Клятва и Мера (джен)

Близнецы предостерегали его той осенней ночью в таверне "Последний приют", за неделю до того, как он отправился из Утехи на запретный север, оседлав свою кобылу — Луин.

Это была последняя ночь, когда они втроём сидели с остывшим чаем и оплывающими свечами за длинным столом у ствола огромного валлинового дерева, росшего прямо из пола таверны.

Отик, хозяин таверны, как всегда заботливый, убрал со стола последние бокалы и тарелки, пока трое друзей рассеянно пили, глядя друг на друга через стол в мерцающем свете свечей.

Стурм чувствовал себя неуютно в своём траурном сером плаще и мантии, особенно в компании старых друзей.

Он задавался вопросом, не было ли это частью переживания утраты — "после шести месяцев в сером, поста и затворничества ты должен был устать от всего этого, захотеть снять мантию и заняться другими делами."

Бывали моменты, когда он все еще очень скучал по матери, но лицо Илис Светлый Меч уже расплывалось в его памяти, и ему приходилось напоминать себе, какого цвета были у нее глаза.

Но история, которую она ему рассказала, была свежа в его памяти до мельчайших деталей. Эта история, рассказанная на смертном одре, перед тем как лихорадка сменилась бредом и беспамятством, должна была заставить его покинуть Утеху.

Стурм покачал головой, очнувшись от воспоминаний под громкий шёпот. Мрачные образы, связанные с церковным ладаном и неестественно бледным лицом его матери, растворились в свете свечей, и он снова оказался в «Последнем приюте», где Карамон, склонившись над столом, расспрашивал его при свете свечей.

— Ты меня слушаешь, Стурм? Это наша последняя ночь перед твоим отъездом, твои седельные сумки набиты провизией, письмами и сувенирами. Я бы хотел, чтобы ты не был так привязан к Соламнии, рыцарским банкетам и не остался там навсегда…

— Я никогда не говорил, что останусь там! — перебил Стурм, закатив глаза. — Я уже говорил вам обоим, Карамон. Это... это своего рода паломничество, и когда я кое-чему научусь на севере и кое-что улажу, я вернусь.

Карамон вцепился в край стола своими загорелыми руками с толстыми пальцами и виновато улыбнулся своему чопорному и серьезному другу. Рейстлин тем временем хранил молчание, повернув своё, скрытое тенью, внимательное лицо к очагу и угасающему в нем пламени.

— Но все эти поиски, Стурм, — объяснил Карамон. — Они могут увести тебя отсюда навсегда. Так бывает с настоящими соламнийскими рыцарями.

Стурм поморщился, услышав, про настоящих рыцарей.

— А если бы с тобой что-то случилось, мы бы ничего не узнали о том, почему ты вообще ушел.

— Это я тоже говорил тебе много раз, Карамон, — спокойно повторил Стурм, его голос был напряженным и ломким. — Это Клятва и Мера, и именно Клятва связывает всё соламнийское братство. Вот почему я должен отправиться на север, в Соламнию... в Вингаардские горы… в башню Верховного жреца.

— Опять этот Кодекс, — заметил Рейстлин, тихо нарушая тишину.

Двое молодых людей, которые были покрупнее, сразу повернулись к своему тощему темноволосому товарищу. Откинувшись на спинку стула в тёмном углу, молодой маг почти растворился в тени, став почти таким же нематериальным, как его фокусы и иллюзии.

Из серого мерцающего полумрака снова раздался голос Рейстлина, мелодичный и тонкий, как высокие ноты альта.

— Кодекс и Мера, — презрительно сказал он. — Всё это лицемерное самолюбование, которым гордится Соламнийский Орден. И тридцать пять томов твоей Меры.

— Тридцать семь, — поправил его Стурм. — В «Мере» тридцать семь томов.

Рейстлин пожал плечами, плотнее закутываясь в потрепанную красную мантию. Быстро, с грацией птицы, он наклонился вперёд, протягивая тонкие руки к угасающему пламени очага.

— Тридцать пять или тридцать семь, — задумчиво произнёс он, и его бледные губы растянулись в улыбке, — или три тысячи. Для меня это не имеет значения, одни лишь глупые правила и пустое морализаторство. Ты не обязан подчиняться каждой странице, Стурм Светлый Меч. Рыцарем Соламнии был твой отец, а не ты.

— Мы уже спорили об этом, Рейстлин, — упрекнул его Стурм. Он замолчал и неловко откинулся на спинку стула. Он говорил как строгий старый учитель и знал это.

Рейстлин кивнул и помешал чай в чашке, глядя на дно, как будто читал предзнаменования в прохладной мути.

— Были и другие годы, Стурм, — прошептал он. — Были и другие святки.

Стурм прочистил горло.

