Это правда? (джен)

№12

Обычный министерский работник, маленький начальник маленького отдела, не спавший всю ночь, заходит в лифт. У него жена и двое детей, собачка, сова и небольшой домик в пригороде Лондона.

В лифте душно, толкучка, самолетики так и норовят присесть на головы пассажиров, а те перешептываются. А он, обычный министерский работник, не спавший всю ночь, дремлет, прислонившись к стене, и в этой своей полудреме различает голоса взволнованных коллег. Различает, но старается не слушать специально. А они говорят о какой-то битве, о поверженном Лорде, о победе и о Гарри Поттере.

А он, самый обычный работник самого обычного Министерства, пытается не думать о этих шепотках, о духоте в набитом лифте и самолетике, присевшим на его голову.

Он выходит, толкаясь, спешит в свой кабинет с просторным столом и кипой бумаг во втором сверху ящике, садится на немного жесткий стул и принимается за подготовку документов к отчету.

Дверь скрипит, пропуская его молодого помощника, от которого всегда пахнет свежими булочками из Косого переулка, а на голове у него всегда одна и та же кепка.

— Как думаешь, это правда? — спрашивает у своего начальника молодой стажер.

А он, обычный министерский работник, маленьких начальник маленького отдела, не думает. Потому как боится, что сейчас поверит в эту правду, почувствует ее, как вкус пирога с патокой, а потом ее отберут. И его, отца двоих детей, за свободомыслие еще и под стражу посадят. Ибо нечего.

А не верить, вот так чтобы яро не верить, он тоже не может. Потому что двое детей, собачка, сова и жена мечтают о спокойной, счастливой жизни. И он мечтает, и не может так просто прогнать даже мысль о том, что, может быть, вот она, та жизнь, и начинается она этим утром.

— Не знаю, — не отрываясь от бумаг, отвечает он своему помощнику. И хочет добавить, что ему хотелось бы верить, что правда, но останавливает себя. Ведь никогда нельзя забывать о бдительности, о том, что свои мысли стоит держать при себе.

— А я думаю, правда, — молодой помощник с неизменным запахом булочек и желтой кепкой набекрень, садится на свой стол, стучит огромными ботинками и радостно потягивается. Он поверил и теперь это его правда. И он уже думает, какую из новеньких девушек из отдела напротив позовет сегодня на свидание.

№13

У Невилла немного трясутся руки. Так, совсем чуть-чуть, словно перед контрольной по Зельеварению. Легкая дрожь, капля волнения, неуверенность в себе — так было раньше. Не теперь.

Он один, стоит у окна пустой спальни. Пустой не потому, что Гарри и Рон где-то нарушают правила, не потому, что Дин целуется с какой-нибудь очередной девчонкой в пустом классе, не потому, что Симус просто ушел на обед. Так могло быть раньше, но не сейчас.

Если быть честным, то руки у Невилла трясутся не слабо. Он сжимает пальцами подоконник, и дрожь чуть отступает. Не надолго. Стоит ослабить хватку, как сразу начинает подергиваться один палец за другим. Как струны, когда проводишь по ним.

Пустая спальня скоро станет символом войны для Невилла, но пока он всего лишь стоит у окна. Тихая, молчаливая, пропитанная напряжением войны, спальня пустует. Просто Гарри скрывается где-то, может далеко, в другой части страны или мира, а может где-то тут, неподалеку. И Рон вместе с ним. Да и Дин, вообще-то, тоже скитается, прячется, от егерей, от Министерства. А Симус — в больничном крыле после урока Кэрроу.

У Невилла звенит в голове. Что-то, отдаленно напоминающее колокол. Звенит то громче, то тише, складываясь в мелодию, немного печальную, похожую на ту, что была на похоронах старого директора. В начале лета.

А за окном первый сентябрьский дождь барабанит по деревьям и траве, по крыше и стеклам. Беззвучно. А может это просто у него в ушах звенит все та же мелодия, за которой не услышать дождя. Почти ливня.

Дверь скрипит, врезается в стенку и отскакивает. На пороге, — Невилл не видит, но точно знает, — стоит Джинни. У нее, наверное, тоже трясутся руки. От волнения. Или страха.

