Кошачьи жизни (гет)

Миали молча сидела в кресле в кабинете Профессора Селувиса. Её внимательные глаза бегали по строкам в книге, но явно не интересовались заклинаниями. Тяжёлый фолиант, переплетённый в потёртую кожу, лежал на коленях, но древние письмена казались лишь фоном для бушующего внутри плана. Она мимолётно взглянула на чародея, что сидел поодаль, возле своего рабочего стола.

Профессор, как всегда, был погружен в исследования. Длинные, тонкие пальцы в грубых перчатках перебирали свитки, исписанные мелким, почти неразборчивым почерком. Свет от настольной лампы выхватывал из полумрака его седые волосы, падающие на лоб, и сосредоточенное выражение лица. Он словно воплощение спокойствия и мудрости.

Но сегодня спокойствие кабинета казалось ей не утешительным, а давящим. Каждый шорох пергамента, каждый скрип пера отдавался в ушах, усиливая внутреннее напряжение. Взгляд скользнул по книжным полкам, уставленным бесчисленными томами. Каждый из них хранил в себе знания, истории, ответы. Но сейчас Миали искала не ответы в книгах.

Девушка держала книгу так, что костяшки пальцев побелели. Она снова взглянула на него. Его профиль был спокоен, но в лёгком наклоне головы, в едва заметном движении бровей. Он прекрасно знал, что девушка здесь не ради заклинаний. Но прежде чем успела собрать последние крупицы мужества, Селувис поднял голову. Светлые глаза, глубокие и проницательные, встретились с её. И в этот момент чародейка поняла, что слова, возможно, и не нужны.

Нинниах сжала кулаки, ногти впились в ладони. Слова застревали в горле, словно колючие ветки. Она была готова к самому худшему. — Это не просто время, которое мне нужно, — наконец выдавила ученица. — Это решение, которое касается не только нас двоих.

Наставник поднял голову, и в глазах мелькнуло что-то похожее на удивление, смешанное с тревогой. — Что ты имеешь в виду?

Миали глубоко вздохнула, собирая последние крупицы мужества. Сейчас ей придется говорить о том, что было самым болезненным, самым сложным. О том, что могло разрушить всё. — Ты знаешь, что происходит в Академии, — начала девушка, тон стал чуть тверже, но всё ещё звучал напряженно. — Эти слухи… эти обвинения. Это не просто слова, они имеют последствия.

Брови слегка нахмурились. — Я слышал кое-что, но я не думаю, что это так серьезно, — слегка недовольно ответил Селувис.

— Серьезнее, чем ты можешь себе представить, — ответила собеседница, чувствуя, как по спине пробежал холодок. — Именно поэтому я здесь. Не могу позволить, чтобы меня втянули в это. Я не могу позволить, чтобы твоя репутация пострадала из-за меня. — Она замолчала, ожидая его реакции. Внутри борются разные эмоции: непонимание, возможно, даже гнев.

Чародейка молчала несколько минут, погруженная в свои мысли. Повисла тишина, нарушаемая лишь тихим тиканьем старинных часов на каминной полке. Она сидела в глубоком кожаном кресле, которое казалось слишком большим для хрупкой фигуры, и смотрела на профессора, который, казалось, тоже пребывал в задумчивости, склонив голову над стопкой пожелтевших пергаментов.

Внезапно, словно пробудившись от долгого сна, девушка тихо, почти неслышно встала с кресла. Движения были плавными, осторожными, как у лесной лани, ступающей по опавшей листве. Сделав пару шагов в сторону учителя, но не подходя близко, она остановилась на почтительном расстоянии.

— Профессор Селувис… — шёпотом сказала она, и её синяя одежда зашуршала, спадая с плеч. Это был не просто звук ткани, а нечто большее — словно шелест крыльев ночной бабочки или тихий вздох ветра в зарослях ночных цветов.

Ткань, казалось, была соткана из самой темноты, переливаясь оттенками индиго и полуночного неба. Когда она начала медленно сползать, открывая тонкую, бледную шею и изящные плечи, это было похоже на раскрытие тайны, на медленное обнажение чего-то сокровенного.

Селувис вытащил большой свиток из-за книг, развернул его на столе и, совсем без интереса, устало обернулся к ней, но не сразу понял, что происходит. Серые глаза расширились от удивления и непонимания.

— Я думаю, я поняла, — продолжила Миали, шёпот стал ещё тише, почти растворяясь в воздухе. — То, что вы пытались объяснить. Про природу, про то, как всё связано.

