Почти как в сказке (джен)

Девочка прикончила половину пирожков, прежде чем смогла остановиться. Эльфийка у них дома не готовила и вполовину так же вкусно, как бабушка. Особенно Алекто понравились пирожки с черничным вареньем. Она довольно откинулась на спинку стула, и ею начало овладевать хорошее настроение. Конечно, Амикус найдётся, куда он денется? Вот она посмеётся над ним, когда он, грязный и мокрый, переступит порог уютного домика! Она скажет ему: «Ты мне не верил, а я была права, потому что я старше и соображаю побольше тебя. Я уже давно добралась до бабушки и вкусно наелась, а ты по своей вине бродил неизвестно где. Будешь ещё задаваться?» Потом она уговорит добрую бабушку не сообщать о происшествии родителям, и у неё появится возможность шантажировать брата, чтобы он вёл себя тихо и не мешал ей заниматься или гадать на любовь. Одна третьекурсница, которая посещала Прорицания, поделилась с девочками помладше несколькими способами гадания, и в последнем семестре гадать на избранника было очень модно. Алекто, разумеется, в этом плане не отставала от своих сокурсниц и по крайней мере раз в неделю раскладывала какой-нибудь пасьянс.

Вот и сейчас она углядела на каминной полке нечто, похожее на колоду карт. Девочка подошла к камину, с удивлением осознавая, что спать не хочет вообще. Наверное, чай был с добавлением чего-то бодрящего. Алекто взяла колоду и снова уселась на свой стул, на спинке которого висел многострадальный ридикюль. Она перетасовала колоду и взялась раскладывать пасьянс, приговаривая себе под нос:

― Карты-карты, покажите мне моего мужа... карты-карты...

Она была уверена, что все эти гадания никакая не чушь, как утверждали мальчишки. Карты всегда раньше показывали, что её муж будет брюнетом, а, осторожно расспросив маму, девочка выяснила, что её жених действительно черноволос. Однако здесь, в уютном домике, на покрытом белой скатертью столе остался лежать бубновый король. Он ехидно щурился на девочку и подкручивал ус. Алекто в раздражении сгребла карты: бубнового короля она на дух не переносила. «Глупость какая, ― решила она. ― Мне вообще шатены не нравятся!» Она снова стала методично собирать карты из четырёх стопок, и по мере приближения конца движения её рук всё замедлялись и замедлялись. Последним из королей опять остался бубновый.

Алекто вдохнула и выдохнула. Только ещё не хватало переживать из-за каких-то карт! Хотя девочки говорили, что карты никогда не врут... Тогда получается, что это неправда, ведь не может же у неё быть два мужа?

«А вдруг я овдовею?» ― спросила себя она и взялась раскладывать снова.

― Карты-карты, покажите мне моего первого мужа, ― попросила она и вскоре вновь шмякнула колодой об стол.

― Ненавижу я тебя! ― сказала она бубновому королю. Тот хмыкнул, гордо поднял голову и ушёл за рамку. От нечего делать Алекто решила спросить свою судьбу по-другому. «Если чёрный, значит, нет, а если красный, значит, да», ― подумала она, тщательно перемешивая колоду.

― Выйду ли я замуж? ― спросила она и даже сама удивилась тому, как необычайно громко прозвучал её голос в пустой комнате.

Первой лежала двойка пик.

― Нет?! ― изумилась Алекто. ― Но любимый человек у меня будет?

Вообще-то говоря, она думала о крамольных вещах, хотя прекрасно знала о том, что дама из высшего света может спокойно завести себе любовника. Но то касалось замужних дам, а если она никогда не выйдет замуж...

Червовая королева благосклонно улыбнулась девочке и спрятала лицо за пёстрым веером.

― Позор, ― решила девочка. ― А я его хотя бы знаю?

На стол легла бубновая семёрка.

― Ага, так вычислить проще, ― обрадовалась увлечённая гаданием Алекто. ― Значит, я его уже люблю?

Она тайно испытывала симпатию к одному четверокурснику по фамилии Гойл и даже пару раз просила его помочь с домашним заданием. Однако ей выпала шестёрка пик.

