виду. Мы просто беспокоились за тебя. Я принесла поесть, ты ведь не ужинала. Будешь?

Цирцея благодарно улыбнулась и жадно принялась за еду. Видимо, действительно, проголодалась. Ирина мягко смотрела на мать: та выглядела усталой, но довольной вопреки всему.

— Ложись спать, — посоветовала Ирина.

— Нет, — тут же вскинула голову Цирцея. — Сегодня много дел, я и так вчера долго с Посейдоном общалась, — ее щеки запылали, а на губах расползлась улыбка.

"Она довольна, не жалеет," — облегченно отметила Ирина, но нахмурилась, принимая строгий вид.

— Ты еле сидишь. Мы уже достаточно взрослые, и ты нас хорошо обучила. Один день справимся сами. Если случится что-то странное или опасное, мы сразу тебе сообщим.

— Но, — Цирцея, казалось, даже опешила от такого натиска.

— В таком состоянии ты не сможешь нас защитить. Отдохни.

— В кого ты такая вредная? — не сердито вздохнула Цирцея, притянула к себе Ирину и поцеловала ее в лоб.

— Вся в тебя, мам. Спи. Мы справимся.

И стоило прозвучать этим словам, Цирцея легла обратно на подушки и погрузилась в глубокий сон. Ирина покачала головой — мать совсем себя не жалела — осторожно прикрыла дверь спальни и шёпотом велела Медее:

— Мама спит. Не стоит сегодня ее беспокоить, если острову не грозит опасность.

— Хорошо. Она... в порядке? — в голосе Медеи зазвенел страх.

— На удивление, да.

Но долго предаваться раздумьям не представлялось возможным: дел накопилось великое множество.

Каждый день нимфы выпускали коров на пастбище, а кур и уток — в специально обустроенный дворик с прудом. Затем ответственные, чаще всего сама Цирцея, проверяли, все ли в порядке на острове, нужно ли уже собирать урожай фруктов, ягод, проросли ли посаженные травы, не нанесло ли сорняков. Также следовало позаботиться об обеде и о том, чтобы на столе всегда стояли свежие фрукты для нимф. Звучит просто, но на это уходило немало времени и сил.

Раньше Ирине казалось, что старшие сестры делят с матерью бремя забот. Какое там! Цирцея одна делала больше, чем все они вместе взятые! Уже скоро Ирине хотелось зарыдать у мамы на коленях, чтобы она решила все проблемы, которых становилось все больше и больше. Но Цирцее необходим отдых.

Совсем молоденькие нимфы во главе с Дианой словно с цепи сорвались. Ирина сбилась со счета, сколько раз она отбирала у них то ядовитую траву, то неучтенное лакомство (аппетит перебивают!), то какую-нибудь несчастную зверушку, которую они решили украсить. Краской из ядовитых ягод.

— Диана, как ты это сделала? — отчаянно спросила Ирина, глядя на шипящую дыру в мраморном полу. В зачарованном мраморном полу зала, который пережил нашествие Посейдона.

— Я нечаянно! — и ни толики раскаяния в хитрющих глазах.

Ирине казалось, время замерло на месте. Благодарность Посейдону постепенно улетучивалась, Ирина стала злой и срывалась по пустякам.

— Диана, мусор надо убирать, а не разбрасывать! — в конце концов, не выдержала она.

Диана мгновенно ударилась в слезы.

— Ты злая и занудная! Я хочу к маме! — заявила девочка и убежала. Ирина молилась всем богам, чтобы не на поиски новых неприятностей.

"Если Цирцея не проснется до ужина, я сойду с ума", — мрачно подумала Ирина. Время обеда ещё даже не наступило.

* * *

Солнце клонилось к закату. Цирцея просыпалась медленно и неохотно. Она понимала, что ведёт себя безответственно, но ничего не могла поделать с желанием ещё немного не быть владычицей острова. "Надо чаще отдыхать", — решила Цирцея. Прислушалась, проверяя состояние своих земель. Присутствие Посейдона больше не ощущалось, корабли смертных маячили за скалами на грани восприятия. Хорошо. Очень хорошо.

Дочери... А, ну тут все ожидаемо. Цирцея перевела взгляд на огромные жемчужины, сложенные у кровати — напоминание об отличной ночи — и улыбнулась. Она ни о чем не жалела.

Ирина сидела на ступеньках в тронном зале и невидящим взглядом смотрела перед собой. В полу дымилась дыра, а вокруг бегали разноцветные курицы: красные, жёлтые, зелёные, розовые, фиолетовые, синие.

— Дорогая моя, что случилось? — Цирцея села рядом и обвила рукой плечи дочери, не обращая внимание на то, что хитон покрылся перьями.

— Мам, прости, — Ирина перевела на нее уставший взгляд, — я не справилась.

— Ну-ну, все хорошо, — Цирцея мягко улыбнулась. — Все живы и здоровы, а с остальным сейчас разберемся, — она потянула Ирину за руку, заставляя встать. Увернулась от летающего арбуза. — Главное, все делать последовательно. Смотри. Дорогие мои, — Цирцея повысила голос, добавив в него нотки строгости, — повеселились и хватит. Давайте-ка все убирать. Кто хорошо обращается с водой, берите куриц и отмывайте их. Аккуратно, чтобы не простыли! Диана, перестань хулиганить, у меня для тебя очень важное задание. Никто, кроме тебя не справится. Нужно пойти в сад и собрать виноград к ужину. Обычный, дорогая. Без крыльев, рогов, усиков и прочего. Справишься? Беги! Дриады, сложите все обломанные ветки в одном месте, на растопку пойдут. Кто свободен, можете начинать мыть пол во дворце. Да-да, не отлынивать! — повинуясь командам Цирцеи нимфы принялись за работу. С магией дело спорилось. — Ирина, иди отдохни. Ты хорошо потрудилась сегодня.

— Но, мам, я же ничего не сделала, — почти плача, возразила Ирина.

— Все живы и здоровы, — повторила Цирцея с улыбкой. — Иди, дорогая, все хорошо.

В конце концов, жизнь на острове шла своим чередом.

