Нагайна (джен)

— Ты действительно хочешь этого, Том? — прошептала она.

За неё говорили глаза.

1921 год.

Поезд замедлил свой ход, и сидящие в купе одиннадцатилетние дети почувствовали едва ощутимый толчок. За окном стояла такая темень, что нечего было надеяться хоть что-то там разглядеть. Под сиденьями взволнованно ухали в клетках совы, слегка выглядывали края громоздких чемоданов. Даже добродушная женщина средних лет, которая обычно развозила тележку со сладостями, давно ушла, оставив после себя легкий сладковатый аромат то ли духов, то ли вверенных ей всевозможных конфет и забавных игрушек.

Низенькая девчушка соскочила с сиденья и обеспокоено заметалась, наматывая круги, насколько это позволяло тесное помещение.

— А вдруг я им не понравлюсь?

— А вдруг они решат, что я не подхожу ни на один из факультетов?

— А вдруг…?

Метания, грозившие перерасти в истерику, прервал мерный гул остановившегося поезда. Гудок оповестил учеников о прибытии в Школу чародейства и волшебства — Хогвартс. Первым из вагона выкатился пухлый мальчик…нет, не пухлый — его фигура (если так можно выразиться) имела идеальную форму шара. Парнишка сразу же стал заводилой в их небольшой компании, звали его Сет МакГриффин. Следом, скрестив пальцы перед предстоящим отбором, аккуратно спустилась Рэйвен Кэрроу — беззаботная девчонка с темными блестящими волосами и озорной улыбкой.

И последней — Нагайна Майелз, щуплая блондиночка, с большими невинными глазами бирюзового цвета. Айна не была дурнушкой, нет — напротив, в будущем она имела все данные, для того чтобы стать очень симпатичной девушкой…

— Все первокурсники — сюда! Старшие — по каретам! — громовым голосом прокричал высокий мужчина. Издали его можно было принять за старика — он был грузным, тяжелым на подъем и с густой длинной бородой. Но вблизи сразу же виделось вовсе не старческое лицо, со смешными морщинками в уголках глаз и блестящие живые глаза.

— Я Эдгар Нотт, преподаватель Защиты от Темных Сил и на сегодняшний вечер ваш провожатый. Рассаживаемся по лодкам, — по-прежнему не понижая голоса, Нотт махнул рукой в сторону озера.

Практически черная поверхность воды была немного страшноватой при свете луны и в то же время ужасно манящей. Так захотелось к ней прикоснуться, убедиться, что это действительно вода и ни что иное… Гладь озера походила на тяжелую материю, струящуюся, буквально текущую прямо по уже подмерзшей земле. Рано опавшие дубовые листья были хаотично разбросаны ветром; некоторые из них чинно проплывали по озеру.

— Воды не касаемся, за края не перевешиваемся! — давал наставления профессор Нотт, активно при этом жестикулируя, отчего он выглядел смешным и неуклюжим. — Вылавливать вас будет некому!

Неизвестно, собирался ли он приводить ту угрозу в исполнение — желающих выпендриться так и не нашлось. Изможденные приличной поездкой длиной в два с четвертью часа, вымокшие под привычным для Англии дождем и совершенно обессиленные дети просто рухнули в лодки по четверо человек и сидели абсолютно смирно.

* * *

Зал сиял своим великолепием. Было видно, что некоторые дети, слышавшие по рассказам родителей о Хогвартсе, пытались скрыть удивление, хоть это и плохо получалось. Это просто надо было видеть — первокурсники как один задрали головы и раскрыли от изумления рты. И удивляться было чему — потолок отсутствовал. Вместо него над головами преспокойно находилось чистое звездное небо. Не такое, которое только что Айна и другие наблюдали на улице, нет. Это небо было без единого облачка, без намека на дождь, сплошь усеяно крупными яркими звездами.

Майелз обвела взглядом Большой Зал, но так и не смогла охватить его целиком с первого раза. Чтобы все рассмотреть, нужно было часа три, не меньше. Это и небывалой красоты подсвечники, парящие в воздухе без чьей-либо помощи, и длинные столы, видимо, разделенные по факультетам, и шикарный купол, украшенный искусной лепниной… Словом, все здесь было пропитано магией, все дышало ей.

— Волшебно… — выдохнула Айна, протискиваясь между каким-то старшекурсником с высоко вздернутым подбородком и не менее надменной девчонкой, судя по всему, её ровесницей. Впрочем, возраст не мешал той преспокойно оскорблять парня.

— Грег, уйми свой поганый язык и уймись сам, ошибка природы.

— То, что ты младше меня, вовсе не дает тебе права… — Было видно, что эти препирательства начались не только что. Нагайна вспомнила парочку — они спорили еще в поезде…

Заслушавшись, Айна даже прекратила свои попытки пробраться к скамье, где уже сидела большая часть её новых знакомых. Народ продолжал прибывать, но тесно не становилось — что тут скажешь, Зал и впрямь волшебный.

Один низенький мальчик с взъерошенными каштановыми волосами и мелкими глазенками нагло толкнул спорившую девчонку. Та повернулась, чтобы возмутиться, но наглеца и след простыл. Зато она заметила стоящую рядом Айну.

— Э-эй, Грег, посмотри, что тут у нас? — девчонка даже забыла о том, что недавно поливала юношу грязью. Весь её вид вызывал полную заинтересованность в персоне Майелз.

— Да никак, одна из этих…Майелз? — хмыкнул Грег. — Бри, а ты с ней подружишься. Она должно быть, такая же стерва, как и её дражайшая мамоч… — Волна гнева и бессилия накрыла Нагайну. Она просто стояла, такая маленькая и беззащитная перед этим насмешливым парнем, потерянная и не знавшая, куда девать руки, глаза… Смутное чувство обиды, глухая жалость к самой себе захлестнули девочку целиком.

— Силенцио! — Откуда-то справа вынырнула Рэйвен, с палочкой, направленной точно на Грега. Тот яростно замотал головой, пытаясь с себя стряхнуть невидимую повязку, мешавшую говорить.

Айна тихо порадовалась, что та пришла ей на помощь. Малышка всегда робела, когда на неё нападали. Девочка с малых лет привыкла к оскорблениям со стороны матери, Мариссы Майелз, но предпочитала почти всегда отмалчиваться в ответ на насмешливые и порой агрессивные нападки. Марисса имела нехилый капитал, который рос с каждым днем приблизительно в полтора раза. В бизнес maman Нагайна предпочитала не лезть, ибо не рассчитывала получить ничего, кроме очередного наказания. Хотя нет, кажется, один раз на мать что-то нашло. Она была непохожа на саму себя, такую, какой привыкли её видеть окружающие — один раз в своей короткой жизни Нагайна увидела маму без маски...

Ретроспектива.

— Не спится? — глухо отозвалась Марисса, сидя в небольшом, обитом бархатом кресле у камина. Языки пламени жадно лизали брошенный им пару минут назад кусок пергамента. Тусклый отсвет «огненных зайчиков», как их, забавляясь, иногда называла пожилая эльфиха, приставленная к девочке, неспешно перебегал по стенам, создавая красивую осеннюю иллюзию оранжевых листьев, только внутри поместья. Остается загадкой, как старшая Майелз заметила дочь, сидя к двери спиной.

Нагайна замялась, не зная, что ответить. Она всегда так старалась не обременять мать своим присутствием, не докучать глупыми вопросами, как это обычно делают маленькие дети, что совершенно забыла её голос. Пусть в нём не было нежных интонаций, присущих всем родителям, когда они с усмешкой объясняли чадам доступные истины, пусть не было ни капли заботы — Айна запомнила этот тон навсегда.

В этом голосе сквозила усталость. Она была настолько явной, что Нагайна даже испугалась — вдруг мама умирает?

— Да, мам. Я ходила на кухню, но Джина сказала, пить какао на ночь вредно. — шепотом промолвила малышка, застенчиво переступая с ноги на ногу. Марисса чуть слышно вздохнула.

— Что за глупости? Погоди минуточку, — с этими словами она встала, и Айна увидела бутыль у неё в руке. Когда мать, немного пошатываясь, вышла из комнаты, девочка с ужасом осознала, что та пила. Не то что бы это было новостью — на официальных встречах, деловых обедах, собственно, принято немного выпить. Но дома Айн никогда такого не замечала.

— Держи, — что-то теплое скользнуло Нагайне в ладонь. Майелз-старшая вновь опустилась в кресло, совсем не по-аристократски поджав под себя ноги. — Ну, расскажи мне о своих успехах. — Марисса улыбнулась полупечально, полувесело. Нагайна, казалось, была подавлена.

— Аселет решил, что мне стоит начать изучение истории магии раньше, чем я поеду в Хогвартс, представляешь? — взволнованно начала Нагайна, все еще не веря в происходящее.

— О, я скажу мистеру Бенсону, чтобы он оставил это бесполезное занятие. Все-таки он учитель этики, а не преподаватель, — Марисса прикрыла глаза. — Знаешь что, девочка моя, — задумчиво произнесла она, прихлебывая из второй принесенной кружки, — Иди спать. Действительно, слишком поздно.

