Я не люблю (гет)

Просто...

я не люблю, когда больно дышать,

Просто это демоны в моей голове хотят истерзать мою душу.

Просто...

я не люблю, когда больно молчать,

Просто я не дам им шанса выйти наружу.

Я не люблю, когда больно дышать.

(С)

Знаменитый дом на площади Гриммо 12 встречает свою посетительницу сухо и мрачно — под стать настроению Гермионы. Здесь всегда для нее так. Для Гермионы здесь смешиваются две атмосферы — атмосфера войны — сухой, затхлый воздух, ветошь и сырость, навсегда поселившиеся в памяти. Вторая — запах свежего дерева паркетных досок, новой мебели, свежесваренного кофе — атмосфера новой жизни.

Гарри решил не покидать этот дом. Он слился с его историей, его пропитанными магией стенами, духами покойных Блэков, которые до сих пор витают в воздухе и живут в каждой антикварной вещи, выбросить которые у Поттера просто не поднялась рука. Он научился сосуществовать с его обитателями.

И Гарри здесь хорошо и уютно. Спокойно.

Он просто не хочет терять свою последнюю ниточку, связывающую его с покойными родителями, Сириусом, Ремусом и Тонкс... Дом до сих пор хранит воспоминания о них и об Ордене Феникса.

И о войне.

Поэтому Гермиона не любит здесь бывать.

Для нее этот дом — страх. Для нее этот дом — боль. Слезы. Отчаяние.

Гермиона знает, что даже если снести это старое здание, недоступное непосвященному взгляду и построить на его месте новое, атмосфера все равно никуда не исчезнет. Она будто висит над этим местом мертвым облаком.

Но сейчас придти сюда просто необходимо. Хотя бы для того, чтобы найти Джинни.

Стук медной массивной ручки гулко отражается от старых деревянных досок двери. Ручка теплая, почти горячая, нагретая на августовском солнце. И этот звук вторит стуку сердца Гермионы.

На пороге появляется вечно лохматый Поттер, жизнерадостно улыбается и заключает в свои объятия. Теплые, почти горячие. Будто Гарри тоже кто-то нагрел на августовском солнце. И хорошо вот так... Спрятаться, стоять и не о чем не думать.

Если бы Гарри был с ними вчера, ничего бы не произошло. Он бы не дал её в обиду. Никогда бы не дал.

Гермиона ловит себя на мысли, что она думает в таком ключе о Гарри, именно о Гарри, а вовсе не о Роне. Это странно. Просто Гарри понимающий. А Рон — он её любимый парень, будущий муж, но он... Другой.

Она крепко зажмуривается, чтобы сдержать слезы.

Если рассказать Гарри, он поможет. Обязательно поможет. Он засунет поганому хорьку его грязный язык в благородную глотку и предложит запить текилой.

Но она, конечно же, этого не сделает. Она хочет без стыда смотреть в глаза своему другу. Она хочет, чтобы они продолжали быть такими ласковыми, добрыми и понимающими. Она боится увидеть в них укор.

От Гарри пахнет кофе. Он любит черный, крепкий, почти горький. Гермиона кофе не пьет.

Поэтому Поттер протягивает ей чашку чая, произнося со смехом:

— Хорошо вчера повесились?

Ноги Гермионы утопают невероятно мягком ворсе ковра гостиной. Как облако. Молочно-белое облако за окном.

— А что такое? — настороженно спрашивает она, со страхом ожидая еще одну историю со своим участием.

— Ты еще спрашиваешь? — Поттер опять смеется. — Джинни вчера на ногах не стола! Я вообще удивлен, что у нее получилось аппарировать.

Гарри ласково гладит свою девушку по огненно рыжим волосам. Джинни немного смущается.

— Я же не знала, что так будет... — тянет она. Голос немного охрип после вчерашнего. — Но! Ты мне сказал быть к двенадцати, я вернулась вовремя. Так что я молодец!

И тянется за поцелуем.

— Кстати, Гермиона, с кем ты там вчера осталась? — продолжает она, отвлекаясь от Гарри. — Ни черта не помню!

— С друзьями—магглами. Они там случайно оказались. Мы остались в этом баре совсем недолго, а потом я сняла номер в гостинице, чтобы не будить Молли.

— А-а-а, — скучающе произносит Джинни, теряя всякий интерес к истории из-за отсутствия пикантных подробностей.

Гарри хмурится. Он не верит в эту поспешную ложь ни на кнат: слишком беззаботно все было сказано. И Гермиона это понимает. Зеленые глаза озабоченно изучают её. Хочется снова убежать, спрятаться, провалиться сквозь пушистый ковер.