Синяя одежда продолжала медленно сползать, обнажая всё больше кожи плеч, словно лунный свет, пробивающийся сквозь густые кроны деревьев. Теперь она освобождалась от неё. Вначале взгляд был устремлён куда-то вдаль, словно она видела не стены кабинета, а бескрайние просторы космоса, а потом посмотрела прямо на мужчину: — Это ощущение... Как будто я всегда это знала, но забыла. И теперь я вспоминаю.

— Прекрати это немедленно… — произнёс Наставник колдовства. Голос стал тихим, в нём проскользнула едва заметная хрипота от вожделения.

Жёлтые глаза горели недобрым огнём, а губы были изогнуты в насмешливой улыбке. Она сделала ещё один шаг. Шёлк её платья шуршал, словно змеиная чешуя, а аромат экзотических цветов, исходящий от неё, казалось, окутывал старую, пыльную комнату, наполняя непривычной, дурманящей сладостью. — Неужели настолько равнодушны ко мне? — прошептала она. Её голос был подобен бархату, ласкающему слух. — Разве вы каждый день видите столь прекрасных дам, наставник? — Она остановилась совсем близко, так, что маг мог почувствовать тепло её тела, увидеть блики в жёлтых глазах, отражающие пламя свечей. Рука, украшенная кольцами с крупными камнями, медленно потянулась к чужому лицу, но замерла в дюйме от кожи.

Мужчина крепче сжал подлокотники своего массивного кресла. Его пальцы побелели от напряжения. Он видел, как та пытается разжечь в нём огонь, как слова и её присутствие плетут паутину соблазна, чувствовал, как собственное тело отзывается на близость, как кровь приливает к лицу, как сердце начинает биться быстрее. Но он — искусный чародей, хранитель древних знаний, человек, который посвятил свою жизнь служению магии, а не низменным проявлениям.

— Я видел много прекрасных женщин, — ответил он, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо, несмотря на внутреннюю борьбу. — Искусство соблазна — это лишь одна из форм магии, и я знаю её достаточно хорошо, чтобы не поддаваться. Ты — не в их числе. Твоя красота — лишь оболочка, а внутри пустота, которую ты пытаешься заполнить чужими желаниями. — Отвёл взгляд от чужого лица, сосредоточившись на узоре на ковре. Это было труднее, чем сражаться или разгадывать древние пророчества. Это была битва с самим собой, с инстинктами, которые он так долго подавлял. — И я не позволяю себе перейти грань дозволенного, — добавил он, тон стал чуть громче, обретая прежнюю силу. — Моя сила — в самоконтроле, а не в потакании мимолётным страстям. Уходи. Твои чары здесь бессильны.

Чародейка уже практически вплотную подошла к учителю. Тонкое тело, ранее облаченное в тёмную форму академии, казалось, излучало притягательное тепло. — Почему же? — слова, обычно мелодичные, теперь звучали низко, с оттенком вызова. — По твоему мнению, я не заслуживаю этого?

Старый маг с сединой в волосах тяжело выдохнул, не отводя взгляда от девичьего лица, пытаясь удержать в себе бурю эмоций, которую вызывала эта ведьма. Губы изогнулись в горькой усмешке. — Ты прекрасно знаешь, почему я даже не могу коснуться тебя.

Нинниах усмехнулась в ответ, но в этой улыбке не было ни капли веселья. Медленно, почти хищно, опёрлась бедром о край массивного дубового стола, заваленного свитками. Каждый жест продуман, каждое слово — как удар. — Это по-твоему препятствие? — прошептала злодейка. — Он ничего не узнает, ни-че-го.

Селувис закрыл глаза на мгновение, пытаясь собраться с мыслями. "Он" — это тот, кого они оба знали, тот, чье имя нельзя произносить вслух в этом кабинете, тот, кто причина вечных игр в прятки с судьбой. — Ты играешь с огнём, — проговорил профессор, тон ровный, но в нём слышится усталость. — И ты знаешь, что этот огонь может сжечь не только нас...

— А разве не ради этого мы живем? — глаза сверкнули. — Ради риска, ради запретного? Ты должен понимать это лучше всех и сам когда-то был молод и жаждал большего.

— Жаждал знаний, — поправил он, открывая глаза. — А не разрушения.

— Разрушения? — женщина рассмеялась, но смех был холодным, как лёд. — Ты думаешь, что это разрушение? Я думаю, это освобождение. Освобождение от цепей, которые нас сковывают. От страха. — Она сделала ещё один шаг, сокращая расстояние между ними до минимума.

Наставник чувствовал жар, исходящий от неё, запах благовоний, смешанный с ароматом трав, которые она всегда носит с собой. Это было опьяняюще и опасно.

