Август Руквуд. Версия (джен)

1.

Перед глазами мерцают серые тени. Будто бы маггловский киномеханик крутит старую стёртую, многократно разорванную и склеенную невпопад киноленту. Тёплые руки сжимают мои запястья и аккуратно отводят ладони от лица. Алекс сидит на полу напротив меня и улыбается.

— Помните, Август, я вам обещал рассказать, как впервые убил человека? Вы согласны слушать?

С усилием поднимаю глаза. Я...

Я сижу на толстом ковре у камина. Рядом — пустая бутылка.

— Я всегда согласен вас слушать, Алекс.

— Это было где-то в августе. Как раз после Хога. Я только работать начал. И мы тогда вечером после работы с какой-то из сотрудниц отдела по связям с магглами гулять пошли. Ну... знаете, такая романтическая прогулка. По Лондону. Ага.

Ну вот мы так гуляли, гуляли и немного заблудились — темно, улочки какие-то. И, в лучших маггловских традициях, — толпа, человека три. Деньги требуют. Я тогда рассердился так. Сначала эту Ширли, Шелли, Анжелу... не помню, глупое маггловское имя, заступефаил. А потом их. Заавадил.

Подумал так, подумал... Ну и изрезал их еще сектусемпрой — а что, им ведь уже не больно. Повесил метку и с девчонкой этой трансгрессировал. Потом ей память так потер немного и всё. Понимаете? Всё. Мне не было ни страшно, ни жалко, ни тем более стыдно. Вам все еще кажется, что убить нескольких человек, пытаясь добиться бессмертия, — это гораздо хуже?

Хуже. Лучше. Тёмные силуэты без лиц — я не смотрел им в лицо. Биоматериал. Безвольный, покорный биоматериал на операционном столе. Вы же понимаете, Алекс. И тем не менее...

— Алекс, — улыбка почти получается. — Вы несравнимые вещи сравниваете. Знали бы вы, как я вам благодарен за это.

— Разве несравнимые? Август, раз я их сравниваю, а они молча сравниваются, не сопротивляются и не пищат, значит вполне себе. Так что, — Мальсибер усмехается, — не надо благодарностей. Я просто вспомнил о том, что вам обещал.

В руке — снова бокал с вином. Машинально пью. Алекс глядит в глаза и протягивает плитку горького шоколада.

Из дневника Августа Руквуда.

...Прошло дней десять после возвращения из поместья Мальсибера. Сны я видел уже наяву. Реальность — сквозь них, прищурясь. Надо было очень сосредотачиваться на каждом действии. Концентрироваться. Во время работы ещё удавалось. После я проваливался в бесконечный повтор кадров — лица без черт, тёмные силуэты, вереницей уходящие в клубящуюся, живую тьму. И боль.

Алекса я встретил в коридоре Министерства, поздно вечером. Он поздоровался, я кивнул, не особо понимая, кто это. Силуэт. Один из. Всё путалось. Он загородил мне дорогу — как тогда, в сторожке. Внимательно посмотрел и отступил. А потом, у выхода, подошёл, молча взял за руку — и мы аппарировали на Альберт-парк, к нему. Мне было всё равно.

Тогда я напился по-настоящему, в 40 лет — впервые в жизни. И выключился на час-полтора — совсем. Без снов. После этого я смог говорить. Этим мы и занимались несколько суток подряд — пили и разговаривали. Иногда я всё-таки спал, и это было почти терпимо. Алекс обычно сидел рядом и, подозреваю, держал меня за руку, как ребёнка. Потому что даже во сне я чувствовал защиту. Уже не пытаюсь понять, почему. Когда он спал, не знаю.

Сны не исчезли, но меня получилось отстраниться. Будто бы прозрачный экран из материала, которому нет аналогов, отделил моё сознание от неконтролируемого, тёмного хаоса. Ведь я был в нём уже, уже тонул. Теперь меня защищало нечто вроде тёплого облака. О природе этого явления я размышлял тщательнее, чем даже о моём нереализованном Кристалле, меняющем реальность. Всё просто на самом деле, кто бы мог подумать, что настолько. Сложнее оказалось в это поверить.

Я наконец смог анализировать то, что видел во сне. Очевидное: клубящаяся, живая тьма была завесой на Арке Смерти. Люди из снов уходили туда. Над этим уже можно было работать.

