Лицо Человеческое (джен)

Они вернулись на Землю так же тихо, как и покинули ее. Не было ни вспышек, ни пространственных разрывов. Корабль Самус просто возник в верхних слоях атмосферы над Шотландией, словно всегда был там, невидимый и неслышимый, как мысль. Он завис над почерневшими руинами Хогвартса, которые медленно зарастали вереском и забвением. Война закончилась. Мир зализывал раны, пытался забыть и жить дальше. Но для двоих, находившихся на борту, война только начиналась. Внутренняя, тихая, безжалостная.

Гарри не разговаривал с ней с момента их возвращения с Зебеса. Образ «Пушистика», методично строящего свое бессмысленное гнездо, выжег в его памяти клеймо, которое было страшнее шрама на лбу. Он сидел в отсеке для пассажиров, смотрел в иллюминатор на знакомые холмы и чувствовал себя чужим. Чужим в собственном мире, в собственном теле, в собственных воспоминаниях. Он победил Темного Лорда, но то, что он видел там, в ангаре, обесценило его победу, превратив ее в наивный детский поступок.

Самус чувствовала его молчание. Ее системы, способные уловить изменение частоты дыхания на расстоянии в сто метров, регистрировали каждую паузу, каждый сбившийся вздох, каждый удар его сердца, который был чуть медленнее, чем положено здоровому человеку. Она не понимала его реакции. Эксперимент был успешным. Угроза устранена. Навсегда. Разве это не было целью? Разве он не сделал то же самое, пусть и более примитивными методами?

Она подошла к нему. Ее шаги по металлическому полу были единственным звуком в стерильной тишине корабля. Она сняла шлем. Ее лицо, обычно непроницаемое, как броня, которую она носила, было странно уязвимым в тусклом свете бортовых огней. Длинные светлые волосы упали на плечи. Ее синие глаза, привыкшие видеть в инфракрасном и ультрафиолетовом спектрах, пытались прочитать его, но видели лишь отражение собственного непонимания.

— Ты достиг своей цели, — сказала она. Ее голос без вокодера был ниже, чем ожидал Гарри, и в нем слышалась легкая, почти незаметная хрипотца. — Я достигла своей. Мир стал безопаснее. Почему ты молчишь?

Гарри медленно повернулся. Он посмотрел на нее — на эту женщину, которая была одновременно произведением искусства и совершенным оружием. И впервые он увидел не охотницу. Он увидел существо, бесконечно одинокое в своей силе.

— Ты не понимаешь, — тихо сказал он. — То, что сделал я… это было откровение. Жестокое, ужасное, но откровение. Я показал ему, кем он был на самом деле. А ты… ты стерла его. Ты заменила одну сущность другой. Ты не победила зло. Ты его отредактировала. Это не победа. Это… цензура.

В ее глазах на мгновение мелькнуло что-то похожее на растерянность. «Цензура». Это слово, чуждое ее миру цифр и тактических расчетов, ударило точнее любого плазменного заряда. Она всю жизнь устраняла угрозы. Но она никогда не задумывалась о том, что у угрозы может быть право на существование.

Она сделала шаг вперед. Ее тело двигалось с грацией хищника, но намерение было почти детским, неуклюжим. Она хотела… что? Утешить? Объяснить? Найти точку соприкосновения? Она не знала. Она просто почувствовала импульс — сократить дистанцию. Она положила свою руку, облаченную в тонкую перчатку энергокостюма, ему на плечо.

А затем она, в порыве непонятного ей самой чувства — благодарности за новый опыт? уважения к его странной, нелогичной морали? — сделала то, чего не делала, возможно, никогда в своей взрослой жизни.

Она обняла его.

И раздался жуткий, влажный хруст ломающихся костей.

* * *

Больница Святого Мунго пахла отчаянием, антисептиками и чем-то сладковатым, похожим на запах увядающих лилий. Это был запах магии, которая из последних сил боролась с необратимостью. Гарри лежал в отдельной палате, в белоснежной, накрахмаленной пустоте, которая, казалось, высасывала из мира все цвета. Его тело было заключено в сложный кокон из магических шин, поддерживающих повязок и тихо гудящих артефактов, капля за каплей вливающих в него костерост и болеутоляющие зелья. Двенадцать ребер, ключица, три позвонка. Целители качали головами и говорили о «травме от столкновения с магическим существом огромной массы». Они не знали, насколько были близки к истине.