Хочется выкрасть хроноворот из Министерстве, вернуться на сутки назад и сломать себе ногу каким-нибудь огромным тупым предметом.

В пустом и давно потухшем камине взметается сноп ярко-зеленых искр, а затем вспыхивают языки пламени несвойственного изумрудного цвета. Там появляется голова Молли Уизли, которая окидывает комнату обеспокоенным взглядом. Впрочем, Молли старается не показывать этого, подобные взгляды — всего лишь старая привычка. Поэтому она с чуть заметным облегчением выдыхает, увидев обеих своих девочек.

— Да, мама! — в голосе Джинни едва заметное раздражение. Она резко вскакивает с дивана, где всего несколько секунд назад была готова погрузиться в сон в объятиях любимого — мама ждет объяснений.

А Гарри тем временем подается вперед и берет в свою руку тонкую маленькую ладошку Гермионы.

— У тебя все в порядке? — спрашивает он обеспокоенно.

Гермиона быстро кивает, стараясь сморгнуть предательские слезы, которые не хотят оставлять её в этот день.

Получается плохо.

Гарри нежно гладит её ладонь своим большим пальцем, серьезно глядя в её карие с золотистыми крапинками глаза. Мама говорила, что это все солнце. Теплое сентябрьское солнце, которое светило в день её рождения.

Гарри гладит пальцем её ладонь, так, что Гермиона понимает — ему не все равно. Все строится на этом. Все хорошо, когда у тебя есть человек, которому не все равно. Слезинка выкатывается из правого глаза, оставляя за собой мокрую дорожку, и останавливается в уголке губ. Гермиона слизывает её языком и чувствует соль.

— Пошли, — тихо говорит парень. И показывает глазами на рыжую девушку, сидящую в невообразимой позе и воодушевленно повествующую что-то в камин. — Это надолго.

Гермиона не может оставить в покое свои руки. Не может отпустить себя. Она больше не чувствует себя защищенной, после того, что произошло. Она обнимает себя, пытаясь вернуть хоть каплю спокойствия.

— Рассказывай.

Они проходят на кухню, где Поттер распахивает окно и достает стеклянную пепельницу.

За два года жизни в одиночестве он приобрел несколько отвратительных привычек, что так не нравятся Гермионе. Он полюбил пугать миссис Блэк хождением по утрам в трусах гриффиндорской расцветки с чашкой кофе. Или таскать друзей-магов на абсолютно непонятный и неприемлемый ими футбол. Или, например, заставлять Кикимера готовить блюда экзотической кухни каждую субботу. Правда, после загадочных жареных насекомых эту традицию он быстро забыл.

Но больше всего Гермионе не нравится его курение. Потому что Гарри всегда выбирает терпкие сигареты, распространяющие насыщенный запах дыма. У нее, дочери стоматологов, они вызывают желание прочитать другу лекцию о вреде никотиновых палочек. Однако сегодня все по другому...

— Можно? — спрашивает она, надеясь на то, что слухи не врут и глоток дыма подарит ей долгожданное успокоение.

Гарри ошарашено кивает.

— Что произошло, Гермиона? — взволнованно спрашивает он.

— Ничего, — хрипло шепчет Гермиона, с непривычки опалив горячим воздухом связки.

— Я же вижу, — Гарри невесомо обнимает её за чуть подрагивающие плечи.

Как когда-то давно, на шестом курсе после квиддичного матча.

Хорошо, когда есть Гарри.

— Ты же никогда от меня не отвернешься? — этот вопрос вырывается совсем случайно. Гермиона по-детски шмыгает носом.

— Да что такое случилось, мать твою?

Гарри резко отстраняется и заглядывает ей в глаза. Гермиона знает это выражение лица. Гарри решительный, готовый на все, но в то же время такое теплый и родной. Теплота чувствуется сквозь плотно сжатые губы, сквозь подозрительно прищуренные глаза, сквозь нахмуренные густые брови. У него такая теплая аура, что Гермионе хочется разогнать клубы дыма и прикоснуться к ней, чтобы хоть как-то согреться.

— Ничего.

— Гермиона!

— Просто пообещай, что не отвернешься от меня.

Гарри с шумом выдыхает дым, который стремятся под потолок, игнорируя открытое окно.

— Мы дружим большую часть моей сознательной жизни. Как я могу от тебя отвернуться? Ты самая умная девушка, Гермиона, как я могу осуждать тебя за что-то?

Гермиона благодарна ему.

— Просто, что бы я не сделала... Так нужно Гарри.

Она просто приняла решение. Единственное верное решение. О котором потом будет жалеть.

