Холодное небо (джен)

День для Самус тянулся с невыносимой медлительностью. Её мир сузился до размеров старого сарая и узкой полоски реальности, видимой через щель в стене. Она наблюдала, как серый утренний свет постепенно теплеет, становится почти белым к полудню, а затем снова начинает угасать, приобретая холодные, синеватые оттенки.

Она методично занималась рутиной выживания. Каждые полчаса она вставала и выполняла комплекс упражнений — бесшумную, плавную гимнастику, похожую на танец. Это не была тренировка, это был способ разогнать кровь, не дать мышцам застыть и сохранить драгоценное тепло. Она следила за своей импровизированной водосборной системой. К середине дня бутылка наполнилась чистой, прозрачной водой. Самус сделала несколько маленьких, экономных глотков. Вкус был пресным, пустым, но живительная влага разошлась по телу, притупляя чувство голода и проясняя мысли.

Она изучала город. Теперь, при дневном свете, она видела больше деталей. Дети в ярких одеждах, идущие группами. Пожилые люди, медленно бредущие с сумками. Она видела ритм. Утром — поток машин в одном направлении. Днём — затишье. Вечером — обратный поток. Цивилизация жила по строгому, предсказуемому расписанию.

Она пыталась понять их технологический уровень. Средства связи были, очевидно, беспроводными. Многие жители держали в руках небольшие светящиеся прямоугольники и смотрели в них, полностью отключаясь от окружающей реальности. Но при этом транспорт был архаичным, энергетика — централизованной и, судя по дыму из высокой трубы на горизонте, основанной на сжигании органического топлива. Это был мир контрастов. Мир, который освоил микроэлектронику, но ещё не покорил чистую энергию.

Больше всего её интриговала письменность. Она видела её повсюду: на бортах машин, на вывесках зданий, на больших щитах вдоль дороги. Она запоминала символы, пыталась найти закономерности, сопоставить их с изображениями. Её мозг, созданный для взлома инопланетных кодов и понимания чужих языков, начал свою титаническую работу по дешифровке.

Но всё это было лишь заполнением времени. Ожиданием. Все её мысли были прикованы к сигналу, к той промзоне на окраине, куда она отправится, как только сгустятся сумерки. Она сидела в своём сенном гнезде, обхватив колени руками, и смотрела на город не как на угрозу или спасение, а как на поле предстоящей операции. Она была спокойна, сосредоточена и смертельно опасна. Даже без своего доспеха.

* * *

Константин Сергеевич шёл по лесу уже несколько часов. Его дыхание было тяжёлым, а старые суставы протестовали против каждого шага по пересечённой местности. Но он упорно двигался вперёд, сверяясь с компасом и картой.

Природа вокруг была прекрасна в своей осенней меланхолии. Запах мокрого мха, тишина, нарушаемая лишь стуком дятла, холодный, чистый воздух. В любой другой день он бы наслаждался этой прогулкой. Но сегодня он не видел красоты. Он искал аномалии.

Его модифицированный счётчик Гейгера молчал. Никакого остаточного излучения. Это было одновременно и хорошо, и плохо. Хорошо — потому что это исключало худший сценарий: аварию какого-нибудь спутника с ядерной установкой на борту. Плохо — потому что это лишало его простого и понятного следа.

Он вышел к району старой вырубки — тому самому месту, на которое указала его триангуляция. Это было огромное пространство, поросшее молодым березняком и иван-чаем. Посреди поляны возвышался огромный, замшелый валун, оставшийся со времён ледника. Идеальный ориентир.

Именно здесь, у подножия валуна, он нашёл первое доказательство.

Это был не кратер. Не обломки. Это был идеально ровный круг выжженной травы диаметром около трёх метров. Трава не сгорела дотла, она словно… испарилась. Края круга были идеально чёткими, будто вырезанными лазером. В центре земля была слегка оплавлена, превратившись в стекловидную корку.

Константин Сергеевич опустился на колени, его сердце колотилось, как у мальчишки. Он достал из вещмешка лупу и начал изучать землю. Никаких признаков горения, никакого запаха химии. Это был результат воздействия высокой энергии. Очень высокой. И очень сфокусированной.