Нагайна отставила свое какао и направилась в комнату, осоловело хлопая ресницами. Это правда сейчас было?

Конец ретроспективы.

Подобного больше не повторялось. Иногда, улучив минутку, Айна прямо босиком спускалась в малую гостиную, надеясь застать там маму. Как-то её заметил отец, вернувшийся с работы за полночь, отчитал и отправил к себе. С этого дня комната запиралась на ключ, а Марисса была так же неприступно холодна. Тяжело жить ребенку двух чистокровных волшебников, к тому же, безумно богатых. И полбеды, если на тебя не обращают внимания — беда, когда тебя вообще не любят.

И может позже, через пять-шесть лет, высокая девушка с пустыми глазами в порыве отчаяния скажет: «Меня просто недолюбили в детстве» и направит в сторону очередного противника палочку с очередным смертельным заклятием…

А сейчас она, еще совсем ребенок, стоит и обалдело смотрит на свой первый в жизни школьный скандал. Айна нарвалась бы, если б не Рэй.

— Ты что наделала, дрянь? Какого черта ты сделала это с моим братом? — набросилась на Рэйвен Бри, вытянув вперед руки с ухоженными ногтями в лучших традициях фильма ужасов.

— Спокойно, отойдет, — бросила Кэрроу, увлекая Айну за собой к ближайшему столу. Как только девочки уселись, Нагайна обрела способность говорить, хотя заклятие на неё никто и не накладывал. Первым делом посыпались вопросы а-ля «Как? Кто? Зачем?». Майелз бессвязно бормотала, то и дело оглядываясь на оставшуюся позади озлобленную Бри и сверля вопрошающими глазищами Рэйвен. Та с легкой улыбкой ответила:

— Айна, успокойся ты. Неужто еще не опробовала хоть что-нибудь из новых учебников?

Нагайна только отрицательно покачала головой и вздохнула. Юная волшебница уже поняла, что первый учебный год будет отнюдь не легким — как говорится, с чего начнешь, то и пожнешь.

* * *

— Кэбот, Алан!

— Хаффлпафф!

— Грей, Рудольфус!

— Райвенкло!

— Майелз, Нагайна!

Мерлин, это ведь я.

На негнущихся ногах Айна подошла к старенькому табурету и взяла в руки большую черную шляпу. Усевшись на узкое сиденье, девочка с дрожью в руках нацепила её себе на голову и прикрыла глаза. Неожиданно все звуки вокруг стихли, мир словно перестал существовать. Пропали окружавшие Нагайну ученики, профессора. Пропало любое подобие шума, наступила абсолютная тишина.

Вкрадчивый голос лезвием ножа прорезался в сознание. Казалось, он звучал только у неё в голове. Собственно, так оно и было.

— Нагайна. — Шляпа не спрашивала, она утверждала, и ответа ей не требовалось. — Хмм…посмотрим, посмотрим. — Голосом заправского колдомедика вещала заколдованная вещица. Помнится, как-то повели Айну в Мунго… Там и произошел первый выброс стихийной магии.

Ретроспектива.

— Мама, я не хочу, чтобы ЭТОТ лазил мне в рот! И в глаза чтобы не светил своим дурацким фонариком! Мам, ну скажи ему…

— Замолчи, Нагайна, — прошипела стройная моложавая колдунья в светло-зеленой мантии. Утонченный, с горбинкой нос выдавал в ней истинную аристократку, коей дамочка была до мозга костей. — Или мы сейчас же уйдем, но ты об этом пожалеешь… — Она недобро сверкнула глазами, и девочка под этим взглядом испуганно сжалась. — Или остаемся, и ты МОЛЧИШЬ! — В голосе Мариссы Майелз появились истеричные нотки, что свидетельствовало о степени крайнего негодования. — Я и так бросила всю работу из-за этого обследования, Мерлин тебя подери…

Айна вздохнула и с поникшей головой вернулась в кабинет, стараясь не думать о последствиях своего поведения. Мать не была скупа на наказания — с каждым проступком они становились все изощреннее, в них порой проскальзывала склонность к садизму. Девочка не боялась побоев — до рукоприкладства Марисса никогда не опустилась бы. Страшнее всего звучало тихое слово «Круцио», произнесенное нараспев из отчаянно ненавистных маминых уст…

— Детонька, открой ротик. Мне нужно узнать о состоянии твои беленьких зубиков… — Ворковал суетливый мужчина-колдомедик, потирая влажные ладошки. От него противно пахло, впрочем, как и от всех в этой больнице. От него пахло слезами жен и матерей, сыновей и отцов, чувствовался запах зелий, оставивших на его руках несмываемый след. К этому примешивался особенный запах. Запах, который был Нагайне незнаком, его можно было попробовать на вкус, лишь втянув носом воздух. Этот неприятный человек источал его волнами, при каждом его торопливом движении какая-то частица проникала в дыхательные пути и доводила сигнал до мозга.

Быть может, через пять лет, брезгливо отпихнув ногой в сторону бездыханное тело, разомкнув плотно сжатые губы, тряхнув мокрыми от крови волосами, красивая и в то же время опасная девушка скажет: «Так пахнет смерть». Вдохнет напоследок и уйдет, поигрывая палочкой и насвистывая прицепившуюся простенькую мелодию.

— Не приближайтесь ко мне… — зашипела Нагайна, сделав шаг назад. От этого незначительного действия колдомедик вдруг взбеленился.

— Мне это надоело! Живо иди сюда! — и он бросился на неё, смешно растопырив ладони. Мелькнула горькая мысль: «Где ж я так нагрешила-то?», а дальше все как в тумане. Кажется, вытянувшееся лицо мага, недовольные слова матери, отрывистые фразы отца, разрывающая все тело изнутри боль и неожиданное желание срочно впиться во что-нибудь зубами.

Подруг у Нагайны не было и быть не могло — строгая Марисса пресекала любые контакты девочки с внешним миром, исключение составляли лишь походы в магазин, да тот злосчастный визит в Св. Мунго. Поделиться ей было не с кем, да и не поверили бы. А как показать, малышка еще не знала, не научилась контролировать.

Нагайна Майелз узнала о своем врожденном даре, исключительной способности к анимагии, при не самых приятных обстоятельствах. Мать нетерпящим тоном запретила кому-либо рассказывать об этом, хотя прекрасно знала, что говорить-то некому. Майелз-младшая предпочитала и вовсе об этом не думать. Только раз, решившись, она нашла старую книгу в огромной семейной библиотеке со скромным названием «Дар». Как оказалось, выучиться на анимага может любой волшебник, имеющий каплю желания и вагон терпения. Но подавляющее большинство волшебников превращались в довольно крупных животных — волков, лисиц, даже медведей. Из птиц это были в основном ястребы.

Айна же становилась змеей.

Маленькая колдунья вскоре забросила попытки обуздать свой дар. Вернее, проклятие — именно так называла его девочка. Ей хотелось быть как все — пусть не самой богатой, зато свободной, пусть не самой красивой, зато обычной, пусть не самой особенной, зато любимой. Длинными бессонными ночами, лежа в своей кровати и рассматривая очень высокий, недосягаемый, словно звездное небо, потолок, в темноте казавшийся почти черным, Айна не переставала молить Мерлина о чуде...

Конец ретроспективы.

— У тебя нет никаких пожеланий? — поинтересовалась Распределяющая шляпа. Нагайна вздрогнула. Неужели наши предпочтения... учитываются?

— Ну, мама хотела, чтобы я попала в Слизерин.… А…а еще, я кажется.… Там ведь символ — змеи? — пробормотала девочка, не уверенная в том, что это вообще нужно было озвучивать. Откуда-то издалека послышался сдавленный смешок — новые знакомые решили, что Айна разговаривает сама с собой.

— О, да. Салазар Слизерин, моя девочка, был очень одаренным магом-змееустом и.… Думаю, после банкета тебе не повредит сходить в библиотеку и прочесть Историю Хогвартса. — Нагайна только едва кивнула, говоря этим, что взяла совет на заметку. — Посмотрим, посмотрим, — вновь повторила Шляпа, чуть сжимая голову девочки. — А как тебе Гриффиндор?

— Мерлин, нет! Мама сказала…

— Ну что ж, дело твое. Слизерин! — это слово стало разорвавшейся бомбой. Кто-то включил звук, и Нагайна услышала аплодисменты со стороны стола слизеринцев. Там уже сидела её «знакомая» Бри, полное имя которой оказалось Брианной, тот самый Грег, весь его взгляд говорил «мы не закончили, малявка», и Рэйвен. Рэйвен показалась Майелз глотком воздуха.

— Поздравляю! — подруга со всей силой обняла Айну, будто бы хотела задушить. Еще чуть-чуть и ей бы это удалось, но тут директор попросил внимания.

— …Думаю, для многих этот год будет особенным, — говорил профессор Диппет, и все постепенно замолкали, вникая в его слова. Ими он никогда попусту не разбрасывался.

— Он каждый раз так говорит, — фыркнула Бри, находящаяся через два человека справа . Личико было серьезным, но в глазах плясали бесенята. Наверняка девочка уже предвкушала отличный пир.

