Ради надежды (гет)

Дни шли за днями, а я так и оставалась наблюдателем жизни профессора. Хуже всего, что я понимала его. Мы для него были «чистенькими», мы не были ответственны за десятки жизней, мы не пытали безвинных маглов, мы не наблюдали смерти бывших учеников. Даже члены Ордена, принимавшие участие в боевых операциях, убивали чрезвычайно редко, до конца пытаясь обезвредить противника другим способом. Для него количество спасенных меркло перед количеством тех, кого не удалось спасти. Он считал себя смертником, и он был им — сотни раз рискуя жизнью за нас, извозившись в грязи и крови ради нашей чистоты, не имея ничьей поддержки, никакого сочувствия или понимания. Понятно, почему он не мог довериться никому — даже мне, несмотря на наше общее сентябрьское переживание. Я была под пыткой, я чуть было не умерла — но не убивала и не причиняла боли. Он не мог допустить меня в свой мир, продолжая в одиночестве тянуть свою ношу. Хорошо подумав, глубоко вздохнув и сцепив зубы, я приняла решение. Если я хотела делить с ним хоть краешек его жизни, если хотела облегчить его ношу, я должна была воспользоваться первым же случаем.

Случай довольно скоро представился в лаборатории. Профессор вернулся в крайне измотанном состоянии, тут же прошел в лабораторию и встал к котлам. Я разливала по колбам последние доверенные мне составы для больничного крыла, когда он поставил на огонь сразу три котла с основой. Это значило, что составы были довольно простыми — сложные зелья даже он не рисковал варить одновременно. И еще, что они были срочными — он начал работу молча, не поев, не передохнув.

— Я могу, помочь, профессор?

— Не можете, мисс Грейнджер.

— Но эти зелья не очень сложные, — на самом деле я и так знала, что это и почему он не дает мне их варить, но хотела настоять на своем.

— Это… не для больничного крыла, мисс Грейнджер. Вы можете быть свободны.

Я не собиралась сдаваться:

— Я могу помочь, профессор. Я знаю, что это.

Кривая усмешка исказила его лицо:

— Какая вы решительная! И оттого не решаетесь назвать эти зелья вслух? Взгляните вот на пару рецептов. Как вам?

Я сглотнула и постаралась не выдать своего волнения, заставить голос звучать отстраненно:

— Это яды. Оба медленного действия. Этот вызывает резкие мышечные сокращения, понижает температуру тела, и может причинять крайне сильную боль и вызвать разрывы мышц, если при его употреблении тело зафиксировано. Например, растянуто на дыбе. Имеет противоядие, если его не давать, смерть займет около трех часов. Если дать противоядие в первые три часа действия, последствия применения придется залечивать около месяца, — я мельком взглянула на Снейпа. Нацепил непроницаемую маску, но в глазах насмешливый интерес — ждет, когда я сорвусь, начну рыдать и закричу, как это ужасно. Нет уж, я намерена вас удивить сегодня, профессор! Беру в руки второй рецепт:

— А этот двойного действия — вызывает резкую боль и повреждения в органах желудочно-кишечного тракта и повышает температуру крови, так называемый «эффект кипящей крови». На применение противоядия есть шесть часов, но рекомендуется уложиться в четыре, пока яд не вызвал необратимых повреждений. Так я могу сварить это, профессор? — ой, кажется, я перестаралась! Он хватает меня за руки, прижимает к стене и смотрит прямо в глаза, пытаясь прощупать сквозь блок. Укрепляю защиту: не станет же он меня взламывать? Не стал. От его сарказма веет непередаваемой горечью:

— Не терпится стать убийцей, мисс Грейнджер?

Я все еще держу себя в руках, раньше я сорвалась бы гораздо раньше. Все-таки, окклюменция здорово помогает контролировать эмоции! Теперь надо не переборщить с цинизмом в ответе:

— Мне хочется помочь вам. Я знаю, для чего эти яды и как будут применяться. Так будет легче. Вы будете знать, что не вы отвечаете за эту боль. А я не увижу этого. Они не будут мне сниться. Так будет легче нам обоим.

— Зачем вам это, мисс Грейнджер? — его голос звучит глухо.

— Я просто хочу помочь вам. Я люблю вас.

— Вы ошибаетесь.