1) нимфы водных источников — рек, ручьёв и озёр

Вернуться к тексту

Цирцея мелко нарезала мандрагору, представляя, что это не просто корень, а сердце Миноса. Ярость клокотала внутри, а значит, планировать что-то сейчас — бессмысленная и опасная затея. Цирцея должна была взять себя в руки. Месть — медленный, густой яд. Месть должна настояться, чтобы не отравить того, кто мстит, чтобы неотвратимо, по крохотной капле наполнить того, кто этого заслуживает.

Цирцея обычно успокаивалась двумя способами: либо плаванием в море, либо приготовлением зелий. Первое сейчас ей было недоступно — критские пляжи не давали привычного уединения — зато вторым она могла заниматься, сколько угодно. "Ох, знал бы Минос, что моя "кухня" спасает его жалкую жизнь. Пока".

Измельченная почти в порошок мандрагора коричневой, остро пахнущей массой булькнула в котел. Цирцея рукавом утерла пот со лба, залила полынь горячей водой, и принялась быстро толочь растопырник.

Вдруг тяжелая дверь лаборатории со скрипом отворилась и на пороге возникла Ариадна, босая и непричесанная.

— Тетя Цирцея! — глаза, еще мутные со сна, обвели лабораторию и остановились на небольшом котле перед Цирцеей. — А что ты делаешь?

— Готовлю сложное зелье для дяди Тиресия, — Цирцея улыбнулась, стараясь не сбиться со счета. Полынь следовало держать ровно пятьдесят пять секунд. — Почему ты так рано встала?

По ощущениям Цирцеи Эос едва коснулась перстами горизонта и Ариадна могла еще долго наслаждаться сном.

— Солнышко проснулось, и я проснулась, — улыбнулась племянница. — Ну, оно почти проснулась, а я совсем. А ты почему не спишь?

— Я не ложилась, — достать полынь, ополоснуть получившимся соком ступку с растопырником и вылить все в котел — руки действовали сами, быстро и уверенно.

— А зачем ты делаешь зелье для дяди Тиресия, ты же говорила, что его много и его неудобно готовить у нас? — Ариадна по-совиному наклонила голову, устроившись на высоком дифросе⁽¹⁾, поставленном в лаборатории специально для малышки.

— Неудобно, — признала Цирцея. — Но мне нужно чем-то занять руки, чтобы, — она проглотила излишне резкие для ребенка слова, — успокоить мысли. Измельчать что-то, а потом создавать из этого полезное зелье — отличный отдых.

— Отдых? — задумчиво протянула Ариадна. — Ну ладно. Тебе помочь?

В шесть лет Ариадна уже справлялась с некоторыми простыми манипуляциями, однако зелье для Тиресия требовало повышенной сосредоточенности. Цирцея покачала головой, отмеряя нужную порцию тертого лунного камня.

— Возможно, чуть позже, солнышко мое. Ты голодная? Не завтракала ведь?

— Голодная. Но слуги спят, не хочу их будить. Феоклиста вредная такая.

Цирцея только вздохнула: Минос, казалось, нарочно нанимал слуг, не терпящих детей. Увы, лаборатория не место для перекусов, и запасов еды в ней не было. Разве что мед. Не самый полезный завтрак, но Цирцея не хотела, чтобы Ариадна сама плутала в утреннем сумеречном дворце.

— Вот, — Цирцея поставила перед племянницей глиняный горшочек, положила рядом ложку и поспешно вернулась к котлу, куда следовало добавлять по капле чемерицы ровно каждую минуту.

— Ух ты! — обрадовалась Ариадна и залезла в горшок ладонью, зачерпнула золотистую сладость и прямо с рукой отправила в рот.

— Ложку я кому дала? — возмутилась Цирцея, глядя, как вязкие капли неспешно стекают с детских рук на платье, дифрос, пол.

— Так вкуснее, — Ариадна пользовалась тем, что Цирцея не могла отойти от котла, и вновь запустила руку в горшок. — А зачем тебе мед здесь? Ты говорила, в лаборатории есть нельзя.

— Нельзя, можно случайно перепутать ингредиенты и посолить зелье или съесть что-нибудь ядовитое. Или просто облизать грязные руки. Сегодня я не могу прервать варку зелья, но больше мы так делать не будем, понятно? Мед используется в некоторых лекарствах, например, для восстановления сил или от язв, — "а еще он отлично маскирует яд".

Ариадна, разумеется, не думала о таком. В свете солнечной магии Цирцеи ее волосы золотились, как мед на пальцах, и весь образ казался светлым и уютным, так что Цирцея совсем передумала злиться. Пол можно помыть, платье застирать, а хитрющая улыбка в сочетании с невинными небесными глазами стоила всех сокровищ Крита.

— Такой отдых гораздо лучше твоего, — сказала Ариадна, облизывая пальцы.

Цирцея немного печально улыбнулась в ответ. Конечно, когда сердце целое, не растерзанное на кусочки, сильное, горящее, когда оно не болит за тех, кто дорог, когда мир вокруг кажется прекрасной легендой, Элизиумом, достаточно пары горстей меда, чтобы успокоиться. Цирцея убедилась, что зелье стабильно и до следующего этапа еще пара минут, подошла к Ариадне и поцеловала в заляпанную медом щеку.

— Знаешь, дорогая, возможно, ты и права.

1) что-то вроде скамеечки или табурета

Вернуться к тексту

— Что это за ужас?

Гневный вопль Гермеса разнесся над островом Ээя, заставив сонных и вальяжных птиц шумно разлететься.

— Я же старалась, как лучше. Красивее, — Диана обиженно свела брови и выпятила подбородок. — Чего ты злишься?

— Что именно тебе не нравится, дорогой? — спокойно спросила Цирцея, успокаивающе погладила дочь по голове, сама с трудом сдерживая смех. — Не переживай, получилось очень красиво, стильно и оригинально. И перья, и лапы, и крылья, и рога...

— Рога! — возмущённо воскликнул Гермес. — Мы не договаривались на рога!

— Но у меня впервые получилось, — всхлипнула Диана. — Такие роскошные, ветвистые, большие. У меня совсем маленькие рожки, ну куда это годится.

Детские рожки Дианы, и правда, терялись в буйной копне рыжих волос, зато оленьи ушки, чуть более тёмные, встали торчком, выражая интерес. В остальном Диана выглядела так же, как Гермес: перья по всему телу, одна рука больше похожа на куриную лапу, вторая — ппокрыта зелёной чешуей, а на затылке пара оранжевых крылышек.

