Сны Элиона (джен)

Ему было холодно. Он открыл глаза — над головой в тумане качались ветки деревьев, постукивая листьями, светало. Пела незнакомая птица. Под головой жестко. Пахнет хвоей и смолой. Он ощупал рукой рядом с собой — колючее.

Он лежал в овраге, на охапке сосновых ветвей, с мокрыми от росы волосами, укрытый шерстяным плащом, с кожаной сумкой под головой, и смотрел в серое, туманное небо, подсвеченное слева оранжевым светом восходящего солнца, опять в чужой, незнакомой ему жизни. И он снова не понимал, кто он, и что ему делать. Элион сел, подтянул замерзшие ноги в высоких ботинках, на левом развязался шнурок. Встал, отряхнул плащ, поправил куртку под плащом — на поясе справа нащупал плоскую флягу, а слева — складной нож, вынул из ножен, повертел в руках, раскрыл, закрыл, снова пристроил на поясе, поднял с земли шляпу, у загнутого края широких полей блестела лужица росы. Залез в кожаную сумку — сухая лепешка, завернутая в кусок белого холста, два яблока, сыр, моток веревки, носки, свернутые вместе загнутым краем, еще что-то плотно сложенное, ощупал, не разворачивая, наверное — рубашка, полоска ткани, похоже на воротник.

Элион огляделся. Вроде бы ничего вокруг больше ему не принадлежало. Он поднялся по склону оврага навстречу восходящему солнцу, вытряхивая сосновые иглы из жестких волнистых волос.

За пару следующих часов он успел наткнуться на высокую стену, сложенную из серого камня, понять, что находится внутри ограды, потому что пики по ее краю были направлены вовне, от него, далеко пройти вдоль этой стены, найти ворота, плотно запертые, наверное, с заднего двора, потому что вокруг никого не было, но к ним вела широкая, усыпанная мелким гравием дорога, со следами многих колес. Элион пошел вдоль нее, по краю дороги, за деревьями. Через некоторое время слева он услышал шум воды и повернул к ручью умыться. Лицо его на ощупь было обветренным, с коротко отросшей щетиной, руки при близком рассмотрении — не слишком изнеженными, он попытался распутать пальцами жесткие волосы, оглядел одежду — простая, но крепкая, добротная, хоть и поношенная. Кто он сейчас, Элион всё равно не смог понять, набрал во флягу свежей воды, напился, отломил кусок лепешки, надкусил яблоко и вернулся обратно к дороге.

Лес постепенно редел, становился все более ухоженным и правильным, и вот это уже почти парк, с ровными рядами стриженных кустов и посыпанных песком дорожек, а там, за кустами — поляна. Посреди нее стоит стол, покрытый белой скатертью, и неподалеку какая-то женщина в голубом платье мешает что-то длинной ложкой в медном тазу, стоящем на чугунной печке, летит тонкий душистый дым, это варенье, оно кипит розовой пенкой у краев блестящего медного таза. А за столом сидит девочка в белом платье, у нее под рукой листы бумаги, она что-то чертит, болтает ногами и пьет молоко из чашки, а сбоку вазочка с пенками от варенья, розовые, тягуче застывающие, с мелкими семенами, похожими на тонкие ворсинки, под ними — прозрачный сироп.

Элион как завороженный осторожно шел вдоль стриженого ряда кустов, всё ближе и ближе, не мог оторвать глаз от этого солнечного утра. Качающиеся кружевные тени деревьев, трепещущие края скатерти, солнечные пятна на посуде, дым от печи, запах горячего сахара, а ребёнок всё раскачивается на стуле и что-то чертит левой рукой, старательно высунув язык, не выпуская из правой руки серебряную ложку, время от времени зацепляя ею клубничные пенки. И вдруг всё остановилось. Он увидел, как девочка замерла, потом бросила ложку и карандаш. И вот она взмахнула рукой, и оса с ее пальца с коротким стуком свалилась на стол. Элион обогнул кусты и подошел к столу. Оса, подрагивая полосатым брюшком, ползла по скатерти, а девочка растопырила липкие сладкие пальцы и молчала, и глаза ее были полны ужаса. И тогда Элион взял с края стола тонкий стакан с гравированным по краю узором, и ловко накрыл осу. Она билась и звенела о стекло, падала на скатерть, ограниченная кругом стакана, лезла на прозрачную стенку, ползла, падала и снова влезала и снова билась и звенела. И девочка смотрела на нее внимательно, а потом перевела взгляд на Элиона и спросила:

— Ты кто?

Откуда он знал, кто он? Но всё равно сказал:

— Элион, — и посмотрев на ее рисунок, спросил, — это лошадка?

