Ремонт техники мистера Гатри или Как колдовать паяльником под песни Джарвиса Кокера (гет)

Обед в целом прошёл хорошо, если не считать того, что после него они разошлись в разные стороны: Гермионе нужно было возвращаться на работу, да и у Люциуса в мастерской накопилось дел.

— Ну так что, Дебора? — спросил Люциус, пока они ждали заказ.

— Шутка затянулась, — серьёзно произнесла она, и Люциус забыл, что хотел спросить. — Я не Дебора. Я же пошутила, а ты не понял. Дебора — это из песни «Disco 2000». А я — Гермиона.

Он почувствовал, как задрожали руки, — вот он, момент истины. Сейчас… сейчас она спросит его имя, и всё будет кончено.

— А ты предпочитаешь, чтобы тебя называли Гатри? — уточнила она.

— Да, — соврал Люциус. — Знаешь, мне настолько не нравится моё имя, что все называют меня по фамилии.

— Ну что ж, — Гермиона хитро прищурилась, будто знала всё и даже больше. — Когда-нибудь я всё равно узнаю. Но ладно, Гатри так Гатри. Если тебе так удобнее. Хотя я бы не стала осуждать в любом случае — это же всего лишь имя.

Люциус кивнул и тихо вздохнул. Опасность пока что миновала, но всё-таки никуда не делась. Он вдруг чуть не подскочил: а если она увидит, пусть и бледную, почти неразличимую, но никуда не исчезнувшую метку на левом предплечье? Люциус попытался успокоить себя, что, когда дойдёт до постели, им будет чем заняться. А если нет? Если они будут пристально разглядывать друг друга? Он решил оставить этот вопрос на потом. Главное, что в этот раз он поцеловал её первым, пусть и на прощание.

Вернувшись в мастерскую, он попытался снова починить приставку, но так и не смог ничего сделать. Похоже, действительно проще было купить новую. В течение дня к нему ещё приходили новые клиенты, но он откладывал новые дела на потом, занимаясь разгребанием небольшого завала. Правда, ему даже и половины запланированных дел закончить не удалось. Дверь резко распахнулась, будто её дёрнули со всей силы, и на всю мастерскую раздалось: «ДОБРЫЙ ВЕЧЕР!» Люциус подскочил на стуле, свалил на пол видеомагнитофон и стукнулся коленом о столешницу. На пороге качался из стороны в сторону Долохов. В руке у него был огромный пакет из какого-то супермаркета.

— Не ждал? — протянул он пьяным голосом. — А я вот он, припёрся!

— Мы с вами знакомы? — сквозь зубы выдавил Люциус.

— Да ладно тебе! Вернись, я всё прощу!

Он рухнул на край стола, смёл с него всё, что счёл лишним, и водрузил рядом с собой пакет.

— Кто ещё кого прощать должен, — огрызнулся Люциус.

Тони раскрыл пакет так, чтобы им обоим было видно содержимое: сырая курица, куча каких-то пакетиков и пара бутылок, одна из которых была повёрнута прямо к Люциусу. Прочитав надпись на этикетке, он обомлел.

— Откуда?

— А вот места знать надо! Моя достала! Завидуй молча.

— А твоя… — Люциус щёлкнул языком, выбирая выражение пожёстче. — Девка твоя, она что, как-то с Магической Британией связана?

— А вот этого не скажу, — игриво ответил Долохов. — Секрет! Много будешь знать…

Он посмотрел на Люциуса и как будто на секунду протрезвел, схватил его за челюсть и дёрнул так, что чуть не свернул шею.

— Это я тебя так? — спросил он. — Ох, блядь… Ни хера себе! Ну, ты сам хорош, конечно! Цепанула тебя эта Грейнджер, раз ты так взбесился.

Люциус промолчал. «Цепанула» — это ещё мягко сказано…

— Ладно, извиняй. Тоже не рассчитал, да и про любимку твою я ничего не думал такого вообще. Просто пошутил, ясно, да? Мир?

Он протянул руку.

Люциус неохотно сжал её, но Тони вдруг потянул его к себе и стиснул в крепких объятиях.

— Ну не могу я без тебя, Люц! Скучно!

— А, так тебе пить не с кем, — догадался Люциус.

— И это тоже, — отстранившись, признался Тони. — Но в первую очередь я ценю тебя за твои человеческие качества, вот! Всё утро репетировал, — похвастался он.

Люциус устало засмеялся. Тони, как всегда, привносил в жизнь больше хаоса, чем пользы.

Прежде чем идти за Долоховым, Люциус убедился, что убрал кассу в сейф и запер дверь. Возвращаться к работе в ближайшие два дня — а именно столько он обычно отходил, если в дело вмешивались огневиски и Долохов, — он не планировал. Разумеется, они никогда не ограничивались одной бутылкой.

— Ну так что там твоя Грейнджер, — спросил Тони после второго стакана.

— Всё настолько хорошо, что хочется самого себя заавадить, — ответил Люциус, после того, как прожевал кусок запечённой курицы. — Кто вообще закусывает огневиски курицей, Тони?! — не сдержался он.

— А что, невкусно? — нахмурился тот.