― Ненавижу? ― удивилась Алекто, почему-то вспомнив про предателя крови Артура Уизли, который учился в одном потоке с ней, но, естественно, на Гриффиндоре. ― Мерлин, только не он!

Выпала тройка червей.

― Ненави-ижу? ― протянула девочка со всё возрастающим раздражением. ― Глупые карты, что вы тут мне врёте! Уизли вообще рыжий! И сдался он мне!

Она положила стопку обратно на каминную полку и обошла всю комнату, рассматривая корешки книг, фарфоровые статуэтки и развешанные по стенам картинки в бесхитростных деревянных рамках. Картинки изображали луга, на которых паслись весёлые толстые коровы, лопоухих собачек, а на одной из них мальчик и девочка, взявшись за руки, бодро шли по лесу. Алекто даже поёжилась, настолько эта картинка дисгармонировала с реальностью. Она обернулась на часы, которые тоже стояли на камине, и обнаружила, что уже половина первого ночи. Только сейчас она вспомнила про ключи, которые до сих пор лежали на углу стола. Бабушка разрешила посмотреть всё и взять что-нибудь себе, значит, делать это нужно сейчас, пока не привели мелкого сорванца. Разве он даст что-нибудь посмотреть? Да и вообще, их наверняка тут же уложат спать.

Решившись, Алекто подошла к столу и цапнула ключи. За занавеской в углу комнаты и вправду оказалась дверь, такая маленькая и низенькая, что войти в неё можно было только нагнувшись. Девочка выбрала самый большой ключ и без лишней робости открыла дверь. То, что она увидела, поразило её. За дверью оказалась небольшая комната, но вся она была завалена золотом и драгоценностями. Алекто даже неумело присвистнула. Столько денег не было даже в их хранилище в Гринготтсе. Она тут же стала прикидывать, кому всё это достанется после смерти бабушки. Наверняка им с Амикусом. Зря, что ли, старушенция вдруг вспомнила про внуков? Тем более, она вообще не по прямой линии их родственница, значит, других наследников нет. Тут она заскрипела зубами: ясно же, что большую часть отец присовокупит к их семейным сбережениям, и только немногое пойдёт на приданое для неё. Впрочем, до этого было слишком долго, а потому Алекто, не раздумывая, шагнула в комнату, и золотые монеты зазвенели у неё под ногами. Она мигом нацепила на себя какое-то ожерелье и посмотрелась в серебряное зеркало, окованное платиной. Однако разум возобладал над чувствами. Что если в других комнатах есть сокровища ещё лучше, а она, как сорока, схватит первую попавшуюся блестяшку?

Девочка оставила всё, вышла, заперла дверь и стала перебирать связку. На этот раз её выбор пал на узкий вытянутый ключ. Она вставила его в замок и открыла дверь снова, но на этот раз никаких сокровищ за ней не оказалось вовсе. Комната превратилась в кладовую, где на пыльных полках стояли флаконы и бутыли, банки и коробки, а под потолком висели связки сушёных трав. Видимо, бабушка серьёзно занималась зельеварением. Алекто не стала заходить в кладовку: она боялась что-нибудь ненароком разбить, ведь в комнатке было довольно тесно.

Азарт открытий захватил девочку, и она поскорее открыла дверь следующим ключом. В третий раз комната преобразилась в гардеробную. Остро запахло средством от моли. Поморщившись, Алекто стала перебирать вешалки с платьями и вскоре поняла, что не отказалась бы покрасоваться в одном из них. И вот в этом, пожалуй, тоже... И в этом... Если бы у неё дома было хоть одно такое платье, она бы не стеснялась каждый раз на балу у Малфоев, что одета так скромно. Может быть, вместо драгоценностей попросить у бабушки платье? Но она быстро отмела эту мысль: за золото можно заказать хоть какой наряд. Алекто закрыла и эту дверь и нашла следующий ключ, наоборот, массивный и толстый.