— И у девочек тоже таких рогов не было. Видимо, ты настоящий олень!

Гермеса такая новость отчего-то не обрадовала.

— Диана, дорогая, скажи дяде Гермесу, это ведь можно убрать?

— Конечно, это убирается стандартным зельем, — вместо дочери ответила Цирцея, однако Диана внезапно покачала головой.

— Нет, стандартное зелье не подойдёт. Я делала с лотосом, его эффект стандартным зельем не снимается.

— Что? — удивлённо нахмурилась Цирцея. — Лотос опасен, и не растет на нашем острове. Откуда он у тебя?

— Дядя Гермес дал, — честно призналась Диана, захлопав невинными глазами.

Цирцея прищурилась. Гермес побелел.

— Дорогой мой друг, правильно ли я понимаю, что ты дал ребенку дурманящее растение и не предупредил меня? — сладким, как мед, голосом протянула Цирцея и сделала шаг вперед, искренне желая лично повыдергать все перья полупетуху-полуоленю.

— Знаешь, дорогая, я тут подумал, может, рога это не так уж и плохо, — сказал Гермес, медленно отступая к окну. — Олень — священное животное Артемиды опять же, вдруг она хоть так со мной поболтать захочет... Да и зачем тебя беспокоить такой ерундой, как обратное превращение? Я лучше к Гекате обращусь, ей будет интересно поработать с чем-то новым, думаю. И, пожалуй, не делай мне отар в следующий раз, я с этим зельем напился на всю жизнь. И это, — он сделал очень сосредоточенное выражение лица, — меня тут Зевс зовет. В Тартар. В общем, не скучайте, когда-нибудь обязательно загляну. Пока-пока! — и Гермес мгновенно исчез в небе, пока в него не полетело зелье похуже дианиного.

— Вот олень! — не сдержалась Цирцея.

— Жалко, — вздохнула Диана. — Он так мало лотоса принес, я уже почти все использовала. И противодействующее зелье не на ком проверить.

— Ничего, разберемся, — Цирцея подхватила дочь на руки и заговорщически подмигнула. — А ты когда-нибудь задумывалась о том, что рога можно делать на только одноцветными? И даже не только на голове?

Ответом ей стал полный восторга взгляд.

От автора: Примерно так выглядел Гермес после экспериента Дианы. Только еще и с рогами. Дизайн pimpichc

Когда шторм стих, единственный оставшийся от флота Одиссея корабль оказался у какого-то неизвестного острова. Тяжелый от жары и влажности воздух душил, деревья шелестели зловеще, будто пристально наблюдали за незадачливыми гостями, а жало вины пронзало грудь Эврилоха. Стоило поверить Одиссею и не трогать мешок с ветрами — ведь капитан и не скрывал, что там шторм. Но нет, Эврилох послушал шепотки команды, решил проверить сам — глупо и так обидно.

Оплакать бы погибших товарищей, да слез нет, глаза давно высохли от морской соли и жестокого — безжалостного — ветра. Снять бы тяжесть ошибки с плеч — но Одиссей лишь небрежно отмахнулся от первого помощника, отправляя на разведку. Может, так лучше. Может, позволит отвлечься.

Эврилох во главе отряда шел по чужой земле: пусть остров на первый взгляд был необитаемым, чье-то внимание жалило затылок, цепкими лапками ползало по позвоночнику, паутиной липло к лицу — не стряхнуть, не уйти. Пчелы с тихим, мерным жужжанием перелетали с цветка на цветок — и Эврилоху даже они казались недобрыми разведчиками. Корни деревьев лезли под ноги, ветви хватали одежду, солнце испепеляло полуденным жаром — все на острове словно стремилось сжить незваных гостей со свету. Через час взмокший, напряженный отряд вышел на территорию с явными следами жизни: забор ограждал огород от леса, палки отмечали границы определенных овощей, на грядках зрели — Эврилох мог бы поклясться в этом — капуста, лук, чеснок и все, чему положено зреть на грядках. Чуть в стороне расположились оливковая роща и фруктовый сад, где росли яблони, груши, инжир и прочие деревья.

— Еда! — зачарованно протянули товарищи Эврилоха и бросились к свежим фруктам, стремясь утолить голод и жажду.

Эврилох и сам с удовольствием бы кинулся на внезапный дар богов, но случай с пещерой циклопа научил его кое-чему: у таких роскошных угощений всегда есть хозяин, который не любит нежданных гостей.

— Ах, прошу, оставьте яблоки в покое, они еще недозрели, — высокий мелодичный голос разлился по саду, заставив мужчин замереть. — Проходите внутрь, позвольте мне попотчивать вас как следует, вы ведь наверняка так устали с дороги, — деревья расступились, и перед изумленными глазами Эврилоха и его товарищей вырос великолепный белокаменный дворец.

Голос, вне всяких сомнений, принадлежал женщине, и воображение уже рисовало ее портрет: нежная, заботливая, прекрасная, способная осыпать ласками тех, кто так долго в этом нуждался. Эврилох не успел раскрыть рта, как вся его команда радостно бросилась в прохладу каменных стен, побросав на землю недоеденные яблоки. "Не к добру это", — мрачно подумал он, осторожно ступая вслед за товарищами.

Самые смелые фантазии не могли описать красоты и изящество хозяйки острова, Цирцеи. В ней явно текла божественная кровь: на это недвусмысленно указывали золотисто-оранжевые глаза. Цирцея двигалась легко, плавно, словно танцующе, улыбалась нежно, ставила на стол самые разнообразные блюда: и свинину, и говядину, и курицу, и рыбу, и сыр, и прозрачный, чистый мед, наполняла кубки вином, и напоминала Эврилоху искусного паука, оплетающего муху мягкими стальными нитями паутины и готовящемуся вонзить жало в невинную жертву. Эврилох не принимал участия в пире: стоял поодаль, скрытый тенями колонн, и молился, чтобы радушная хозяйка его не заметила — бесполезно, судя по брошенным мимоходом взглядом.

— Госпожа Цирцея, а порадуй нас какой-нибудь историей, — пьяный, как свинья, Геласий икнул и похабно, намекающе улыбнулся. — Да не стесняйся ты, посиди рядом.