Он поднял голову и осмотрелся. Отпечаток был здесь. Но тот, кто его оставил, ушёл. Куда?

Старый физик включил логику следопыта. Если бы это был тяжёлый объект, он бы оставил вмятины в мягкой почве. Но вокруг выжженного круга земля была нетронута. Значит, объект либо был очень лёгким, либо… он ушёл, не касаясь земли. Эта мысль показалась ему дикой.

Тогда он начал думать иначе. Представим, что это не объект, а существо. Оно потерпело крушение. Оно, возможно, ранено или дезориентировано. Куда оно пойдёт? Инстинкт выживания поведёт его к укрытию. И к цивилизации. К воде, теплу, пище.

Он встал и медленно пошёл по кругу, внимательно осматривая землю. И он нашёл его. Один-единственный отпечаток. На краю выжженной зоны, на клочке влажной глины.

Это не был след ботинка или сапога. Он был узким, изящным, с рифлёной подошвой, оставившей сложный, почти геометрический узор. И он был направлен в сторону города.

Константин Сергеевич замер. Он смотрел на этот одинокий, чужой след, и его охватил трепет. Это было уже не предположение. Не теория. Это было вещественное доказательство. Кто-то… или что-то… пришло из другого мира. И оно сейчас где-то там. Рядом.

Он достал фотоаппарат — старенькую плёночную «Смену», которую всегда носил с собой, — и сделал несколько снимков. Затем он аккуратно, стараясь не затоптать след, двинулся в том же направлении, куда он указывал, внимательно глядя под ноги. Он шёл по следу пришельца.

* * *

Дмитрий провёл почти весь день, модифицируя свою установку. Услышать сигнал было лишь половиной дела. Теперь нужно было определить его точное местоположение. Он превратил свой гараж в подобие центра управления полётами.

Он вынес направленную антенну на крышу, закрепив её на поворотной мачте, управляемой изнутри. Он подключил к системе старый ноутбук, на который установил программу-спектроанализатор. Теперь он мог не только слышать, но и видеть сигнал — как яркую вертикальную линию на фоне общего шума.

Метод, который он избрал, был классическим — пеленгация. Он будет замерять направление на сигнал из двух разных точек, а на пересечении лучей и будет находиться источник. Первой точкой был его гараж. Он максимально точно засёк азимут.

Затем он разобрал часть оборудования, погрузил его в свой «Москвич» и поехал. Ему нужна была вторая точка, как можно дальше от первой. Он выбрал старую водонапорную башню на другом конце города — ту самую, где стоял один из датчиков Константина Сергеевича, о чём Дмитрий, конечно, не догадывался.

Забраться на ржавую, скрипучую конструкцию с тяжёлым оборудованием в руках было непросто. Но азарт инженера, идущего по следу величайшего открытия в истории человечества, придавал ему сил.

Наверху, на продуваемой всеми ветрами площадке, он снова развернул свою установку. Город лежал под ним, как на ладони. Он снова поймал сигнал. Мелодия пустоты зазвучала в его наушниках. Он аккуратно, миллиметр за миллиметром, поворачивал антенну, добиваясь максимальной мощности сигнала, и зафиксировал второе направление.

Вернувшись в гараж, он нанёс оба луча на большую карту города, которая висела у него на стене. Две линии пересеклись.

Пересеклись с погрешностью не более пятидесяти метров.

Точка пересечения находилась на территории заброшенного механического завода на самой окраине промзоны.

Дмитрий смотрел на маленький красный крестик на своей карте, и его дыхание перехватило. Вот оно. Логово зверя. Или гнездо феникса. Он не знал, что он там найдёт. Но он знал, что должен туда пойти. Не сейчас. Ночью. Когда город уснёт и посторонних глаз будет меньше.

Два человека в одном городе, не зная друг о друге, шли по двум разным следам — один по физическому, другой по волновому. И оба этих следа вели их в одну и ту же сторону. К точке, где скрывалась одинокая и замёрзшая девушка из другого мира. Их прямые начали сходиться.