И действительно — по мановению невидимой руки на столах появились всевозможные яства. Глаза просто разбегались — за что бы ухватиться, с чего бы начать? Под усиленное чавканье всех факультетов Нагайна погрузилась в раздумья. Перед ней стоял мучительный выбор — пирог с почками или индейка?

* * *

«Нагайна Марисса Майелз!

К твоему сведению, письма матери еще никто не отменял!

Пошли ответ с этой совой, далее пользуйся услугами Сикля. М.М.»

Вышеупомянутый Сикль был ни кем иным как новой совой Айны, подарком к началу учебного года от отца. Обычно замкнутый и неразговорчивый, в этот раз мужчина сделал исключение и даже пробормотал что-то вроде «Удачи». Имя долго выбирать не пришлось, мистер Майелз сразу сообщил девочке, как зовут птицу. Нагайна немного обиделась, но в целом осталась довольна подарком.

Вечером, обустроившись в новой комнате, рассчитанной на троих человек по соседству с — к счастью! — Рэйвен и — о, Мерлин! — Бри, девочка села писать письмо.

«Мам, — Айна погрызла перо, не зная с чего начать. –

Все прошло нормально, нас уже распределили. Слизерин. Я оправдала твои надежды?

Передай отцу еще раз спасибо за подарок. Нагайна».

Новоявленная слизеринка привязала к лапке красивой пестрой совы свернутый в трубочку пергамент и выпустила её в окно.

— Ты знаешь куда лететь, — шепотом промолвила она и опустилась на кровать. Сон сразу же сморил уставшую от переезда и разморенную вкусной сытной едой Нагайну.

Вперед… дальше по коридору… прям по стеночке, ну же… чего ты боишься? Успеешь.… Теперь налево, туда. Вот и дверь.… Над головой чинно проплыло какое-то из здешних привидений. Ты со злобой смотришь ему вслед, жалея, что не можешь убить его еще раз.… Давай, ползи.… Немного осталось. Скоро твоя жажда будет утолена, насыщена в полной мере.… Отдерни полог.… Не смотри на лицо, не смотри! На шею.… Там кровь.… Пульсирует голубоватая жилка, вот в ней-то она и течет… Солоноватая на вкус, но с тем же сладкая, вкусная до умопомрачения.… Это вкус превосходства, победы…

— Ох, черт. Чего она так извивается?

Кто-то склонился над спящей Майелз и слегка потормошил за худенькое плечо. Та благодарно вздохнула и перевернулась на другой бок.

— А кто её знает. Она вообще странная.

— Точно. Кстати, извини за... э-э…

— Брата? — фыркнула одна из первокурсниц.

— Ну да.

— Он привык, — отмахнулась та девочка, что повыше. — Ммм… кстати, я Бри.

— Рэйвен.

Через некоторое время возня утихла, и слышалось только размеренное дыхание обеих. Айна тоже забылась сном, на этот раз без сновидений.

На небольшой прикроватной тумбочке, сразу за бархатным темно-зеленым пологом остались письменные принадлежности и расписание уроков на завтрашний день.

«…Зельеварение — сдвоенное...»

1926 год.

Настойчивый звон будильника.

БАБАХ!

— Умм… Рэй, подари мне на Рождество будильник.… Этот никуда не годится, — симпатичная (насколько можно судить по половине лица, единственной видной из-под одеяла части тела) девушка лет пятнадцати разлепила один глаз. Она немного посмотрела на останки нарушителя её спокойствия и вновь укрылась с головой.

— Чего? Айна, какой к Мерлиновой бабушке будильник?! Мы проспали! — в сторону Нагайны незамедлительно полетела подушка. С противоположной стороны комнаты раздался приглушенный звук — видимо, Рэйвен решила таким способом разбудить и Брианну.

Пятый курс — особенно его конец — очень труден. В конце года каждый ученик Школы чародейства и колдовства «Хогвартс» сдает экзамен. Не обычный экзамен, как тот, что в конце семестра организовывают профессора, а экзамен СОВ.(1)

Нагайна Майелз — волшебница. Чистокровная, прошу заметить. Девушка переборола в себе страх перед обществом, это далось ей на удивление легко. Даже Бри, к которой она поначалу испытывала неприязнь (ха, она была взаимной), умудрилась с той подружиться. Что до Кэрроу — Рэйвен Кэрроу, то к ней у Айны смешанные чувства. Рэй тот человек, к которой можно прийти поплакаться в жилетку, поделиться проблемами без всякой на то причины, одолжить немного денег… Кстати, о последнем — это уж так, к словцу. Денег Нагайне не требовалось. С таким же успехом можно было предложить ей воздуха. Но с Кэрроу невозможно разговаривать по душам, по крайней мере, взаимно. Всегда активная и жизнерадостная в компании один на один девушка могла только слушать, давать советы, но не рассказывать о себе. Мать не изменила своего отношения к Айне, нет. Так уж сложилось, что, имея почти взрослую дочь, более-менее готовую постоять за себя, Марисса Майелз предпочла избегать встреч с ней. Просто-напросто Нагайне в одночасье пришло письмо, с вложенным ключом от банковской ячейки в «Гринготтс». Ни пары слов, ни каких-либо подписей, ключ и только. В этом вся её мать — кинуть подачку молча, с презрением и тихой радостью, что наконец-то отвязалась. Айна не тратила много денег — большая часть золотых галеонов так и оставалась лежать преспокойно под неустанной охраной гоблинов. Девушка брала немного на малочисленные нужды, новые учебники, да и иногда на одежду.

За те пять лет, что волшебница провела в Хогвартсе, её характер претерпел радикальные изменения. Из затюканной, привыкшей к унижениям девочки Нагайна стала лицемерной эгоисткой, готовой на ложь и предательство. Возможно, в ней проснулась отличительная черта всех Майелзов — гордость. Попроси Айну сейчас бросить все, поступиться принципами ради кого-то другого — она только пошлет вас куда подальше, в лучшем случае. В худшем — мир потеряет в вашем лице человека количеством одна штука. Да, у девушки есть друзья — как им не быть — волей-неволей да будешь общаться с соседями по комнате, иначе проблем не огребешь. Нагайна бессовестно пользовалась умом Рэйвен, систематически списывая у той эссе и попутно перерисовывая карты у Бри. Нагайна могла выйти в общую гостиную и сказать, что ей хочется пить — и она тут же получит бутылку воды. В конце-концов, девушка улыбалась преподавателям фирменной обезоруживающей улыбкой, которая в её обширном арсенале самых различных (от усмешек до дьявольского смеха) стояла под номером два. Не сказать, что она популярна — это все равно, что сказать Альбусу Дамблдору «я ненавижу трансфигурацию». Нагайна Майелз была красива по-своему. Вопреки ожиданиям, светлые волосы девочки быстро потемнели, уже к второму курсу она щеголяла роскошной черной копной; глаза сменили невинно-бирюзовый цвет, делающий девочку чистой и придающей её внешности ореол этакой нежности, нетронутости, на темный, глубокий синий, с отблесками малахита. Их окаймляли черные пушистые ресницы, у которых, если наклониться, можно было различить каждую ресничку, длинную и красиво загнутую. В общем, самым выразительным в облике Айны являлись, несомненно, волосы и глаза. Рот оставлял желать лучшего, он отнюдь не являл собой идеальную форму сердечка. Верхняя губа была немного полнее нижней, а изгиб бровей был чуть ассиметричен.

Круг знакомств Майелз за годы, проведенные в стенах Школы, существенно расширился. Например, неожиданно оказалось, что родители Грега и Бри являются давними партнерами родителей молодой колдуньи. В день прибытия Нагайна как-то не обратила внимания, а ведь хамоватый парень сразу же её узнал. Кортман и Аманда Бейлиф были частыми гостями в поместье Майелз, но девочка предпочитала не выходить в гостиную, где шли переговоры, а тихонько стоять за углом, слушая без особого энтузиазма, просто от скуки и, быть может, недостатка общения. Рэйвен — несмотря на принадлежность к факультету Слизерин — легко сходилась с людьми и всюду таскала за собой Нагайну. К интрижкам подруги с парнями из Райвенкло, Хаффлпаффа, и — кошмар! — Грифииндора девушка относилась скептически, но без агрессии. Тётушка Эрла Бейли — бессменного напарника по Зельям — занимала одну из руководящих должностей в Министерстве; старший кузен Коулмана Паркера представлял один из ведущих магазинов по пошиву мантий. Такие во многом полезные и выгодные знакомства импонировали девушке, большей частью являясь вариантом на случай «если что».

Но, в общем и целом, слизеринка была недовольна судьбой. Почему, спросите вы? Деньги, друзья, учеба — ну что еще нужно для счастья обычной волшебнице? В том-то и дело, что не бывает обычных волшебниц. Часами Нагайна проводила в школьной библиотеке, пытаясь найти как можно больше информации об анимагии — давней проблеме, мучившей её. Томиться от неизвестности — не выход, считала Айна, склоняясь в сторону собственного расследования.

