Осень  (гет)

Осень без Гарри была холодная.

Замок без Гарри тоже был холодным просто до одури. И Джинни без Гарри тоже... холодной была.

Джинни очень пыталась согреться. Она куталась в пуховые толстые одеяла, пила горячий чай и садилась настолько близко к огню, что казалось — ближе уже некуда. Зарывалась под одеяло, пила перечное зелье, грелку себе под задницу подкладывала — без толку.

Лоб покрывался липкой сетью испарины, влажные от пота волосы липли к телу и от писка градусника* уши закладывало. У Джинни был жар, но без Гарри ей было холодно.

Невыносимо, до трясущегося в ознобе тела, Уизли очень хотелось тепла. И Джинни искала его. Пыталась найти.

И холод, её этот странный холод, у Джинни всегда ассоциировался со страхом. Как в арифметике: холод плюс страх равняется...

Чему это равняется Джинни так и не придумала, все некогда было.

А сейчас, в замке, из которого исчез и уют, и радость, и счастье — время есть, но ведь... не думается. Не-ду-ма-ет-ся.

Поэтому Джинни сидит, укутавшись в верблюжье одеяло, потеет в своем толстом колючем-колючем свитере и смотрит, как корочкой инея покрываются сырые клочки на земле — некогда цветастые и пестрые листья. Сидит, положив голову на руки, и пытается думать.

Руки у Джинни не ухоженные, в цыпках, с обгрызенными ногтями и в мозолях. На безымянном пальце есть маленькая клякса от синих чернил, а по середине ладошки, прямо в аккурат — родинка, маленькое коричневое пятнышко. А там, на внутренней стороне ладони, есть глубокая-глубокая царапина, а возле неё чуть смазанная, едва розовая линия. Края царапины обрамлены засохшейся кровью, и кожа стянулась и шелушится, а увидев кривую изломанную струйку рядом с ней, Джинни становится страшно, и она трет и трет её, пытается оттереть, убрать со своей ладони.

Джинни уже привыкла к тому, что приставка её имени была: «маленькая».

Маленькая... Маленькая Джинни...

Маленькая Джинни, у которой есть целых шесть братьев, за спинами которых она, Джинни, всю, всю свою сознательную жизнь, жила.

И сумма её братьев как будто вычитала из большой Джинни часть, делая её маленькой.

Поэтому маленькая Джинни сидит в своем колючем свитере и чуть морщится от иголочек, пронзающих руку, но все равно продолжает тереть свою разнесчастную руку.

Маленькая Джинни с детства была приучена отвечать за свои проступки. И царапина эта, во всю ладонь, — наказание за проступок, за нарушение, за дезертирство.

О том, что такое «дезертирство» Джинни имела весьма относительное и расплывчатое понятие. Но вот то, что — отвечать надо — в любом случае Джинни знала и очень хорошо. Поэтому маленькая Джинни ни рыдала, и не сетовала на свою нелегкую судьбу, как это делала Лаванда Браун, а тихонько сидела и оттирала кроваво-алую краску, которая, черт её дери, никак не хотела отмываться.

Снег за окном кружится, кружится, падает пушистыми хлопьями на землю и едва опускаясь, превращается в неаккуратное серое месиво, в грязные-грязные лужи и в серые гниющие клочки мокрых листьев.

А снег все кружится и кружится...

Лаванда горько плачет и всхлипывает, Невилл морщится и прикладывает лед к алеющиму фингалу под глазом, около огня сидят, тесно прижавшись друг к другу первокурсники, которых в этом году у Гриффиндора было всего три, — и им, наверное, тоже было холодно.

Снег едва долетает до земли и тает...

Джинни сидит у окна и оттирает уже едва видимую бледно-розовую струйку и смотрит на этих мальчишек, которые дышат на свои озябшие ладони, пытаясь хоть как-то согреться, тепла камина было недостаточно в неотапливаемой башне, — Керроу решила, что мы мало страдаем.

...расплывается некрасивыми, уродливыми даже, пятнами...

И маленькая Джинни смотрит на этих озябших воробушек, и понимает, что ей... ей становится тепло, и она поднимается на затекшие ноги и укутывает первокурсников своим одеялом и говорит, как бы оправдываясь:

— Оно колючие немного, но зато теплое.

Ноябрь был холодным и сырым.

В Ноябре Джинни знобило, она хлюпала носом и очень скучала по Гарри.

В Ноябре Джинни и сама не заметила, как повзрослела.