— Это... это потому, что мамы больше нет, Рейстлин, — неуверенно ответил он, задумчиво глядя на блестящую лужицу воска в темном керамическом подсвечнике. Фитиль плавал на мерцающей поверхности. Скоро свеча совсем погаснет.

— Орден — моя последняя оставшаяся семья. Мне некуда больше идти, кроме как на север. Но в основном это из-за того, что мама рассказала мне... о том, что произошло в ту ночь, когда исчез мой отец.

Близнецы подались вперёд, ошеломлённые этой неожиданной новостью.

— Значит, было что-то ещё? — спросил Рейстлин. — Что-то, о чём твоя мать тебе не рассказывала прежде?

— Она… она ждала подходящего момента, — ответил Стурм, нервно сжимая руки на столе. — Просто… чума… другого момента не было бы…

— А потом, когда она сказала, что пришло время, — мягко произнёс Карамон, положив свою огромную руку на плечо Стурма. — Расскажи нам, сам. Расскажи нам о той ночи.

Стурм посмотрел в горящие карие глаза своего юного товарища.

— Хорошо, Карамон. Сегодня вечером я расскажу тебе эту историю. Помни, что рассказывать её мне нелегко.

И пока близнецы в ожидании склонялись к нему, а осенняя ночь была неспокойна из-за сильного ветра и шелеста листьев на крыше постоялого двора, Стурм начал свой рассказ.

* * *

— Прежде всего, — начал Стурм, не отрывая взгляда от стола, — лорд Ангрифф позаботился обо мне и леди Илис. Он тайно вывел нас на западную дорогу, прежде чем факелы крестьян замкнули круг вокруг замка. Сорен Вардис был нашим проводником, и снег заметал наши следы, иначе крестьяне наверняка бы нас нашли. В гневе они забыли, что Орден сделал для них.

Близнецы обменялись любопытными взглядами, и Рейстлин откашлялся. Стурм продолжил, не сводя глаз с угасающего очага.

— Что касается моего отца, — мечтательно и рассеянно продолжил он, — то, когда мы уже были в безопасности, он задумался о замке и его гарнизоне.

Там были Альфред, Гунтар, Бонифаций и сотня человек, из которых, по мнению отца, он мог доверять только двадцати рыцарям.

Видишь ли, сельская знать внезапно и стремительно перешла на сторону крестьян, и за несколько недель до падения замка многие рыцари отреклись от Ордена.

Стурм сжал кулаки, его тёмные глаза вспыхнули.

— А чего ты ожидал, Стурм Светлый Меч? — пробормотал Рейстлин. — Чего ты ожидал от крестьян и разбойников? — Он положил свою тонкую руку на плечо соламнийского юноши.

Пальцы мага были бледными, почти прозрачными, и в его прикосновении было что-то тревожное.

Стурм пожал плечами и отодвинул свой стул от стола.

— Продолжай, — выдохнул Рейстлин. — Расскажи нам свою историю.

— Отец спустился во двор, где собрались его солдаты. Люди жались друг к другу, чтобы согреться, кутаясь в поношенные одеяла и старые плащи. Все, кроме дюжины человек, были на месте, а те, кто отсутствовал, были доверенными рыцарями, которых отец отправил охранять стены, пока он проводил совет.

Двор превратился в море серых фигур и облачков пара, а с приближением утра снегопад усилился. Отец уверенно расхаживал перед войсками, останавливаясь только для того, чтобы провести линию на снегу — жест командира. Я и сам видел, как он это делал, во время Неракских войн, но даже для взрослых мужчин это было впечатляющим зрелищем.

Стурм восхищённо замолчал, и на его лице появилась грустная улыбка. За стенами таверны осенняя ночь наполнялась музыкой, а дикий трели соловья смешивались с медленным, размеренным стрекотом насекомых. Трое парней вместе прислушивались к окружающим звукам, пока мимо их стола проходил усталый Отик, нагруженный полупустыми кружками и грязной посудой.

Стурм посмотрел на близнецов и продолжил рассказ.

"Те, кто со мной, — сказал Отец, — оставайтесь на месте. Ибо грядут снег, осада и мятеж."

Затем он указал на линию у своих ног, и они сказали, что туман рассеялся над этим отрядом просто потому, что ни один из них не дышал.

«Те, кто хочет уйти, — сказал он, — в безопасное место или в ряды мятежников, могут пересечь эту линию и отправиться в путь с моим благословением».

— С его благословением? — спросил Карамон.

Стурм кивнул.

— Он сказал именно "благословение", кто бы ни рассказывал эту историю. И я хоть убей не могу этого понять, хотя, полагаю, если ни сердце, ни клятва не могли удержать их в повиновении, то было бы преступлением отправлять их на битву.