— Скажи, что это неправда.. — говорит громко, почти крича. Так, что мелодия обрывается, замолкает ненадолго.

— К сожалению, — охрипшим голосом отвечает ей Невилл.

Пальцы, отчаянно схватившие подоконник, чуть подрагивают. Сегодня было первое занятие у Пожирателей. Сегодня он принял на себя Круциатус, предназначенный другу.

А завтра, может, придется прыгать под Аваду. И он прыгнет, если будет нужно.

№14

Старый серый кот с рыжими и белыми вкраплениями лежит на ступенях небольшого двухэтажного домика. Солнце встает медленно, бросая свои лучи на чуточку ободранного кота, согревая его и заставляя жмуриться. Скоро встанет и хозяйка, нальет молока в его миску с той стороны двери, вытащит траву из-под ошейника и погладит по спинке.

По улице проезжает почтальон на велосипеде — мальчишка лет пятнадцати с рюкзаком и в серой ветровке. У него дома тоже живет кот, черненький такой, с больной лапкой. Старый кот знаком с ним — мышей вместе ловили, пока были помоложе, да лапы не болели. А острый слух старого кота улавливает уханье сов, других почтальонов в этих краях. У него и среди них есть знакомые, в основном из тех, что прилетают к ним сюда уже несколько лет. Пару раз вон та серая сипуха делилась с ним печеньем. Та, что сейчас приветливо ухнула, пролетая над его порогом.

А была одна полярная, правда с крылом наполовину черным. Прилетала как-то к его хозяйке с вестями от дочери. Давно это было, да. Они ж тогда и подружиться успели, так долго она у них была. А потом улетела и с концами. Старый кот очень горевал тогда, но что же делать.

А вообще его тут все уважают — и люди, и звери. Живет он здесь с тех пор, когда у хозяйки еще все зубы целы были, когда муж ее жив был, а того почтальона на велосипеде еще на свете не было. А мышей аж до прошлого лета ловил, вот какой он!

А до этой хозяйки он жил у других, молодых. В семи домах от этого порога. Он помнит и часто ходит навестить тот дом, еще более старый, чем он сам. Там часто можно встретить незнакомцев, а дети пробегают мимо, не обращая никакого внимания, что старому коту даже обидно бывает. Ведь он помнит, почему живет здесь, а не там.

Тот день он никогда не забудет — не сможет. Котам не положено чувствовать также, как людям, но старый кот, бывает, всплакнет, сидя у калитки прежнего дома. Черненький его друг с больной лапой частенько присоединяется посидеть на соседнем заборе, да поглазеть на развалины. Только старому облезлому коту кажется, что тот ничего и не видит — просто поддерживает старика в его горе.

В тот день он пошел за мышами, как обычно. Выскочил через заднюю дверь и сразу же пожалел — дождь был неприятный, но какой же вечер без мышей, верно? Пересек небольшую лужайку и исчез в кустах. Ловил мышей в свое удовольствие, подмигнул кошечке, скучающей на окошке, цапнул дворника недалеко от церкви.. А когда вернулся, то увидел вместо дома развалины.

Старый кот любил прежних хозяев, их малыша на метле и друзей, иногда заглядывающих на чай. Во всех них было что-то отталкивающее, а один и просто был волком, но не любить их было невозможно.

А потом, в тот день, точнее вечер, их всех не стало. Он остался один, скитался, искал новый дом.. Тогда еще довольно молодая женщина приютила его, накормила и даже сказала, что понимает.

Серый кот потянулся, поднялся на уже больных лапах, зажмурился и махнул хвостом пристроившейся на заборе сове. Дверь позади него открылась, женщина, прихрамывая, вышла на порог:

— Иди, разбойник, молоко уже в миске.

Мяукнув в благодарность, он скользнул в дом и, наклонившись над миской, стал жадно лакать прохладное молоко. Шаркающие шаги его хозяйки заставили обернуться. Он заботливо посмотрел ей вслед и снова уткнулся в миску.

— Ты уж и не помнишь хозяев своих старых, а?

Старый кот облизал усы и повернул морду — старуха держала в руках вскрытое письмо.

— Сын их, Гарри..