— Это собачка! — воскликнула девочка.

И на это вскрик женщина в голубом платье оглянулась от таза с вареньем и кинулась через поляну к столу. Она обхватила ребенка за плечи и прижала к себе:

— Кто вы? Что вы делаете в саду у герцога?! — закричала она.

— Это Элион, — важно произнесла девочка и потянулась, и ухватила его за руку липкой от варенья ладошкой. Из-под обшлага её белого платья блеснул гладкий серебряный браслет.

Но все уже было разрушено, он даже не успел ничего никому объяснить, как его ухватили сзади за руки, и он успел только зацепить со стола этот рисунок то ли собачки, то ли лошадки, перед тем, как его потащили по аллее, дважды пихнув в спину при попытке оглянуться назад. Но успел заметить, как на поляне женщина в голубом все пыталась развернуть к себе ребенка, выворачивающегося из под руки и пытавшегося кинуться ему вослед, летел дым от печки, летели и заворачивались на стол края скатерти, летели по ветру светлые детские волосы, блестел среди трепещущих теней гладкий серебряный браслет на тонком запястье. Этот солнечный мир уменьшался и съеживался перед наступающей на него громадой серого огромного дома, уже накрывшего Элиона холодной тенью, он успел свернуть листок и запихать в рукав, и некоторое время при движении чувствовал как колются края бумаги, пока не привык и не перестал ощущать.

Двор, мощенный булыжником, высокое крыльцо, он дважды споткнулся на ступенях и его крепче ухватили за плечо через плащ, провели мимо двери, он мельком увидел мутный медовый свет зала, освещенные солнцем дубовые панели стен и головы оленей и кабанов на них, в какой-то боковой коридор, лестница вниз, тяжелая дверь и его впихнули в комнату, он даже не успел оглянуться. Было сыро и сумрачно, напротив двери окно, но это — подвал и в окно виден только камень двора, ровно поделенный на солнце и тень, на жизнь и смерть, на счастье и тоску….

И он просто сел под окно, опять на пол, спиной к стене, уперев локти в колени, и стал ждать. Человек вошел внезапно, легко и сильно распахнув тяжелую дверь. За ним внесли лампу и стул. Он сел, внимательно глядя на Элиона, двое встали за его спиной.

— Ты кто? — спросил человек.

— Элион.

Но он усмехнулся:

— А я — герцог, — и снова повторил, — Ты кто?

И Элион снова ответил:

— Элион, — он понимал, какого ответа от него ждут, но не мог же он сказать «я не знаю»! — Это я уже слышал, — мягко сказал сидящий перед ним, и снова повторил — Ты кто?

И Элиону даже показалось, что вот ему можно всё рассказать, но он упрямо нагнул голову и повторил в третий раз:

— Я — Элион.

Человек хмыкнул и сделал рукой жест, двое слуг подошли к Элиону и стали довольно бесцеремонно его обыскивать, вывернули сумку, сняли с пояса нож и кинули на пол, он попробовал сопротивляться, только когда слуги начали обшаривать его одежду, но его крепко ухватили за плечи, а герцог произнес:

— Затылок, под волосами, — и, пристально глядя на Элиона, — Не дергайся, — и указал пальцем под потолок. Элион поднял голову по направлению жеста и увидел слуховое окно и тускло блестевший в нём наконечник стрелы. Герцог снова ухмыльнулся, а потом и вовсе звонко и счастливо рассмеялся. Сильные руки нагнули голову Элиона, вывернув его шею, и за волосы развернули спиной к сидевшему, он почувствовал, как горячие пальцы ощупывают его шею чуть ниже затылка.

— Ну вот, а делал вид, что не понимаешь, наёмник.

Элиона отпустили и он отошел к стене под окном, прислонился спиной, сложил руки на груди, у его ног лежало всё немногое его имущество, вывернутое из сумки. Этот человек, герцог, сидел напротив на стуле, положив руку на подлокотник и мягко улыбался, разглядывал, наклоняя голову то к одному, то к другому плечу, тёр пальцем висок, на руке поблёскивал перстень с тёмно-фиолетовым камнем. Наконец он мягко проговорил:

— Ты тут незаконно, наёмник. Не думаю, что тебя послали меня убить…но ты тут незаконно, и я тебя убить — могу.

— За что же? — спросил Элион.