— Вкусно…

— Закрой рот и ешь тогда. Я тут готовлю, как домовой эльф какой-нибудь, а ему не нравится! Лучше, вон, про заавадить подробнее давай.

— Да что подробнее? Когда она узнает, кто я, она меня, скорее всего, Авадой и угостит.

— А что ж не скажешь? Всю жизнь скрывать будешь? — Тони проглотил ещё огневиски и жутко выдохнул: — Ха! Прикидываешь, на свадьбе, значит. Тебе говорят, короче: «Люциус Малфой, согласны ли вы…» А она такая: «ЛЮЦИУС МАЛФОЙ?!» — и бегом от тебя!

— Ты мне вообще сейчас не помог.

Люциус закрыл лицо рукой. А ведь, скорее всего, будет так, как сказал Тони. Разве что без свадьбы…

— Как она тебя называет-то? — поинтересовался Долохов.

— Гатри. Меня же все теперь так называют. Как на вывеске написано.

— А что, дедок твой не разрешает менять название?

— Не спрашивал.

— Так спроси! Глядишь, вывеску сменишь, Грейнджер твоя увидит, что ты успешный человек среди простецов, поймёт и простит сразу.

То, что логика Долохова была донельзя логичной, Люциус говорить не стал. Впрочем, после того, как их посиделки из культурных превратились в свинские — Тони перебил посуду и сорвал с петель дверь, пытаясь добраться до туалета, — он сказал ему не только это, но и много ещё хорошего.

Люциус проснулся под утро. Точнее, он даже сначала и не понял, проснулся на самом деле или уже умер и очнулся на том свете. Но тяжёлая головная боль убедила его в том, что он всё-таки ещё принадлежит миру живых. С ужасом он обнаружил, что в постели лежит ещё кто-то. Он приподнялся в попытках разглядеть растянувшуюся рядом фигуру.

— Ты что тут делаешь? — спросил он, дёрнув Долохова за плечо. — Тони, какого Мордреда ты забыл в моей кровати?

Долохов проворчал что-то и плотнее завернулся в одеяло, стащив его с Люциуса, которому не оставалось ничего, кроме как пойти в гостиную, чтобы доспать на диване. Однако там его ждал сюрприз: диван больше не был пригоден для использования по назначению. Долохов всё-таки продавил сидение, и из-под обивки вылезли пружины, к тому же одна ножка почему-то валялась в раковине на кухне. Люциус выругался и опустился в кресло. Каким-то чудом ему удалось ненадолго задремать.

Когда он снова открыл глаза, в комнате было совсем светло, а время на часах почти доползло до восьми утра. Люциус потянулся, отметил, что чувствует себя чуть лучше, несмотря на то что шея и ноги немного затекли из-за неудобной позы.

Он вспомнил вчерашнее неожиданное свидание. Интересно, если он позвонит Гермионе с самого утра, она не рассердится? Почему-то Люциус верил, что её голос окончательно отрезвит его и придаст сил. Он прикинул, что в такое время она, должно быть, собирается на работу и ей будет не до разговоров. Но когда ещё он так твёрдо решится? Он взял со стола телефонный аппарат и набрал цифры, которые за последнюю неделю запомнил почти наизусть. Правда, первый раз он попал не туда: перепутал последнюю цифру. На второй раз попал на автоответчик. Едва он успел сказать хоть что-то, ему ответила уже настоящая Гермиона:

— Гатри? Что-то случилось? Почему так рано?

— Хотел услышать твой голос, — признался Люциус. — А ты разве не собираешься на работу?

— Я в восемь встаю, а сейчас без десяти, — она зевнула. — Ладно, спасибо, что разбудил пораньше. Успею позавтракать.

Люциус не мог сдержать улыбки. Гермиона была забавной.

— Встретимся в субботу? — спросил он, уже предвкушая, как совсем скоро сможет привести её к себе…

— Нет, — твёрдо ответила она, но тут же продолжила: — Прости, Гатри. Я уезжаю к друзьям на все выходные. У меня день рождения во вторник, а мы можем собраться все вместе, как раньше, только на выходных, — объясняла она, но Люциус едва слышал её из-за противного шума в ушах.

«Нет».

— Гатри? — позвала она. — Хочешь, встретимся во вторник?

— Вторник? — отмер Люциус. — Но у тебя же день рождения.

— И что? Я хочу отметить его с тобой.

— У тебя же есть родители, я прав? Почему не с ними?

Гермиона весьма слышно вздохнула.

— Они в другой стране, — проговорила она. — У меня нет возможности бросить всё и лететь посреди недели на другой континент. А я, знаешь ли, не хочу отмечать день рождения в компании кота.

Она замолчала. Люциус тоже не спешил отвечать. Часы тем временем показывали ровно восемь.

— Слушай, мне пора собираться, — спохватилась она. — Оставь свой номер, я перезвоню вечером.

Люциус послушно продиктовал ей цифры, и они распрощались. Пока ещё ничего не было ясно. Люциус хотел верить, что вечером она перезвонит и назначит встречу. Или он назначит. В любом случае никаких свиданий, пока в квартире такой беспорядок. Люциус примерно прикинул, как надавить на Тони, чтобы тот убрался и помог ему вынести старый диван.