— В чем, профессор? — он отворачивается, с трудом сглатывает:

— Они будут вам сниться. Даже если вы никогда не увидите их лиц, вы точно будете знать дозировку, будете помнить, на сколько человек хватило вашего варева и как долго длились их мучения. Вам будет сниться их агония, а вместо незнакомцев ваше подсознание подсунет на их место всех, кто вам дорог. Всех, по очереди. И от этого не избавиться, никак. Даже если следующую порцию сварить для себя. Вы этого хотите? Хотите годами помнить, скольких вы убили? Нет, не так, — скольких своих друзей вы убили?

Я содрогнулась. Но он впервые приоткрылся передо мной — я не могла отступить. В конце концов, я уже приняла решение.

— Мы на войне, профессор. На войне убивают и умирают.

— Кто я такой, чтобы мешать вашему самоубийству? Варите! — он вылетел из лаборатории, бросив мне третий рецепт. К счастью, третьим оказалось противоядие. Хотя, учитывая, что оно лишь продлит муки бедняг от второго яда, который поочередно с противоядием можно применять сутками, не знаю, счастье ли это…

Я заставила себя думать только о сложности приготовления. Сосредоточиться на выполнении технической задачи: нарезать, раздавить, отмерять, помешать… В конце концов, это тоже зелье. Все три незнакомых состава одновременно я готовить не рискнула, занявшись в параллель двумя ядами, и оставив противоядие, как самое сложное в приготовлении, на потом.

Спустя полчаса в лабораторию вошел профессор, посмотрел, как я работаю, и молча встал к третьему котлу. От него слабо пахло огневиски. Я бы тоже не отказалась сейчас от порции выпивки, в таком напряжении было все у меня внутри. Временами я ловила на себе его оценивающие взгляды, и старалась, чтобы работа выглядела естественно, не слишком напряженно и не слишком нервно. Потом поняла, что прячу от него глаза — от стыда ли за характер своей работы или от смущения перед ним? Исправила ошибку, вернув ему взгляд — какая боль на его лице! Боль за меня, решившую разделить с ним ад. Мне все равно доступна лишь малая его часть, мог бы и не беспокоиться так.

— Гермиона… — мое имя, произнесенное его голосом, едва не стало причиной передозировки лапок саранчи в первом котле. По счастью, я успела сосредоточиться и положить нужное количество. Он впервые назвал меня по имени.

— Гермиона, прости, что тебе приходится делать это. И спасибо за помощь, — он принял меня, он меня принял! То, что я добровольно стала соучастницей его вынужденного преступления, значило для него больше, чем все мои прежние поступки и признания.

Я не знаю, могли бы наши отношения начаться после войны? Вряд ли, ведь над ним всегда будут довлеть его поступки, его вина. Он не избавится от них, а теперь не избавлюсь и я. Пусть — я выбрала.

Слышу тихий шепот:

— Во втором зелье увеличь дозировку желчи саламандры в полтора раза. Это поможет наиболее везучим умереть быстрее, чем за шесть часов, от преждевременного свертывания перегретой крови.

— У тебя не будет неприятностей?

— Нет, просто досадная оплошность при варке.

Мы работали молча до конца варки зелий. Только разливая содержимое последнего котла по колбам, я позволила себе осознать, что именно приготовила. Моя рука с последним фиалом дрогнула, но профессор был начеку и подхватил его прежде, чем он мог разбиться. Я выскочила за дверь, едва сдерживая подступившие слезы. Он пришел через минуту. Я не хотела видеть его, наконец поняв, что я только что сделала. По горевшим щекам текли слезы, мне хотелось исчезнуть. Сквозь сомкнутые веки я почувствовала прикосновение. Он покрывал легкими поцелуями мои глаза, лоб, щеки. Обхватил мое лицо ладонями, прижал к груди:

— Я знаю, девочка, я знаю…

В ту ночь мы спали в одной постели. Нет, ничего большего не произошло — ни мне, ни ему было не до эротических фантазий. Ему предстояло завтра любоваться результатами моих трудов, а мне с замиранием сердца ждать его возвращения. Быть сильной, чтобы встретить его, независимо от его состояния. Быть в состоянии облегчить его боль, прогнать воспоминания, разделить с ним мои силу и спокойствие. Это то, к чему я стремилась, чего добивалась так долго. Но сегодня ночью мне было просто необходимо его тепло рядом, его рука в волосах, его поцелуй в опухшие от слез веки:

— Спи, девочка. Спасибо тебе…

Это было принятие.

Проснувшись утром, я не обнаружила его рядом. Не было смысла гадать, куда он пошел — отсутствие сваренных вчера ядов говорило само за себя. Позавтракав, я пошла заниматься в штаб Ордена. Примерно к полудню там появились Минерва и директор, расположились в гостиной, но оба отказались от чая. Минерва рассеянно ответила на мой вопрос по трансфигурации, Дамблдор же не произнес ни слова после приветствия. У меня сложилось впечатление, что они чего-то ждали, напряженные и готовые сорваться с места в любую минуту. Их напряжение передалось мне, и я оторвалась от книги, не в силах усваивать информацию.