— Ты пугаешь меня, — Гарри нервно дергает уголком рта. Девушка знает, что творится у него в голове.

— Гарри, ты мне веришь?

Просто нужно сделать это, чтобы потом не жалеть еще больше.

— Конечно, верю!

— Вот и хорошо.

Гермиона разгоняет сигаретный дым рукой. Теплый. Но не такой, как Гарри.

— Ты мне расскажешь что произошло? — слышит она вслед, почти на выходе из кухни.

— Потом, — говорит она беззаботным тоном. И тихо добавляет про себя:

— Может быть...

* * *

— Как хорошо у Гарри! Тихо, спокойно... Поскорее бы жить с ним вместе, — мечтательно шепчет Джинни на ухо Гермионе, сидя за большим, с любовью накрытым столом в отчем доме.

Из-за неуемного гостеприимства Молли, которая потащила их обедать сразу после выхода из камина, Гермиона даже не успевает переодеться. Ярко-синее платье, кое-как приведенное утром в порядок, вызывает отвращение.

Рон с интересом разглядывает её коленки, покрытые тонким капроном чулок. Гермиона замечает, что взгляд у него какой-то... малфоевский.

Если так думать, то дальше будет легче.

— Гермиона, — прокашливаясь, говорит он. — Кажется, мы хотели посетить Косую Аллею.

Секс в родительском доме — табу.

Гермионе становится мерзко.

Если рвать, то резко, как маггловский пластырь. За раз.

— Нам надо поговорить, Рон, — спокойно произносит она под настороженным взглядом Гарри и ничего не подозревающим, пока беззаботным — Рона.

Рон выходит из-за стола. На его лице глупое предвкушение. В гостиной Гермиона долго смотрит в родные и любимые небесно-голубые глаза. И теплые. Невероятно теплые. Ведь Рон сам — как маленькое рыжее солнце.

Решается.

— Нам нужно расстаться, — твердо говорит она, сжимая кулаки до боли в нежной коже ладоней — от собственных ногтей.

— Что? — недоверчиво переспрашивает Рон.

— Нам. Нужно. Расстаться. — Чеканит Гермиона бесцветным тоном. — Ты что, тупой, Рональд?

— Я? Но... Что происходит?

— Ничего. Ты мне просто надоел.

Гермиона крепко стискивает зубы.

— Что? О чем ты говоришь?

— Я все сказала! — восклицает она, резко разворачиваясь и надеясь, что порыв ветра высушит её слезы.

Гарри смотрит на нее расширенными от ужаса глазами. Он стоит в проеме двери, схватившись за стену. Словно если отпустит её — упадет от шока.

Рон хватает её за руку.

— Подожди!

— Оставь меня в покое! — кричит Гермиона звенящим голосом ему в лицо, вырывается и бежит.

Бежит из этого дома. Бежит из этой жизни. Бежит, бежит, бежит.

Гарри ошарашено отстраняется, пропуская её.

— Ты что-нибудь понял? — спрашивает его поникший Рон.

Тот медленно качает головой из стороны в сторону. Он понимает: что-то случилось. Что-то важное. Что-то, что еще предстоит узнать.

— Я только хотел сказать, что мне пора домой, — бормочет он, оставляя Рона в одиночестве.

Уизли никак не реагирует — он смотрит в одну точку.

Гарри выбегает на улицу. Он чувствует первые капли дождя, видит, как мрачнеет небо. А Гермионы уже нигде нет.

* * *

Дождь каплями стекает по её лицу, смешиваясь со слезами и образуя непереносимую симфонию боли. Дождь теплый.

Иногда в жизни все решает случайность, неподвластная разуму, имеющая лишь одного хозяина — хаос. Когда Гермиона выбежала из «Норы», стремясь оказаться как можно дальше — не только от тех людей, скорее от самой себя, тем местом, куда она аппарировала, была Гросвенор-стрит. Эта улочка располагалась совсем рядом с сердцем Лондона.

Район, жизнь в котором бурлит, как кипящая вода в котле, дома без архитектурных изысков. Квартиры здесь функциональные и большие, что заставляет любителей классики поджимать сухопарые губы. Зато они очень приходятся по вкусу современной богеме. Четкие линии, строгие цвета, ни колонн, ни витражных стекол, никакой отдающей старостью лепнины. Именно из такого дома Гермиона вышла сегодня утром, кутаясь в кокон собственных безнадежных мыслей, стараясь пережить свой позор.

Именно перед ним она и стоит. Его образ явно сформулировался в её истерзанной переживаниями голове.