— Ты тут незаконно. — и герцог развёл руками, кольцо плеснуло на стену искрами, и снова мягко засмеялся, — Но я могу тебя простить, и даже дать разрешение тут жить…

Он внимательно смотрел на Элиона, внимательно смотрел и улыбался, кажется, ждал вопроса, но Элион ничего не ответил и не спросил, он молчал и смотрел себе под ноги, а потом и вовсе закрыл глаза. Мир стал темным, и он услышал, как тяжело дышат эти двое позади герцога, один быстрее, чем другой, и от левого пахнет новой кожей, а от правого — чесноком. А от герцога свежевыстиранным полотном, наверное, от белой рубашки, и дышит он почти неслышно, только чуть поскрипывает стул, когда он меняет позу. Наверху, в слуховом окне завозились, стукнула стрела о край окошка, человек устал держать арбалет. Элион открыл глаза. Герцог не выдержал, подался вперед и проговорил быстро: — Ты убиваешь одного человека, а я отпускаю тебя, даю разрешение на проезд через мою территорию, коня, денег, тебя даже проводят до границы. Элион молчал, и, после паузы герцог мягко продолжил, уже откинувшись на спинку стула и почему-то опять успокоившись, словно сказал самое важное и опасное:

— Не упирайся, ты наёмник, я знаю, что значит твоя татуировка, это твоя профессия, а я предлагаю неплохие деньги.— он сделал паузу, словно раздумывая, и добавил веско, как важное и значимое, — я никому не расскажу о тебе, ты уйдешь, тебя не найдут.

Но Элион молчал. И герцог поднялся, постоял несколько мгновений и вышел, стул и лампу вынесли за ним и закрыли дверь, арбалетная стрела исчезла из слухового окна.

Элион медленно собирал вещи в сумку. И он уже знал, что согласился. Там, раньше, в его жизни, он тоже убивал. Но там был понятный враг, даже — враги, их было много, и он был не один. А тут он один и делать ему нечего, только согласиться. И враг у него один, только — чужой, непонятно почему враг. Один на один. И не совсем честно. Потому что враг не знает, что он — враг, и что Элион его убьет. Но ему ничего не остается, или он убьет или его убьют. А он — наёмник, на его шее, под волосами, там, где он не может видеть — какая-то татуировка, и он — опознан, как наёмник.

Осталось оглядеть комнату — закрытая деревянным кругом дырка в полу, слева от двери, охапка сена, решетка на окне из витых прутьев, не сломаешь. И он достал сыр с хлебом, открыл флягу с водой и стал есть. Потом он лег на сено и начал ждать. День длился, за окном по двору иногда проходили люди, тень сокращалась и после полудня зной тек через решетку в комнату, ближе к вечеру ему принес кувшин с водой и еду молчаливый человек, перед самым закатом несколько людей на лошадях проехали мимо окна. Элион не мог заснуть, в голове все крутилась фраза — «он был одинок, у него не было ни семьи, ни друзей, и ему было не с кем играть….»

Поэтому, когда через несколько часов, утром, к нему пришли спросить ответ, он ответил — да. Он ответил «да», его отвели в оружейную, и он выбрал арбалет, хотя он и не любил арбалеты, ему нравились луки, но этот был хорош, многослойные плечи из разных пород деревьев, лакирован, стальной желоб, тетива из сухожилий, спусковой механизм из металла. Цель ему показал в окно молчаливый высокий человек в черном. Среди многих людей, собирающихся на охоту, слуг, водящих под уздцы оседланных лошадей, псарей с собаками, мужчина, очень похожий на герцога, но немного младше, наверное — родственник, скорее всего — брат, в темно-вишневом, он придирчиво выбирал рогатины, взвешивал в руке, примеривался, тыкал, наконечники звенели о камни и выбивали искры. Элион сначала бегло подумал «наследство, наверное», но потом запретил себе продолжать, какая разница, из-за чего? Просто это его цель и всё.

Его вывели через заднее крыльцо к оседланным лошадям, он выехал с двумя молчаливыми слугами через ворота, те самые, на которые наткнулся вчера утром, и они углубились в лес, ему буркнули только, чтобы запоминал дорогу назад.

Он выбрал удобное место, на опушке, в кроне дуба, внизу, слева, загонщики держали приготовленного кабана, чтобы поднять его для герцога, и как бы он потом ни пошел через лес, Элион мог увидеть сверху передвижения охотников. И он стал ждать.