— Чего ты орёшь на меня с самого утра? Да чего тут выносить-то? — ворчал тот спустя пару часов, стоя посреди комнаты в одних трусах и почёсывая небритый подбородок. — Тут ножку приладить — и всего делов!

Люциус посмотрел на него исподлобья, сдерживаясь, чтобы не обругать. Они приступили к работе.

— Твою мать, блядь! — орал Тони, держась за палец, ударенный молотком вместо гвоздя. Они уже побороли диван: потратили почти час на то, чтобы кое-как приладить ножку и вернуть пружину на место. Будь у них палочки, они бы уже со всеми делами расправились, но, поскольку выбора у них не было, с помощью магии они смогли только восстановить обивку. А вот дверь, которую Тони снёс, прибивать назад пришлось полностью вручную. Причём Тони сначала прибил её так, что она застряла и не желала открываться. Тони оказался заперт в ванной и выбил дверь второй раз за сутки, уже вместе с коробкой.

— Своей скажешь, что у тебя стиль «лофт», — заключил он, разглядывая своё творение.

— Возвращай как было, — упёрся Люциус. — У меня квартира в аренде.

Спустя пару часов с помощью молотка и матерных выражений на двух языках, Тони наконец повесил дверь как надо.

— Мои услуги небесплатны, чтобы ты понимал, — начал он, но Люциус грозно посмотрел на него.

— Ты тут всё переломал. Забыл?

— Ладно, не дуйся. Давай, бывай. Меня уж моя потеряла, наверное, — сказал он и похлопал Люциуса по плечу. — Расскажешь потом, как всё прошло.

Люциус в тот день настолько хорошо себя чувствовал, что даже нашёл силы отправиться в мастерскую после обеда и разобрать значительную часть навалившейся работы. Домой он вернулся в приподнятом настроении, разогрел и съел замороженные спагетти, которые ни один здравомыслящий человек, но явно не производитель этого продукта, пастой не назвал бы, и устроился в кресле с газетой.

Вообще-то на вкус еда была вполне сносной, гораздо лучше, чем если бы Люциус сам попытался приготовить, особенно на страшной плите, которая его совершенно не слушалась. Если с микроволновой печью ему как-то удалось договориться, то от газовой плиты лишь иногда прикуривал Тони, а это было то ещё зрелище…

Гермиона так и не звонила, хотя должна была уже освободиться. Не желая терзать себя всяческими домыслами, Люциус сам набрал её номер.

Трубку она не взяла. Люциус сдержанно поинтересовался у автоответчика, не забыла ли Гермиона о своём обещании и попросил перезвонить, как только она сможет.

Смогла она спустя два часа, объяснив, что задержалась на работе. Люциус удивился: она ведь говорила, что работает учительницей, значит, скорее всего, преподаёт в Хогвартсе, но почему-то там не живёт. Он озвучил свои мысли — кроме Хогвартса, — на что Гермиона хмыкнула.

— Я не учительница, Гатри. Пока что я не могу сказать, где работаю.

— Почему? — заранее зная ответ, спросил Люциус.

— У меня будут большие проблемы.

«Статут о секретности», — подумал Люциус и не стал больше пытать Гермиону.

— Я могу задержаться на работе, — продолжала она, — но не каждый день. Во вторник обещаю без опозданий!

Люциус усмехнулся — опоздает, конечно. Что у них вообще может идти по-человечески?

Они назначили встречу на вечер вторника, но на этот раз не в мастерской Люциуса, а в центре Лондона. Почти всю неделю Люциус провёл на работе, окончательно разобравшись с накопившимися делами. Пару раз к нему заглядывал Тони, но Люциус отказывался выпивать с ним, боясь, что Долохов опять разгромит его квартиру. Как-то раз к нему заходил мистер Гатри, и Люциус, наконец, спросил насчёт вывески. Мистер Гатри очень удивился, что Люциус задал этот вопрос только сейчас, и разрешил ему сменить название.

Медленно, но неумолимо подкрадывался вторник. Люциус ждал его, одновременно страшась: а если всё пойдёт слишком уж хорошо и они отправятся к нему, как быть с меткой? Грешным делом он поделился переживаниями сначала с мистером Гатри, который предложил просто перебинтовать руку, а потом и с Тони. Тот заскочил к нему в обеденный перерыв, притащив с собой магнитофон с трещиной на корпусе и груду старых кассет. Всё это он вывалил перед Люциусом и приземлился следом, по обыкновению, прямо на стол.

— Я тут думал, — загадочно протянул он, почёсывая небритую щёку, и тут же добавил: — И не надо иронизировать, я умею! Так вот, Казанова, если ты всё же заманишь эту твою Грейнджер в свою берлогу, тебе просто необходимо музыкальное сопровождение.

Люциус нахмурился, перевёл взгляд на кассеты, потом на Долохова.

— Это что?

— Ты слепой, глухой или тупой? Музыка для твоих с Грейнджер романтических этих.

Тони всучил ему одну из кассет.