Цирцея замерла на секунду с кувшином в руках. А затем на ее губах расцвела ядовитая усмешка.

— Историю? О, это я могу, дорогой, — она приблизилась к Геласию, который отчего-то побледнел. Другие члены команды тоже побелели и покрылись испариной. — Подумайте о прошлом и ваших грехах. Это были последние грехи, которые вы совершили. Знаешь, мне ведь подвластна вся сила здесь.

Эврилох с ужасом услышал пронзительный крик Геласия и, спустя секунду, остальных товарищей.

— Это цена за то, чтобы жить, — Цирцея оставалась совершенно спокойной, пока мужчины один за другим скатывались с лож на пол. — Этот мир не склонен к тому, чтобы прощать.

Ее глаза сверкнули золотом, и Эврилох вспомнил Посейдона с его "Безжалостность — это милосердие". Цирцея, как и бог морей, гордо стояла посреди созданного хаоса. Ее жало впрыснуло яд в несчастных товарищей Эврилоха, и они, мучаясь и крича, обращались в розовых свиней!

— Как вам такая история? — жутко улыбнулась Цирцея и взглянула прямо в глаза Эврилоху.

Он знал, что нужно что-то сделать. Помочь друзьям, с которыми он бок о бок прошел Троянскую войну. Разорвать липкую паутину магии — но как? Она богиня. Он смертный. Она превратит его, как остальных — едва ли Эврилох сможет хоть что-то ей противопоставить.

Он сделал шаг. Еще один. И побежал прочь от великолепного дворца. Из всех монстров на пути именно прекрасная женщина со спрятанным жалом оказалась самой ужасающей.

Цирцея не могла привыкнуть к тому, что рядом Посейдон. Не постоянно рядом, конечно, иначе она, кажется, сошла бы с ума, но с ним было часто, страстно и жарко, хотя, казалось бы, все эти чувства Цирцея давным-давно похоронила. Она боялась того, к чему это могло привести: в конце концов, боги жестоки, ревнивы и непредсказуемы, а Посейдон и вовсе — воплощение безудержной стихии. Всей магии Цирцеи не хватит, чтобы обуздать его мощь, а слова... Что слова для вершителя судеб? Цирцея порой чувствовала себя песчинкой в его руках, хотя Посейдон вёл себя поразительно бережно и нежно, никогда не причинял боли, учитывал её желания и пообещал не причинять вреда ей и её дочерям-нимфам. Цирцея просто не могла поверить, что бывает так. А Посейдон к тому же не переставал преподносить сюрпризы.

— Держи, — он протягивал деревянную резную шкатулку, по бокам и крышке которой разбегались узоры волн.

В этих волнах мелькали искусно прорисованные спины гиппокампов и головы морских чудовищ, а по углам крепились четыре крошечных золотых трезубцев. Ближе к дну начинался "песок" с выпуклыми морскими звёздами, губками, причудливыми растениями. Замочек представлял собой створки ракушки. Но шкатулка меркла по сравнению с её содержимым: внутри обнаружилось массивное, поразительное по красоте и роскоши ожерелье из розового жемчуга. Крупные, идеально ровные жемчужины переливались, притягивая взгляд, блестели, как драгоценные камни. Цирцея, присмотревшись, поняла, что это и ожерельем назвать сложно: нити переплетались в невероятно сложный узор и должны были покрыть шею, плечи и грудь при надевании.

— Потрясающая работа, — искренне признала Цирцея, подразумевая и шкатулку, и ожерелье.

—Рад, что тебе нравится, — довольно улыбнулся Посейдон, и Цирцея растерянно взглянула на него.

Странно, но она только сейчас осознала, что ожерелье — это подарок ей. И такое внимание не на шутку встревожило. Цирцее порой раньше дарили украшения: пациенты в благодарность, некоторые чиновники в качестве "взятки", чтобы она поговорила о чем-нибудь с братьями-царями. Последних Цирцея избегала всеми силами, но они нет-нет, но находили способ "осчастливить" её ненужной побрякушкой. Самые красивые серьги ей дарил Перс, когда непродолжительное время увлекался ювелирным искусством — но это был знак братского расположения, к тому же Персу хотелось услышать похвалу в свой адрес. Но Посейдон Цирцее не родственник, ему не нужно её подкупать, не за что благодарить или извиняться. Такой широкий жест казался подозрительным Цирцее, непривыкшей видеть хорошее от мужчин.

—Спасибо. Но зачем оно мне? — не подумав, спросила Цирцея.

Настал черёд Посейдона удивляться:

—Девушки обычно любят подобные вещи, и я подумал, что у тебя тут мало шансов их заполучить, так что решил подарить.

Видимо, Цирцея выглядела всё ещё поражённой, потому что Посейдон осторожно вложил приятно шершавую шкатулку в её руки и обнял за плечи, безмолвно даря опору.

—Спасибо, не стоило, — смущённо отозвалась Цирцея, не понимая, как она должна реагировать.

Роскошное ожерелье вызывало восхищение, однако на острове было ни к чему. Цирцея не любила демонстрировать статус, жила на равных с нимфами, одевалась так же, как они, ела то же самое, работала вместе с назваными дочерями. Из них всех, пожалуй, Медея больше всего походила на особу царских кровей: всегда осыпанная золотом, которое она забрала ещё из Колхиды, надменная, изящная. Цирцея же носила только браслеты, сплетённые руками нимф, и изредка, по праздникам или при гостях серьги в виде солнца. А теперь вдруг это ожерелье...

—Мне хотелось тебя порадовать, — Посейдон уткнулся носом ей в волосы. — Хм, а есть что-то, что тебе нравится? Цветы?

—У меня на острове достаточно цветов, — пожала плечами Цирцея, обнимая его за спину. Тяжёлая шкатулка оттягивала руку.

Посейдон негромко рокочуще рассмеялся.

— Какая ты сложная девочка. Любая другая уже выпросила бы себе кучу подарков. Ну что ж, раз других пожеланий нет, — он легко подхватил ее на руки, — придется дарить себя!

Цирцея покачала головой: лучше бы шкатулку забрал.

— Мне тоже хорошо. Этого же достаточно... Не хочу быть должной.

