Забытый (джен)

Он сидел на скамейке в сквере, злился на шум мусоровоза и разглядывал газету, которую кто-то забыл на лавке. На третьей полосе — маленькая заметка: "В детском онкоцентре начаты испытания нового протокола лечения на основе растительных алкалоидов". Новый, тоже мне. И никаких имен. Никаких чудес. Просто наука, делающая свою работу.

— Ну что, колдун, гордишься собой?

Девочка — она так и не назвалась, а он так и не спросил — плюхнулась рядом, швырнув ему на колени теплую булку. Пес — теперь ухоженный, с новым ошейником, — вильнул хвостом, тычась носом в его рукав.

— Это не я, — пробормотал Кузнец, отламывая кусок и возвращая ей вторую часть.

Подумает еще, что он по ее указке что-то сделал. Кузнец девчонкам не подчиняется, захотел — сделал. Впрочем, она ведь и не просила ни о чем.

— Ага, конечно. — Она закатила глаза. — Просто совпадение.

Он хотел возразить, но вдруг осознал: она поверила. Не в него — в то, что повлиял. Что он на такое способен. И это было приятно.

— Его вылечат врачи, — буркнул Кузнец, протягивая собаке последний кусочек.

Пес проглотил, не жуя, обнюхал его ладони и обернулся к девчонке.

— Ты знаешь, как работают антидепрессанты? — неожиданно спросила девочка, жуя.

— Что?

— Ну, таблетки от тоски. — Она сделала круговой жест у виска. — Они не делают человека счастливым. Просто... помогают ему самому найти дорогу назад.

— И к чему это?

— Да так. — Девочка встала, отряхивая крошки.

Он смотрел ей вслед, как она шла к остановке, о чем-то болтая с псом. Когда-то он был Молотом, кующим судьбы. Теперь... Теперь, она предлагает ему указывать путь?

Больница встретила его ярким светом и запахом антисептика. Он бродил по коридорам, невидимый, как сквозняк. В палате мальчика — новое лицо: врач в белом халате, внимательно изучающий графики на планшете.

— ...удивительная реакция на винкристин, — говорил он матери. — Мы пробуем комбинацию с...

Кузнец не стал слушать дальше. Он вышел во двор, где курили медсестры, и услышал обрывки фраз:

— ...а этот старый препарат, представляешь, сработал лучше новых...

— ...в архивах нашли исследование шестидесятых...

— ...как будто кто-то подсказал...

Он улыбнулся.

Вечером девочка нашла его у реки, где ржавые баржи лениво покачивались на волнах. Вот прицепилась. Преследует она его, что ли?

— Ну что, волшебник, — она плюхнулась на траву рядом, — запланировал добрых дел на день?

— Нет. — Он бросил камень в воду. — Хуже непрошенной помощи только незваный гость.

— Философ, блин. — Девочка скривилась. — Ладно, слушай сюда. Есть одна бабулька в нашем районе...

Прошли месяцы.

Он не искал славы и не творил чудес. Его работа стала похожа на работу реставратора, по крупицам собирающего разрозненные знания. Он находил не очевидные решения, а недостающие фрагменты. Цокал языком, ворчал, какие люди близорукие. У них уже были в руках все куски, а сложить вместе не могли. Ну что с них взять?

Вот на столе у гидролога, заваленном современными отчетами, он оставлял закладку в пожелтевшей диссертации полувековой давности, где описывалась простая система фильтрации на основе песка и древесного угля. Инженер, бившийся над дорогой установкой для очистки воды в засушливой деревне, сначала брезгливо отложил папку в сторону. Потом, в отчаянии, все же пролистал. Через месяц жители уже не везли воду за десять километров, а качали ее из старого колодца, пропуская через три бочки, засыпанные песком, углем и галькой. Дешево, глупо, но работало сразу же.

— За своим стремлением к красивым заголовкам и внешним глянцем забыл, дурная голова, что вода нужна прямо сейчас. И все равно людям, сверкают ли хромированные трубки, проводящие ее. Есть вещи поважнее своего имени на каждом углу.

