Нагайна (джен)

Не суди о человеке по его друзьям. У Иуды они были безупречны.

(с) Поль Валери.

1937 год.

За окном неспешно проплывали макушки деревьев, четко граничащие с небом цвета пепельной розы. Близился закат. Постепенно лесная полоса пошла на убыль, и растительности становилось все меньше. Вот она пропала и совсем, оставив после себя лишь пустое поле.

Едва ощутимый толчок поезда заставил худощавого мальчика с темными растрепанными волосами вздрогнуть. На бледном лице не было написано абсолютно никаких эмоций — лишь в темных глазах читался легкий интерес и плохо скрываемая гордость.

Том Марволо Риддл впервые путешествовал один. Один — значит совсем один, ни единой живой души рядом. Собственно, поезд не был пустым — в соседних купе и других вагонах толпился народ, а по узким коридорам то и дело сновали такие же ребятишки. Хотя, почему такие же? Том был особенным — он чувствовал это едва ли не с рождения — с сознательного возраста, по крайней мере, точно. Риддл убедился в этом и тогда, когда впервые заставил змею подчиниться собственной воле. И когда напугал двух девочек из своего детдома, и когда пришел этот чокнутый Дамблдор…

Только, какая к чертям, особенность, избранность, когда вокруг никого нет?! Мальчику всю свою коротенькую жизнь хотелось иметь настоящих друзей, с которыми он бы мог быть на равных. Или, за неимением большего, таких, которыми он мог бы управлять… Вот с пресмыкающимися у будущего студента Школы Волшебства и Чародейства Хогвартс почему-то возникало взаимопонимание. Полное и безоговорочное — это и были его друзья. Эти друзья всегда поймут его и даже помогут. И никогда… никогда не предадут.

У Тома даже было своего рода развлечение — рисовать на бумаге змейку и нашептывать ей разные фразы тихим-претихим шепотом, порой безо всякого смысла, сущие глупости. И ждать того момента, когда нарисованное существо зашевелится, оживет… Смотреть глаза в глаза и понимать друг друга уже без слов. Порой его ловила за этим занятием воспитательница, мисс Бертис — строгая женщина с неизменно поджатыми губами и тугим узлом на странно плоском затылке. И каждый раз вела мальчика к детдомовскому психологу — той же тетке, только в мужском обличье. Один раз Риддл попытался проскользнуть ему за спину и удостовериться, что там в самом деле нет похожего узла.

Одногодки боялись Тома, и это в некотором роде льстило ему. Что сказать — приятно, когда на тебя взирают с благоговейным ужасом и тут же, несмело подняв на долю секунды глаза, быстро убегают. Да и ребята постарше предпочитали обходить странного ребенка стороной — весь его вид был для них ненормальным. Черные волосы, по природе своей никогда не бывавшие жирными, такие же глаза, пытливо смотрящие из-под неровно обстриженной челки. Бледная кожа с синеватыми жилками — аристократическая, можно сказать, внешность, если только аристократ был каким-нибудь средневековым кровососом. На деле же мальчик зачастую оказывался необщительным. Нет такого человека, который не попробовал разок к нему подойти и завязать разговор. Неординарная красота Тома одновременно и пугала, и притягивала. Бывало, взрослые бросали на него косые взгляды, когда тот в слишком резкой манере отвечал детям и иногда доводил аж до слез. Наказывать это странное создание никто не решался, особенно после небезызвестного случай поджога в директорском кабинете. Слухи гуляли примерно с месяц, и успели обрасти небывалым количеством подробностей. Мальчик же надменно ухмылялся и загадочно вышагивал мимо, наводя еще больше шороха и вместе с тем словно подстрекая, буквально источая соблазн.

Для своего возраста Риддл был довольно образован — хотя и не признавал любого рода предметы, не относящиеся к точным наукам. Сирота был любознателен не в пример многим. Но подслушивал и вынюхивал он куда изощренней, чем прочие дети, бездумно сующие нос в самое пекло и безо всякого прикрытия. Для некоторых до сих пор осталось загадкой, как тому удавалось узнавать все почти первым. Почти — то есть сразу же после, собственно, самого источника какой-либо информации, будь она важной или не очень.