Посейдон вновь одарил её изумленным взглядом:

—Я рад, что тебе хорошо со мной, — он с улыбкой коснулся губами её виска. — Но мне хочется сделать что-то для тебя. И ты не будешь мне ничего за это должна.

— У меня всё есть, я вполне счастлива. Не представляю, что мне ещё нужно. Если хочешь меня порадовать, разве что можешь показать каких-нибудь животных, обитающих в глубинах, — озвучила Цирцея давнее желание. — Но это не обязательно.

— С радостью покажу. Это и мне в удовольствие будет, — он довольно улыбнулся и прижал Цирцея ближе. — Чуть позже, ладно? За ними нужно отправиться поближе к дну, а я пока хочу задержаться на поверхности, — он зашептал тихо, как прибой в ночи. — Знаешь, ты можешь использовать ожерелье, чтобы быть особенно прекрасной для меня, если тебе придет такая фантазия. Другая одежда не обязательна.

Цирцея выдохнула: вот и понятно, зачем Посейдон подарил ей ожерелье. Так стало проще и безопаснее, чем внезапное желание порадовать. Цирцея не лукавила: ей было хорошо с Посейдоном, однако впускать его в душу она всё ещё опасалась.

С тех пор Цирцея хранила ожерелье в шкатулке, не позволяя дочерям его стащить, и порой краснела, глядя на него.

Перс был младше Ээта на три года, а казалось, что на целую жизнь. Ээт всегда и во всем побеждал: в бою на мечах, в стрельбе из лука, в охоте, в гонках на колесницах. Учителя наперебой прочили старшему из братьев великую судьбу, забывая, что его соперник слабее не от неусердия или болезни, а из-за юного возраста. Перс старался изо всех сил — но выше головы не прыгнешь, а три года в детстве превращались в непреодолимый барьер. Перс злился и на учителей, и на Ээта, и на мать, которую не волновало такое положение дел. Для нее старший сын — надежда и гордость, златокудрый царь Колхиды, а младший так, запасной вариант, пусть стоит в сторонке и не мешается под ногами.

— Но я тоже имею право на трон! — кипевший от злости Перс стоял перед надменным Ээтом, как никогда остро сожалея, что родился позже брата.

— Конечно, имеешь. Когда подрастешь, — улыбка Ээта сочилась снисходительным ядом.

— Мне двенадцать! Тебе было столько же, когда ты стал царем. Чем я хуже? — Перс бессильно сжал кулаки, буравя брата взглядом. Ах, стать бы василиском и стереть это выражение с лица соперника!

И почему время вступления на трон Ээта определяли старейшины, а за Перса отвечал сам Ээт. Несправедливо!

— Ты думаешь, я был рад получить этот трон? — брат внезапно стукнул кулаком по золоченому подлокотнику. — Ты думаешь, я прямо день и ночь молился и ныл, поскорее бы мне надели на голову корону? Ты хоть понимаешь, что это не привилегия, а огромная ответственность!

— Что ты со мной, как с маленьким? По-твоему, я хуже тебя? По-твоему, я не справлюсь?

— Я стал царем по необходимости — и даже сейчас отбиваюсь от голодной стаи стервятников, которые благородно зовут себя старейшинами. Мне нелегко, и я бы не хотел, чтобы тебе тоже пришлось пройти через это, да еще и одному, в другом царстве.

— Ах, так я еще и пожалеть тебя должен? — взвился Перс. — Бедный-несчастный, корона давит на лоб, а вокруг трона прыгают злые шакалы, норовя оттяпать...

— Следи за языком! — прикрикнул Ээт, но Перс уже вошел в раж.

— Пятки! Я спавлюсь, только ты мне не даешь и шанса!

— Ты мальчишка!

— Злобный тиран!

— Истеричка!

— Выскочка!

Братья замолчали, с неприязнью глядя друг на друга. Затем Ээт холодно процедил:

— Можешь считать меня кем угодно, но ты не получишь корону, пока не повзрослеешь по-настоящему.

У Перса чесались кулаки, но он справедливо полагал, что драка с царем Колхиды лишь отсрочит его собственную коронацию, а Ээт станет ухмыляться только противнее. Перс собрал последние силы и бросился прочь из зала.

Было кое-что, в чем Ээт безнадежно проигрывал: плавание. Скинув по дороге сандалии и плащ, Перс разбежался и прыгнул с обрыва. По-весеннему холодная вода сомкнулась над головой, осыпала мурашками, перехватила дыхание. Перс упрямо сжал зубы и вынырнул. Огляделся, торопливо погреб к берегу, сожалея о поспешном поступке. Конечно, он не в бушующее море погрузился — после такого, пожалуй, навсегда заречешься приближаться к большой воде, как Ээт — однако в сдавливающем холоде плыть было неприятно. Ближе к спасительному берегу Перс уже устал проклинать и брата, и свое упрямство, и только мрачно думал, что Цирцея, чего доброго, оторвет ему голову, если он утонет. А вот мама, наверное, не заметит даже, он ведь не драгоценный Ээт, ради которого она выбежала на пляж беременая и неодетая. Злость вновь подняла голову, но как-то лениво, утомленная интенсивным плаваньем.

Как бы Перс ни хотел побыть в одиночестве, на берегу сидела Цирцея. "Донесли, гады. Не слуги, а ходячие разносчики сплетен", — недовольно подумал Перс, внутренне страшась гнева сестры. Из всей семьи, пожалуй, именно Цирцея была милее всех Персу — и он знал, что ее сложно вывести из себя, однако ярость Цирцеи ужасна. Несмотря на симпатию к сестре, Перс не до конца успокоился, а потому готовился огрызаться и дерзить в ответ — увы, он плохо умел контролировать злость и срывался на всех подряд.

— Наплавался? — вопреки опасениям, Цирцея не пылала праведным гневом. Тон ее был усталым и блеклым; Перс с уколом стыда вспомнил, что из-за эпидемии лихорадки Цирцея не спала ночей, готовя зелья для простолюдинов.

— Я... да, — злобный пыл погас в одночасье, и Перс опустился на гальку рядом с сестрой, поежился от пронзительного ветра, вмиг напомнившего о мокром хитоне. — Извини?

Цирцея фыркнула, укутала в предусмотрительно захваченный с собой плащ, разогрела магией воздух вокруг, вложила в озябшие руки пузырек с зельем.