Девчонка как-то странно посмотрела на него, наклонив голову и вскинув брови.

— Чего? — возмутился Кузнец.

Вот в цифровой архив сельхозинститута «случайно» попадала отсканированная тетрадь агронома-практика из 30-х с наблюдениями о совмещенных посадках, которые теперь называли «пермакультурой» и с удивлением констатировали рост урожайности без пестицидов и прочей химозы. Бестолковые. В былые времена любая хозяйка рассказала бы им, что томаты нужно выращивать вместе с базиликом, а морковь — с луком. Любой седой индеец знает, что сотни лет выращивали вместе "трех сестер": кукурузу, фасоль и тыкву. Кукуруза служила опорой для фасоли, фасоль обогащала почву азотом, а тыква своими большими листьями затеняла землю, не давая расти сорнякам и сохраняя влагу. Но куда им. Они же не ученые.

Но однажды простой подсказкой было не обойтись. На химическом терминале он замер у стальной цистерны с этилмеркаптаном. Даже сквозь броню чуял — там, внутри, пошла тихая, неучтенная реакция. Газ, который воняет хуже тухлятины, уже копился, готовый рвануть и отравить полрайона. Он смотрел на сверхчувствительный датчик — стрелка лежала в серой зоне. «Дурацкая железяка», — проворчал Кузнец. Еще есть время уйти. Не его дело.

И тут взвыла сирена. По громкой связи затараторил спокойный, вышколенный голос: «Аварийная ситуация в секторе 4Б. Выезд группы локализации через 90 секунд. Эвакуация по плану „Феникс“».

Работает, значит. Люди, не крича и не толкаясь, побежали к выходам. По стене пополз таймер: «Расчетное время до неконтролируемого выброса: 17 минут». Кузнец с удивлением наблюдал за слаженными четкими действиями.

Он почувствовал едкую горечь. Они справятся. Ну, почти. Расчеты их оптимистичны. Выброс будет, не смертельный, но несколько человек получат отравление, территория будет заражена, кто-то заболеет и умрет раньше срока — он уже слышал учащенное тиканье, отмеряющее чье-то время. Не катастрофа. Просто авария. Бывает.

Противное слово — бывает. Будто ничего не стоят пара жизней. Не так важен мертвый клочок земли. На самом деле ведь масштаб весьма скромный, каждый день что-то случается. И ничего. Еще одно противное слово. Кузнец не был им нужен. Но он все равно не хотел смотреть и бездействовать, не хотел, чтобы кто-то пострадал.

Рука сама потянулась к клапану — одним движением можно было запустить обратную реакцию, утихомирить все. Естественным путем, конечно. Никто и не догадается. Но... они так четко работали. Так верили в свои расчеты, в свои инструкции. Отнять у них эту победу? Они заслужили право справиться сами.

Он разжал пальцы. Вместо этого он ткнул мысленным шилом в эпицентр надвигающейся реакции и... замедлил там время. Не остановил, просто растянул эти семнадцать минут до сорока пяти. Давно он такого не делал — в висках застучало.

Бригада подоспела, все сделала четко, по инструкции. Выброса не было. На разборе начальник смены чесал затылок. Кто-то говорил «повезло», другие — «ошибки в расчетах», чтобы объяснить произошедшее. И иногда тихим шёпотом в коридорах звучало робкое «чудо».

—А ты неплохо выглядишь, дед, — заметила как-то девчонка.

Кузнец одарил ее снисходительным взглядом. Да что знает ребенок о величии? Только пригладил аккуратную, медленно темневшую бородку и повел широкими плечами. А где-то в глубине этих бетонных лабиринтов на крошечном алтаре зажегся благодарственный огонь. Не было молитвы, не было просьбы, они твердо решили верить в себя. Но с признательностью принимали помощь, как равный принимает руку равного. Их встречные шаги пока были робкими, но, если подумать, какие же непростые существа. Если они снова впустят его в свой чудной мир, даже представить сложно, чего добьются они вместе. Чему они, эти маленькие и такие странно сильные, научат его. Какая кощунственная мысль! Его! Да учить будут! Вот смех-то.