В четвёртый раз комната исчезла вовсе, а девочка оказалась в залитом солнцем лесу. Однако, увидев, что дверь стала порталом, она поскорее закрыла её. Не хватало и на этот раз застрять в лесу, который, судя по времени суток, находился невесть где.

Пятый ключ перенёс её в зимнюю стужу, и Алекто начала догадываться, в чём тут дело. Когда бабушке надоедал день, она переносилась туда, где в это время была ночь. А надоедало лето ― отправлялась в зиму. Однако же, старушка была истинной ведьмой...

Алекто захлопнула дверь, за которой тянулись необозримые снега, попрыгала, чтобы согреться, и стала искать последний разрешённый ключ.

В шестой раз всё оказалось до смешного просто, и кладовка превратилась в обширный винный погреб. Девочка равнодушно посмотрела на бочки и бутылки: лёгкое столовое вино ей давали за обедом каждое воскресенье, поэтому погреб не вызвал никакого интереса. Итак, самой ценной оставалась первая открытая дверь, за которой хранились сокровища.

Алекто вошла в сейф ещё раз и, внимательно осмотрев всё, что было на виду, выбрала отброшенное ранее жемчужное ожерелье и тут же надела. Зеркало она взяла и аккуратно положила в безразмерный ридикюль. Бабушка же не сказала, что можно взять только один подарок? Для символичного счёта девочка стала искать третью вещь, и наконец её внимание привлекла небольшая бархатная коробочка. Внутри неё лежали два перстня, тонкие, украшенные мелкими камушками, один, судя по всему, мужской, другой женский. Алекто и сама уже носила маленькое золотое колечко с бриллиантом, ведь она, в конце концов, была помолвлена. Однако при виде этих двух колец она вспомнила жалкие обручальные кольца родителей ― один золотой ободок ― и поняла, что должна взять эти два им на замену. Как мама с папой будут довольны, когда дочь принесёт им такое сокровище! Ясно же, что Амикус выберет что-нибудь безвкусное или неподходящее. Если бабушка ему, конечно, разрешит...

Бархатная коробочка тоже отправилась в ридикюль. Алекто закрыла дверь и заскучала одна в пустом доме. Свечи потрескивали в люстре под потолком, карты валялись на каминной полке, а сокровища были надёжно спрятаны в безразмерном ридикюле. Девочка прошлась по комнате раз, другой, заглянула в кухню, в спальню, почитала названия книг на полке. Под креслом она нашла два клубка, синий и красный. Они были размотаны, а концы нитей вились по полу, путаясь и по десять раз пересекая друг друга. От нечего делать Алекто смотала оба клубка и связала вместе красную и синюю нить, чтобы больше не путались.

Но взгляд её всё чаще обращался к ключам на столе. Что же прячет бабушка в последнем, седьмом варианте комнаты? Ещё золото? Вряд ли. Наверняка там что-то особенное, отличное от всего, что она уже видела. А если бабуля промышляет чернокнижием? Или некромагией? В таком случае, седьмой ключ запирает то, что не позволено видеть тринадцатилетней девочке: истёртые пергаменты с описанием кровавых ритуалов, древний жертвенный камень, обсидиановые ножи... Может быть, там есть даже отрезанная рука висельника или сложены человечьи кости...

Алекто опомнилась. Что она, в самом деле, городит? Бабушка у неё ― само очарование, она кормит вкусными пирожками, по стенам у неё милые картинки, а на полках ― травники и сборники бытовых чар. Разве можно думать про неё, что она убивает людей в полнолуние? Или что там ещё чернокнижники творят?

Девочка оглядела комнату и неожиданно вспомнила то, как не хотел отец их отпускать. Вспомнила его слова о том, что у родственницы больше мотивов и способов убийства. Вспомнила о горах драгоценностей за дверью и вдруг поняла, что у неё по спине уже давно течёт холодный пот. На негнущихся ногах Алекто дошла до кресла и уселась в него, подобрав ноги и подол. Ожерелье жгло ей шею, но у неё не было сил поднять руки и расстегнуть замочек.