В третьем часу дня за окном показалось какое-то движение, и через мгновение в гостиную впорхнула серебристая лань. Обращаясь к директору, лань четко произнесла незнакомое мне название, и растаяла в воздухе. Следом за ней с громким хлопком аппарации исчез Дамблдор, а Минерва облегченно выдохнула.

События следующих часов я узнала только утром, из экстренного выпуска «Ежедневного пророка», принесенного в штаб Грюмом. Он же поделился подробностями произошедшего. В три часа пополудни состоялось масштабное нападение Пожирателей на крупную шотландскую деревню. Специальный отряд быстрого реагирования аврората аппарировал туда практически минута в минуту с Пожирателями. Остальные отряды авроров были готовы к аппарации через 7 минут, но наткнулись на антиаппарационный купол, закрывший деревню и ее окрестности. Таким образом, жители деревни (смешанное магло-магическое население), полсотни бойцов отряда быстрого реагирования, и не менее трех сотен Пожирателей оказались отрезаны от внешнего мира. Спустя полтора часа, когда двести авроров добрались в деревню из ближайшей возможной точки аппарации, их встретили огромный пожар, горы трупов, три десятка раненых и около сотни выживших жителей деревни, среди которых не осталось ни одного мага. Среди погибших опознали 42 человека из ушедшего вперед отряда. Так как остальные 8, включая командира спецотряда Артура Ллойда, найдены не были, их объявили без вести пропавшими. «Но мы-то знаем, что их забрали эти сволочи!» — добавил Аластор Грюм. Он же рассказал, что командиры «опоздавших» отрядов были лишены своих должностей и по этому делу было инициировано служебное разбирательство.

В тот день Орден долго собирался и обсуждал что-то в другой части Штаба, куда нас с ребятами не пускали. Я, Гарри и Рон сидели в гостиной правого крыла, обсуждая последние события. В первый раз с начала войны выступление Пожирателей приняло такой масштабный характер. Закончить наше обучение, и, особенно, боевую подготовку, стало важным как никогда. Тем не менее, в тот день я не смогла тренироваться. Помимо сожалений о жертвах нападения меня крайне заботила судьба одного конкретного человека, наверняка принимавшего участие в нападении.

«Конкретный человек», в разорванном плаще Пожирателя, залитом кровью, появился в штабе только следующей ночью, аппарировав в гостиную и немедленно повалившись на ковер. Несмотря на позднее время, его ждали Дамблдор, мадам Помфри и я (меня пытались выгнать, но безуспешно). Опустившись в кресло и обведя нас тяжелым взглядом, Снейп выдохнул:

— Директор, Ллойд мертв.

Дамблдор только кивнул:

— Он что-нибудь сказал?

— Нет.

— Ты под подозрением? — Дамблдор указал рукой на зельевара, намекая на его состояние.

— Это другое, — отрезал Снейп, и тут же невероятно зло и устало спросил:

— Альбус, зачем вы ему сказали?

— Нужно было оперативно реагировать, иначе он не мог мне поверить…

— Вы не представляете, чего ему это стоило!

— Мне жаль, мальчик мой, — глаза директора увлажнились.

Тем временем мы с мадам Помфри пытались разглядеть повреждения Снейпа. Мадам уже успела принести какие-то пузырьки и сейчас смачивала бинт кровоостанавливающим. Снейп отстранил ее, направляясь к камину:

— Девочка со всем справится, — кивок в мою сторону, и он исчез в пламени. Виновато улыбнувшись, я шагнула следом.

Очутившись в доме, я немедленно принесла зелья. Снейп снял плащ и мантию, позволяя мне осмотреть повреждения. Внимательно посмотрев на меня, он спросил:

— Вы хотите это услышать?