— Он не узнает, — повторила Миали, взгляд был прикован к его. — Я обещаю. Это будет наш секрет. Наш маленький, запретный секрет. И ты заслуживаешь этого, хоть немного счастья. — Рука медленно поднялась, пальцы коснулись мужской щеки.

Профессор вздрогнул, но не отстранился. Прикосновение такое лёгкое, почти невесомое, но оно обожгло сильнее любого пламени. Тяжёлое дыхание сковывало лёгкие, но он крепко сжимал зубы, стараясь держать себя в руках, чтобы не поддаться соблазну. — Мы оба прекрасно знаем, о ком говорим. И уж точно не стоит недооценивать Престора — под личиной слабоумного дурака он может быть до ужаса ревнив и жесток, — произнёс он устало, смотря прямо в глаза Миали.

На это женщина лишь рассмеялась, вообще не смущаясь своего обнажённого тела перед чужим человеком, и легонько толкнула мага в плечо. — Мой муж — жалкий придурок, который ничего не смыслит и не понимает. Проще забыть о его существовании.

Селувис отвёл взгляд, устремив его куда-то в сторону, словно пытаясь найти там ответы, которых не было. Слова Миали, сказанные с такой непринуждённой лёгкостью, звучали как вызов собственным страхам, осторожности, многолетней привычке жить по правилам, которые он сам же и устанавливал. Устало встряхнул головой, будто хотел прогнать образ человека из своей головы. — Подобные игры с огнём могут обернуться весьма плачевно, особенно если Величество прознает о наших тайных встречах. И не думай, что я в неведении относительно участи тех, кто осмеливался проводить с тобой время. Их судьба весьма показательна, — хмыкнул он. — Те, кого я упомянул, уже давно на небесах.

Длинные ногти казались острыми коготками хищницы. Ласково, но властно она скользила по шее мужчины. Шёпот, словно змеиное шипение, проникал в самые потаённые уголки сознания. — Да покуда ему что-то знать? — промурлыкала она. Голос был обволакивающим, как дым от благовоний. — Ничего не сообразит, не узнает о нашем небольшом договоре. Он наивен, как дитя, и глуп, как пробка.

Наставник колдовства откинул голову назад, устремив взгляд в потолок. Тяжёлый вздох вырвался из груди, словно он нёс на себе бремя веков. — Ты серьёзно думаешь, что он не узнает? Глупости… — тон низкий, рокочущий, наполненный усталостью и раздражением. — Это не просто наивность, это слепота, которую ты сама же и породила. Но даже слепой может почувствовать, когда его обманывают. — Он повернул голову в сторону женщины. — Больше ничего не хочу слушать. Мне некогда попусту с тобой болтать, скачи отсюда рысью. У меня без тебя забот полон рот. — Слова были резкими, как удар кнута. — И не смей больше появляться голой у меня на пороге. Не хочу повторять дважды.

Профессор Селувис хмурился, потирая переносицу пальцами, словно пытаясь стереть с лица невидимую грязь. В жестах читалась только усталость. Миали, казалось, не была удивлена такой реакцией. На лице мелькнула тень усмешки, но она не стала спорить.

Она грациозно отступила, силуэт растворился в тенях, оставив после себя лишь лёгкий аромат духов и ощущение невысказанной угрозы. Чародей остался один, погружённый в свои мысли, в тишине кабинета, где каждый предмет хранил свою историю, а каждый шорох мог быть предвестником грядущих событий. Знал, что "договор" с этой ученицей понесёт истинную опасность. И ему предстояло найти способ противостоять ей, пока не стало слишком поздно.

Профессор Селувис закончил свой рассказ, тихо выдохнув. Голос, обычно наполненный уверенностью и академической строгостью, теперь звучал хрипло, словно сам нёс на себе груз веков, о которых говорил. В тусклом свете свечей, смотря в окно на мерцающие звёзды, освещавшие кабинет, тени казались глубже, а воздух — гуще от невысказанных мыслей.

— Это было не первый раз, — повторил, глядя куда-то вдаль, всматриваясь в стены Академии Райи Лукарии, словно видел прошлое. — Не первый раз, когда Академия сталкивалась с подобным. Но каждый раз цена была непомерно высока. И потому не могла отдавать такие жертвы этой несчастной еретичке. — Он делал паузу, давая своим словам осесть в тишине. Пальцы, длинные и тонкие, нервно перебирали край деревянного подоконника.

— Её называли еретичкой, — продолжил он, и в этом слове слышалось пренебрежение. — И, возможно, в глазах многих она ею и была. Её методы, понимание магии — они выходили за рамки привычного, что считалось безопасным и правильным. Но разве стремление к знанию, постижению неизведанного — это ересь? Или это просто страх перед тем, чего мы не понимаем? — Чародей поднял взгляд на стоящую в дальнем углу Гертруду.