Ведь она ничего не знала о бабушке. Даже имени. Она не знала, куда привёл её таинственный провожатый, и у неё не было способа связаться с домом. С чего она вообще взяла, что старушка под конец жизни вознамерилась передать внукам все свои сокровища? Может, она решила унести их с собой в могилу? А чтобы уж точно никто ни на что не смел претендовать, самое простое ― избавиться от наследников. Алекто почувствовала, как холодный пот течёт у неё с висков. Конечно, старушка скажет, что не нашла Амикуса. А что было в чае?!

Девочка вскочила, заметалась по комнате, дрожащими руками достала из ридикюля волшебную палочку, потом нерешительно присела на стул. Мерлин, а если всё не так, как кажется? Что если бабушка мухи не обидит и в самом деле решила просто познакомиться с внуками? И вот она приводит Амикуса, а премудрая Алекто укладывает её Ступефаем. Хороша она будет, нечего сказать...

Алекто на всякий случай поискала у бабушки Дымолётный порошок и, не найдя, помрачнела. Теперь ей казалось, что весь дом шуршит и трещит; слышались ей даже и чьи-то шаги. Мысли о том, что это всего лишь мыши возятся под полом, её не успокоили. К приходу бабушки она уже должна была точно знать, чего ждать. Гостиная ей не давала ничего; к платьям и вину придраться было нельзя, даже к зельям и золоту. Ответ был за седьмой дверью, недаром бабушка и думать запретила о том, чтобы её открыть.

Алекто взяла связку ключей и выбрала из них запретный. Держа палочку в левой руке, она осторожно подошла к двери и прислушалась, но внутри всё было тихо.

Она осторожно вставила ключ в замок и медленно стала поворачивать. Замок щёлкнул оглушительно громко, так, что Алекто даже замерла и испуганно огляделась по сторонам. Ей показалось, что кто-то мелькнул в окне, но никакие силы не заставили бы её отойти от двери и задёрнуть шторы. Она потянула дверь на себя.

Изнутри дохнуло подвальной сыростью, плесенью и ещё чем-то сладковатым, а за дверью была кромешная тьма. Алекто не смогла понять, чем это пахнет, как и не успела как следует вглядеться во тьму. Неведомая сила подхватила её и втащила внутрь.

* * *

Амикус пришёл в себя, но не рискнул сразу открыть глаза. Он понял только, что лежит прямо на земле, а всё тело ломит от холода и неудобной позы. До него доносился шум ветра в вершинах деревьев и изредка ― зловещее уханье совы. Он всё ещё был в лесу. На всякий случай мальчик немного полежал не шевелясь: он опасался, что поблизости бродит тролль. Однако вскоре лежать так стало невмоготу, и Амикус попытался сесть. Это удалось ему не сразу: руки подламывались, а голова гудела, как после удара. Впрочем, нельзя было исключать того, что он и в самом деле стукнулся об какой-нибудь корень или камень. Он плохо помнил, как долго брёл по лесу и как ухитрился упасть. Кажется, он куда-то провалился... В яму или в овраг?

Амикус ощупал себя и понял, что дела хуже, чем показалось сначала: помимо головы, у него болело бедро, зудели царапины на лице и руках. Кроме того, он долго пролежал на земле и успел простудиться. Наощупь найдя какой-то корень, мальчик ухватился за него и попробовал подняться, однако это удалось ему с трудом. Нога болела, и особенно сильно ― всякий раз, когда он пытался на неё опереться и сделать хоть шаг. К тому же, темнота вокруг не предвещала ничего хорошего. Тогда мальчик принял единственное верное в этой ситуации решение: он присел, опираясь спиной о земляной склон, подтянул колени к груди и замер.

Ушибленная голова болела, но соображала. Так, мальчик понимал, что не знает, где он, который час и что ему делать. Он решил, что, если будет сидеть тихо-тихо, его никто не тронет, даже злобный тролль. Некоторое время в темноте он слышал только своё дыхание.