И теперь, он, одиннадцатилетний мальчишка, который познал, что такое чудо, едет за своей мечтой.

* * *

Вот он, кульминационный момент. Потрепанная шляпа на твоей голове готовится вынести вердикт. Ты ждешь этого с замиранием сердца, хотя минуту назад был точно уверен в её решении… И все равно учащается пульс, все равно перехватывает дыхание…

— Слизерин! — стол змеиного факультета взорвался аплодисментами, а ноги мальчика, сидящего на жестком табурете онемели, а в голове крутилось только одно слово. «Слизерин, Слизерин, Слизерин».

— Поздравляю! — дружелюбно хлопнул Тома по спине какой-то старшекурсник, да так, что тот закашлялся и спешно отпил из кубка сок, оказавшийся тыквенным.

— А… да, спасибо… — спустя минуту ответил Том в пустоту. Шустрый студент давно ретировался, по всей видимости, решив начать новый учебный год с обхаживания девчонок.

Не таким представлялся приезд Тому. Примечательным было лишь распределение — остальное тонуло в беспощадной посредственности. Смеющиеся теперь уже однокурсники, в безликой школьной форме, разноображенной зелеными с серебром нашивками, с глупым выражением счастья на лицах и неудержного восторга в глазах... Все куда-то бегали, сновали туда-сюда, кое-кто целенаправленно поглощал еду, пробуя всего, да побольше и не один раз.

Некоторые задались целью тут же собрать компанию, некоторые предпочли остаться в гордом одиночестве и наблюдать за происходящим из-под маски равнодушия, совсем неуместной для ребенка.

Том был из последних, которые сидели с чуть рассеянным видом и систематически разглядывали студентов. Приценивались, анализировали, выбирали. Такой тип людей — перфекционистов, неспешных и себялюбивых циников угадывался по плотно сжатым губам и отсутствующему выражению бескровных губ. Уголки их слегка опущены вниз, иногда нижняя губа едва заметно подрагивает от каких-либо чувств. Глаза же… о, глаза! Они глядят исподлобья, будто глаза пятилетнего, не зная еще — смеяться или плакать при виде дежурной улыбки незнакомца…

Спускаясь в подземелья вслед за старостой своего факультета, Риддл сделал для себя последний на сегодня вывод: в этом мире он пока никто. Но это пока...

* * *

В это же время, куда как севернее школы, разумеется, за пределами её территории.

Лес был полон звуков — от малейших шорохов всяческих зверушек, водившихся здесь в достатке, до вполне явного треска веток и шелеста падающей листвы от сильных порывов ветра. Его завывания также были слышны, они буквально пронизывали насквозь. Любой забредший в чащу человек мог бы тут же замерзнуть от одного свиста в ушах вкупе с холодными порывами, хлеставшими по лицу.

По узенькой, протоптанной дикими животными тропинке двигалось странное существо, по внешнему виду похожее на змею, но по размерам её превосходящее. В радиусе не менее трех сотен футов были слышны непонятные звуки, исходящие от создания. Порой в этом своеобразном шипении проскальзывали и человеческие интонации…

— Глупые, дерзкие, самоуверенные людишки! Поубивать бы вас всех, да боюсь, десяти жизней не хватит…

Если реально озвучить фразу, что с недовольством выплюнуло пресмыкающееся, пробираясь по мокрым от недавнего дождя листьям, то это, скорее, слышалось бы так: «Шппышш, дежшшкиш, сашмопшушшшншшыш шушшкш!», и так далее. А что вы хотели от анимага-змеи, пусть и с самыми невероятными возможностями? Все приходит со временем…

Как вы уже, думается, догадались — то была ни кто иная, как Нагайна Майелз — дочь аристократов, прилежная ученица, хорошая подруга. Спрашивается, чего ей в жизни-то не хватало, раз любой случайный (ну да, в безвестном лесу как раз полным-полно народу) наблюдатель мог лицезреть сейчас эту картину? Порой Айна и сама не может подобрать слов, чтобы ясно ответить…

Ретроспектива.