У кота все внутри заныло, как будто вскрылась старая рана. Он сделал пару шагов навстречу хозяйке и устало присел. Старушка тараторила что-то, теребя письмо и поглядывая на своего четвероногого друга. Разговаривала она, наверное, не с ним, а сама с собой, но старый кот жадно ловил все, что слышал.

Жив. Малыш Гарри жив.

Он лег на паркет, положив голову на лапы. Значит, еще не сходит с ума. Значит, тогда, на Рождество, и правда видел старого хозяина. Только выросшего за те шестнадцать лет, что старый кот Поттеров считал их всех погибшими.

№15

Тонкс ходит от стены к стене, сжимает палочку. Волосы ее меняют цвет чуть ли не каждую секунду — со всех оттенков серого на какой-то бледно-розовый, стоит ей только взглянуть на крошечную кроватку. А стоит отвернуться к окну — мгновенно тускнеют.

— Все. Будет. Хорошо, — повторяет Тонкс, сшибая всякую мелочь с поверхностей в спальне. Случайно, хватаясь руками за голову, шикая на то, что падает с громким стуком на пол, оборачиваясь к кроватки..

Палочка в ее руках крутится, подпрыгивает, рвется в бой. Тонкс не может остановиться, не может ровно дышать. Кажется, вообще ничего не может.

— Х-х-х-хорошо. Слышишь?

Тедди спокоен. Он проснулся, да, поплакал, совсем немного, но теперь каким-то равнодушным взглядом уставился в потолок. Только волосы выдают его легкое беспокойство за мать, но Тонкс не замечает. Она мечется, как в клетке, желая сорваться, бежать, аппарировать, лететь.. Лишь бы к Рему.

— Я же не могу, не могу уйти?

Она наклоняется над своим малышом, маленьким, беззащитным, с равнодушными глазами. Тонкс гладит его по головке, и волосики, маленький пучок, светлеют.

— Ты так спокоен..

Тедди хмурится. Наверное, в первый раз за свою такую короткую еще жизнь. Что-то в голосе матери настораживает малыша.

— Папа ушел, а ты спокоен, — ее голос дрожит, — ты не понимаешь ничего, да?

Тонкс кусает губы, палочка из руки падает на пол.

— Мне бы твоего спокойствие, Тедди, мне бы.. Я.. Он же..

Она встает, рукой прикрывая глаза. Грустные мысли, страшные картины.. Она больше не выдержит.

Детский плач, как крик от боли Круциатуса, разрывает образовавшуюся тишину. Тонкс отходит к окну, не в силах успокаивать малыша.

— Плачет же, — в комнату заходит Андромеда, усталая, в халате, подходит к кроватки и берет внука на руки.

— Знаю, — прислонившись лбом к холодному стеклу, отвечает Тонкс.

Андромеда напевает что-то из далекого детства самой Тонкс, ворчит, успокаивает Тедди. И тот даже почти перестает плакать, глаза снова спокойно смотрят по сторонам, пока мимо не проскакивает мать, задев кроватку.

— Куда ты? Нимфадора!

Тонкс, подобрав палочку, бежит к двери. Останавливается, оборачивается, подходит к матери с сыном.

— Я вернусь. Мы ве..

Но ее слова тонут в отчаянном крике малыша с пучком темных волос на головке.

Тонкс не вернется. Но об этом пока никто не знает.

№16

Рассвет. Где-то там, за окнами Большого Зала, еле-еле вылезает из-за леса солнце. Еще чуть-чуть и его луч заглянет и сюда, пройдя над верхушками деревьев.

Вокруг — почти тишина. Ненавистный ему мальчишка бросает в эту тишину слова, которые бьют сильнее заклинаний. Он тоже отвечает, стараясь держать себя в руках. Сложно.

Они двигаются по кругу, как лошадки на карусели. Какое глупое сравнение, но почему-то очень правильное. Дрожь в руке может и не заметна окружающим, но зато очень хорошо ощущается им самим: мальчишка говорит о крестражах.