Мир, размытый до немого-серого, стал проявляться, обретал звук, плоть, цвет. Помню, как утром я проснулся на диване в гостиной Алекса, сел, откинул плед — и уставился на этот плед во все глаза. Он был рыжий, тёплого такого, осеннего цвета. Как листья. Как волосы Алекса. Я минут пять смотрел и улыбался. А потом очень захотелось есть. Завернулся в плед (не мог расстаться, да) и пошёл искать кухню.

2.

Сначала было несколько почти спокойных ночей — тени неуверенно тянулись, отступали, таяли. Несколько почти спокойных дней — в Министерстве я не показывался, хотя Боуд и слал сов с отчаянными призывами. Алекс куда-то исчезал, появлялся снова, камин-разговоры-вино. Я уже не помню, о чём мы говорили тем вечером, так, школьные годы, Хог, у каждого свой.

Ночью мне приснилось вот что.

Четырнадцатилетний худой сосредоточенный мальчик стоял перед одноэтажным домом на окраине Тельтова. Клетчатый саквояж брошен у его ног, в пыли, — тащиться через весь город, с вокзала, расспрашивая встречных магглов на беспомощном немецком, непросто, и он уже сильно пожалел о паре-тройке лишних книг. Можно было бы обойтись самыми необходимыми. Хмурилось небо, явно собирался дождь, а дом, заросший плющом, выглядел абсолютно неживой, скособоченной от старости развалюхой. И всё-таки это был тот дом. Август сверился с адресом, рывком поднял саквояж и постучал в окно — дверного молотка не наблюдалось.

Окно распахнулось неожиданно быстро, без скрипа. Ясные серые глаза на бледном, совершенно худом лице оглядели Руквуда скептически.

— Залезай, — по-английски, слава Мерлину, бросил хозяин и отошёл, равнодушно наблюдая, как Август перекидывает через подоконник багаж и неуклюже переваливается сам. — Руквуд? Посмотрим...

Дождь действительно собрался с силами и хлынул, резко похолодало. Хозяин зажёг огонь в пузатой железной печурке, поставил на печку помятый, закопчённый чайник.

Август достал свитки пергамента. Протянул. Криво улыбнулся. Он был уверен в себе, но всё-таки. Это единственный человек, чьё мнение могло иметь значение. Недаром же он тащился в Германию.

Профессор, сутулясь, склонился над пергаментом. Хмыкнул. Сунул Августу в руки чёрный матовый блокнот с выпуклой эмблемой на обложке (Руквуд машинально провёл по ней пальцем), маггловский химический карандаш, велел:

— Записывай.

Я открываю глаза. Генрих Гейзенштрасс. Interessen-Gemeinschaft Farbenindustrie AG. На блокноте была эмблема И.Г. Фарбениндустри.

Откуда я это знаю?

Я ездил к Генриху в 14 лет? И.Г. Фарбениндустри? Мне любезно показали кусок реальности, я в этом не сомневаюсь. Который я почему-то совершенно не помню. Надо бы навестить Эйвери. Я уже знаю, что в Убежище, его замке, неплохая библиотека, в том числе и маггловские книги.

Эйв водит меня по Убежищу, улыбается, рассказывает. Библиотека поражает. Неплохая? Застываю перед стеллажами. Нахожу нужное.

«И. Г. Фарбениндустри» (I. G. Farbenindustrie Aktiengesellschaft), крупнейший германский военно-химический концерн. Создан в 1925 в результате объединения предприятий, часть из которых ещё в 1904 заключила соглашение об «общности интересов» (Interessengemeinschaft, сокращённо — I. G.). Принимал непосредственное участие в создании военной машины германского империализма. Содействовал установлению фашистского режима в Германии. Активно участвовал в подготовке германским фашизмом 2-й мировой войны 1939—45. В годы войны предприятия концерна снабжали гитлеровскую армию важнейшими стратегическими материалами. В лабораториях концерна были созданы газы для умерщвления людей в газовых камерах, производились преступные эксперименты над заключёнными концлагерей. Многие главари «И. Г. Ф.» были осуждены как военные преступники. После поражения фашистской Германии, в соответствии с Потсдамскими соглашениями 1945, концерн был реорганизован, расчленён на несколько юридически самостоятельных компаний и формально прекратил своё существование".

Вот оно, значит, как. Пожимаю плечами. Славные люди. Военно-химический концерн. Всё интереснее.