Гермиона прислоняется к каменной стене и сползает вниз, не обращая внимания ни на мокрое платье, ни на волосы, тоже мокрые и противно липнущие к лицу, шее и голым плечам. Она почти не чувствует капель дождя или холода ветра. В лужах появляются пузыри, от крыш машин отлетают брызги, а на обнаженных руках — мокрые дорожки.

Гермиона рыдает, взахлеб, так, что даже не замечает фигуру, склонившуюся над ней. Драко Малфой удивленно смотрит на нее, и рука ложится на мокрое плечо.

— Ты что здесь делаешь, Грейнджер?

Гермиона поднимает лицо и моргает слипшимися от слез ресницами, пытаясь сфокусировать взгляд. Малфой смотрит брезгливо — на её мокрое платье, напоминающее половую тряпку, на безвольную позу, на вздрагивающие плечи.

— Если бы я знал, что ты будешь меня преследовать, я отвез бы тебя вчера домой, — насмешливо говорит он.

Гермиона судорожно всхлипывает и пытается оттолкнуть его от себя.

— Ну все, хватит реветь, — Драко кривится, перехватывает ее руку и пытается поднять девушку, потянув за собой.

Гермиона не хочет вставать. Она вообще ничего не хочет, даже двигаться.

Гермиона не хочет прокручивать в голове последние два года, каждый день из которых причиняет дикую боль в груди. Каждый из этих семиста пятидесяти трех дней — она посчитала, каждый из них разрывает сердце.

— Нет! — срывающимся голосом восклицает она. — Это ты во всем виноват!

Гермиона пытается попасть по нему маленьким кулачком, но бьет наугад, и Драко снова удается схватить её за предплечье. Он опускается ниже и внимательно всматривается в лицо. Оно по-детски обиженное: глаза жалобные и большие, просто нереально огромные, влажные, глянцевые и губы припухшие, искусанные.

— Все, успокойся, — серьезно говорит он, убирая прядку, прилипшую к её щеке. — Пошли, зайдем внутрь.

Гермиона мотает головой и пытается ухватиться за асфальт, не замечая того, что ударяется о каменную стену дома, что стирает ладони в кровь.

— Нет! — тяжелое сбивчивое дыхание. — Оставь меня в покое!

Малфой вздыхает и закатывает глаза. Губы еле заметно шевелятся — он поминает ругательствами всех упертых гриффиндорцев.

— Я не сделаю тебе ничего плохого. Правда, не сделаю. Я просто посижу рядом с тобой. Ты расскажешь мне что случилось.

Он замечает — она дрожит, значит холодно. Мокрая насквозь. Как надоевший котенок, которого вышвырнули на улицу.

— Нет! Уходи!

— Уйти? — раздраженно говорит он.

Гермиона смотрит в упор на его лицо. Утонченные черты искажаются злостью, а в серые глаза леденеют, будто покрываясь инеем

— Грейнджер, я ведь действительно могу уйти, — тихо бросает он, делая попытку подняться.

Попытку, потому что рука Гермионы хватает его за запястье, размазывая по мраморной коже кровь из исцарапанной ладони.

Тонкий рот едва заметно кривится в улыбке.

— Так мне уйти или нет? — насмешливо спрашивает он.

На глаза Гермионы вновь наворачиваются слезы, она смаргивает их, позволяя бежать по щекам. Она лишь пожимает плечами, снова заходясь в рыдании.

— Пошли, — на этот раз Драко говорит серьезно. — Я просто побуду рядом. Хорошо?

И Гермионе кажется, что она слышит тепло в его голосе. Как у Гарри сегодня утром. Как у Рона... Раньше. Гермиона понимает, что тепла там быть не должно. Невозможно.

Но необычное тепло обволакивает. И заполняет дыру в сердце.

Гермиона безвольно кивает

— Да? — Малфой берет её лицо в свои ладони. Гермиона вновь кивает, на этот раз увереннее. — Пошли. Давай, вставай.

Он рывком поднимает её с асфальта, подхватывает и, крепко держа за талию, ведет внутрь.

Как зверь тащит жертву в свою нору.

Гермионе становится безразлично. Она идет, едва передвигая ногами, все еще всхлипывая. На секунду ее взгляд пересекается с осуждающими глазами консьержки. У той поджатые губы, совсем как у профессора МакГонагалл, и Гермиона запоздало думает, что ей, наверное, должно быть стыдно, раз на нее так смотрят.

Гермиона выкидывает из головы все мысли, кроме одной — Малфой теплый, такой теплый, что хочется чтобы он как можно дольше поднимался по лестнице и как можно сильнее прижимал её к себе. Чтобы она могла греться, греться, греться, заполняя его теплом свою внутреннюю пустоту.