Мысли были невесёлыми. Найдут ли его здесь, в дремучем лесу? Конечно, если они с Алекто не вернутся в четыре часа, мама с папой поднимут тревогу. Но ведь они по своей глупости ушли так далеко, на несколько миль... Наверное, нет никакой бабушки, всё это кем-то подстроено, может быть, папиными врагами... А может быть, Алекто умница и сумеет спастись, а он ― нет... Или она скажет, что сама видела, как он утонул в болоте. Тогда его перестанут искать, он останется здесь, в лесу, и умрёт от голода и холода, если его раньше не съест какой-нибудь лютый зверь. Ведь Алекто его не любит, никогда не любила. Наверное, он на её месте и сам бы себя не любил. Мелкий мальчишка, вредный, мстительный... А как не мстить? Ведь иначе в этом мире не проживёшь.

Было обидно оттого, что Амикус ясно понимал: будь у сестры возможность погубить его, она это сделает без колебаний. Так уж сложилась судьба, на что здесь жаловаться? Но обида не отступала.

Шорох осыпающейся земли мальчик, занятый тягостными раздумьями, услышал не сразу. Глаза его уже привыкли к темноте, и он даже, кажется, различил то место на склоне, где земля словно бы вспучивалась, шевелилась и трескалась ― в трёх шагах от него.

Амикус вскочил, шарахнулся, преодолевая боль в ноге. Натолкнулся на стену земли, споткнулся о корень, рухнул прямо на больную ногу, и только ужас, от которого коротко стриженые волосы вставали дыбом, не дал ему закричать во весь голос.

Из земли медленно поднималось что-то чёрное, очерченное лишь лёгким серебристым свечением. Уже было видно низко надвинутый капюшон, длинные рукава, а самое главное ― острую косу с блестящим в темноте широким лезвием.

«Смерть! ― понял Амикус. ― Ничего я не очнулся, я ударился и умер. И вот теперь она пришла!»

Он не мог оторвать от смерти глаз, а та всё росла и росла, всё выше поднималась заносимая над сжавшимся мальчиком коса, и наконец с силой опустилась прямо на него.

«Вот теперь точно умер, ― подумал Амикус, лёжа на земле в позе эмбриона. ― Алекто добилась своего».

Странно, но теперь не было ни обиды, ни злости на сестру. Какая разница, ведь Амикуса нет на свете и никогда больше не будет. Пусть она живёт счастливо, выходит замуж, а он будет смотреть на неё и на родителей... откуда он там будет смотреть?

Впрочем, это тоже не важно. Он умер, совсем, окончательно. Вон какие у него холодные руки и неподъёмное тело. Его в этом овраге расклюют вороны, а косточки разгрызут волки. А он ничего не сможет сделать, ведь он умер и ему не положено шевелиться. Умер... насовсем...

Амикус провалился в тишину, как в могилу. Под веками изредка вспыхивал свет, как будто освещая чьи-то фигуры. В конце концов мальчик понял, что видит то Алекто, мечущуюся по какой-то комнате, то маму с папой, которые опять ссорятся в столовой, то незнакомца, который пробирается по лесу, небрежно откидывая ветки с дороги. Он увидел чёрную жемчужину на нити, а скользнув по этой нити взглядом, рассмотрел и остальные шесть, одна чернее другой, в каждой ― густая, словно сжатая пустота. Увидел он и два смотанных клубка, и два парных друг другу колечка, и колоду карт, а потом всё слилось в единый водоворот, распрямившийся в дорогу. Амикус пошёл по этой дороге, скользнул, словно ветер, только силой мысли, и где-то далеко в её конце увидел самого себя: съёжившееся на дне заброшенной ловчей ямы тельце, какое-то чужое, маленькое и нелепое. До него было ещё далеко, но он и сам не понял, как внезапно снова ощутил свои руки и ноги, ― будто вернулся домой после долгого пути.

Сверху посыпалась земля, раздался шорох, а потом чей-то голос спросил:

― Эй, малец, ты живой там?

* * *

Алекто забарахталась, как в воде, но всё было тщетно. Дверь захлопнулась за её спиной; медленно, как будто издеваясь, повернулся ключ в замке, и девочка окунулась в темноту. Она не видела даже своих рук и только могла предполагать, что седьмая комната примерно такая же по размерам, как и остальные.