Он не чувствовал боли. Физической. Но внутри него разливалась холодная, серая апатия. Он смотрел в белый потолок, и его мысли двигались медленно, как мухи в янтаре. «Мальчик-Который-Выжил». Победитель Темного Лорда. Герой магического мира. Сломан. Не проклятием, не в бою, не жертвуя собой ради великой цели. А от простого, неуклюжего объятия. Вся его жизнь, вся его борьба, все его шрамы казались теперь насмешкой. Он победил абсолютное зло, но оказался слишком хрупким для одного-единственного проявления… чего? Нежности? Силы? Он даже не знал, как это назвать.

Она приходила каждый день.

Она не пользовалась дверью. Просто появлялась в углу палаты, ее стелс-система мягко отключалась, и она материализовывалась из воздуха, как призрак из будущего. Она больше не носила свой боевой костюм. На ней была простая, функциональная форма — темный комбинезон, высокие ботинки. Без брони она казалась… меньше, но не менее опасной. Ее сила теперь не была заключена в металл, а исходила из самой ее осанки, из того, как она двигалась, из абсолютной тишины, которая ее окружала.

Она садилась на стул у его кровати и молчала. Часами. Ее синие глаза изучали его с тем же бесстрастным вниманием, с каким она изучала схемы вражеского корабля. Ее системы непрерывно сканировали его жизненные показатели: скорость регенерации костной ткани, уровень эндорфинов в крови, частоту сердечных сокращений. Она собрала больше данных о его физиологии, чем все целители Мунго вместе взятые. Но она не могла просканировать ту пустоту, что разрасталась за его ребрами.

Однажды она заговорила.

— Регенерация костной ткани проходит на 17% медленнее, чем предполагалось, — сказала она, и ее голос в стерильной тишине палаты прозвучал, как падение хирургического инструмента на кафельный пол. — Я внесла коррективы в твой рацион. Добавила кальций и фосфаты.

Гарри медленно повернул голову.

— Спасибо, — прошептал он. — Очень… технологично.

Она проигнорировала сарказм.

— Я совершила тактическую ошибку, — продолжила она ровным голосом. — Не учла предел прочности твоей биомассы. Плотность моих мышечных волокон и костной структуры превышает средние показатели для Homo Sapiens в 7.3 раза. Компрессионное усилие объятия составило примерно 450 килограммов на квадратный сантиметр. Это было… неэффективно.

Гарри закрыл глаза, и по его щеке медленно скатилась слеза. Не от боли. От абсурда. От унижения. От чудовищной, непреодолимой пропасти, которая лежала между ним и этим существом. Она анализировала свою ошибку, как сбой в программе. А он лежал здесь, сломленный, и чувствовал, как его мир, за который он так отчаянно сражался, рассыпается в пыль. Его депрессия была не просто печалью. Это был экзистенциальный шок от осознания собственной незначительности.

А она, глядя на соленую каплю на его щеке, тоже испытывала нечто новое. Сбой в собственной системе. Ее логические цепи не могли найти объяснения этому явлению. Ее сила, всегда бывшая инструментом выживания и победы, впервые стала причиной разрушения того, что она не собиралась разрушать. И это порождало в ней странное, холодное, тянущее чувство в груди. Чувство, которое ее диагностические системы определяли как «системную ошибку с вероятностью каскадного сбоя».

Она тоже была в депрессии. Просто ее депрессия была алгоритмом, медленно пожирающим ее изнутри. Два одиночества. Два сломанных существа. В одной белой комнате, разделенные пропастью, которую не могли измерить никакие сенсоры.

Время в больнице Святого Мунго текло, как густой, засахарившийся мед. Дни сливались в один бесконечный белый шум, прерываемый лишь тихими шагами целителей и безмолвным появлением Самус. Гарри перестал следить за календарем. Его мир сузился до размеров палаты, до рельефа на потолке, до ритма капельницы, вливающей в него жизнь, которую он не был уверен, что хочет продолжать. Он говорил с друзьями, которые его навещали — с Роном, Гермионой, Джинни. Он улыбался, кивал, отвечал на вопросы, но чувствовал себя актером, играющим роль Гарри Поттера, в то время как настоящий он тонул где-то в сером, безразличном тумане.