* * *

Сумерки опускались на Заря-17 не как занавес, а как туман. Серая дневная дымка медленно сгущалась, размывая контуры зданий и превращая людей на улицах в безликие тени. Уличные фонари зажглись с гудящим щелчком, выхватывая из наступающей темноты круги жёлтого, неживого света. Для города это было окончание дня. Для Самус — его начало.

Она потратила последние часы света на финальные приготовления. Она пила воду, медленно, маленькими глотками, давая организму впитать влагу. Она съела то, что никогда бы не подумала употреблять в пищу: несколько молодых побегов иван-чая, которые она опознала как нетоксичные, сравнив их с изображениями из ботанического справочника, который нашёлся в обрывках памяти комлинка. Это не было едой. Это было топливо. Горькое, безвкусное, но содержащее необходимые углеводы.

Затем она занялась маскировкой. Её синий Нулевой костюм был слишком заметен. Она нашла в сарае кусок грязного, выцветшего брезента, пропитанного мазутом. Он был жёстким и отвратительно пах, но его тёмно-серый, почти чёрный цвет был идеальным камуфляжем. Она разорвала его на несколько полос и обмотала ими самые яркие части своего костюма — торс и плечи. Получилось грубо, но эффективно. Теперь она была не ярким синим пятном, а рваной, тёмной тенью.

Тяжёлый ранец с бронёй был самой большой проблемой. Идти с ним было невозможно, это слишком замедляло и демаскировало. Оставлять его здесь, в старом сарае, было рискованно. Но другого выбора не было. Она перетащила ранец в самый дальний угол, завалила его грудой гнилых досок и сена, постаравшись сделать так, чтобы это выглядело естественно. Это была слабая защита, но лучшей у неё не было.

Когда тьма стала достаточно густой, она была готова. Она выскользнула из сарая бесшумно, как выдох. Мир изменился. Теперь свет фонарей был не помехой, а преимуществом. Он создавал глубокие, непроглядные тени, в которых она могла двигаться, оставаясь невидимой. Она прижалась к земле и змеёй поползла к лесу, держась вне световых конусов.

Достигнув кромки деревьев, она поднялась на ноги. Здесь начиналась её стихия. Она двигалась сквозь подлесок с невероятной скоростью и грацией, которой могли бы позавидовать лучшие хищники этого мира. Её шаги были беззвучны. Её тело инстинктивно находило проходы в самых густых зарослях. Она была не человеком, идущим по лесу. Она была частью леса, его тёмной, движущейся душой.

Маршрут, который она выбрала, проходил по границе между тьмой леса и светом города. Это позволяло ей одновременно оставаться в укрытии и контролировать обстановку. Она видела окна домов, проезжающие машины, редких прохожих. Она слышала их звуки: приглушённые голоса, лай собаки, музыку из чьего-то окна. Она была близко, но оставалась в другом измерении. Невидимая. Неслышимая. Призрак на окраине их упорядоченного мира.

Её путь лежал к промзоне. К источнику сигнала. К единственной надежде.

* * *

Константин Сергеевич вернулся домой затемно, вымотанный, грязный, но с горящими глазами. Он не нашёл больше чётких следов — на асфальте или гравии их не оставалось. Но он определил примерное направление, в котором двигался неизвестный. И это направление вело к старому механическому заводу.

Он заперся в своём подвале, дрожащими от усталости и волнения руками проявляя плёнку. Когда на мокрой фотобумаге, плавающей в кювете с проявителем, начало медленно проступать изображение — тот самый, ни на что не похожий след — он почувствовал головокружение. Вот оно. Неопровержимое доказательство.

Что делать дальше? Сообщить? Куда? В полицию? Его поднимут на смех. В Академию наук? Его старые «друзья» отнимут у него открытие, похоронят его в секретных архивах, а его самого отправят на принудительную пенсию в сумасшедший дом. Нет.

Это было его открытие. И он доведёт его до конца сам.

Он посмотрел на часы. Было уже поздно. Но мысль о том, что объект его поисков прямо сейчас находится там, на заброшенном заводе, не давала ему покоя. Он должен был идти. Но идти туда в одиночку, ночью, было верхом безрассудства. Ему нужен был… если не союзник, то хотя бы свидетель.