— Академия — это не только хранительница знаний, но и страж порядка, который обеспечивает стабильность и безопасность. И когда кто-то начинает нарушать этот порядок, когда действия ставят под угрозу, мы вынуждены действовать. Но в этом случае это было нечто большее, чем просто нарушение правил, — снова замолчал, вспоминая все детали.

— Тем более, — в этом слове появилась новая нотка, — дружба с Чародейкой по имени Селлена была ещё одним весомым поводом для изгнания. Профессор провел рукой по лбу. — Она была яркой звездой, одной из самых многообещающих учениц своего времени. Её талант был неоспорим, её магия — сияющей. Но она выбрала свой путь. И эта дружба, эта связь между двумя такими неординарными личностями, вызывала беспокойство, переросшее в страх. Он вздохнул.

— Все боялись того, что может произойти, если эти две силы объединятся: непредсказуемости, хаоса. И поэтому, чтобы предотвратить то, что считали неизбежным, приняли решение. И вот, эта несчастная еретичка вместе со своей подругой была вынуждена покинуть стены Райи Лукарии. И мир потерял двух блестящих, но, возможно, слишком смелых магов. Профессор Селувис снова умолк, и в кабинете повисла долгая, задумчивая тишина. Слова, словно эхо прошлого, продолжали звучать в сознании рыцаря, заставляя задуматься. Он видел перед собой не просто призрака, заточенного его магией, а воплощение той самой силы, которую когда-то боялись.

— Дорогая Гертруда, не находите ли вы в этом нечто знакомое? — уже злорадно усмехнулся профессор, посмотрев на собеседницу. — Вот уж совпадение, так совпадение, и судьба у вас, оказывается, одна на двоих.

Гертруда, словно сотканная из тумана и воспоминаний, не ответила. Но в безмолвии читалась злость. Она понимала, о чём говорит Селувис, что история имеет свойство повторяться и что страх перед неизвестным всегда порождает жестокость. Слушая этот диалог, чувствовала, как в душе зарождается сомнение, была той, кто всегда верил в справедливость, в мудрость. Но теперь перед ней предстала другая картина — картина страха, предрассудков и загубленных талантов. Голос девушки, звонкий и полный праведного гнева, пронзил тишину: — И ты, посмевший так поступить с ней... — рыцарь смотрела на мага, в его глазах читалось глубокое разочарование. — Неужели в тебе не осталось и следа сострадания?

Она знала эту девушку, которая всегда отличалась своей прямотой и непоколебимой верой в добро, была той, кто видел в людях лучшее, кто верил в возможность искупления. Неужели сейчас вскрылась настоящая правда о Миали?

Ответ Селувиса был низким, обволакивающим, словно шепот змеи: — Поверь мне, сострадание — это не про неё. Может, перед тобой она и была такой милой и безобидной, но за спиной эта блудница только и делала, что сеяла раздор и смерть. Она безжалостно забирала жизни тех, кто оказался слаб духом и волей, оставляя их ни с чем — ни с драгоценностями, ни с жизнью.

Сомнение, словно холодный ручей, начало просачиваться в душу. Она всегда считала профессора человеком рассудительным, мудрым, но и гадким крысенышем, гнусным кукловодом. Но почему-то в этот момент его слова звучали убедительно, подкрепленные уверенностью, отсутствием колебаний и какой-то зловещей, пугающей простотой.

Гертруда попыталась представить чародейку, сеющую смерть. Это было так же нелепо, как представить цветок, пожирающий насекомых. Но слова, словно ядовитые стрелы, попадали в цель, заставляя пересмотреть свои представления. Может быть, она видела лишь фасад? Может быть, за внешней кротостью скрывалась темная сущность?

Но тут же другая мысль, словно искра, вспыхнула в сознании. А что, если Селувис лжет? Он сам является тем, кто сеет раздор, а Нинниах стала его жертвой... Эти слова звучали уже слишком гладко, слишком убедительно — от человека, умеющего играть на струнах страха и предрассудков.

Гертруда вспомнила другие истории, которые доходили до нее слухами. Истории о несправедливых обвинениях, о людях, чьи жизни были разрушены без видимой причины. Всегда ли справедливость торжествовала? Всегда ли мудрость была на стороне правых? Почувствовала, как собственный разрушенный мир дрогнул. Её представления о справедливости и мудрости были ошибочны — то, на чем все держалось. Люди, которым она доверяла, были лжецами, а те, кого она считала слабыми, стали провокаторами для ее изгнания из Ордена рыцаря. Где же искать истину?