— Ты не у меня должен просить прощения. Пей.

— Не буду, — насупился Перс на оба утверждения. — Зелье противное, а я не болен.

Цирцея медленно вдохнула и выдохнула.

— Мне не хватало, чтобы ты заболел. Пей давай, это профилактика.

Перс вздохнул, но откупорил флакон и выпил залпом горькую жидкость.

— Вот и молодец, — Цирцея погладила скривившегося Перса по плечу. — Расскажешь, что произошло?

Перс вскипел мгновенно и с жаром пересказал отвратительную сцену в тронном зале.

— Цици, но ведь так несправедливо! — возмущенно закончил он. — Почему ему можно, а мне нет?

Цирцея потеребила рукав платья, словно раздумывая, какую сказку про "рано" скормить Персу.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — внезапно призналась она. — Не хочу думать, как ты там, переживать ночами, молиться равнодушным богам, чтобы у тебя все было хорошо. Предназначенная тебя Таврида так далеко отсюда. Пожалуйста, позволь нам побыть полноценной семьей еще пару лет. Пока не подросла Ариадна, пока не женился Ээт — останься, не рвись туда. Жизнь длинная, ты успеешь поцарствовать... Раз надев корону, ее уже не снять. Ты не сможешь вернуться сюда, к этому обрыву, к нашему дворцу не как гость и правитель чужой страны, а как мальчик, затеявший соревнование с братом.

Перс замер, тронутый откровенностью. Он рвался к власти, хотел стать взрослым — но совершенно не думал, что это подразумевает разлуку с семьей и переезд в далекие края. Конечно, Ээту и здесь повезло больше: он-то правил там, где вырос.

— Не нужен мне этот брат, — без прежней злобы пробормотал Перс.

Цирцея осторожно обняла его за плечи — он сбросил руки, раздраженный тем, что с ним вели себя, как с маленьким.

— Разве? — не обиделась сестра. — А ты вспомни наконец, что вы не только соперники. Помнишь, как мы втроем прятались под лодкой в дождь и рассказывали друг другу истории, одна другой страшнее? — Перс молчал: обида на Ээта не отпускала. — Помнишь, как вы прибегали ко мне во время грозы и просили сделать вам свет? Помнишь, как мы все изрезались венцами от Гелиоса и Ээт заговаривал тебе зубы, пока я готовила заживляющее зелье?

— Он обозвал меня плаксой, хотя у самого глаза на мокром месте были.

— Помнишь, как вы сговорились и стащили у кухарки тесто прямо перед праздником?

— Она гонялась за нами с мокрым полотенцем, пока мы не сказали, куда его спрятали, — улыбнулся Перс, вспоминая крики разъяренной женщины и смех Ээта.

— Помнишь, как вы играли в догонялки во дворце и чуть не сбили какого-то важного чиновника?

— Это было весело, — Перс мечтательно прикрыл глаза.

— Видишь? Вы прежде всего братья. А мы все семья. Не спеши уезжать, братик, — Цирцея нежно улыбнулась, и Перс почувствовал, как щемит сердце.

Боги с Ээтом: пусть несносный брат ведет себя, как хочет. Ради того чтобы подольше побыть дома, Перс готов был потерпеть.

Цирцея не была уверена в идее, пришедшей вдруг в голову, однако почему-то казалось, что Посейдон не откажет.

— Хочешь, я покажу тебе кое-что? — спросила она. — Это сюрприз и придется немного пройтись.

— М-м, интригующе, — Посейдон потянулся на ложе из воды, которое сам себе сотворил, и легко поднялся на ноги. — Идем.

Цирцея радостно улыбнулась и повела его прочь от дворца. Теплая ночь приветливо распахнула объятия, пощекотала нос ароматами цветов и нагретой земли, мягкая трава стелилась под ноги, а свет Селены делал путь безопасным. Несмотря на поздний час, остров не замирал ни на секунду. В лесу расхаживали хищники, тихо и обреченно пищали их жертвы. Хлопали крыльями ночные птицы — не совы, нет, на острове Ээя совы не жили.

Посейдон держался рядом, с интересом вглядываясь в сумрак деревьев, гладил проходивших мимо кошек — те вольготно расхаживали по своим владениям, выискивая, чем бы поживиться. Когда его рука будто мимолетно коснулась плеч Цирцеи, она улыбнулась.

— Почти пришли.

Цирцея вышла на небольшую поляну и сама не сдержала восхищенного вздоха: светлячки покрыли траву и кустики живым светящимся ковром, а в воздухе танцевали еще сотни, если не тысячи огоньков, мерцая и переливаясь зеленовато-желтым светом. Прохладные руки оплели талию, над ухом раздался довольный выдох.

— Это волшебно.

Они аккуратно, чтобы никого не раздавить, устроились на траве, Цирцея уже привычно и уютно оперлась спиной на надежное плечо, любуясь фантастическим полётом крохотных живых огоньков.

— Ты знал, что они так разговаривают? Вспышками и свечением? — спросила Цирцея, поглаживая обнимавшую руку.

— Да? Не знал. Меня как-то раньше не интересовали светлячки. А ты знаешь, как они светятся?

— Магия? — улыбнулась Цирцея. — Хотя мой друг-пророк говорил, что все дело в химической реакции. Люциферин взаимодействует с люциферазой и в зависимости от вида светлячка и внешних условий получаются разные цвета свечения. Там сложные формулы, мы вдвоём голову ломали в том, что он там в будущем посмотрел, и я не уверена, что разобрались правильно. Зато я знаю, что самки свечением приманивают самцов, у них есть целая система сигналов друг другу. А некоторые самки светлячков после спаривания начинают светиться по-другому, привлекая самцов другого вида, чтобы их съесть.

— Какие коварные малыши, — хохотнул Посейдон, наблюдая за танцем огоньков.

— Хочешь, подманю парочку поближе? — предложила Цирцея, чуть отодвинулась, чтобы было удобнее смотреть друг на друга, и, не дожидаясь ответа, слегка засветила кончики пальцев.

Посейдон смотрел на неё с улыбкой. Тёплые отблески предавали его лицу неожиданную для сурового бога мягкость. Впрочем, Цирцея уже поняла, что суровость Посейдона во многом была напускной и не относилась к близким — а Цирцея с долей робости считала себя его близкой.