— «Этих»? — переспросил Люциус, разглядывая яркую обложку с незнакомыми символами. — Чего «этих»?

— Сексов, ну! Ты что-то сегодня вообще не такой. Не выспался?

Он похлопал Люциуса по плечу, тот отклонился в сторону.

— Задумался.

— Ну?

Тони поёрзал, облокотился на стол, устроился, подперев подбородок кулаком.

— Ты не скрываешь тёмную метку? — осторожно спросил Люциус.

— А зачем? Да и от кого? Ты же знаешь, мне без разницы, кто что скажет. Ну, есть у меня метка, и что? Хозяин сгинул, туда ему и дорога, а я ошибся, с кем не бывает. Я, когда знакомлюсь, сразу говорю: «Я — Тони Долохов», и похер, кто что подумает.

— На что это ты намекаешь, Тони Долохов?

Тот оскалился и заглянул Люциусу в глаза.

— А я не намекаю, я прямо говорю. Не знаю, чего ты сразу не представился Грейнджер этой твоей. Ты же вроде не узнал её? Не легче было сказать, как тебя зовут, чтобы твоя Грейнджер сразу же вмазала тебе и убежала?

— Я не помню, почему не сказал, — попытался оправдаться Люциус.

— Да ты ненавидишь себя, Люц! Тебе стыдно, что ты натворил всякого дерьма под своим именем. Боишься, да? Удивительно, что ты старику Гатри представился! А я, вот, не боюсь. Мне, знаешь ли, нравится быть собой. И не стыдно представиться какой-нибудь бабе.

Каждое слово Долохова било точно в цель, как жалящее заклятие. Люциусу невыносимо было слушать это. Слишком унизительно.

— Прекрати, — попросил он тихо.

— Слушай, — приказал Долохов. — Твоя тайна раскроется, и раскроется самым поганым способом. Тебе будет так больно, ты будешь реветь, как баба, когда Грейнджер тебя бросит. А она бросит…

— Заткнись!

Люциус попытался столкнуть Тони со стола, но тот ухватился за его свитер, опасно потянув чуть ли не до треска.

— Правда глаза колет? — усмехнулся он. — Мог бы избежать этого всего! Сразу ей сказать, кто ты! А то привязался, влюбился в эту свою Грейнджер!

Люциус всё-таки столкнул его на пол, но Долохов удачно приземлился и тут же выпрямился.

— Проваливай! — потребовал Люциус. — И магнитофон забери!

— Подарок не отдарок, — буркнул Долохов и выскочил из мастерской, в дверях столкнувшись с мужчиной, который не стал его задерживать, а пропустил и только потом зашёл, направившись прямиком к Люциусу.

Люциус мельком оглядел посетителя: примерно одного с ним роста, но куда крепче телосложением, одетый в потёртый комбинезон с жирными пятнами, из кармана которого торчал здоровенный гаечный ключ.

— Это вы мистер Гатри? — спросил он, тут же протянув руку. — Патрик Гилберт.

— Чем могу помочь? — с опаской поинтересовался Люциус, пожимая большую мозолистую ладонь.

— Я — отец Энди. Мальчика, которому вы морочите голову своей магией.

Люциус взглянул прямо в светло-голубые глаза Гилберта. Несмотря на то, что тот усердно хмурился, Люциус прекрасно понимал, в чём дело. Похожую затаённую боль он видел и в своих глазах, когда смотрел в зеркало, пусть и старался игнорировать. Стоило хотя бы попытаться донести до Гилберта свои мысли насчёт Энди.

— Ваш сын — волшебник, — сказал Люциус. — Этого не изменить.

— Просто прекратите, ладно? Отстаньте от моего сына.

— Хорошо, — согласился Люциус. — И, простите, я не смог починить его приставку. Если хотите, могу вернуть.

— И на что Энди сломанная приставка? — горько усмехнулся Гилберт. — Оставьте себе. И больше не приближайтесь к моему сыну. А придёт — прогоните. Иначе разговор будет другим. Вы поняли, мистер Гатри?

Люциус кивнул. Гилберт смерил его тяжёлым взглядом, тоже кивнул, развернулся. Когда он уже поднёс ладонь к дверной ручке, Люциус опомнился, проговорил чуть дрогнувшим голосом:

— На самом деле, меня зовут не мистер Гатри, а Люциус Малфой.

— Мне плевать, как вас зовут, — отозвался Гилберт.

Хлопнула дверь. Люциус упёрся руками в столешницу. От осознания, что Долохов оказался как никогда прав, грудную клетку сдавило. Он и правда редко назывался своим именем в последнее время. Люди приходили к мистеру Гатри, и Люциус не спорил с ними. Так было удобнее, да и мало ли — вдруг кто-то случайным образом знает его по прошлым делам и распустит слухи? К тому же в прошлой жизни он обманывал куда чаще и без угрызений совести. Но всё-таки Люциус не потерял способность быть честным. Значит, и Гермионе признается сам. Главное, чтобы она восприняла информацию спокойно.