Пока на неё никто не накинулся, Алекто присела и зашарила руками по полу в поисках палочки. Ей под руку попалась кость, потом ещё одна, но палочки не было. Алекто притихла, сидя на четвереньках и пытаясь задавить подступающую панику. Дело было хуже некуда. Если здесь её не ждёт смерть, то всё ещё впереди. Она ведь так ничего и не выяснила про бабушку, тёмная комната тоже ничего не значит. Другое дело, что темнота эта какая-то странная...

В темноте раздался какой-то шорох, писк, и девочка почувствовала, что душа у неё уходит в пятки. Это были крысы, отвратительные мерзкие создания с голыми скользкими хвостами, шушеры, самые гадкие твари на свете. Алекто поскорее поднялась на ноги. Не хватало ещё, чтобы крыса запрыгнула на колени. Писк и возня приближались, становились громче, смелее. Девочка прижалась к двери, но это не помогло. По её ноге как будто что-то скользнуло, потом ещё раз и ещё. Наконец Алекто не выдержала.

― Прочь отсюда! ― завопила она и наугад пнула темноту. Завизжала крыса, и девочка пнула ещё раз. Гибкие маленькие тела проносились по полу рядом с её ботинками, и ей пришлось сделать несколько шагов в сторону.

― Вот вам! Вот вам! ― повторяла она каждый раз, как её нога задевала что-то лёгкое и мягкое. ― И на хвост, и по морде!

Алекто остановилась только тогда, когда поняла, что не знает, в какой стороне оставила дверь. Вытянув руки, она сделала несколько шажков влево, потом несколько вправо. Поток воздуха, идущий откуда-то снизу, она почувствовала слишком поздно, и успела только слабо вскрикнуть, когда, потеряв равновесие, упала в темноту.

* * *

Алекто падала так долго, что уже начала сомневаться в том, что падает. Однако её платье развевалось, вторая косичка тоже расплелась от ветра, и вскоре сомнения прошли. Мало-помалу она начала различать, что происходит вокруг неё, и обнаружила, что летит вниз по широкому круглому тоннелю. Она не подумала, откуда такой мог взяться под крошечным домиком в лесу. Единственным её желанием было за что-нибудь ухватиться. Мимо пролетали какие-то стропила, балки, а кое-где в стенки тоннеля были вмонтированы полки, на которых находились какие-то предметы. Наконец девочке удалось приблизиться настолько, что она смогла схватить один из них в надежде, что он окажется волшебным и ей поможет. Несколько секунд она изучала его в неизвестно откуда взявшемся тусклом свете, пока не поняла, что держит в руках банку с заспиртованной головой младенца. В отвращении Алекто отбросила её от себя, и она разбилась о торчавшую из стенки тоннеля обломанную деревяшку.

Больше ей ничего не оставалось делать, только падать. На такой скорости хвататься за что-либо было безумием: ей бы просто оторвало руки. А внизу по-прежнему не было ни лучика света.

«Я умру, ― подумала Алекто, в шестой раз переворачиваясь в воздухе и летя вниз головой. ― Я разобьюсь насмерть...»

Больше у неё не было никаких мыслей, даже вся её короткая жизнь не мелькала перед глазами. Остался только тёмный тоннель и злобный ветер, который на лету трепал её платье.

Что тоннель закончился, она не сумела предугадать. Просто вдруг она на полной скорости словно окунулась в темноту и повисла в ней. Сразу исчез свист ветра в ушах, платье перестало задираться, и вокруг стало так же темно, как и в маленькой комнатке наверху. Алекто уже не могла пугаться, хотя она уже потеряла счёт времени и не понимала, где находится. По её расчётам ― где-то на расстоянии ста миль от поверхности земли, но ведь такого не бывает?

Она обнаружила, что может двигаться в этой темноте, и забарахталась, пытаясь хоть что-то нащупать.

― Ау! ― тихонько позвала девочка и сама не узнала свой голос. Постепенно она начала понимать. Она вовсе не нырнула ни в какую темноту, это ей только кажется. На самом деле она упала на землю и разбилась, только умерла так быстро, что даже этого не заметила. И то, где она сейчас находится, ― это и есть смерть.