Эйв с невинной улыбкой предлагает взять почитать какую-нибудь маггловскую книжку. Полагаюсь на его выбор. Прочту вечером, если Алекс опять зависнет в Министерстве или у Лорда. Меня и Лорд, и коллеги милосердно оставили в покое. Как кстати.

Из дневника Августа Руквуда

"По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия вследствие каких-нибудь комбинаций никоим образом не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути как препятствие, то Ньютон имел бы право, и даже был бы обязан… устранить этих десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству. Из этого, впрочем, вовсе не следует, чтобы Ньютон имел право убивать кого вздумается, встречных и поперечных, или воровать каждый день на базаре. ...

Одним словом, я вывожу, что и все, не то что великие, но и чуть-чуть из колеи выходящие люди, то есть чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь новенькое, должны, по природе своей, быть непременно преступниками, — более или менее, разумеется. Иначе трудно им выйти из колеи, а оставаться в колее они, конечно, не могут согласиться, опять-таки по природе своей, а по-моему, так даже и обязаны не соглашаться.

... Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь, — смотря, впрочем, по идее и по размерам ее, — это заметьте".

Так рассуждает Раскольников. Мощная у Эйва интуиция — подсунуть мне именно Достоевского. Он ведь не знает подробностей о моей глубоко кабинетной, тихой работе в Отделе тайн. Хотя юные практиканты тоже ничего не знают, однако считают меня людоедом. Чувствуют что-то.

...Вся эта лексика — "перешагнуть", "по совести", "разрешить". Сплошное преодоление. Убеждает себя мальчик. Ломает об коленку. Потом, как водится, будут призраки. Явятся к нему убитые — тёмные силуэты без лиц. Нет, к нему — по-другому. Вот не дочитал, но явятся, хоть он и маггл. Завтра добью уже эту книгу.

Алекс тоже не спит. Сидит в кресле, пишет что-то. Алекс. Он-то всё знает".

3.

Долго не мог уснуть. Бессмертие... Ещё в начале работы в Отделе тайн появлялись смутные мысли, намётки, так, исподволь, краем, я что-то просчитывал, записывал... откладывал. Захватывало другое. Менять реальность посредством идеального кристалла. Игра света на его гранях, лёгкий сдвиг пространства-времени, череда последовательных изменений, незаметных для самих объектов. Когда исследования запретили... Помню, я шатался по ночному лесу с Лордом, потом — паб, остывший кофе... Идеология? Вот уж на что мне всегда было плевать. Магглы? Да ладно. Лень было даже обсуждать, хотя я бы мог, безусловно. Я знал магглов. И ценил некоторых из них уж всё побольше, чем кретинов, которые вызубрили пару-тройку заклинаний, а вот думать... Впрочем, эту тему мы старательно обошли. Меня не сложно было... убедить.

Свобода научных исследований. Полное и безусловное содействие. Все доступные ресурсы по первому требованию.

Если для этого мне придётся ходить с татуировкой на руке — да пожалуйста.

Лорда очень интересовало бессмертие. Тогда, пожалуй, и оформился вчерне проект "Биоматериал". Тогда?..

Сон уводит властно и неожиданно — и вот что снится.

— Пёлиц, Померания, — отпуская его руку, бросил профессор, поморщился: — Полице, Польша. Неважно.

Август осмотрелся. Немного тошнило — первая аппарация. Дождь прибивал траву к земле, рубашка мгновенно прилипла к телу, вода стекала по волосам за шиворот. Вслед за Гейзенштрассом он прошёл к огороженному высоким забором грязно-красному кубу. Забор зиял дырами. Дверь в здание была выломана и валялась рядом. Сквозь доски проросло деревце.

Профессор вошёл в проём, небрежно взмахнул палочкой. Люк перед Августом открылся так внезапно, что тот едва успел сделать шаг назад.

Свет. Август прищурился. В хромированной поверхности шкафа змеились искажённые отражения явно маггловских приборов. Гейзенштрасс засучил рукава, и на его левом предплечье Руквуд увидел ряд бледно-голубых цифр.

— Это маггловская лаборатория, — нахмурясь, сам себе сказал Руквуд. Достал палочку, высушил одежду — себе и профессору, который, кажется, и не чувствовал, что промок до нитки.

— Маггловская, — равнодушно согласился Гейзенштрасс. — Уже два года в моём распоряжении. С тех пор, как завод заброшен. — Профессор кивнул на голубые цифры, как вены, выступающие на бледной коже. — Кацет. Ты не знаешь, что такое кацет, да? Тебе 14?