Отец Энди, вопреки попыткам казаться опасным, не вызвал у Люциуса страха. Скорее сочувствие. Гилберт блефовал, притащив с собой гаечный ключ, сжимая кулаки и отчаянно хмурясь. Драться он не хотел, но и не исключал такой возможности. И Люциус понимал его, как отец отца. Если бы он узнал, что его Драко ходит к какому-то проходимцу, тут же не колеблясь проклял бы того, как следует.

При мысли о Драко сердце Люциуса тоскливо свело. Как он хотел увидеть своего сына хотя бы мельком! Узнать, что с ним всё хорошо, что он не бедствует. Он даже обрадовался бы хорошим новостям от Нарциссы, пусть и вспоминал её лишь изредка. Но новостей не было никаких. И не предвиделось.

Конечно же, магнитофон, принесённый Долоховым, не работал. Точнее, работал наполовину: один из динамиков, как раз с треснутой стороны, сначала хрипел и задыхался, а после и вовсе заглох. Люциус вздохнул и отставил его в сторону — хотя ремонт занял бы не больше часа, ему хватало работы и без этого. Он решил, что эта несрочная проблема может потерпеть и до понедельника. Люциус вдруг задумался: все подарки от Долохова или сразу ломались, или попадали в руки Люциуса в заведомо нерабочем состоянии, или просто странно выглядели. Чего стоил, например, полудохлый фикус, который Долохов принёс из своего магазина, поскольку хозяин поручил избавиться от растения. Этот подарок на юбилей вымахал в двухметровое дерево, но в целом хлопот не доставлял. Люциус ждал и боялся Рождества — что на этот раз взбредёт Тони в голову? Хорошо, что ждать оставалось больше трёх месяцев.

Утром пятницы явился Энди. Люциус помнил просьбу его отца, но не очень хотел расстраивать мальчика. Поэтому он решил начать издалека.

— Ты разве не должен быть в школе?

Энди попытался соврать, что уроки уже закончились, но Люциус, знакомый с подобными ужимками и интонациями, присущими, кажется, каждому десятилетнему мальчишке, только покачал головой.

— Ну и с какого урока ты сбежал? — разочарованно спросил он.

— С математики… — признался Энди и глубоко вздохнул.

— Твой папа велел прогнать тебя, — сообщил Люциус. — Я не хочу. Но должен.

— Я знаю. Он запретил ходить к вам.

— Тебе придётся уйти. Я уже всё рассказал и показал.

— Но вы обещали!.. Вы говорили, расскажете о волшебной школе и о предметах.

Энди шмыгнул носом и очень пронзительно исподлобья посмотрел на Люциуса. Тот плохо запомнил его отца, но отметил, что похожи они смутно. У Энди глаза и волосы были тёмными, а у его отца светлыми. Разве что они одинаково хмурились.

— Я обещал всё это до того, как твой папа запретил мне учить тебя.

Но тот всё равно насупился.

— Вот что, — предложил Люциус. — Давай-ка я отведу тебя к папе и мы попытаемся убедить его?

Энди подпрыгнул на месте от радости, подбежал к Люциусу и обнял его.

— Вы самый добрый волшебник в мире! — восторженно сказал он.

Люциус не считал себя чрезмерно чувствительным, но от этих слов — а добрым волшебником его никто никогда не считал и не называл — у него заслезились глаза.

— Послушай, Энди, — произнёс он, отстранив того от себя. — Я ничего не обещаю. Нет никаких гарантий, что мне удастся убедить твоего папу. Но я сделаю всё возможное.

Он не хотел расстраивать Энди, но скорее всего так бы и вышло. Он взял его за руку, когда запер дверь мастерской, и тот повёл его на работу к отцу.

Патрик Гилберт, отец Энди, работал в автосервисе на Бернард-роуд. Когда Люциус и Энди переступили порог несуразного сооружения, больше похожего на гараж, Гилберт стоял к ним спиной, что-то перебирая в автомобиле. Он не сразу повернулся к вошедшим, лишь когда отложил инструменты в сторону.

— Добрый день, — сначала сказал он, но, повернувшись и увидев Люциуса, прищурился, укоризненно поглядел на своего сына.

— Что я тебе говорил об этом, а, Энди?

— Пап, ну пожалуйста! — попытался тот, но отец был непреклонен.

— Я всё уже сказал. Не стоило отнимать время у мистера… как вас там?

— Мистер Гатри, пап, — громким шёпотом подсказал Энди, не дав Люциусу произнести ни слова.

— Да как угодно. Мистер Гатри обещал, что не будет больше лезть к нам, да?

— Я, уж простите, не смог прогнать ребёнка, раз он пришёл, несмотря на ваш запрет. Возможно, есть шанс, что вы меня выслушаете?

— Мы вчера всё обсудили! Мне нечего добавить. Давайте не тратить время на всякую чушь.

Энди потянул Гилберта за рукав.

— Ну, пожалуйста! — взмолился он.

— Так, — Гилберт присел, нашарил что-то в кармане и вложил сыну в руку, — купи себе что-нибудь. И, пожалуйста, — добавил он чуть тише, — не сбегай больше с математики! Да, Маккарти та ещё крыса, но тебе осталось совсем чуть-чуть до средней школы. Ладно?

— Хорошо пап, — не очень довольным голосом ответил Энди.