И он вспомнил о нём. О молодом инженере-самородке, который несколько раз приходил к нему за советом. Дима. Парень со странностями, одержимый своими «реактивными резонаторами», но с блестящей головой и прямыми руками. Он единственный в этом городе, кто мог понять. И не счесть его сумасшедшим.

Константин Сергеевич нашёл в записной книжке его номер. Он долго смотрел на старый дисковый телефон, собираясь с духом. Затем поднял трубку и начал медленно, щелчок за щелчком, набирать номер.

Дмитрий как раз собирался выходить. Он надел тёмную куртку, сунул в карман мощный фонарь и мультитул. Его «Москвич» уже был прогрет. План был прост: доехать до забора завода, найти дыру, проникнуть на территорию и, используя портативную версию своего пеленгатора (небольшую направленную антенну, подключённую к плееру с наушниками), найти точное здание, из которого исходит сигнал.

И тут в гараже пронзительно зазвонил телефон. Старый, пыльный аппарат, который он держал для связи с председателем кооператива. Дмитрий удивлённо поднял трубку. Звонили ему на этот номер раз в год.

— Алло?

— Дмитрий? Это Артемьев, Константин Сергеевич. Я не вовремя?

Дмитрий замер. Артемьев. Старый физик. Гений, которого списали со счетов.

— Константин Сергеевич? Здравствуйте! Нет, что вы, совсем не вовремя. То есть, вовремя! Что-то случилось?

— Случилось, молодой человек. Случилось то, чего я ждал пятьдесят лет. Я не могу говорить по телефону. У меня к вам дело. Необычное. Возможно, самое важное в вашей и моей жизни. Вы не могли бы сейчас ко мне подъехать?

Голос старика дрожал от плохо скрываемого возбуждения.

Дмитрий посмотрел на свой рюкзак, на ключ от машины в руке. Его план летел к чертям. Но отказать Артемьеву он не мог. Интуиция подсказывала, что этот звонок был неслучаен.

— Конечно. Буду у вас через пятнадцать минут.

Он повесил трубку, терзаемый сомнениями. Что могло понадобиться старому физику посреди ночи? Но решение было принято. Сначала к Артемьеву. Завод подождёт. Он не знал, что эта задержка была роковой. Или спасительной. Он не знал, что две пересекающиеся прямые их поисков вот-вот сольются в одну.

* * *

А в это время отец Алексей стоял у окна своего дома и смотрел на огни города. Тревога в его душе не утихала. Он помолился ещё раз и решил, что завтра утром обойдёт больницы и полицейский участок. Просто спросит, не появлялся ли за последние сутки кто-нибудь странный, потерянный, не знающий, кто он и откуда. Он будет действовать по-своему. Осторожно. И с милосердием.

Три человека. Три разных мотива. Научное любопытство. Инженерный азарт. Христианское сострадание. И все они, каждый по-своему, тянулись к одной точке на карте ночного города. К точке, куда уже почти добралась тёмная, бесшумная тень, закутанная в рваный брезент.

* * *

Двигаясь под покровом леса, Самус ощущала, как голод из тупого, ноющего чувства превращается в острого, беспощадного врага. Побеги иван-чая были лишь иллюзией насыщения, обманом для желудка. Её метаболизм, разогнанный до запредельных высот генами Чозо, требовал белка и калорий, а не растительной клетчатки. Каждый шаг, каждое движение, каждое усилие по сохранению тепла сжигали её внутренние резервы с пугающей скоростью. Она чувствовала, как слабеют мышцы, как замедляется реакция. Это было недопустимо. Воин, чьё тело перестаёт ему подчиняться, — это уже не воин, а жертва.

Она понимала всю опасность местной пищи. Биохимия этой планеты была для неё терра инкогнита. Любой местный плод, любое животное могло содержать белки, аллергены или микроорганизмы, смертельные для её уникальной физиологии. Простая дегустация была равносильна игре в русскую рулетку с полностью заряженным барабаном.

Ей нужен был не просто источник пищи, а безопасный источник. А безопасность в неизвестной среде означала одно — переработанная, стерилизованная, герметично упакованная еда. Продукт цивилизации, а не природы.