Его депрессия была тихой гангреной. Она не кричала. Она медленно отравляла его изнутри, лишая мир красок, вкусов и смысла. Победа, дружба, любовь — все эти великие слова, за которые он сражался, теперь казались ему далекими, чужими звездами, свет которых идет миллионы лет, но сами они, возможно, давно погасли.

Однажды в палате появился третий.

Жанна д’Арк Альтер возникла не из тени, как Самус, а из самого отчаяния. Она просто шагнула из угла, который секунду назад был пуст, ее черная броня поглощала свет, а в желтых глазах плескалось едкое, насмешливое пламя. В руках она держала свое знамя, на котором было наспех начертано одно-единственное, грубое слово.

— Ну что, голубки, — прорычала она, обводя взглядом сначала скованного магией Гарри, а затем застывшую у окна Самус. — Доигрались в героев? Один похож на сломанную куклу, вторая — на дефектного робота. Какая трогательная картина вселенской беспомощности.

Самус мгновенно развернулась, ее тело напряглось, как пружина. Ее рука инстинктивно легла на то место, где под комбинезоном скрывался плазменный пистолет.

— Идентификация, — холодно произнесла она.

— Я — ваша общая галлюцинация, — расхохоталась Жальтер. — Я — тот здравый смысл, который вы оба потеряли. Вы устроили соревнование в унижении, а в итоге унизили только себя. Он, — она ткнула древком знамени в сторону Гарри, — доказал, что его тело так же хрупко, как и его психика. А ты, — ее взгляд впился в Самус, — доказала, что твоя сила бесполезна, если ты не можешь даже обнять кого-то, не сломав его.

Она развернула знамя. На нем было нацарапано: NINTENDON'T.

— Это был плохой геймдизайн, — усмехнулась Жальтер. — Пора начинать новую игру. Или вы так и собираетесь гнить здесь, упиваясь своим экзистенциальным нытьем?

Ее слова были жестокими, как удар хлыста. Но они прорвали ту пелену апатии, которая окутывала Гарри. Он посмотрел на Жальтер, потом на Самус, и впервые за много недель почувствовал что-то, кроме усталости. Злость.

— Что ты предлагаешь? — прохрипел он.

— О, я ничего не предлагаю, — осклабилась ведьма. — Я просто констатирую факт. Вы оба — аномалии. Сломанные инструменты, которые больше не могут выполнять свою функцию. Он — спаситель, который не может спасти даже себя от объятий. Она — идеальный воин, который боится собственного прикосновения. Ваше дальнейшее существование по отдельности бессмысленно. Но вместе… вместе вы представляете собой интересный парадокс.

И в этот момент Самус поняла. Ее логические цепи, до этого зацикленные на анализе собственной ошибки, вдруг нашли новое, безумное, но единственно верное решение. Она посмотрела на Гарри — не как на пациента, а как на партнера по этому парадоксу.

— Она права, — сказала Самус, и в ее голосе впервые появилась не констатация факта, а что-то похожее на… решение. — Моя сила разрушительна. Твоя хрупкость — это константа. По отдельности мы — ошибка. Но вместе мы можем стать уравнением.

Гарри смотрел на нее, и до него медленно доходил смысл ее слов. Это было не предложение любви или дружбы. Это было предложение контракта. Партнерства, основанного не на чувствах, а на взаимной компенсации дефектов. Она будет его броней. А он… он будет ее предохранителем. Той самой человечностью, которой ей не хватало, чтобы не ломать все, к чему она прикасается.

— Я буду твоим щитом, — сказала она.

— А я не дам тебе превратить весь мир в «Пушистиков», — ответил он, и в его голосе впервые за долгое время прозвучала тень его прежней, упрямой силы.

Жальтер фыркнула, свернула свой флаг и растворилась в воздухе так же, как и появилась, оставив после себя лишь запах озона и смутное ощущение, что их только что втянули в чью-то очень злую и очень долгую шутку.

Депрессия не ушла. Но теперь у них была общая цель. Выжить. Вместе. В мире, для которого они оба были слишком странными.