"…Общеизвестны случаи, когда маг, длительное время находящийся во второй своей ипостаси становится практически бессмертным. Некоторые многоклеточные организмы потенциально бессмертны — в смысле способности к неограниченно долгому индивидуальному существованию, если оно не будет прервано, например, несчастным случаем. Отдельные исследования позволяют достаточно уверенно отнести к числу таких определённых рыб и пресмыкающихся — особенно тех, чьё тело способно к неограниченному росту. Находясь в теле той или иной особи, соответствующей описанию, маг живет за счет его собственных жизненных сил. Процесс старения может повторяться практически до бесконечности, т.е. сменив облик на человеческий минимум на час и вернувшись обратно в обличье зверя, волшебник возвращается к начальной точке отсчета жизненного пути животного — обычно это половозрелый для особи (иными словами средний) возраст. Подобная классификация, однако, представляется спорной по двум причинам. Энергетический уровень основного обмена этих животных чрезвычайно низок (обычно в десятки раз ниже соответствующих показателей у млекопитающих и птиц), что предполагает не бессмертие, но лишь замедленное — иногда в десятки раз — старение. Также, если магическая сила волшебника чрезвычайно высока и у него ярко выражена способность к анимагии, процесс смены ипостаси может со временем сократиться до кратчайшего промежутка времени, т.б. почти мгновенно Кроме того, экстенсивный рост тела, помогающий животному отодвинуть порог старения, одновременно снижает его приспособляемость к условиям окружающей среды…" (2)

Прочтя эту статью в одном из пособий по Уходу за магическими животными, в разделе, посвященном аналогии с маггловскими исследованиями (любопытно, но некоторые методы лечения колдомедики нагло позаимствовали именно у них), Нагайна поймала себя на чересчур соблазнительной мысли: никто не запрещал попробовать...

— Бегом, бегом! — Рэйвен ловко бросила Айне парадную мантию, вытащив её из общего шкафа. Чуть дальше со скоростью новейшего «Чистомета» причесывала спутавшиеся волосы Бри. Надо сказать, зеркало, перед которым она стояла, было странноватым. В нём то проскальзывали расплывчатые фигуры, то размытые картинки различных местностей, но частенько «по ту сторону» ясно был виден молодой парнишка в форменной школьной мантии, только покроя, вышедшего из моды лет двадцать назад. На груди юноши был приколот значок старосты, правда, почему-то не Слизерина, а Хаффлпаффа. Бри безуспешно пыталась выведать, что с ним случилось, и как он вообще туда попал, но паренек лишь грустно ей улыбался и томно — как той казалось — вздыхал. На ночь зеркало по умолчанию завешивалось ненужной тряпкой (потом выяснилось — это ночная сорочка Рэйвен…) и считалось условно забытым.

Нагайна глянула мельком на настенные часы, мимоходом вспомнив о скорбной кончине почти нового будильника.

— Какого...? Девочки, отбой. Еще только полседьмого, — Убито прошелестела она, возведя глаза к потолку.

Послышался возмущенный вопль и сдавленное «Ох!» Нетрудно было догадаться, что первое, к слову, нецензурное, восклицание принадлежало Брианне, а второе — тихое (хотя, в тихом омуте гриндилоу водятся), соответственно Рэйвен. В утренней суматохе Кэрроу совсем не обратила внимание на время, просто глянула в окно и поняла, что уже наверняка не меньше восьми. За обманчиво тонким стеклом вовсю светило солнце, а небо не предвещало ничего плохого, в особенности для игроков в квиддич.

* * *

К обеду все, как водится, собрались в Большом Зале. До Айны доносились разного рода звуки — от тихих боязливых перешептываний до откровенных сплетен, обсуждаемых в полный голос. Темой дня являлась предстоящая помолвка каких-то семикурсников, являвшихся ввиду необычайной внешней привлекательности и внушительного по школьным меркам возраста негласными королем и королевой Хогвартса. Парочка была с Райвенкло, так что особых претензий никто не предъявлял, но и восторга было не слишком много. С большей вероятностью можно было услышать очередную небылицу с элементами — чего уж там! — фантастики, нежели искренние пожелания в адрес влюбленных. Айна молча протиснулась к облюбованному местечку за слизеринским столом, обогнув разношерстную группу оживленно беседующих людей.

Но только девушка опустилась на скамью, как громкий возглас сзади заставил её тотчас подпрыгнуть.

— Майелз! — насмешливо протянул мужской голос.

— Грег, перестань меня преследовать, — беззлобно произнесла Нагайна, спокойно возвращаясь к прежнему занятию, а именно окидывая глазами стол в надежде увидеть что-нибудь новенькое.

Старший брат однокурсницы девушки только усмехнулся и сел рядом.

— Я скоро оканчиваю школу, — Грег перехватил симпатичное яблоко с красноватым бочком, на которое положила глаз Айна. Девушка шлепнула его по руке, выбирая из плетеной корзинки другое.

— И что? — холодно поинтересовалась она.

— Дай мне последний год оттянуться, — нарочито молящим тоном сказал Бейлиф.

— На мне? — в притворном ужасе воскликнула слизеринка, вполне натурально подавившись фруктом. — С чего бы?

— Прекрати, Маейлз. Все же знают, что ты ко мне неравнодушна, — подмигнул Грег, нагло навалившись на девушку и сделав вид, что собирается её поцеловать.

— А я слышала, что, — Нагайна рывком скинула руки Грега с себя и отложила в сторону несчастное яблоко. — Наоборот. — Айна прищурила глаза, словно в подтверждение своих слов поправляя взлохмаченные парнем волосы.

— Мерлин с тобой, — удивился парень. — Я ж это… я же так…

— Ну-ну, — теперь настала очередь Нагайны усмехаться. — А не ты ли меня только что лапал, извиняясь за выражение? — Волшебница медленно привстала со скамьи и теперь надвигалась на юношу с самым что ни на есть грозным видом. Он окончательно вывел её из себя своей дурацкой выходкой.

— Запомни, Грег Бейлиф, если я еще раз увижу тебя ближе, чем в двух метрах от себя… — угрожающе начала она, как вдруг парень вскрикнул и с неподдельным ужасом… закатил глаза и упал в обморок. Нагайна в долю секунды сообразила, что испуг был настоящим. Что такого она сказала? Вроде Грег не из слабонервных… «Мерлин, нет! Неужели я сказала это… на змеином языке? На парселтанге… — нелепая, но вместе с тем пугающая догадка вдруг пронзила мозг Майелз.» Действительно, это было более чем возможно. Девушка еще не научилась как следует контролировать себя, но ведь этого раньше не происходило… Никто не замечал ни странностей в поведении, ни ночных походов в Запретный лес...

Вынырнув из собственных размышлений, Нагайна решила отвести Бейлифа в больничное крыло и тут же укорила себя — отведет она, как же. Придется звать на помощь, самой ей его ни за что не дотащить. Казавшийся подтянутым парень наверняка ого-го сколько весил.

Айна с тоской оглянулась. Кучка людей, с ажиотажем смаковавших недавнюю новость переместилась в почти противоположный конец Зала, и находящегося в отключке Грега никто не видел. Широкая столешница выступала примерно на десять дюймов дальше от основания и надежно скрывала без чувств развалившегося на скамье студента. Чуть дальше шумно обедал Эрни, а на нем благоговейно висела Лейла, перебравшаяся к предмету воздыхания аж с гриффиндорского стола. МакГриффин отважно орудовал ложкой, упорно игнорируя девичьи руки на мощной шее. Не к лицу волшебнику с факультета Слизерин — пусть и водящему дружбу разве что не с завхозом — поддаваться на столь явные провокации.

Еще поодаль три подружки на курс младше сосредоточенно поедали «специальный диетический» (а на деле обычный листовой) салат, между делом помечая что-то в своих конспектах. Мимо прошел Райан Вуд — гриффиндорец, капитан команды по квиддичу — на автомате поздоровался со всеми, даже не заметив взволнованный взгляд Айны и мечтательные вздохи Лейлы.

Аманда Паркинсон, надменная брюнетка, однокурсница Айны, изучающее вглядывалась в отражение в карманном зеркальце. Пожалуй, это была единственная девушка с их курса, которая не «дружила», а «общалась по мере необходимости», причем эта «мера необходимости» была в первую очередь выгодна для неё самой…

Набравшись смелости, девушка воскликнула:

— Помогите! — все тут же обернулись. Айна стушевалась, поняв, что слово прозвучало глупо. И, за неимением лучшего, с усилием приподняла тело парня над столом. К студентке подбежал профессор Дамблдор, торопливо откидывая за плечо длинную черную бороду без малейшего намека на седину.

— Девочка моя, что случилось? — обеспокоено спросил он, взмахом палочки левитируя Грега в лазарет. — Отравился? Получал какие-то посылки? Стало неожиданно плохо? — глаза преподавателя трансфигурации выжидающе сверлили Нагайну. В их голубизне читался страх за ученика и неподдельный интерес к ученице.

— Нет, сэр, — сказала Майелз. — Мы… разговаривали. А он вдруг…

— Стало быть, это не покушение, — с ощутимым облегчением вздохнул профессор. — Возвращайтесь к обеду, а после ступайте на занятия. Мадам Помфри позаботится о мистере Бейлифе. — С этими словами Дамблдор направился обратно к преподавательскому столу, а Нагайна устало откинулась назад. Аппетит пропал, поэтому спустя пару минут волшебница, немного придя в себя, поднялась в спальню.