Я подумала было сначала отказаться, но тут же решила, что ему самому надо выговориться, пусть он этого и не признает, и кивнула. Пока я кружила вокруг него с зельями, бинтами и палочкой, пытаясь привести его в порядок, он, глядя в пространство перед собой, начал свой монолог. Я ожидала рассказа о нападении, но он говорил о том, что было после:

— Знаешь, как это было? Остальных просто запытали насмерть, всех семерых. От них успели узнать, что они были готовы к аппарации в нужное время, ждали уточнения места. Узнали о визите Дамблдора. А от Ллойда хотели узнать имя информатора, предупредившего в последний момент. Была вероятность, что он знает, кто принес информацию. И я на пару с Люциусом вливал в него наш яд, а потом, после долгих часов пытки — противоядие, и направлял на него палочку, и посылал очередное «Круцио»…

А он кричал, матерился, оскорблял нас и не говорил имени… А потом, когда его сознание было заполнено болью до невозможности сопротивления мысленной атаке, именно мне Лорд приказал отлегилиментить его. Каким-то чудом мне, а не Люциусу или Руквуду. И он знал, понимаешь? Он знал мое имя и не сказал, даже чтобы приблизить смерть! А я стоял там и пытал его снова, чтобы выбить из него свой смертный приговор! Да, он не узнал меня, не знал, кто его мучитель. Если бы узнал, наверное, выдал бы все-таки имя. Мне не оставалось ничего, кроме как доложить, что имени пленник не знает. Но если бы Лорд решил сам проверить…

Я с трудом дождался следующего приказа напоить его ядом. Дал двойную дозу, потом оправдывался, что перепутал концентрацию. Ллойд кричал восемь минут, прежде чем Лорд заметил, что что-то не так, и приказал нейтрализовать действие. Противоядие уже не помогло — кровь перегрелась и начала сворачиваться. Он подергался еще пару минут, и затих. Темный Лорд пытался залезть к нему в голову, но какие имена — он уже умирал, там не было ничего, кроме боли. Агония — не лучший момент для легилименции. Лорд, похоже, заработал головную боль. Сорвался на меня, конечно, — я угробил пленника прежде, чем вытряс информацию, но на самом деле, он вряд ли рассчитывал, что аврор что-то знает. Так что мне даже не сильно досталось — для профилактики подобных ошибок, да за лордову головную боль…

Я его убил сегодня. Трижды убил — поздним предупреждением, знанием моего имени и, наконец, физически. Это я должен был умирать там вместо него. По всем правилам должен, по всем законам Божественным, магическим и человеческим! А я не смог. Оправдывал себя своей нужностью делу, приказом Дамблдора, надеждой на чудо до последнего… И позволил, чтобы он умер за меня, как герой умер! А я тут даже сдохнуть как собака не могу, после стольких преступлений!

Я не знала, что сказать. Просто подошла, обняла его за плечи, прижала голову к своей груди. Его трясло, и спустя некоторое время я поняла, что он рыдает, роняя крупные слезы на мою блузку. Потом, не отрываясь от меня, он снова заговорил — глухо, судорожно, глотая рыдания:

— Зачем ты меня лечишь? Зачем ты вообще здесь до сих пор? Разве ты не знаешь, что я делал и делаю? Знаешь, сколько смертей на моих руках? Не знаешь? Я тоже не знаю — сбился со счета несколько месяцев назад. Ты везучая — тебя я тогда с «вечеринки» вытащил. Везучая… седьмая… первые шесть раскусывали капсулу, рано или поздно. Кто-то сразу, сломавшись от насилия, кто-то — позже, поняв, что боль не прекратится до смерти… Сколько их еще будет, умерших там в моих руках? Зачем я тебе такой? Я даже верность тебе не могу обещать — будет очередная «вечеринка», и я снова кого-то изнасилую и убью. Знаешь, о чем я мечтаю иногда? Чтобы, когда Лорд меня раскроет, у меня не оказалось с собой страховочной капсулы яда. Чтобы умирать так медленно и болезненно, как это только возможно. Хоть часть долгов вернуть, хоть одному из них, хоть каплю в море… Только я даже на эту роскошь не могу рассчитывать. Слишком многое мне известно, слишком! Если не успею стереть себе память — придется раскусить капсулу прежде, чем упадет ментальный блок. Что меня ждет там — вечная память о моих преступлениях? Вечная расплата за них? Вечность рядом с моими жертвами?

Я не знала, что сказать. Единственная найденная фраза прозвучала глупо и банально:

— Но вы ведь спасаете стольких, скольких можете… И их наверняка гораздо больше, чем убитых…

— Думаешь, жизнь — это математика? Тех больше, этих меньше, и доволен? Нет уж, тех, кого я не спас, я никогда не забуду. Это хуже, чем раскаленным железом, это больнее Круцио. Это выжжено на сердце — каждая ошибка, каждое убийство по приказу, каждое выпущенное из палочки Пыточное… Зря я допустил тебя к ядам. Не хочу тебе такой жизни. Уходи, девочка, уходи, пока не поздно!