— Знаешь, кажется, у меня в родне тоже затесались светлячки, — будто невзначай заметил он.

Цирцея почувствовала, как кровь прилила к ушам, а сердце дрогнуло, и ей стоило больших трудов невозмутимо хмыкнуть:

— Что, правда? Светиться будешь? — Цирцея радостно посмотрела на светлячка, севшего к ней на руку. — Хочешь подержать?

— Ты не поверишь, но я могу и светиться, — Посейдон широко улыбнулся и протянул раскрытую ладонь. — Мелкий какой. Подозреваю, что меня он не оценит, но давай попробуем.

Цирцея осторожно пересадила светлячка на его пальцы, но тот, видимо, убедился, что самок здесь нет, и почти сразу улетел прочь. Цирцея с легким сожалением проводила его взглядом и попыталась представить светящегося Посейдона. Отчего-то Посейдон представлялся с крылышками и светящимся в определенном месте.

— Почему не поверю? Поверю. А весь или только некоторые части? — жар с ушей переполз на щеки, и Цирцее сделалось неловко от собственного намека, особенно когда Посейдон зажал себе рот, явственно сдерживая смех.

— Теперь уж точно определенные, кхм, части, — сдавленно сказал он. — Но обычно узорами.

— А если мне больше нравятся узоры? — капризно — откуда только взялась такая манера? — протянула Цирцея и положила руку на плечо Посейдона, чтобы еще один светлячок сел прямо туда.

Посейдон повернул к нему голову и замер, чтобы не спугнуть крохотное создание.

— Могу и узорами, наверное. Но рядом с тобой это куда сложнее, — тем не менее по его плечу вокруг светлячка поплыли светящиеся линии, образуя круги и волны. В отличие от желто-зеленых светлячков, Посейдон светился холодным голубым светом.

Цирцея зачарованно наблюдала за переливающимся сиянием, но не касалась его, пока светлячку не надоело сидеть на плече бога, и он не пустился дальше в полет. Тогда она с любопытством погладила светящуюся прохладную кожу, но узоры на ощупь были такие же, как и не сияющие участки.

— Красиво, — признала Цирцея и подвинулась ближе. — Тебе идет, — она задумчиво очертила линии пальцем. — Рисунок как-нибудь отличается по восприятию от обычной кожи?

Посейдон склонил голову на бок, словно прислушиваясь к ощущениям, а затем узор вдруг изящно потек ниже, намекающе скрылся под белым хитоном.

— Пока не могу понять. Кажется, нужно проверить в более чувствительных местах, — он соблазнительно улыбнулся, заставив Цирцею окончательно покраснеть.

— Я вообще-то привела тебя сюда посмотреть на светлячков, а не, — она запнулась, не договорив.

Посейдон тихо и мягко рассмеялся, привлек ее к себе за плечи, нежно поцеловал в висок.

— Все эти прекрасные существа собрались здесь ради того, чтобы слиться в любви. Разве можем мы не последовать их примеру?

Возражений у Цирцеи не нашлось. А потом далекие звезды сливались с огоньками светлячков в диковинном танце, и каждое осторожное движение, каждый негромкий вздох вплетались в магию теплой и ласковой ночи. И Цирцея с уверенностью могла сказать, что рядом с Посейдоном она невероятно счастлива.

Примечания автора: Осторожно, в главе описано плаванье в шторм. Не повторять, все трюки выполнены бессмертными богами.

Волны пенились, как загнанные кони, вздымались до самого затянутого стальными тучами неба и яростно ревели, всей неудержимой мощью обрушиваясь обратно в винно-темное море. Необузданная стихия бушевала, неслась куда-то, сама не зная, куда, слепо крушило все на своем пути. Ох, и не сладко пришлось бы любому, даже самому крепкому кораблю, если б ему не повезло попасть в этот ужасный шторм.

Холодный ветер пытался вырвать волосы из крепкой прически, пол колесницы под ногами дрожал, хотя Посейдон успокоил море там, где остановился. Гипокампы фыркали, трясли лошадиными мордами, раздражённо помахивали хвостами, всячески демонстрируя недовольство и желание убраться подальше от разгулявшейся стихии, но не смели противиться воле владыки и сдвинуться с места. Цирцея опиралась на борт колесницы и благоговейно разглядывала переплетение волн, наполняющее сердце невольным трепетом перед грозным и буйным морем.

— Впечатляюще, — Цирцея едва шептала, слишком поражённая волной размером с её дворец, но Посейдон услышал и довольно хмыкнул, притиснув её ближе.

— Я очень рад, что тебе нравится. Налюбовалась? Или ещё постоим? — его руки скользнули по бокам, задевая набедренную повязку.

Искушение было велико, но Цирцея отстранилась.

— А как же плавать?

— Правда, рискнёшь полезть туда? — удивился Посейдон.

— Ты сам предложил поплавать в шторм. И мне хочется попробовать, — она восторженно окинула взглядом бушующее пространство, представляя себя на гребне огромной волны — и никаких братьев поблизости, никого не нужно спасать. Только солёная вода, только безграничность стихии.

Цирцея протянула тонкие нити магии, чтобы тоньше чувствовать капризные и переменчивые течения, вдохнула полной грудью пропитанный солью воздух. Посейдон еще раз попытался предостеречь — и почему вдруг, знал же, что Цирцея упряма — но она отмахнулась. Море звало к себе, тянуло неумолимо и страстно, манило высотой волн и обещанием свободы.

Стоило шагнуть с колесницы в воду, как шторм подхватил, перевернул, потащил куда-то, дернул одежду, будто проверяя, насколько хорошо она привязана. Цирцея моментально ощутила себя маленькой и ничтожной перед буйством природы, однако в этом не было ничего неприятного или унизительного. Наоборот, стать частью дикой, первобытной мощи хотелось до безумия. Цирцея улавливала колебания воды, взмывала на волнах ввысь, так высоко, как никогда не взлетала, и падала с бешеной скоростью. Исчезло время, исчезли верх и низ, остались лишь бесконечные полеты, будто за спиной раскрылись широкие и надежные крылья. Вода свободно проходила через жабры — Цирцея в очередной раз поблагодарила Посейдона за этот дар.