Девушка, студентка Хогвартса, убила много времени, надеясь разузнать как можно больше о своем необычайном даре. Что же она обнаружила? С две дюжины книг, толком ничего не пояснившие ей, да краткую заметку в «Пророке» о возможности обучения данной области магии на спецкурсах для Авроров. По сути дела говорилось мало, а посвящать кого-либо Майелз не собиралась. На свете было лишь двое магов, знавших об этом — её родители. Мать давно не затрагивала скользкую тему, а уж отец и подавно — девушка иногда сомневалась, знает ли он вообще.

Однокурсники? Увольте. Нагайна была общительна, поддерживала связь со всеми, но вокруг себя и своей личной жизни — особенно самой-самой сокровенной тайны — выстроила глухую стену. Взять хоть Грегори Бейлифа. После недавнего инцидента юноша стал замкнутым и немного чудаковатым. При взгляде на Айну в его глазах плескалась неприязнь с плохо скрываемым ужасом. О нет, он молчал — никому не было известно, что произошло в тот день: хотя профессора с легкостью могли это выяснить, Грег категорически отказался что-либо рассказывать и запретил к себе приближаться всем, кроме целительницы. После двух дней бесплодных попыток прояснить ситуацию, студента оставили в покое и даже стали чуть снисходительнее относиться на занятиях.

Прочие же слизеринцы, равно как и учащиеся других факультетов, не замечали никаких перемен в Нагайне и по прежнему были с той, что называется, на короткой ноге. Даже Рэйвен, лучшая её подруга, не заподозрила ни капли неладного. Майелз научилась тщательно скрывать свои эмоции. Секрет, в сущности, прост: поверь сам, и поверят другие. Потому она искренне радовалась за Кэрроу и Логана, узнав об их помолвке на шестом курсе, по-настоящему сопереживала Брианне в день смерти её отца, радужно улыбалась учителям на протяжении всего дня и с неиссякаемым усердием писала письма матери…

Мало кто знал её. Даже она сама зачастую сомневалась — действительно ли под всей этакой жизнерадостностью скрывается нелюдимость? За этими огоньками в глазах прячется презрение? За неудержимым весельем стоит печаль и грусть?..

Майелз много думала о своем месте на Земле. Родители прочили ей счастливую жизнь, замужество с представителем одной из самых чистокровных семей было давно обговорено, а огромное наследство с день за днем только возрастало. Учителя частенько хвалили, декан ставил в пример другим. Хотелось чего-то нового, острого… волнующего. Попробовав единожды, бывает трудно остановиться…

Успеваемость ухудшилась, а странные отлучки за пределы школы не на шутку беспокоили весь профессорский состав. Что самое интересное, студентку ни разу не поймали. Пытались — и не смогли. Директор, планировавший назначить Нагайну старостой, спустя неделю с лишним дал задний ход, попросту передумал на фоне событий. Встревоженные друзья взволнованно и вместе с тем недобро косились на Айну. Она добилась своего: репутация испорчена. Ей, конечно, льстило быть одной из выдающихся учеников и учениц, но это значило быть известным, быть окруженным толпой тайных завистников, быть у всех на слуху… На среднестатического пакостника, злостного подрывника дисциплины обращают внимание лишь тогда, когда он вновь решает поразить мир своим талантом везде гадить. А стоит ему прекратить… о нём моментально забывают.

После взлета обычно следует падение, белую полосу обязательно сменит черная. По понятным ей одной причинам, слизеринка сознательно избрала вышеописанный путь, заранее зная, к чему это приведет: выговоры матери, взгляды учителей, полные сожаления... и абсолютное, безоговорочное одиночество. Девушка растеряла всех верных друзей, но умудрилась и не приобрести лютых врагов. Она решила исчезнуть из памяти всех, стереть себя своими же руками… Оставался лишь небольшой момент, который должен был завершить годами создававшийся план: волшебница по имени Нагайна Марисса Майелз должна была умереть.

Конец ретроспективы.