The Founders (гет)

Годрик

Осень щедро рассыпала золотые солнечные лучи и созревшие красные яблоки по увядшей траве лощины. На окрестных полях косили сено и пожинали урожай, воздух был прозрачен и звонок, а с небосвода густо стекала теплая лазурь прямо в подставленную лодочкой ладонь.

— Годрик, смотри! — весело воскликнула молоденькая девушка в лохматом венке из овса, крепко прижимая к груди охапку ржи, скошенную с васильками, — Смотри, до чего хорошо! Смотри, Годрик, ну же!

Один из жнецов — тот, что стоял ближе к кромке поля, — поднял голову и утер лицо грязным рукавом. Он не был очень похож на девушку, но любой, кто поглядел бы на них, признал бы родную кровь в этих двоих.

— Хорошо, — согласился Годрик, щуря глаза.

Девушка засмеялась от радости — словно ручеек зазвенел по весне. Она была в той поре расцвета, когда девочки смеются поминутно, беспричинно, когда их голоса и движения наполняются медоносным нектаром, готовые распуститься навстречу ласкающему солнцу. Но даже в эти лета сестра Годрика не превратилась в первую красавицу деревни: белые, как мятый лён, волосы, длинными косами вереска стелющиеся по ветру, бледно-голубые глаза в обрамлении выгоревших белесых ресниц... Свежая прелесть юности не смягчила ни угловатых движений, ни резких и сухих черт лица — только красивые розовые губы улыбались с беззаветной отвагой молодости, готовой по первому слову судьбы ринуться навстречу этому миру.

— Ты бы вернулась домой, Граине, — заботливо заметил Годрик, в очередной раз выпрямляясь и кидая несколько тяжелых ржаных колосьев на копну таких же, — Солнце закатывается, сейчас будет холодно.

Девушка горячо затрясла головой и бережно сложила свою охапку рядом с братней.

— Я помогу вам вязать снопы. Не зря же мы с матушкой перевясла вили!

Годрик усмехнулся, вытер серп о штанину, попробовал его ногтем и достал точильный камень.

— Тревога! — закричали вдалеке.

Граине испуганно обернулась, темно-красная юбка всколыхнулась на ветру. Жнецы один за другим обеспокоенно вскинули головы — будто топот конских копыт переполошил птичью стаю.

Гонец — деревенский подросток в обтрепавшихся штанах, из-под которых выглядывали грязные щиколотки, сжимающий босыми пятками блестящие от пота лошадиные бока, — натянул поводья и снова выкрикнул:

— Тревога! Гоблинские ватаги подобрались к нашим границам!

Граине охнула и выронила перевясла.

* * *

— Я так надеялся, что обойдется без этого, — обреченно бормотал отец в узорчатый кубок.

Отец Годрика и Граине был крепкий, моложавый, красивый старик, сохранивший богатырскую ширину плеч, ясность взгляда и твердость ума — только голова его была совсем лысая и блестела в свете факелов, как спелое розовое яблоко. Внезапное известие подломило его — он сидел во главе стола сгорбившись, кутаясь в свою меховую мантию, и глубокие морщины бороздили его высокий выпуклый лоб.

— Я давно слышал, что на границах отбивают гоблинские атаки, но надеялся, что эти твари обойдут нашу долину... О Мерлин великий, так надеялся...

Годрик, нахмурившись и скрестив руки на груди, подпирал плечом один из резных столбов, на которых держался потолок — вырезанный из цельного дерева, выкрашенный красным и золотым, шириной в два обхвата; много лет назад отец сам ставил их, помогая деду в строительстве дома.

— В армию требуют по мужчине с каждого двора, — сказал Годрик, — Я пойду.

Безнадежность, окутывающая силуэт отца, вдруг спала, как пелена.

— Ты никуда не пойдешь, — жестко отрезал он, хлопнув ладонью по столешнице, — Уборка урожая, Годрик! Кто будет запасать еду на зиму, если ты отправишься на войну? Мне, старику, лазать по деревьям с крюком и веревкой? Или твоей сестре гнуться на поле с серпом?

Граине, сидевшая рядом с матушкой по правую руку отца и резавшая яблоки на сидр, быстро вскинула взгляд — и тут же опустила его, снова захрустев ножом.