— 14, — хмуро ответил Руквуд. — И я знаю. Читал маггловские газеты. Но вы же маг! Каким образом...

— Элементарно, — усмехнулся профессор. — Там, представляешь, и маги были. Маги на службе у магглов. Мне предложили выбор: быть подопытным кроликом или... Неважно. Это прошлое. Впрочем, они-то продолжают. Не здесь. Но меня это уже не касается. Я, скажем так, отработал своё. Что ты стоишь? Доставай записи. Время.

...Когда они вышли на улицу, было темно. При лунном свете надпись "И.Г. Фарбениндустри" отливала красным.

Не могу проснуться, барахтаюсь на грани сна и яви, впрочем, сознание отметило чьё-то присутствие, руку, поправляющую плед. Однако когда я открыл глаза, Алекса уже не было. Бесцельно шатаюсь по дому. Съел пару бутербродов, выпил кофе, оставленный в джезве. Вкуснейший. Придётся учиться варить кофе, отчего-то разонравился мне растворимый... На работу, что ли, сходить?

Боуд облегчённо вздыхает и подсовывает отчёты, дневники. Куча свитков... А. Я же перестал у сов почту брать... Отправляю его пообедать, Бродерик нервно вздрагивает и уходит, оглядываясь. Подхожу к одному из аквариумов и долго смотрю на перепутанный клубок — человеческий мозг, почти потерявший первоначальную форму, переплавленный, искажённый, но живой, живой, чёрт его дери, тянущийся к теплу, свету, плоти, расправляющий опутавшие его нити воспоминаний... коснуться, дотронуться... воплотиться. Да, ты бессмертен, дружок. Невесело? Прости. Мне остро расхотелось... продолжать. Мне надо разобраться.

Мрачно оглядываю лабораторию. Сгребаю дневники и рассовываю их по карманам. Попытаюсь проследить по своим заметкам, из какого информационного поля пришла ко мне эта светлая идея — поиск вечной жизни — во всех её малоприятных подробностях.

…Не заметил, как стемнело. Алекс разжёг огонь в камине. Пора отдохнуть от призраков, от экскурсов в то ли бывшую, то ли всё-таки грезящуюся реальность, от сомнений в целесообразности того, на что я потратил несколько лет.

Ложусь на диван, смотрю на совершенно огненные из-за отблесков пламени волосы Алекса, жмурюсь и думаю: этого тепла мне хватит, чтобы прожить завтра. И дальше.

Внезапно хочется спать. Резко, вдруг. Вот что снится.

Луна раздражала, красный, как расплавленный металл, свет жёг глаза. Август проснулся резко, дёрнулся и чуть не скатился с узкого диванчика. Кровать профессора была пуста. Из кухни доносились приглушённые голоса. Слов не разобрать, но такой жутью пробирало от интонации, что Август вцепился в палочку и вжался в стену у кухонной двери. Закрытой, естественно, зато ветхой. Через щели виден стоящий спиной к нему человек. Старик, определил Руквуд. Лет шестьдесят. Гейзенштрасс сидел на табуретке в центре кухни, неестественно выпрямившись. От плещущейся в его глазах ненависти Август поледенел.

— Я повторяю, Том, — Генрих подался вперёд, руки сжали худые колени. — Оставь меня в покое. Ты получил от меня всё, что хотел. Даже дилетант доведёт до ума эксперимент с имеющимися исходными данными. Ты, — профессор холодно усмехнулся, — не дилетант.

— Я тебя спас, — почти с сожалением бросил Том. — Дважды. Взяв в Научный отдел и позволив соскочить. А сам остался.

— Позволив? — Гейзенштрасс резко встал и выбросил вперёд руку с номером. — Ты... мне... позволил? Том, пока я был — там, ты... Напомнить, как ты развлекался? Исследовать порог выживаемости обмороженных? Сколько угодно. Перепады давления в барокамере? Ещё чего изволите? Деткам впрыснуть в глаза вещество, меняющее цвет радужки? Почему бы нет, а чтобы не орали... — Профессор проглотил конец фразы. — Милый, милый наблюдатель из «Дженерал анилайн энд филм», он так вникает во все аспекты деятельности "И.Г.Ф.". Не предложить ли ему свой проект? Или это была всё-таки твоя идея, Том? Научный отдел? Магглы, препарирующие магов? Наивно предполагающие, что сейчас вырежут комок плоти, вживят, куда следует, — оп-па! Заработало, я волшебник! А ты между тем на белом гиппогрифе въедешь в вожделенное бессмертие?