— Боги, с кем я связался, — насмешливый голос владыки морей был слышен, несмотря на рев бури, и Цирцея знала: он контролирует волны и не позволит случиться беде, если что-то вдруг пойдет не так.

Вот и теперь волна остановилась, покорная силе Посейдона, и Цирцея замерла на ее гребне, любуясь на мир с небывалой высоты. Легкий страх мешался с восторгом, опьяняя лучше любого вина.

— Ты сам предложил, — напомнила Цирцея, по-королевски восседая на волне.

— Кто ж знал, что ты согласишься, — ворчливо вздохнул Посейдон, но по искоркам его светящихся глаз Цирцея видела: ему тоже нравится происходящее.

— Я говорила, что люблю море, — Цирцея широко улыбнулась и раскинула руки, словно хотела призвать всю бесконечность воды в объятия.

Посейдон сбросил хитон и воскликнул:

— Люби его правильно!

Цирцея рассмеялась от счастья, желая одного: вновь сорваться в безудержный полет на волне, оказаться под водой, а потом опять подняться на высоту:

— А что в этом неправильного? Потрясающие ощущения!

Посейдон усмехнулся. А в следующий момент оказался на соседнем гребне в своем морском обличии, только на этот раз вместо ног был хвост, не щупальца.

— Согласен, — он оскалил акульи зубы в довольной, широкой улыбке. — Но все меня считают сумасшедшим за такое. К тому же для всех, кто не я, это слегка опасно.

— Я дочь океаниды, — Цирцея с легким вызовом задрала подбородок. — На мне твое благословление. И я чувствую этот шторм.

— Тогда держись, — глаза Посейдона особенно ярко вспыхнули, и тяжелая волна пришла в движение, обрушилась всей массой в бездну — чтобы вскоре снова подняться над морем.

Возможно, это было безумие. Почти наверняка было. И это безумие дарило совершенную свободу.

Посейдон появился на острове Ээя привычно без предупреждения, зная, что никого не смутит и не напугает. Солнце уже задевало краем горизонт, готовое нырнуть в соленые волны, но в саду Цирцеи кипела работа, раздавались деловитые веселые голоса. Посейдон остановился на подходе, полускрытый ветвями разросшихся кустов, глядя на то, как богиня в простом длинном белом хитоне, со слегка растрепавшейся за день прической и испачканными землёй руками сажает какие-то ростки, хотя в ее распоряжении были все нимфы этого острова, и она могла бы лишь раздавать приказы.

Цирцея часто сбивала его с толку, словно загадка Сфинкса или мозаика, рассыпавшаяся на составляющие. Богиня, которая сама готовит, моет посуду и работает наравне с обычными нимфами. Цирцея любила комфорт: все во дворце демонстрировало изящный вкус владычицы, каждое ложе манило удобством, мягкие ковры в комнатах скрадывали шаги, разноцветные фрески украшали стены, изображая чаще всего растения и животных — но при этом не носила никаких украшений, лишь невзрачные плетеные браслеты, скрывавшие руки почти до локтей, а к подаркам относилась настороженно, пусть и пыталась это спрятать за формальной любезностью.

А еще дочь солнца, слывшая опытной соблазнительницей, оказалась неожиданно робкой и даже испуганной, когда их близость естественно перешла на иной уровень. Цирцея была на вкус как дикий мед: сладость с горчинкой ядовитых трав, покладистость со скрытой дрожью бутонов на холодном ветру. Посейдона часто пугались поначалу — часть бытия не то что богом — мужчиной, но и смертные, и магические существа, даже если боялись, обычно не осмеливались ему перечить, а потом быстро понимали, что бояться нечего. Цирцея же не спорила, но замирала, будто кукла — и не признавалась, что именно не так. В солнечно-золотистых глазах плавали обреченность и замаскированный страх, а Посейдон никак не мог ни добиться внятного ответа, ни растопить внезапный лёд. Посейдон не привык, чтобы в его руках дрожали не от страсти — от ужаса и невыплаканной боли, которой в жизни Цирцеи оказалось слишком много, которая стала настолько привычной, что ее яд был почти незаметен, но все также губителен.

Цирцея тогда была в его руках, красивая, тонкая, напряжённая внутри, хотя и деланно-расслабленная.

— Как тебе больше нравится? — Посейдон гладил ее по спине, пытаясь поймать отчего-то потухший взгляд.

— Никак. Меня не радуют прикосновения, — звучало в ответ.

Посейдон искренне не понимал, как такое возможно: да Цирцею на руках должны были носить, кто мог настолько сломать в ней веру в мужчин — и в удовольствие от взаимной страсти?

— Плохой опыт, да? — он привлёк её к себе, безумно желая утащить на дно, защитить от мира, доказать, что она не права насчёт любви — но и здесь Цирцея оставалась непреклонна, не собираясь оставлять дочерей.

Посейдон помнил, как она впервые доверчиво склонила голову ему на плечо, уставшая после суток, проведенных на ногах. И как испуганным зверьком тотчас попыталась сбежать — Посейдон не позволил, придержал, напомнил: он не обидит. И не станет ни на чем настаивать. Она, наконец, поверила, устроилась рядом, смущенно объясняя что-то про нашкодивших детей, теплая, разговорчивая, уже родная, но все такая же недостижимая.

Цирцея раскрывала тайны неохотно и медленно — и Посейдон радовался каждой искренней, а не формальной улыбке, каждой истории, маленькому фрагменту прошлого, каждому прикосновению, как победе в битве. Жажда плоти сменялась нежностью к странной, но сильной и интересной богине — и когда она все-таки решилась довериться полностью, Посейдон почувствовал окрыляющий восторг и даже немного опаски: не хотелось поторопиться и что-нибудь испортить ненароком. Терпение оправдало себя, и теперь в его руках вместо дрожащей скромницы танцевало и выгибалось настоящее солнечное пламя — и Посейдон знал, насколько ценный и хрупкий дар вложили в его ладони.

Посейдон отвлекся от размышлений — его присутствие наконец заметили, и Цирцея приветливо просияла. Посейдон улыбнулся в ответ и направился навстречу своей любви. Он сильно подозревал, что нимфы в шутку и ему попытаются вручить лопату... и почему-то был совсем не против.