Вокруг — почти тишина. Но лучше бы они кричали, от боли или просто так — неважно, лишь бы не молчали в ожидании. Ожидание. Какое глупое слово! Как вообще все глупо, когда все осколки его души уничтожены этим сопляком, которому всегда кто-то помогал. Который, сам по себе, ничто. Все решит мастерство. В это хочется верить. Потому что он уже ни в чем не уверен.

Как сложно идти по кругу, не теряя равновесия. Как сложно, оглядываясь на прошлую жизнь, понимать, что сейчас все зависит от обстоятельств, которые уже как-то сложились, и от мастерства. В последнем он не сомневается — ему нет равных, но обстоятельства.. Это пугает.

Мальчишка не унимается. Возомнил себя взрослым и мудрым, просит раскаяться. А он, он чувствует себя ребенком в этих стенах. Мальчиком, нашедшим дом.

Шаги даются с трудом, голова кружится, последний осколок души хочет жить. Палочка в руках лежит привычно — как пару часов назад, как много лет до этого. Нет только уверенности в том, что жизнь не конечна.

Вокруг — почти тишина. И только два голоса, и два луча, и последняя мысль ускользает от него, как змея — неужели и правда конец?

№17

Из окон, таких больших и холодных, на нее печально смотрит луна. Не полная еще, но уже невероятно большая, серебристо-желтая, с темными пятнами кратеров на своей поверхности. Она смотрит ей прямо в глаза, такие же серебристые, такие же большие, в которых ненадолго подзабытое одиночество появилось вновь. А может быть, это просто тоска.

Ее пальцы едва касаются подоконника, но это как будто единственное, что нужно девушке, чтобы не упасть. Волосы ее заплетены в неаккуратную косу, перевязанную синим галстуком, а наручные часы, трансфигурированные еще за обедом из хрустального бокала, показывают без одной минуты час ночи.

Никаких шагов не слышно, что слегка настораживает. Но палочку доставать все равно не охота — нечего разрушать почти ощутимую тишину школьного коридора шуршанием мантии. Тишину, не разрываемую криками боли из класса Защиты. Такую успокаивающую, но одновременно тревожную тишину.

Странно это, но здесь осталось еще что-то прекрасное, что-то родное и доброе. Как этот тихий коридор, большое окно и лунный свет из него. Все это то немногое, что напоминает о времени, когда война была не так близко.

Где-то в глубине коридора появляются чьи-то торопливые, но довольно осторожные шаги. Вместе с ними приходит и эхо, отскакивающее от ниш, потолка и оконных рам, и нервный шепот, словно шелест опавших листьев. Два темных силуэта приближаются к девушке, то и дело оглядываясь по сторонам. Лиц их не видно, но она и так знает, кто ещё не спит по ночам в родном замке.

— Долго же вы, — бросает взгляд на часы.

— Небольшие проблемы на выходе из башни, — пряча хитрую улыбку, отзывается гриффиндорка.

— Зато теперь у Алекто небольшие..

— ..большие..

— ..проблемы.

На часах уже давно второй час ночи, а сна ни в одном глазу. Напротив — двое самых любимых людей в этом замке, самых дорогих и близких. С ними и бороться не так страшно, и противостоять — веселей.

— Так мы идём? — неуверенного нарушает тишину Невилл. Он главный в этой детской игре в Сопротивление. Игре, на самом-то деле давно не детской, но только никто этого пока толком не понял.

— Идём, — Джинни хватает подругу за рукав и тащит в ту сторону, откуда пришли гриффиндорцы.

И они идут, как и договаривались, идут бороться, доказывать кому-то что-то, идут поддержать Гарри таким странным способом, идут, не боясь попасться, ведь, кажется, им давно ничего не страшно. Разве что потерять надежду, смысл и друзей. И иногда, если их за руку ловит один из местных Пожирателей, они словно отходят ото сна, понимая, что все наяву, что вот она, война, но, избежав страшных наказаний благодаря чистоте крови, вновь забываются. Забываются все, продолжая играть, бороться, как умеют, ставить подножки Снейпу, оставлять послания на стенах, подговаривать Пивза на всякие шалости.

Друзья останавливаются у Горгульи, переглядываются. Невилл произносит подслушанный утром пароль и они снова вступают в свою глупую игру. Никому, если быть честным, кроме них и ненужную.