— Ну, всё, беги!

Гилберт взъерошил его волосы и поцеловал в лоб, отчего Энди скривился — видимо, считал себя уже большим для всяких нежностей, тем более при другом человеке, которого считал авторитетом. Тем не менее, он поблагодарил отца, махнул обоим мужчинам рукой и побежал вприпрыжку тратить деньги.

Когда Люциус и Гилберт остались одни, они некоторое время молчали, выжидающе глядя друг на друга.

— Я говорил, что разговор будет коротким? — спросил Гилберт.

— Я отвёл Энди к вам, потому что он прогуливает школу.

— Он часто сбегает с математики, — внезапно откровенно ответил он. — Эта Маккарти ненавидит его. С тех пор, как он подпалил её волосы… Уж не знаю, как умудрился, но эта крыса два года ходила в парике и с тех пор придирается к Энди по любому поводу.

Люциус усмехнулся, но тут же одёрнул себя.

— Вы ведь замечали за ним странности?

— Да тут и слепой бы заметил. Я хочу, чтобы Энди рос, как обычный мальчик, и всё для этого делаю.

— Но ваш сын — волшебник. Он должен и будет учиться в специальной школе.

Гилберт сложил руки на груди и сурово посмотрел на Люциуса.

— Слушайте, мистер Малфой: или вы уходите и прекращаете проповедовать свои уличные фокусы, или мы с вами будем говорить на другом языке.

Он сделал шаг, почти вплотную подойдя к Люциусу.

— О, вы запомнили, — заметил тот. — А почему не поправили Энди?

— Это ваша тайна, а не моя. Не мне её раскрывать.

Люциус внезапно проникся уважением к Гилберту.

— Хорошо, я вас понял. Но я не могу прогонять Энди, если он будет приходить. Не могу, потому что это его расстроит.

— Да какое вам дело до какого-то мальчика?

— У меня тоже есть сын. Я не видел его два года. Это долгая история, не думаю, что вам будет интересно. Когда Энди пришёл с той приставкой, растерянный, я понял, что обязан рассказать ему, с чем он столкнулся, и помочь. Кто ещё ему помог бы? Вы?

— Мне плевать на ваши личные дела, ясно? Отвалите от моего сына!

— Просто объясните ему сами, почему не стоит приходить в мою мастерскую! — прикрикнул на него Люциус, тоже сделав шаг вперёд, отчего они чуть ли не столкнулись носами.

— Я-то объясню! А вы не приближайтесь к нам!

Люциус собрался идти, как вдруг его посетила одна любопытная мысль, всё это время лежавшая где-то на поверхности, которую он тут же озвучил:

— А что думает об этом мать Энди?

Гилберт тут же вспыхнул, схватил Люциуса за куртку. Его глаза опасно блеснули. Он не говорил ни слова, только тяжело дышал, а потом резко отбросил Люциуса от себя. Тот полетел назад и приземлился на бетонный пол, больно ударившись обо что-то спиной.

— Нет у него матери! — отчаянно бросил Гилберт.

— Соболезную, — только и смог выдавить Люциус сквозь ослепившую его боль.

— Не о чем соболезновать, — отмахнулся тот. — Долгая история.

Он подошёл, наклонился и протянул Люциусу руку. Тот неохотно взялся за неё и поднялся на ноги. Гилберт помог ему отряхнуться.

— У нас, похоже, у обоих «долгая история», — заключил он. — Выпьем пива на выходных? Энди будет у моих родителей, а при нём я не пью.

Они договорились о времени и месте. Люциус надеялся, что в случае чего Гермиона поймёт его и простит.

А Гермиона встретилась ему у двери мастерской.

— Привет, — с улыбкой сказал Люциус.

— Привет, прости, мне уже нужно бежать! Я ждала тебя почти весь обед…

Она обняла его и прошептала:

— Я так соскучилась… Не хотела ждать до вторника.

— Я тоже, — отозвался Люциус. — Скучал.

И как-то вполне естественно они потянулись друг к другу, несмотря на то, что стояли на улице и что вокруг сновали незнакомцы. С большой неохотой Люциус оторвался от Гермионы, чтобы спросить:

— Зайдёшь?

— Мне пора, — с сожалением ответила она. — Начальник — мудак.

Люциус ещё раз поцеловал её.

— До вторника.

— Кстати, о вторнике…

В этот момент он ощутил, как перевернулось всё внутри — это что же, свидание не состоится?

— Не хочу встречаться в центре, — заявила она вдруг, мягко похлопав Люциуса по плечу. — Давай ты уже покажешь мне свою квартиру?

— О, милая, — выдохнул он облегчённо и горячо поцеловал её. — Как тебе угодно. Тогда здесь, в шесть.

Она погладила его по щеке, улыбнулась и, чмокнув на прощание, побежала на работу.