Решив проигнорировать фразу Альбуса насчет занятий, девушка легла на кровать, и как только её голова коснулась подушки, крепко уснула.

* * *

В этот же вечер, открыв глаза, Грегори Бейлиф тотчас закрыл их, сильно зажмурившись от нахлынувших воспоминаний. В полдень юноша зашел в Большой Зал, чтобы немного позлить ту девчонку, Нагайну Майелз. Нет, она его не привлекала как девушка, попросту сам процесс добродушных издевательств и каждодневных подколок доставлял Грегу незабываемое удовольствие и, быть может, в какой-то мере удовлетворение. Видеть, как Айна мечется от злобы, мучается, если запас ответных ругательств вдруг иссякает — что может быть лучше? И в этот раз все началось как обычно. Бейлиф пришел, увидел «жертву» и… не победил.

То, что он конкретно увидел, нельзя было передать словами. Слизеринец отшатнулся от Нагайны, будто та была прокаженной — так, по крайней мере, показалось самой девушке.

Её глаза не были человеческими. Радужки сменили цвет с антрацитово-синего на рыжевато-желтый и расширились, полностью скрыв белки. Зрачки, напротив, сузились и вытянулись прямо перпендикулярно нижнему веку. Но и это еще было не самым страшным, хотя также, без сомнения, было чем-то аморальным, ненормальным и пугающим… звериным. Изо рта Айны вместо привычных, пускай частенько скверных, слов исходило змеиное шипение…

_____________________________________________________________________________

(1) — Супер Отменное Волшебство, экзамен, который сдается по всем предметам на пятом курсе всеми учениками без исключения.

(2) — Автор не несет никакой ответственности за приведенную здесь статью. Отдельные моменты взяты из Википедии.

Не суди о человеке по его друзьям. У Иуды они были безупречны.

(с) Поль Валери.

1937 год.

За окном неспешно проплывали макушки деревьев, четко граничащие с небом цвета пепельной розы. Близился закат. Постепенно лесная полоса пошла на убыль, и растительности становилось все меньше. Вот она пропала и совсем, оставив после себя лишь пустое поле.

Едва ощутимый толчок поезда заставил худощавого мальчика с темными растрепанными волосами вздрогнуть. На бледном лице не было написано абсолютно никаких эмоций — лишь в темных глазах читался легкий интерес и плохо скрываемая гордость.

Том Марволо Риддл впервые путешествовал один. Один — значит совсем один, ни единой живой души рядом. Собственно, поезд не был пустым — в соседних купе и других вагонах толпился народ, а по узким коридорам то и дело сновали такие же ребятишки. Хотя, почему такие же? Том был особенным — он чувствовал это едва ли не с рождения — с сознательного возраста, по крайней мере, точно. Риддл убедился в этом и тогда, когда впервые заставил змею подчиниться собственной воле. И когда напугал двух девочек из своего детдома, и когда пришел этот чокнутый Дамблдор…

Только, какая к чертям, особенность, избранность, когда вокруг никого нет?! Мальчику всю свою коротенькую жизнь хотелось иметь настоящих друзей, с которыми он бы мог быть на равных. Или, за неимением большего, таких, которыми он мог бы управлять… Вот с пресмыкающимися у будущего студента Школы Волшебства и Чародейства Хогвартс почему-то возникало взаимопонимание. Полное и безоговорочное — это и были его друзья. Эти друзья всегда поймут его и даже помогут. И никогда… никогда не предадут.

У Тома даже было своего рода развлечение — рисовать на бумаге змейку и нашептывать ей разные фразы тихим-претихим шепотом, порой безо всякого смысла, сущие глупости. И ждать того момента, когда нарисованное существо зашевелится, оживет… Смотреть глаза в глаза и понимать друг друга уже без слов. Порой его ловила за этим занятием воспитательница, мисс Бертис — строгая женщина с неизменно поджатыми губами и тугим узлом на странно плоском затылке. И каждый раз вела мальчика к детдомовскому психологу — той же тетке, только в мужском обличье. Один раз Риддл попытался проскользнуть ему за спину и удостовериться, что там в самом деле нет похожего узла.

Одногодки боялись Тома, и это в некотором роде льстило ему. Что сказать — приятно, когда на тебя взирают с благоговейным ужасом и тут же, несмело подняв на долю секунды глаза, быстро убегают. Да и ребята постарше предпочитали обходить странного ребенка стороной — весь его вид был для них ненормальным. Черные волосы, по природе своей никогда не бывавшие жирными, такие же глаза, пытливо смотрящие из-под неровно обстриженной челки. Бледная кожа с синеватыми жилками — аристократическая, можно сказать, внешность, если только аристократ был каким-нибудь средневековым кровососом. На деле же мальчик зачастую оказывался необщительным. Нет такого человека, который не попробовал разок к нему подойти и завязать разговор. Неординарная красота Тома одновременно и пугала, и притягивала. Бывало, взрослые бросали на него косые взгляды, когда тот в слишком резкой манере отвечал детям и иногда доводил аж до слез. Наказывать это странное создание никто не решался, особенно после небезызвестного случай поджога в директорском кабинете. Слухи гуляли примерно с месяц, и успели обрасти небывалым количеством подробностей. Мальчик же надменно ухмылялся и загадочно вышагивал мимо, наводя еще больше шороха и вместе с тем словно подстрекая, буквально источая соблазн.

Для своего возраста Риддл был довольно образован — хотя и не признавал любого рода предметы, не относящиеся к точным наукам. Сирота был любознателен не в пример многим. Но подслушивал и вынюхивал он куда изощренней, чем прочие дети, бездумно сующие нос в самое пекло и безо всякого прикрытия. Для некоторых до сих пор осталось загадкой, как тому удавалось узнавать все почти первым. Почти — то есть сразу же после, собственно, самого источника какой-либо информации, будь она важной или не очень.

И теперь, он, одиннадцатилетний мальчишка, который познал, что такое чудо, едет за своей мечтой.

* * *

Вот он, кульминационный момент. Потрепанная шляпа на твоей голове готовится вынести вердикт. Ты ждешь этого с замиранием сердца, хотя минуту назад был точно уверен в её решении… И все равно учащается пульс, все равно перехватывает дыхание…

— Слизерин! — стол змеиного факультета взорвался аплодисментами, а ноги мальчика, сидящего на жестком табурете онемели, а в голове крутилось только одно слово. «Слизерин, Слизерин, Слизерин».

— Поздравляю! — дружелюбно хлопнул Тома по спине какой-то старшекурсник, да так, что тот закашлялся и спешно отпил из кубка сок, оказавшийся тыквенным.

— А… да, спасибо… — спустя минуту ответил Том в пустоту. Шустрый студент давно ретировался, по всей видимости, решив начать новый учебный год с обхаживания девчонок.

Не таким представлялся приезд Тому. Примечательным было лишь распределение — остальное тонуло в беспощадной посредственности. Смеющиеся теперь уже однокурсники, в безликой школьной форме, разноображенной зелеными с серебром нашивками, с глупым выражением счастья на лицах и неудержного восторга в глазах... Все куда-то бегали, сновали туда-сюда, кое-кто целенаправленно поглощал еду, пробуя всего, да побольше и не один раз.

Некоторые задались целью тут же собрать компанию, некоторые предпочли остаться в гордом одиночестве и наблюдать за происходящим из-под маски равнодушия, совсем неуместной для ребенка.

Том был из последних, которые сидели с чуть рассеянным видом и систематически разглядывали студентов. Приценивались, анализировали, выбирали. Такой тип людей — перфекционистов, неспешных и себялюбивых циников угадывался по плотно сжатым губам и отсутствующему выражению бескровных губ. Уголки их слегка опущены вниз, иногда нижняя губа едва заметно подрагивает от каких-либо чувств. Глаза же… о, глаза! Они глядят исподлобья, будто глаза пятилетнего, не зная еще — смеяться или плакать при виде дежурной улыбки незнакомца…

Спускаясь в подземелья вслед за старостой своего факультета, Риддл сделал для себя последний на сегодня вывод: в этом мире он пока никто. Но это пока...

* * *

В это же время, куда как севернее школы, разумеется, за пределами её территории.

Лес был полон звуков — от малейших шорохов всяческих зверушек, водившихся здесь в достатке, до вполне явного треска веток и шелеста падающей листвы от сильных порывов ветра. Его завывания также были слышны, они буквально пронизывали насквозь. Любой забредший в чащу человек мог бы тут же замерзнуть от одного свиста в ушах вкупе с холодными порывами, хлеставшими по лицу.