— Но настоящим преступлением было то, что произошло потом. Когда восемьдесят из них пересекли черту и вышли из замка Светлых Мечей...

Он сжал кулаки, а затем покраснел, удивившись собственным чувствам.

— Расскажи нам остальное, — сказал Карамон, поднимая руку, словно пытаясь остановить поток гнева своего друга.

— Отец не сказал ни слова этим людям, — продолжил Стурм, покраснев и сверкнув глазами. — Вместо этого он приказал рыцарям спуститься со стен. Тогда во дворе замка осталось всего с десяток рыцарей, все из Ордена, а снег продолжал идти, засыпая и тех, кто остался, и тех, кто ушел.

Рейстлин потянулся и встал из-за стола, прислонившись к каминной полке. Стурм заерзал на стуле, его мысли были тяжелыми и горькими.

— Что касается тех, кто ушёл и присоединился к крестьянскому войску, то одним богам известно, что случилось с большинством из них.

Я слышал, что многие храбро и достойно служили своему новому господину. Но те, кто остался, по-прежнему были уверены в своих силах. Видите ли, мой отец сказал им — сказал рыцарям и только рыцарям, своей близкой группе последователей, присягнувших на верность Клятве и Мере, — что старый Агион Страж Пути, которому тогда было за семьдесят, но он был полон сил и энергии, собирается снять осаду с пятьюдесятью рыцарями, почти всем боевым гарнизоном замка Ди Каэла, который находился всего в одном дне пути к югу. Они могли переждать, — в этом они были уверены.

Так оно и было, пока не прибыл гонец от крестьянского предводителя — старой друидессы, чьего имени моя мать не смогла вспомнить, — и не сообщил, что лорда Агиона и его отряд предали. Кто-то из отцовского гарнизона проболтался крестьянам о тайной, окольной дороге, по которой лорд Агион должен был проехать из замка Ди Каэл в замок Светлых Мечей. Они попали в засаду в предгорьях, будучи в меньшинстве. Ни один рыцарь не выжил, — все они погибли в бою. Говорят, что Агион пал одним из первых.

Стурм закрыл глаза.

— Они нашли предателя? — спросил Карамон, всегда выступавший за справедливость и возмездие. Стурм медленно кивнул.

— Так говорят. И лучшие из них участвовали в охоте — Гунтар, Бонифаций, Альфред МарКенин. Отец велел им прекратить поиски, но они продолжали, пока Бонифаций не выследил перебежчика.

Этим человеком был новый рыцарь — как и следовало ожидать, из Лемиша. Лорд Бонифаций обвинил его, рыцарь всё отрицал, и, конечно же, дело дошло до судебного поединка. Но трус сбежал той же ночью. Говорят, что крестьяне сами его повесили; Гунтар видел тело на виселице, когда проходил через их ряды.

— На следующий день отец послал весточку старой друидессе. Несмотря на врождённые способности друидессы как военачальника и стратега, крестьяне утверждали, что она была справедливой — справедливой до безрассудства.

Поскольку те, кому он доверял, предали его, отец решил довериться другим. Он сказал ей, этой друидессе, что не хочет больше кровопролития между соламнийцами, независимо от того, принадлежат они к Ордену или нет. А если мир установить не получится, то тогда пролитая кровь будет на его совести.

Чтобы обеспечить даже такой шаткий мир, он сдался крестьянам в обмен на обещание обеспечить безопасный отход для лордов Альфреда и Бонифация, Гунтара и оставшегося гарнизона замка Светлых Мечей.

— Или так говорят, — пробормотал Стурм, сердито глядя на блестящий щит. — В ту ночь он ушёл в слепящий снег, и никто из тех, кто пережил ту ночь, больше его не видел.

В общей комнате таверны воцарилась почтительная тишина. Отик перестал подметать у очага и прислонился к метле, а молодая девушка, которую он нанял, чтобы она стелила на пол свежую солому, прекратила свою полуночную работу и присела на корточки у барной стойки, каким-то образом понимая, что этот болезненный, сокровенный разговор требует от неё тишины.

— Я говорил тебе, что лорд Ангрифф встретил свою судьбу смеясь? — Спросил Стурм со странной улыбкой. — Что он так же легко, как будто раздевался на ночь, отдал свой щит и нагрудник своему хорошему другу лорду Бонифацию?

Стурм закрыл глаза. Его голос дрогнул, когда он продолжил рассказ.

— "Там, куда я иду, они мне ни к чему, — сказал он, — эти атрибуты рыцарства. А почему вы обеспокоены?" — спросил он их. «Почему в ваших сердцах зарождаются мрачные мысли?»

Они едва сдерживали слёзы, сказала мать, потому что знали, что он идёт на верную смерть и что они больше никогда не увидят такого, как он.