Дождь стучал по жестяной крыше заброшенной часовни — той самой, что стояла на перекрёстке пяти улиц, забытая даже городскими картами. Кузнец сидел на ступеньках, наблюдая, как капли скатываются по его рукавам. Они уже не оставляли тёмных следов на ткани. Пальто больше не промокало.

— Опять задумался?

Девочка вынырнула из-за угла, держа в руках два стакана с парящим чаем. Она была всё такой же — худая, с острыми локтями и взглядом, который видел слишком много. Но в её движениях появилась странная уверенность, как у человека, который точно знает, куда идет.

— Размышляю, — сказал Кузнец, принимая стакан. Чай пах чабрецом и чем-то ещё — тёплым, земляным.

— О чём?

— О том, чему они научили меня.

Он провёл пальцем по краю стакана, и пар на мгновение закружился в миниатюрный смерч. Девочка фыркнула:

— Ну и чему?

— Они подбрасывают мне загадки. Я разгадываю. Похоже на разговор.

Он поднял глаза. Часовня, которую ещё вчера обходили стороной, теперь была полна людей. Не молящихся — просто пришедших. Одна женщина ставила в углу горшок с геранью. Мальчик рисовал спираль мелом на стене. Старик в кепке чинил сломанную скамью. У Кузнеца снова был дом на земле, где тепло и сухо. Не то чтобы он мерз, просто это было приятно — иметь дом.

Раньше его задабривали, одаривали, прославляли и льстили, чего уж скрывать, в надежде получить его милость. А ему зачастую не хотелось быть милостивым. Зачем? Ему все равно будут поклоняться. Теперь он ничего от них не ждет, но отчего-то хочет сделать их жизнь немного лучше, немного проще. И что взамен? Его приглашают быть гостем. Не падают ниц, нет, не просят о большем. Просто беспокоятся о его комфорте. Просто так, ничего не прося. Они больше не умеют просить. Наверное, уже никогда не научатся. Но он об этом не жалеет.

Кузнец больше не старел.

Его волосы, ещё недавно седые, теперь отливали тёмным медным блеском. Морщины разгладились, но глаза — нет, глаза стали глубже, будто в них поселились все те годы, что он провёл, наблюдая за людьми.

— Ты выглядишь... живым, — как-то сказала девочка.

Он улыбнулся.

Он больше не правил. Он смотрел. И это было увлекательно.

В часовне появилась странная традиция. Люди приносили туда вещи — не дары, не жертвы. Просто вещи. Старый учитель оставил на подоконнике книгу со стихами, не положил на алтарь, просто оставил, будто думал, что обитатель может почитать, если захочет. И стихи эти были прекрасны. Девушка-бариста — горсть кофейных зёрен в мешочке, их аромат тонко струился на сквозняке, переплетенный с теплом, что девушка вложила в свой жест, и это странно согревало. Даже пес, которого они когда-то спасли, теперь регулярно притаскивал палки и аккуратно складывал их у порога.

А однажды утром Кузнец нашёл там крошечную фигурку — кузнеца за работой. Грубую, явно сделанную руками ребёнка. Он рассмеялся. Рассмеялся так громко, что люди на улице обернулись.

— Я так и не узнал твое имя, — сказал он однажды девочке.

Она сидела на крыше часовни, болтая ногами, и ела мороженое.

— Ну так и ты свое не назвал, — сказала она, облизывая ложку. — Так ли это важно?

— По какой причине человеку скрывать свое имя? Ваши имена давно утратили силу.

Она спрыгнула вниз, легко, будто гравитация ослабила свою власть над ней, и вдруг потянулась на цыпочках, чтобы погладить его по голове, как взрослый гладит ребёнка.

— Неважно, кто я. Важно — кто ты теперь.

Зимним вечером Кузнец стоял у окна часовни и смотрел, как люди зажигают фонари. Они смеялись, спорили, обнимались. Он больше не был для них божеством.

Не был и человеком.

Просто горстка людей приглашала его остаться. Стать своим.

А где-то под крышей часовни звенел колокольчик — лёгкий, насмешливый, будто напоминающий:

"Это лишь начало."