По узенькой, протоптанной дикими животными тропинке двигалось странное существо, по внешнему виду похожее на змею, но по размерам её превосходящее. В радиусе не менее трех сотен футов были слышны непонятные звуки, исходящие от создания. Порой в этом своеобразном шипении проскальзывали и человеческие интонации…

— Глупые, дерзкие, самоуверенные людишки! Поубивать бы вас всех, да боюсь, десяти жизней не хватит…

Если реально озвучить фразу, что с недовольством выплюнуло пресмыкающееся, пробираясь по мокрым от недавнего дождя листьям, то это, скорее, слышалось бы так: «Шппышш, дежшшкиш, сашмопшушшшншшыш шушшкш!», и так далее. А что вы хотели от анимага-змеи, пусть и с самыми невероятными возможностями? Все приходит со временем…

Как вы уже, думается, догадались — то была ни кто иная, как Нагайна Майелз — дочь аристократов, прилежная ученица, хорошая подруга. Спрашивается, чего ей в жизни-то не хватало, раз любой случайный (ну да, в безвестном лесу как раз полным-полно народу) наблюдатель мог лицезреть сейчас эту картину? Порой Айна и сама не может подобрать слов, чтобы ясно ответить…

Ретроспектива.

Девушка, студентка Хогвартса, убила много времени, надеясь разузнать как можно больше о своем необычайном даре. Что же она обнаружила? С две дюжины книг, толком ничего не пояснившие ей, да краткую заметку в «Пророке» о возможности обучения данной области магии на спецкурсах для Авроров. По сути дела говорилось мало, а посвящать кого-либо Майелз не собиралась. На свете было лишь двое магов, знавших об этом — её родители. Мать давно не затрагивала скользкую тему, а уж отец и подавно — девушка иногда сомневалась, знает ли он вообще.

Однокурсники? Увольте. Нагайна была общительна, поддерживала связь со всеми, но вокруг себя и своей личной жизни — особенно самой-самой сокровенной тайны — выстроила глухую стену. Взять хоть Грегори Бейлифа. После недавнего инцидента юноша стал замкнутым и немного чудаковатым. При взгляде на Айну в его глазах плескалась неприязнь с плохо скрываемым ужасом. О нет, он молчал — никому не было известно, что произошло в тот день: хотя профессора с легкостью могли это выяснить, Грег категорически отказался что-либо рассказывать и запретил к себе приближаться всем, кроме целительницы. После двух дней бесплодных попыток прояснить ситуацию, студента оставили в покое и даже стали чуть снисходительнее относиться на занятиях.

Прочие же слизеринцы, равно как и учащиеся других факультетов, не замечали никаких перемен в Нагайне и по прежнему были с той, что называется, на короткой ноге. Даже Рэйвен, лучшая её подруга, не заподозрила ни капли неладного. Майелз научилась тщательно скрывать свои эмоции. Секрет, в сущности, прост: поверь сам, и поверят другие. Потому она искренне радовалась за Кэрроу и Логана, узнав об их помолвке на шестом курсе, по-настоящему сопереживала Брианне в день смерти её отца, радужно улыбалась учителям на протяжении всего дня и с неиссякаемым усердием писала письма матери…

Мало кто знал её. Даже она сама зачастую сомневалась — действительно ли под всей этакой жизнерадостностью скрывается нелюдимость? За этими огоньками в глазах прячется презрение? За неудержимым весельем стоит печаль и грусть?..

Майелз много думала о своем месте на Земле. Родители прочили ей счастливую жизнь, замужество с представителем одной из самых чистокровных семей было давно обговорено, а огромное наследство с день за днем только возрастало. Учителя частенько хвалили, декан ставил в пример другим. Хотелось чего-то нового, острого… волнующего. Попробовав единожды, бывает трудно остановиться…

Успеваемость ухудшилась, а странные отлучки за пределы школы не на шутку беспокоили весь профессорский состав. Что самое интересное, студентку ни разу не поймали. Пытались — и не смогли. Директор, планировавший назначить Нагайну старостой, спустя неделю с лишним дал задний ход, попросту передумал на фоне событий. Встревоженные друзья взволнованно и вместе с тем недобро косились на Айну. Она добилась своего: репутация испорчена. Ей, конечно, льстило быть одной из выдающихся учеников и учениц, но это значило быть известным, быть окруженным толпой тайных завистников, быть у всех на слуху… На среднестатического пакостника, злостного подрывника дисциплины обращают внимание лишь тогда, когда он вновь решает поразить мир своим талантом везде гадить. А стоит ему прекратить… о нём моментально забывают.

После взлета обычно следует падение, белую полосу обязательно сменит черная. По понятным ей одной причинам, слизеринка сознательно избрала вышеописанный путь, заранее зная, к чему это приведет: выговоры матери, взгляды учителей, полные сожаления... и абсолютное, безоговорочное одиночество. Девушка растеряла всех верных друзей, но умудрилась и не приобрести лютых врагов. Она решила исчезнуть из памяти всех, стереть себя своими же руками… Оставался лишь небольшой момент, который должен был завершить годами создававшийся план: волшебница по имени Нагайна Марисса Майелз должна была умереть.

Конец ретроспективы.

1954 год.

Факультет Слизерин издревле считался чем-то отдельным, немного чуждым, будто отколотым кусочком единого целого. Поступить туда мог далеко не всякий — еще его основатель, Салазар, отбирал только избранных, лучших. Хитрецов — как и он сам. Что немаловажно, не все ученики, закончив обучение, ступали по извилистым тропкам лжи и, как следствие, самообмана — бывали среди выпускников и выдающиеся личности. Вот только гордившиеся принадлежностью именно к Слизерину встречались крайне редко.

Том Риддл был не из таких, о, напротив! Мальчик с первых дней добился расположения преподавателей, и те покорно его приняли, возвели в ранг «любимчиков», в основном благодаря нескончаемому обаянию с едва уловимыми нотками коварства, беспрестанно источаемых юношей. Несомненно, большую роль сыграло и то, что он сирота. Бедный, бедный сиротка, которому судьбой был преподнесен величайший подарок… Как уж тут не умилиться, не пустить скупую слезу, украдкой промокнув оную платочком, не содрогнуться, не повести неопределенно плечами, участливо сопереживая юнцу?..

Том имел успех во всем, кроме, разве что, квиддича. Он откровенно презирал этот так называемый вид спорта, но и, вопреки всем ожиданиям, не отдавал предпочтения никаким маггловским играм. Волшебник рос, а вместе с ним возрастали и его плохие душевные качества. Да-да, именно разрастались, будто бегонии в чьем-нибудь ухоженном садике, словно усердно взращиваемый редкий плод в теплице мисс Стебль, как, в конце концов, росток странного деревца, тянущийся к солнечному свету назло сильным порывам ветра.

Риддл был лицемерен, лжив, упрям. В узком, очень ограниченном кругу — среди своих друзей (друзьями их можно назвать только условно) — юноша слыл тираном, эгоистом. И все же его обожали, почти что поклонялись, боготворили, отождествляли с чем-то возвышенным и далеким, таким необычным, величественным... Как-то забылся средь всех дифирамбов тот факт, что Риддл — полукровка. Юноша взял себе другое имя, заменив опостылевшее «Том Нарволо Риддл» на звучное «Лорд Воландеморт». И этому новому имени было суждено стать известным…

Но пока не об этом. Том ловко умел сглаживать назревающие конфликты, усыплять настороженность, бдительность своим наигранным раскаянием, всегда мог найти лазейку в тернистом пути к сердцу человека и покорить его. Том умел подстраиваться под людей так, чтобы в итоге они подставили ему свою шею, а он сел, свесив ножки и взяв в руки кнут. Если слизеринец оказывал какую-то услугу, то он обязательно требовал что-то взамен. Не сейчас, так через год. Став его товарищем, или вернее, приспешником, уйти было практически невозможно...

Если во время своей учебы в Хогвартсе он был на слуху, то после её окончания о Риддле забыли. Был, конечно, неприятный момент, когда юноша явился к профессору Дамблдору, сменившему Амандо Диппета на посту директора, и попросил принять его на должность преподавателя Защиты от Темных сил. В силу разных обстоятельств ему было отказано. После этого Том Риддл исчез. Мало кто знал, где он и что с ним. Некоторые знакомые Тома считали, якобы тот уехал учиться в Германию, причем, совершенствоваться в области темной магии.

Как бы то ни было, долгих двадцать шесть лет о волшебнике не было ничего известно…

* * *

Ретроспектива. Заглянем вновь в 1927 год.

Нечто огромных размеров удивительно юрко скользнуло в широкий проем посередь голого камня. Стена беззвучно встала на место, надежно спрятав вход от посторонних глаз…

Одна из кроватей в девичьей спаленке была пуста. На холодные смятые простыни лениво падал лунный свет. Окно было чуть приоткрыто, свободно впуская тонкие белесые нити. Чуть дальше вдоль по комнате, полог был задернут над чьей-то постелью. Слышалось размеренное дыхание, какое бывает только у действительно спящего человека. Еще чуть дальше — такая же плотно задвинутая материя, ниспадающая с массивного крепления под сводчатым потолком. И еще одно едва различимое дыхание, перемежаемое легким стуком двух, а не трех сердец.

Этой ночью Нагайне не спалось. Девушку мучила головная боль, участившаяся за последние дни, и она знала лишь один способ от неё избавиться.

Когда Айна становилась змеей, все её собственные чувства отходили на второй план. Разум словно раздваивался, тем не менее четко разграничивая сознание Нагайны и… И того существа, в которое она превращалась. Сознание гигантской змеи. Несмотря на ухудшившееся зрение, слух по-прежнему оставался в норме, и, быть может, даже стал чуточку лучше.