На выходных Люциус занялся генеральной уборкой. Ещё несколько лет назад те, кто убирались самостоятельно, да ещё и без помощи магии, вызывали у него смех. В первые несколько месяцев изгнания он чувствовал себя униженно, выполняя домашние дела. А когда он впервые отжимал половую тряпку руками, его чуть не вырвало от вида грязной воды, стекавшей в ведро. Но со временем он привык. Уборка здорово прочищала мозги. Кроме мытья полов и всех остальных поверхностей, он сходил в прачечную, чтобы выстирать занавески, постельное бельё и одеяло. Он даже подрезал ветки фикуса, чтобы тот выглядел аккуратнее. А вечером воскресенья понял, что совсем забыл о главном — о подарке для Гермионы.

Он и не знал, чем можно порадовать человека, которого знаешь буквально пару недель, если не считать слухов и рассказов сына — всё это он не стремился запоминать. Кажется, Гермиона говорила, что любит читать, но вдруг он подарит ей уже прочитанную книгу? Да и любимое произведение она так и не назвала, чтобы отыскать какое-нибудь особенное издание. Он также сомневался насчёт пластинки или кассеты — что если Гермионе не на чем слушать музыку? Но как-то же она узнала о существовании групп, которые выступали в Рединге… Люциус подумал и решил, что наименее проигрышным вариантом будет купить ей карманное радио. Именно поэтому в понедельник он закрылся пораньше и отправился в музыкальный магазин, где работал Тони.

— Чего тебе? — угрюмо спросил тот.

В руках он держал журнал, на обложке которого красовались те самые типы в масках, вызвавшие у Люциуса культурный шок в третий день фестиваля.

— У тебя же есть карманное радио?

— Для тебя по двойной цене, — заявил Долохов.

— Это за магнитофон?

— В том числе. Кстати, я тут подобрал для тебя парочку имён, если эта твоя Грейнджер опять поинтересуется.

Люциус насторожился, а Долохов, не отрывая взгляда от журнальных страниц, произнёс:

— Как тебе «Шон»? Или, может, «Джои»?

— Ты это откуда взял? — Люциус заглянул в журнал. — Ах, да. Шутник.

— Ладно, забыли, — отмахнулся Долохов. — Ты серьёзно собрался дарить своей Грейнджер радио? У нас тут дохрена винила на любой вкус и цвет, а ты — радио?

— Я же не знаю, есть у неё проигрыватель или нет. К тому же, я без понятия, где она живёт и есть ли там электричество.

— Как скажешь…

Тони тяжело поднялся, прошёл к стеллажу с музыкальной техникой, снял с полки маленькую коробочку и протянул Люциусу, но тут же отвёл руку назад.

— Подумай хорошенько, — предупредил. — Если ей нравится современная музыка, где она по-твоему её услышала? Есть у неё радио, сто процентов. Или какой-нибудь старенький Walkman, на который она наложила кучу всяких чар.

Слова Долохова не были лишены логики.

— Да и вообще, не знаешь, что подарить — купи цветы и своди в ресторан.

— Она хочет посмотреть мою квартиру.

— Цветы и романтический ужин дома, значит. А потом сам знаешь что. Если ты ей приготовишь что-нибудь сам, она тебе точно даст.

Люциус напрягся: приготовить он мог разве что чашку чая и карбонару из супермаркета, в чём тут же и признался.

— Что бы ты без меня делал. Так и быть — помогу тебе.

Они договорились, что Люциус даст Тони ключи от квартиры, а тот попросит свою девушку подменить его на работе, и приготовит для Люциуса и Гермионы превосходный ужин, и свалит не позже шести вечера, оставив ключи в прихожей. Каким-то шестым чувством Люциус ощущал, что довериться Долохову — большая ошибка.

— Да не волнуйся, травить вас мне нет никакой выгоды, я же переживаю за ваши отношения с тех пор, как ты мне о них рассказал, — заливался Долохов.

О магнитофоне Люциус вспомнил только под конец рабочего дня. Он решил разделаться с ним в обед в день свидания. Так и случилось. Справился он за полчаса, считая проверку магнитофона. Среди стопки кассет на глаза ему попался специально подложенный шутником Тони альбом, где и была та самая песня, благодаря которой Люциус оказался на фестивале в Рединге. Теперь она не раздражала, а вызывала приятное ностальгическое чувство. Остальные кассеты он не успел проверить, потому что прибежал Тони, вытряс из Люциуса денег на покупку продуктов для ужина и забрал магнитофон, пообещав всё сделать в лучшем виде.

Люциус закрыл мастерскую в пять часов, не торопясь сходил в цветочный магазин, откуда вышел с небольшим букетом оранжевых роз. Несмотря на подозрения, что Гермиона опоздает, она подошла к мастерской на пару минут раньше. Одета она была совсем не празднично, зато по погоде: весь день шёл сильный дождь с ветром. Взглянув на её светлый плащ, тонкий джемпер и джинсы, слегка забрызганные водой снизу, Люциус вдруг понял, что забыл надеть выстиранную одежду, и отправился на работу, а теперь и на свидание в брюках, на которые случайно пролил моющее средство. Но Гермиона, похоже, не особо интересовалась состоянием его одежды. Она держала в руке зонт, который тут же подняла повыше, чтобы укрыть от дождя и Люциуса.

— Привет, — весело сказала она. — Как день прошёл?

— Весь день я думал о тебе, так что хорошо.