— Дело мужчины — воевать! — чуть повысил голос юноша, выпрямляясь, — Я воин, а не пахарь!

— Ты глупый безусый мальчишка, — сердито ответил отец, — То, что сосед-кузнец учил тебя владеть мечом, еще не значит, что ты великий боец! Тебя заколют в первом же бою, так что ты даже не успеешь выхватить волшебную палочку!

— Я зарублю гоблинов и без всякой магии! — запальчиво выкрикнул Годрик.

— Молчи! — рявкнул старик, поднимаясь, — Молчи, если ты не норманнская свинья, готовая ослушаться отцовского повеления! Ты останешься дома и будешь помогать матери, а потом, если я не вернусь с войны — выдашь замуж Граине.

— Отец! — вскинулась девушка, обращая на него обеспокоенный взгляд.

Но старый саксонец только закашлял и, не обращая внимания на тревогу жены и дочери, на благородное негодование сына, удалился — его ясеневый магический посох в зарубках рун нервно постукивал по скрипучим деревянным ступеням.

* * *

Вскоре после этого разговора Годрик застал Граине за совершенно непотребным занятием — надев кожаный передник, девушка со свистом рассекала воздух узким клинком.

— Ты что делаешь? — изумленно спросил он.

Граине обернулась, пряча меч за спину — но краткий миг узнавания растопил испуг в ее глазах. Девушка застенчиво улыбнулась брату.

— Решила податься в бега и сражаться за родимую сторонушку? — забавлялся Годрик.

— Не смейся надо мной, — с неожиданной серьезностью ответила Граине, — Мне очень страшно, Годрик. Я не знаю, как повернется моя судьба с завтрашним петушиным криком. А ощущение оплетенной кожей рукояти меча в ладони меня успокаивает, и я хочу суметь оборонить себя и мать, если... если вдруг что случится.

Юноша смущенно пригладил встрепанные волосы.

— Извини, родная. Я... Знаешь, что мы сделаем? — загорелое скуластое лицо вдруг озарила совершенно мальчишеская, бесшабашная улыбка, — Я буду тебя учить!

«А то все равно от меня никакой пользы», — договорил его обиженный взгляд.

Годрик не умел произносить пространные речи в знак признания своей вины, но все равно у него получалось извиняться лучше всех на свете — на него было совершенно невозможно обижаться. Граине улыбнулась точь-в-точь как брат — весело и отважно. Клинок вычертил в воздухе серебристую дугу, и меч Годрика встретил его где-то вверху, звонко стукнув об острие.

* * *

Талый солнечный свет просачивался в щели между дощатыми стенами конюшни. Пахло прелой соломой и конским потом, в загоне звонко заржала молодая каурая кобылица. Годрик одним резким движением затянул подпруги под лошадиным брюхом, приторочил к луке седла кожаные ножны с мечом и спрятал их в складках попоны.

Он все решил еще в тот вечер, на поле, услышав весть о войне, а все эти горькие осенние дни, полные горячих убежденных споров с отцом, ядовитых пререканий и дыма костров, на которых деревенские сжигали листья, были только бесполезной отсрочкой.

Но медлить теперь?.. Когда пустеют поля и дома, когда на подводе привезли искалеченное тело соседского паренька Вилли, давнишнего гонца?..

— Годрик! Годрик!

Юноша быстро обернулся.

Матушка, эта невысокая, полненькая, уютная старушка, по привычке молодости носившая крестьянское платье, как в те годы, когда она еще не была женой свирепого воинственного мага, носившего на щите золотого грифона, вбежала в конюшню с перекошенным от ужаса лицом и повалилась на землю, впиваясь пальцами в сбитые седые пряди.

— Что случилось? — взволнованно спросил Годрик.

— Граине, — обессиленно сорвалось с побледневших губ, и старая женщина, не выдержав, разрыдалась, вонзая ногти себе в лицо, — Моя Граине! Моя девочка... ушла на в-войну... О Мерлин, спаси и сохрани свое дитя, спаси и сохрани, спаси и сохрани...

Годрик не помнил, как вскочил на коня.