Алекто сковало холодом и ужасом. Она думала, что после смерти дети попадают в рай, или на крайний случай, становятся призраками. Ведь что может такого натворить тринадцатилетняя девочка, чтобы попасть в ад? Но здесь и сейчас она больше не могла себе врать. Правда поднималась из глубин её сердца, душила рыданиями, шептала на ухо.

Ведь Алекто, по сути, бросила младшего брата, когда ему нужна была помощь, и теперь он наверняка попал в беду. Она попросту предала его, да что там, она хотела его смерти. А вместо этого умерла сама. Не она ли кричала на него, что он мешает ей заниматься, в то время как сама всего лишь раскладывала пасьянс или занималась тому подобными глупостями? Не она ли хотела подстроить так, чтобы он лишился своего подарка на одиннадцатилетие? Не она ли говорила подругам, что её брат отпетый хулиган, которым место только на Гриффиндоре? Кому и что она хотела этим доказать?

― Р-родителям... ― прорыдала Алекто в темноте. ― Мама, папа, где вы? Я больше не буду...

Темнота шевельнулась, сгустилась, своим масленым боком задевая её и переворачивая, как щепочку. Что-то огромное проплыло мимо, подобное страшной рыбине, но не тронуло Алекто, которая, замирая от ужаса, закрывала себе рот руками.

― Я не хочу в ад... ― шептала девочка сквозь рыдания. ― Я не нарочно... Выпустите меня...

Она поняла, что теперь пробудет в этой темноте вечно, ведь это, наверное, и есть ад. Рыбины будут проплывать мимо неё, потом начнут кусать, и ей останется только кричать в темноте, но никто не придёт ей на помощь, её бросили так же, как она бросила Амикуса в лесу.

Откуда-то подул ветер, и девочка обрадовалась изменениям, вдруг придёт помощь? Где-то внизу, хотя она давно перестала понимать, где верх, где низ, Алекто вдруг увидела освещённый прямоугольник и вывернулась в пустоте, чтобы добраться до него. Она умела плавать и сейчас применила свои навыки, руками и ногами разгребая темноту. Прямоугольник стремительно приблизился, и вдруг прямо перед своим носом Алекто увидела старую пыльную люстру. Она обнаружила, что прямоугольник оказался комнатой, у которой почему-то не было потолка, а она сама висит в двух метрах над полом, подобно привидению.

«Может, я стала привидением? ― подумала девочка. ― Как же мне показаться на глаза маме и папе?»

Ничего не происходило, и она, не в силах никак повлиять на своё состояние, поболтала ногами в пустоте и стала рассматривать комнату, удивляясь неожиданному ракурсу. В комнате стоял стеллаж со сваленными старыми, истрёпанными книгами, замусоленными, с оторванными корешками. На окнах висели оборванные, изъеденные молью занавески, а по стенам были косо и криво развешаны картинки ― Алекто присмотрелась и чуть не закрыла глаза руками, такая мерзость там была изображена. На каминной полке скалился череп, в глазнице которого стояла свеча. Там же была брошена колода карт. На столе стояло блюдо с пирожками, единственная вещь, не вызывающая отторжения в этой комнате. Пирожки были свежими, ещё даже дымились; Алекто облизнулась и тут вспомнила, что уже умерла и еда ей больше не нужна. Под креслом что-то мягко светилось: то были два клубка с серебристыми нитями, связанными вместе крепким узлом.

Алекто начала что-то понимать, и окончательно убедилась в своей правоте, когда увидела, что на спинке одного из колченогих, рассохшихся стульев висит её ридикюль, а у прикрытой рваной занавеской двери с торчащим в замочной скважине ключом валяется её палочка.

«Вот тебе и добрая бабушка... ― мрачно подумала она. ― Чувствовала же я, что что-то здесь не то. Вот как её милый домик выглядит на самом деле...»

Алекто не успела удивиться хладнокровию своих мыслей. Снаружи послышались шаги, и дверь отворилась.