— Я рада. Пойдём?

Люциус улыбнулся, но идти никуда не спешил. Он протянул Гермионе букет, наклонился, приобнял её, шепнул на ухо: «С днём рождения!» — и крепко поцеловал. Её руки тут же обвили его плечи, одна из ладоней легла на затылок. Зонт, который Гермиона при этом уронила, упал на тротуар, обиженно — если, конечно, зонты умели обижаться — хрустнув.

— Ох, Гатри, — еле слышно проговорила она, захлёбываясь воздухом, когда они смогли оторваться друг от друга. — Как же я ждала этого…

— И я ждал.

Зонт они всё-таки подняли и отряхнули. Пока они шли к Люциусу, тот молился всем, кого только вспомнил, лишь бы Тони уже скрылся.

Дверь квартиры, не запертая, отворилась с едва слышным скрипом. Люциус пропустил Гермиону вперёд, включил свет, забрал зонт, который повесил рядом со своим, забытым с утра. Они прошли в гостиную, куда Тони обещал перетащить стол, и оба опешили.

— Какая красота! — выдохнула Гермиона, глядя на стол, заставленный всяческой утварью.

Долохов даже умудрился поставить в центре вазу, куда тут же отправились цветы, и подсвечник — спасибо, свечи не зажёг, оставил предусмотрительно коробок спичек рядом. На одной из тарелок лежала записка. Не успел Люциус потянуться за ней, как услышал от Гермионы особо восхищённый вздох.

— Ризотто с морепродуктами! Как ты угадал?

Люциус пожал плечами.

— А вот и записка от шефа. — Он продемонстрировал бумажку с каракулями Тони. — Нет, Гермиона, это не ризотто с морепродуктами. Это «резото с Ктулхом, сам изловил».

— Так это не ты готовил? — удивилась она.

— Я не умею, — честно ответил он. — Друг помог. И я надеюсь, он уже ушёл, — чуть громче произнёс он.

Гермиона заглянула в записку, прижавшись к Люциусу сбоку.

— Шеф Тони, похоже, большой шутник, — заключила она, хихикая.

— Да уж… Присаживайся, будем пробовать ризотто с Ктулху, которого изловил шеф Тони.

Он отодвинул один из стульев.

В ходе праздничного ужина выяснилось, что ризотто у шефа Тони получилось отменным, а также, что и Люциус, и Гермиона одинаково не любят оливки.

— Вряд ли он знал, — сказал Люциус, выковыривая из салата чёрные кружочки. — Ещё и нарезал, чёрт!

— Всё вместе вполне съедобно, — успокоила его Гермиона. — Ничего страшного.

Она отпила немного вина — его Люциус купил сам, потому что не доверял Долохову в вопросе хорошего алкоголя.

— Я не знал, что подарить тебе, поэтому решил организовать ужин.

— Гатри, дорогой, ничего и не нужно. Друзья завалили меня подарками, я ещё и не смотрела, что там. Помнишь, я сказала, что хочу провести этот день только с тобой? Я не очень люблю шумные праздники. И всякие безделушки тоже. Мы же только начали встречаться, у нас будет время узнать друг друга. Так что, если надумал себе что-то, перестань. Будем считать, что ужин — твой подарок, потому что такого вкусного ризотто я давно не ела.

— Я же не сам его приготовил…

— Люди много чего делают не сами. Всё хорошо, Гатри.

— Потанцуем? Шеф Тони обеспечил нас целой коллекцией романтической музыки.

— Этот шеф Тони, видимо, твой лучший друг, — предположила Гермиона. — Хотелось бы мне на него взглянуть!

— Ни за что! К тому же, у него кто-то есть.

— Здорово же! Можно сходить на двойное свидание.

— Посмотрим, — с улыбкой, несмотря на покрывший всё тело холодный пот, ответил Люциус и подал руку Гермионе.

Первая же кассета, лежавшая на самом верху стопки рядом с магнитофоном, с надписью на непонятном языке, оказалась сборником каких-то псевдонародных мотивов с электронными инструментами. Гермиона взглянула на обложку и сказала:

— А, ну это кириллица, точно. Видишь, некоторые буквы на греческие заглавные похожи.

Она изучила буклет, но ничего из написанного так и не поняла. Подумав пару минут, она торжественно объявила:

— Это же что-то балканское! Один мой знакомый любит такую музыку, он показывал мне свою коллекцию.

— Знакомый? — настороженно спросил Люциус.

— Бывший. Это было давно и неправда.

Она тут же поцеловала Люциуса, будто бы убеждая, что никто другой ей не нужен. Они принялись перебирать кассеты.

— Ого, а на этой написано «Робин Гатри», — удивилась Гермиона. — Твой однофамилец, наверное.

— Впервые вижу эту кассету. Да и вообще, тут несколько имён.

Мысленно проклиная Тони, он попытался отложить кассету в сторону, но Гермиона вытянула её из вмиг ослабевших пальцев и вставила в лоток магнитофона. Комната наполнилась звуками фортепиано, к которому вскоре присоединились гитара и ударные.

Люциус и Гермиона кружились по комнате, улыбаясь друг другу.