Девушка не находила ответы на интересующие её вопросы в книгах, поэтому каждое открытие становилось для неё радостным и пугающим одновременно. Например, Майелз узнала о своем новом обличье гораздо больше, чем хотелось бы. Нет, узнавать ещё и ещё она безусловно желала, но что-то иное, нежели это.

Превращаясь в змею, Нагайна чувствовала себя спокойно. Не было страха, потерянности, одиночества — всех этих бесполезных человеческих чувств, зачастую от людей исходящих. К чему испытывать, допустим, страх, если можно самой привести жертву в ужас? Или, зачем, спрашивается, угнетать, принижать себя, если можно с равным успехом унизить других? И не только унизить — довести до стадии умопомешательства, охваченная животной страстью к… Пожалуй, это можно приурочить к убийству. До убийства человека, впрочем, еще не доходило, но какой восторг испытала змеиная сущность Айны тогда, при виде смертельно бледного Грегори?..

Принимая анимагическую форму, девушка становилась другой. Человеческая жизнь казалась ей чуждой, неведомой. Мысли и образы сплетались с мировоззрением змеи, не подавляя, но и не уступая им. Так было поначалу. Но после один стал одерживать верх, постепенно порабощая другого. И этим «другим» была сама Нагайна.

Есть хотелось реже. Но если хотелось, то чего-то… живого. С неописуемым наслаждением Айна сейчас вгрызалась в свою первую в жизни мышь. После таких будет бессчетное количество.

Длинными острыми зубами змея вцепилась в зверька, вводя яд под тонкую шкурку. Тельце испуганно задергалось, заверещало, содрогнулось в последний раз и застыло, бешено вращая крохотными черными глазками, не в силах боле пошевелиться. Яд парализовывал, сводил мышцы судорогой, обезоруживал на длительное время. Его было достаточно, чтобы проглотить мышь, почти не жуя.

Нагайна проделывала это и ужасалась. Тихий внутренний голос настойчиво шептал что-то, требовал остановиться, передумать, забыть все как страшный сон, вернуться обратно. Разум молча бился в истерике, становилось дурно, а тело тем временем совершало совсем другое, наперекор воле мозга. Тот словно бездействовал, не находясь совсем уж в отключке, но и не вольный что-либо предпринять. Майелз просто наблюдала, как живет своей же жизнью, видела происходящее своими же глазами, но не имела над собою абсолютно никакой власти.

Вновь становясь человеком, девушка могла ненадолго перевести дух. Но и тогда откуда-то изнутри кто-то нашептывал, насвистывал, шипел на разные лады. Все эти слышимые ею одной звуки сводили Майелз с ума, она денно и нощно мучалась от жуткой головной боли. Спасения не было и во сне. Мрачные картинки убийств, краж, преступлений… Где завершающим звеном всегда являлась чья-то смерть. Нагайна плакала от безысходности, ревела от отчаяния и умоляла саму себя прекратить. Её воля ослабла, рушась с каждой секундой от давящих сознание фантазий.

Слизеринка поднялась с колен и бесшумно скользнула в спальню. Путь её лежал мимо общей гостиной факультета, и в какой-то момент девушке показалось, что за ней бдительно следят. Встряхнувшись, она избавилась от наваждения и отправилась в спальню.

Лицо её было каким-то отрешенным, а на губах почему-то блуждала горькая улыбка.

Выход был лишь один — сдаться.

* * *

Следующим утром две пятнадцатилетние девушки застали в комнате престранную картину: тщательно заправленная постель их однокурсницы Нагайны Майелз, распахнутое окно, в которое время от времени с диким воем влетал бешеный ветер и крупными мурашками замирал на телах студенток, собранные в узел и аккуратно завязанные бархатной тесьмой от них же шторы. Никаких следов пребывания третьей девушки, Айны.

Бри и Рэйвен удивленно переглянулись, синхронно опустив взгляд на мятый клочок пергамента, избрызганный чернилами и поспешно скомканный, брезгливо отброшенный в угол. Девушки как по команде протянули руки, чтобы поднять его.

— Я возьму, — опередила подругу Кэрроу.

«…а они не догадываются, что со мной творится. Для всех я веселая и беззаботная, да так, по сути, и должно было быть. Порой я и сама себя не узнаю — оставшись одна, я тут же меняюсь. Но стоит лишь кому-то обратиться ко мне, вновь представляю собой все ту же Айну… Мне будет очень стыдно, если никто так и не узнает истинной причины моего поступка. Здесь было хорошо, — большего и желать нельзя — но что-то внутри меня яро препятствовало подобной жизни. Я и сама не понимаю, почему это делаю. Я потерялась, спасите…»

Далее шла приличных размеров клякса, чуть размытая ближе к левому краю. Очевидно, в это место попала вода… Или капнуло что-то на неё похожее.

— Ты же не думаешь, что она… — испуганно пискнула Брианна. Она стояла в простой ночной рубашке, с немного припухшим со сна лицом, взъерошенная и ничего не понимающая. Девушка зябко ежилась, охватив себя за плечи руками и нервно переминаясь с одной ноги на другую. Рэйвен же, казалось, дикий холод не беспокоил.

— Мерлин… С ней и впрямь что-то не ладилось в последнее время, — прошептала студентка, рефлекторно сжимая найденное в кулаке.

— Разве она вела дневник? — совсем уж убито спросила Бри и тут же осеклась. Она только что сказала об Айне в прошедшем времени!

Кроме как повторного «Ме-е-ерлин…», сказанного с тоской в голове и искренним удивлением, у Рэй на это ничего не нашлось. На фразу соседки она не обратила внимания. Какая разница, откуда взялся этот чертов листочек?! Ей тоже резанул слух глагол «вела».

Конец ретроспективы.

С ориентировочно 1970 года, до 1981 г.

Под проливным дождём, сплошным потоком падающим с грязно-серых небес, шёл человек. Вокруг не было ни души в радиусе более пятисот миль. Вода противно хлюпала внутри насквозь вымокших ботинок, и мужчина в сотый раз пожалел, что не одел сапоги. Откуда-то сзади долетали отголоски раскатистого, разошедшегося на полную, грома. Чуть погодя средь почти чёрных кучевых облаков зловеще сверкала молния. Деревья гнулись, даже не пытаясь сопротивляться сильным порывам ветра. Он нещадно хлестал по щекам и путника, заставляя морщиться, щурить чуть раскосые глаза, но всё же не вынуждая остановиться — это было бы равносильно смерти. Буря продолжалась уже второй день, и уже второй день он шёл по бездорожью. Куда лежал его путь, в направлении чего он двигался, было неизвестно. Мужчина был довольно плотно сложен, что, без сомнения, позволяло ему шагать навстречу урагану не внаклонку, как это было бы с более худощавым человеком, а выпрямившись, в полный рост. В его горделивой, можно сказать, упрямой осанке чувствовался закалённый характер, присущий кочевникам или же одиночкам, живущим в уединении. Весь его внешний вид будто выражал протест плохой погоде, самой матери природе, которой впору бы гордиться особо удавшимся ей творением… Мужчина выглядел лет на сорок, но его испещренное ранними морщинами лицо говорило об обратном. Эти глаза — живые и лучистые, добрые, несмотря ни на что. Они буквально кричали о том, как он ещё молод и как хочет жить. В них отражалось небо — но не это, хмурое, сплошь однообразное и скучное, как рутина будней, а другое — безоблачное, ясное, красивое. Через каких-то полмили искорке в этих водянисто-голубых, почти лазоревых глазах суждено было потухнуть.

Поздняя осень, славившаяся затяжными дождями, никак не отреагировала на резкий крик где-то в степях, приглушённый грохочущим ливнем и тут же оборвавшийся.

Облака, почти с издёвкой, продолжили свою экзекуцию над землей, достаточно уже намокшей. Вода, казалось, скоро затопит всё и вся, не имея возможности впитаться в почву — та уже и так была перенасыщена. По этим лужам, больше похожим на маленькие озерца, вместе представляющие небольшое море, поднимая тучу брызг, двигалась большая змея с блестящей и без солнечного света чешуей. Белое с желтизной брюхо давно уже испачкалось, сменив цвет на что-то неопределенное, такая же участь постигла и внушительный хвост. Узкие глаза с кислотно-зелёными радужками и чёрными вертикальными зрачками смотрели вперёд мечтательно, будто с поволокой. На деле же виной «затуманенности» взгляда были вторые веки, молочно-белая плёнка, предохраняющая от воздействия прямых солнечных лучей. Солнце. Оно до боли резало глаза, темнота же была закадычным другом. Хоть в небе и не было никакого намёка на даже самый крошечный просвет, существо предпочитало не рисковать, тем более что так виделось несколько лучше, без острой боли, порой почти что слепящей. На приподнятой шее пресмыкающегося болтался тряпичный рюкзак, порядком истрепавшийся и потерявший всякий вид.