В тот день он обнял своих товарищей и ушёл, вскоре затерявшись в снежной круговерти за стенами замка Светлых Мечей. Двое мужчин последовали за ним в слепящий снегопад. Они не подчинились приказу моего отца из-за любви к нему, и на мгновение плачущие солдаты гарнизона увидели моего отца и двух его спутников в виде трёх тёмных пятен в пелене снежной бури, а затем снова на самом краю поля зрения, где окутанные снегом факелы крестьян казались низкими и далёкими звёздами, и эти трое, казалось, вошли в редкие тёмные ряды врага, не падая, словно вслепую пробираясь сквозь непроходимые заросли.

Стурм вздрогнул.

— Из этой чащи и вышел сын Ангриффа Светлого Меча, друзья мои. Я найду лорда Ангриффа Светлого Меча или узнаю, что с ним стало, даже если на моём пути встанут Челюсти Хиддукель, полные решимости погубить меня.

— Что они вполне могут сделать, парень, — тихо сказал Рейстлин. — Что они вполне могут сделать...

Стурм нервно сглотнул.

— Так это или нет, но пришло время испытать их. Хотел бы я, чтобы твой ум служил мне, Рейстлин Маджере. Или сила Карамона. Башня Верховного Жреца — суровое место для деревенского парня.

— Ты не слабак, Стурм! — громко подбодрил его Карамон, напугав девочку у барной стойки, которая бросилась в тень, волоча за собой циновку.

— Ты тоже умеешь ездить верхом и владеешь мечом гораздо лучше меня. Просто… просто…

— Я не мастер фехтования мечом, — заявил Стурм. — Не совсем. Не такой, как мой отец, и не такой, какими их привыкли видеть на севере. Не такой храбрый и даже не такой хороший наездник. Спроси мою мать. Спроси наших друзей из Соламнии, которые приезжают на юг только для того, чтобы рассказать мне об этом.

Карамон открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но затем с отвращением откинулся на спинку стула. Слова снова оказались сильнее его. Где-то внизу, на дороге, петляющей среди лесов Утехи, из свиста ночного ветра донеслось ржание лошади, а затем резкий окрик всадника.

— Мы оба хотим сказать, — настаивал Рейстлин, отвлекаясь от своих мыслей и глядя на Стурма ясным, тревожным взглядом, — что если ты слышишь такое в Утехе, то в Вингаардских землях, наверняка, услышишь что похуже. Еще слишком рано, Стурм. Север все еще жаждет крови, а Орден… ну, Орден такой, как ты нам и говорил.

— Это должно произойти сейчас, Рейстлин, — возразил Стурм, поднося чашу к губам и пробуя на вкус тёплое, с дымком, варево. — Это должно произойти сейчас, потому что, несмотря на Кодекс и Меру, а также последние рассказы моей матери, я больше не могу этого выносить.

— Что "это"? — спросил Карамон, мыслями уже находясь где-то в другом месте.

Но в его мыслях история продолжалась: несравненный Ангрифф Светлый Меч, мастер фехтования, герой и благородный рыцарь, у которого хватило наглости величественно исчезнуть во время осады замка Светлых Мечей.

У которого хватило наглости оставить после себя сына и слишком много вопросов.

— Я должен знать, — драматично заявил Стурм. — Я должен найти своего отца. Да, знаю, возможно, он мёртв. Но там, на севере, он — воспоминание, а не… не легенда.

Рейстлин вздохнул. Со странной, надломленной улыбкой он снова повернулся к огню.

— Все, что сделал мой отец, — объяснил Стурм, — на турнирах, в неракских войнах, чтобы сохранить замок и семью...

— Попирает твою молодость, — перебил его Рейстлин. Он закашлялся, без сомнения, из-за зимней простуды, и помешал чуть теплый чай в своей чашке.

— Эта охота за отцами, — иронично заметил он, — жуткое дело. Нужно придумать лицо тому, кто тебя убивает.

Карамон медленно кивнул, хотя и не совсем понимал. Его взгляд следовал за взглядом брата. Близнецы сидели молча, уставившись на красные угли.

"Да, все здесь населено призраками", — сердито подумал Стурм, глядя на них двоих, довольных своим странно сбалансированным братством. "Но вы никогда не поймете. Ни один из вас. Потому что что бы ни случилось, у вас есть друг друг, чтобы... чтобы..."

"Показать вам, кто вы есть".

"И никто меня не убивает".

Сбитый с толку в чаще собственных мыслей, Стурм поднялся из-за стола. Близнецы едва заметили его уход, когда он вышел в бодрящую абансинскую ночь. Карамон мягко помахал ему через плечо, и последнее, что увидел Штурм из своих друзей, было то, как они сидели бок о бок, освещенные огнем и окутанные тенями, каждый погруженный в свои противоположные мечты.