Кстати, уже въехал? Ну и чего тебе от меня надо? — Он отошёл к окну, бросил, не поворачиваясь: — Мне плевать, как тебе там в твоём английском логове. Что-то пошло не так? Поплачься кому-то другому. Не мне.

Том распахнул дверь кухни неожиданно.

Август застыл в углу, растерянный, босой, в пижаме, с палочкой наперевес. Тяжёлый взгляд тёмных глаз, липкая, холодная волна, уносящая, растворяющая сознание. Забвение.

Нечем дышать. Я борюсь, вырывая глоток воздуха, до пляски радужных кругов перед глазами, до пузырящейся розовой пены у губ. Холодные волны отступают, размыкаются. Тепло.

Открываю глаза и вижу Алекса, привычно держащего мою руку. Сжимаю пальцы.

Из дневника Августа Руквуда

"Стокгольмский синдром". У магглов есть термин для обозначения привязанности заложника к похитителю. Алекс рассказал. Ну, с натяжкой, подходит. "Похититель", правда, вытащил "заложника" из почти сумасшествия, так что это меня извиняет. Были причины привязаться. Чёрт, а если б и не было.

Я не боюсь называть вещи своими именами. При условии, что имена точные. Мне достаточно знать, что Алекс есть. Его существование в этом мире оправдывает моё — и даже мира, чего уж там. Любовь — раз нет другого слова, пусть так.

4.

"Что упоение в бою? Вот бездны мрачной на краю..." — цитирую, кажется, неточно, очередного русского маггла. Я сижу у камина и скармливаю огню дневники проекта "Биоматериал" — лист за листом. Слежу, как обугливаются края, как серым кружевным пеплом рассыпаются строки.

Раньше мне казалось, что для рассудка важно находиться в замкнутом смысловом пространстве, где всё бы отвечало его целям и прагматическим интересам и не было бы места ни для внутренних противоречий, ни для каких-либо сомнений. Усмехаюсь невесело. Было у меня это блаженное состояние.

Не удержалось.

Теперь думаю: наивно было и рассчитывать. Изначально неверная исходная предпосылка.

…В четырнадцать лет я поехал в Германию, к профессору Генриху Гейзенштрассу. Он был единственным магом, которому имело смысл показывать мои наработки. Кристаллы. Однако Генрих занимался не только ими. Вместе с Томом он поневоле работал ещё над одной проблемой. Исследования мозга. Прививка бессмертия. Тому (фамилия? впрочем, неважно) потребовалось сотрудничество с магглами, все доступные им на тот момент ресурсы и технологии. Он возглавил специальный отдел в И.Г.Ф. В его распоряжении был... биоматериал. Много биоматериала. Целые концентрационные лагеря. Вероятно, он добился успеха. Въехал в вожделенное бессмертие... на белом гиппогрифе. Или всё же что-то пошло не так? Зачем он приезжал к Генриху из своего... английского логова?

Вспоминаю... постепенно всё вспоминается. Записи, которые я листал украдкой, фиксируя в памяти даже то, что не понял. Чёрные маггловские блокноты с выпуклой эмблемой И.Г. Фарбениндустри. Этот яд, который я выпил с убийственной подростковой бесшабашностью, запечатанный Обливейтом, просочился-таки, разъедая постепенно сознание, маня, искушая... попробовать. Попробовал? У тебя тоже что-то пошло не так, Август?

Резко встаю. Иду на кухню. Алекс моет посуду. Молча ставлю вымытые чашки на полку, непонятно почему отчаянно мечтая именно сейчас остановить мгновение — ведь ничего особенного, да, совершенно ничего не происходит. И тем не менее.

Из дневника Августа Руквуда

Я заморожу проект. Министерство устроят полученные результаты — надо будет придумать нечто обнадёживающе-идиотское. Боуд придумает. Оно ещё и искренно прозвучит. Лорд... Лорд поймёт, но не сразу. Будет время подготовиться к разговору. Надо свернуть все дела в Министерстве.

Метка наливается чёрным жидким огнём. Назад не отыграть. Да я и не стал бы.

…Если получится, слетаю на конференцию в Штаты. Приглашение с постскриптумом Клариссы. Как давно я её не видел? Год? Почему-то кажется важным увидеть.

Почему-то мне стали казаться важными совсем другие вещи.