Одна крупная капля упала на чешуйчатый… лоб? Поползла вниз по… носу? Стекла с… подбородка? Затерялась в складках… одежды? Вторая очень большая капля, примерной величиной с содержимое громадного кубка, запуталась в чёрных волосах, моментально намочив их и придав сходство с чем-то, отдалённо напоминающим атласные ленты, кусками свисавшие с погребального венка. Густые ресницы походили на еловые ветки того же венка, только изрядно потемневшие, а алые губы — на бархатную обивку тяжёлого гроба. В миндалевидных глазах — пусто, как было пусто в том гробу. Так хоронят без вести пропавших, безвременно почивших или исчезнувших. Эти глаза резко контрастировали с бледным лицом, так же как и свеженасыпанный холмик из рыхлой земли вперемешку с глиной выделялся на фоне старых могил. Куртка — самая простецкая, пожалуй, даже слишком тоненькая для конца октября, серые маггловские джинсы и старые кроссовки, не то, что было одето на девушке с черно-белой колдографии рядом с надгробием. Словом, вполне себе живёхонькая и ни капли не повзрослевшая (читай: постаревшая) Нагайна.

Логики здесь было завались: стоять по колено в дождевой воде, плотоядно облизываясь. С ухмылкой перекинув за спину выловленный из грязного месива рюкзачок, пойти вперед, совершенно не имея целей, не ориентируясь в пространстве, не зная, где можно найти убежище, хотя бы заброшенный домишко, как тот, около двух лет назад, который, к сожалению, пришлось покинуть ввиду резко возросшей смертности населения… Какой-никакой, а кров иметь хотелось.

Девушка брезгливо отёрла рот краем замызганного рукава. Со стороны могло показаться, что она прикусила губу, что, собственно, обычное явление, но на самом-то деле запекшаяся в уголках кровь к текущей в жилах Майелз никоим образом не относилась… Кто-то когда-то сказал: «Убивать — это грех». Но, разве ж, живя в таком обществе, избежать этого греха, не совершив при этом еще больший грех, возможно? Нагайна не считала свой образ жизни аморальным, напротив — к нему она привыкла, подчас ей это нравилось. Нравилось чувствовать каждой клеточкой тела бодрящее, приятное тепло, прилив жизненных сил, которые приносило каждое нападение, каждая безумная и извращенно-жестокая расправа. Нравилось вдыхать аромат кожи, плотной, упругой человеческой кожи. Нравилось рвать её на куски, теребить раны, будто заигрывая с любовником-мазохистом. Ей нравилось убивать.

За прошедшие без году полвека она видела всякое и много где побывала. Нагайна путешествовала в основном в облике змеи — это экономило время, которого ей всегда было мало, и позволяло находить пропитание без особого труда, правда, спешно покидая при этом ту или иную деревню/городок. И жизнь не казалась ей скучной! Напротив, когда она вновь становилась человеком, возвращалась старая боль, воспоминания брали за душу, грозясь вырваться наружу сдавленным хрипом, ноги были готовы подломиться в любой, будь то подходящий или не очень момент. Она стремительно теряла в весе, быстро уставала и создавала впечатление сбежавшей из детского дома сиротки, плохо кормленой и почти не поеной. Голова на какое-то время прояснялась, но мыслей типа «Что же я творю?» отчего-то не возникало. Всё шло своим чередом, всё было правильно и в порядке вещей.

Она третий день шла (если своеобразное змеиное скольжение можно назвать ходьбой) по далеким даже от подобия цивилизации местам. Пустой желудок требовал пищи, а мысли были настолько сумбурны, что и во второй — если не первой, ведь большую часть времени она проводила в облике змеи — своей ипостаси кружилась голова, и нещадно ломило виски. Краешком забитого, задавленного сознания — своего, человеческого — она пыталась сдержаться, но... Так было каждый раз: сначала умоляла саму себя, после молила уже её.

* * *

Том Нарволо Риддл, вопреки всем недолго ходящим вокруг его персоны слухам, поначалу никуда не уезжал из Англии. После окончания школы юноша, ведомый своей страстью к артефактам, обычно тёмным, устроился работать в небольшую лавку, имевшую их в избытке — «Горбин и Бэрк». Но ему мало быть простым работником, хоть и имеющим некоторые связи с весьма крупными поставщиками и покупатели — не даром лавка была окутана ореолом дурной славы среди простого люда — владельцы занимались перепродажей ценностей и нисколько это не скрывали, заполучив все необходимые документы и лицензии. Риддл проработал там, впрочем, недолго — добравшись до нужных ему сведений и их истоков, он исчез, прихватив пару редчайших предметов, принадлежавших, судя по благоговейным вздохам и ахам начальников, некоторым из основателей Хогвартса.

Вот теперь он действительно пропал — где, с кем и как, неизвестно. В неведении старые его знакомые, изредка вспоминавшие Тома, находились относительно мало времени — скоро по Британии расползлись слухи о выдающемся маге (читай: тёмном маге), именующим себя Воландемортом. Те, кто пророчили Риддлу успех в будущем, популярность в магическом мире и прочие достижения, безусловно, оказались правы. Он уже обзавёлся необходимыми знакомствами, поставил сам на себя и не проиграл. Действительно, к нынешнему его имени относились с куда большим трепетом и уважением, чем к прошлому, ненавистному маггловскому. Бывший полукровка называл себя Лордом, и всё это лордство стало ни чем иным, как игрой, которая была начата в школе и повзрослела, перенеслась во взрослую жизнь вместе с ним.

И он начал собирать игроков. То были лучшие из лучших, лидеры старых школьных времен, некоторые — представители аристократии, занимающие высокопоставленные чины в Министерстве магии. Часть ездила вместе с ним, часть — союзничала «на дому», поставляя разного рода информацию, иногда — государственной важности, проворачивая мелкие, но вместе с тем довольно значимые для Тома делишки. Но все они были преданны своему Лорду. Они называли себя Пожирателями смерти, считались избранными. Стать членом подобной конгрегации, занять такое соблазнительное и почётное (пока только в очень узком кругу) место означало славу, известность, величие, но пока — в будущем, неясном и зыбком грядущем.

Напряжение в магическом мире нарастало. Том Риддл уже имел какую-то политическую силу и некое влияние на представителей древнейших семейств Британии. Они, конечно, стремились войти в окружение бесспорно подающего надежды Волшебника с большой буквы, объявившего негласную войну самому Альбусу Дамблдору, когда тот наотрез отказался обеспечить его работой и не допустил до преподавания в Хогвартсе. Лорд не гнушался и полукровок, затесавшихся в ряды верных слуг, стремившихся приурочить себя к достойнейшим, стараясь показать свою преданность на деле, пускай это дело будет даже убийством. Опустившись до самого низа (как морально, так, впрочем, и физически), они и не думали останавливаться. Попробовав смерть на вкус, переступив проведенную черту, Пожиратели смерти, теперь называвшие себя так в полный голос, втянулись в трясину без возможности выбраться обратно. Уйти не имел права никто. Покинув недавних друзей вечером, утром уже не проснёшься, погибнув от рук теперь уже врагов. И символом этого убийства, изящной, но вместе с тем ужасающей подписью стала Чёрная метка. Неясное облако дыма, схожее по очертаниям с человеческим черепом и выползающей изо рта оного змеёй, знаком свершившейся смерти повисало над домом, даже не переступая порог которого, можно с уверенность сказать, что в живых никого не осталось.

Семидесятые-восьмидесятые года стали для многих знаменательной или, напротив, прискорбной, датой. Именно в этот промежуток времени многие выпускники школы чародейства и волшебства Хогвартс, доблестные работники Министерства Магии и главы самых богатых, влиятельных семейств и их наследники убили в себе все хорошее, примкнув к Лорду Воландеморту. Риддл собрал вокруг себя самых надежных и преданных людей, способных убить, если будет нужно. И было нужно.

К Тому примкнули не только маги, но и магические существа — великаны, оборотни, даже бессменные стражи тюрьмы Азкабан — и те поддались его влиянию. И вот теперь был сделан первый ход в игре, где ставкой стала безоговорочная власть.

Самая первая битва, только ввод в эту особую игру, была проиграна — отряд Пожирателей, в одночасье напавших на Министерство, большей частью арестовали, немногим удалось спастись позорным бегством. Но Темный Лорд не успокаивался — то всего лишь одна стычка, а вот теперь самая настоящая война объявлена громко. Его глашатаи сообщили всем и вся: за одну ночь в Британии появилось несколько десяток Меток, безмолвными тенями витавшими над домами, в которых господствовала смерть. Пожиратели набирали силу — их становилось все больше, теперь это были уже не юные студенты, только-только вышедшие из-под родительского, учительского крыла…

Но все закончилось в один миг, в последний день октября восемьдесят первого года, если быть точней — люди Риддла разбросаны по свету, многие заключены в Азкабан, некоторые — даже вторично, а сам он… Сам он никто и ничто. Разбит, раздавлен, уничтожен. Причем повержен каким-то ничтожным мальчишкой, двухмесячным младенцем, подумать только! Смят, смешан с грязью… Существует, но лишен возможности жить.

Тому дорого далось собственное возрождение спустя тринадцать мучительных лет, проведённых непонятно где и неведомо как. Он еще не знал, какую цену заплатил…