Именно поэтому, приблизившись к окраине города, она изменила свой маршрут. Промзона была главной целью, но по пути к ней она решила сделать крюк, который вёл её к задворкам жилых кварталов. Там, где цивилизация показывала своё неприглядное, но честное нутро. Там, где она выбрасывала то, что считала ненужным.

Она двигалась вдоль заборов, перепрыгивая через них с лёгкостью и беззвучностью пантеры. Её целью были мусорные контейнеры, стоявшие у каждого дома. Для местных жителей это были просто баки с отходами. Для неё — бесценный источник информации и, возможно, ресурсов.

Она подходила к каждому из них с предельной осторожностью. Сначала — слух. Нет ли кого поблизости? Затем — обоняние. Запахи были ошеломляющими, отвратительной какофонией гниения, бытовой химии и чего-то кислого. Но её тренированный нюх, как и у любого хищника, умел разделять эту мешанину на составляющие.

Она не рылась в мусоре. Она сканировала. Её взгляд выхватывал из общей массы знакомые по дневному наблюдению формы. Картонные коробки, пластиковые бутылки, стеклянные банки. И то, что она искала — упаковки от еды.

Она нашла несколько. Яркая, блестящая упаковка от чего-то, что местные, судя по картинке, называли «чипсами». Полупрозрачный пакет, в котором когда-то был хлеб. Но всё это было пустым. Остатки пищи, соприкасавшиеся с другим мусором, были непригодны.

И тут, у одного из контейнеров, ей повезло.

Рядом с баком стоял аккуратно завязанный чёрный пластиковый мешок. Видимо, кто-то вынес его совсем недавно. Самус осторожно, кончиками пальцев, надорвала его. Внутри, поверх картофельных очистков и бумажных салфеток, лежало то, что ей было нужно.

Это была фабричная упаковка — вакуумный пакет из плотного прозрачного пластика. Внутри, в желеобразном соусе, лежали три сосиски. Упаковка была не вскрыта. Срок годности, напечатанный незнакомыми, но понятными ей по своей логике цифрами, ещё не истёк. Это была почти стерильная белковая масса, изолированная от внешней среды. Риск был минимален.

Рядом лежал ещё один приз — половина буханки хлеба, также в своём заводском пакете. Хлеб был чуть зачерствевшим, но не испорченным.

Она быстро и бесшумно извлекла свою добычу. Она не стала есть на месте. Это было слишком опасно. Сунув сосиски и хлеб под брезентовую обмотку на поясе, она отступила обратно в спасительную темноту леса.

Найдя укромное место в густых кустах, откуда просматривалась улица, она позволила себе первую за эти сутки настоящую трапезу. Она вскрыла упаковку с сосисками. Запах был странным, копчёным, химическим. Она откусила маленький кусочек. Её вкусовые рецепторы, привыкшие к питательным концентратам и экзотическим инопланетным фруктам, были в замешательстве. Вкус был… ненатуральным. Слишком солёным, слишком пряным. Но это был белок.

Она медленно, тщательно пережёвывая, съела одну сосиску. Затем подождала несколько минут, прислушиваясь к реакции своего организма. Никаких тревожных сигналов. Ни тошноты, ни спазмов. Её улучшенная иммунная система, очевидно, справлялась. Только после этого она позволила себе съесть остальное, заедая чёрствым, но сытным хлебом.

Это не было пиршеством. Это было пополнением боезапаса. Она чувствовала, как энергия возвращается в её тело, как уходит слабость, как проясняется сознание. Холод уже не казался таким пронизывающим.

Она была не просто выжившей. Она снова становилась охотницей. Она адаптировалась. Она использовала слабости и беспечность этой цивилизации в своих целях. Этот мир оставлял после себя горы отходов, и в этих отходах она нашла своё пропитание.

Закончив есть, она тщательно уничтожила все следы: закопала пустую упаковку глубоко в землю. Теперь она была готова. Сытая, согретая движением, с ясной головой. Она снова повернулась лицом к своей главной цели.

Промзона ждала. И она шла туда уже не как измождённый беглец, а как воин, идущий в бой.