Слуги ушли, уведя и его лошадь, когда затих последний шум, он устроился удобнее и стал ждать. Он просто сидел и чувствовал. Выпуклости коры за спиной, он поёрзал, устраиваясь удобнее, пряный, жесткий запах дубов, влажный –земли и мха у подножия деревьев, кажется, он даже осязал движение солнца по небу. Если закрыть глаза, а потом открыть, то видно, как передвинулись на земле синие тени деревьев. Оказывается, есть близкие ощущения — поскрипывание веток, стук листьев, тугие, хлесткие волны от крыльев пролетавших птиц, неясный гул остального леса — шорохи, шелест и хруст, невнятные шаги каких-то невидимых животных, их мелкие щебеты и вскрики, их запах — шерсть, мускус, нагретые солнцем перья, а совсем далеко, он даже не думал, что сможет услышать это — явственное ощущение человеческой жизни, там, справа, в противоположной стороне от дома герцога, плеск и гомон. Ему казалось, что он различал стуки колес, и скрип колодезного ворота, и разговоры людей, детские голоса и кудахтанье кур, запахи очага, воды, какой-то еды, вспаханной земли, и еще что-то неопределимое, но совсем человеческое. И самое удивительное, что он мог слышать, чувствовать то, что близко, или то, что далеко, словно настраивать свой слух и свой нос. Это были тонкие, слабо различимые ощущения, многообразные и сложные. Он подумал — «разница, как между звучанием войны и этой музыкой в органе, которая текла через меня». Он увлекся и даже забыл о цели, чувствовал, слушал, дышал. И не сразу понял, что наступает время для его действия, когда в эту переливчатую картину мира вмешались далекие крики людей, топот коней, звуки охотничьего рога, лай собак, рвущихся со сворок. Это появилось издалека, и приближалось к нему.

Охота герцога началась. И его охота на цель тоже началась. И он нехотя прислушался и принюхался. Собаки, кони, люди, железо, сукно и кожа, дикое животное, его можно выделить из всего, что он ощущает, оно пахнет свободой. Это — кабан, да. Он повёл головой, он слышал так ясно, что почти видел перед глазами — где именно бежит зверь, куда он свернет. И собаки следом за ним, запах псины, потом — лошади и люди, он почему-то знал — четверо, а потом — двое свернули правее, один — влево, а один продолжать скакать за кабаном. Элион вдохнул сильнее, кабан будет здесь, справа от него, он пробежит по этому оврагу до самой опушки, ему просто неуда уйти, это означало, что место выбрано правильно..

И он натянул тетиву и вложил стрелу в арбалет. Время вокруг него словно уплотнилось и потекло быстрее, а внутри него — тишина и медленный стук сердца. Нарастающая волна, словно и не звуки, не запах, а какое-то ощущение давления, как движение ветра навстречу, животный душный запах, кабан выскакивает из оврага, следом тяжелое дыхание собак, борзые, лошадиный пот — гнедой жеребец, на нем — перегнувшийся направо в седле человек в темно-вишневом, азартное лицо, рогатина наперевес, солнечные блики быстро скользят по древку, он занес руку, поднял голову и арбалетная стрела вошла точно в середину шеи, в горло, его откинуло назад, плеснув алой кровью, и лошадь тяжело унесла свалившееся вбок тело, рогатина чертила по земле полосу, взрывая почву, цепляясь за корни деревьев, пока собаки с лаем удалялись вперед, все дальше, а лошадь с мертвым всадником замедляла бег… но Элион уже бежал, забирая ближе влево, чтобы не столкнуться с тем, кто скакал рядом, за деревьями, делая круг, приближаясь к оврагу, надеясь перехватить кабана для уже умершего охотника…

Он получит разрешение, эту бумагу от герцога и уйдет. Он уйдет и может быть, ему удастся начать сначала, может быть, он сможет заснуть и проснуться на своем месте. В своей жизни…

Его схватили сразу у задних ворот. И всё, что произойдет дальше, было понятно ему заранее. — его обвинят и казнят. Или просто убьют, чтобы убрать свидетеля, ведь он бродяга без разрешения на жительство, его никто не знает. Поэтому, когда герцог выложил на стол перед собой кожаный, запачканный кровью кошелек и мягко произнес:

— Нашли у тебя в кармане, наёмник. И я не могу отпустить убийцу брата, сам понимаешь, — Элион не удивился, не испугался, он просто улыбнулся с облегчением. И он улыбался, пока его тащили в подвал. И сидел на охапке сена, улыбаясь. И когда священник зашел внутрь, посмотрел внимательно, покачал головой и положил рядом с ним книгу, Элион чуть не засмеялся в голос. Ему все равно было некуда тут идти, даже если бы герцог не обманул его. Лучше умереть, чем жить эту отвратительную чужую жизнь, без всякой надежды. Если его место всегда с краю сада, вдали от цветущих деревьев и душистого запаха варенья, всегда на краю….он открыл книгу и вложил в нее рисунок с собачкой или лошадкой, чтобы он остался тут, чтобы, когда его завтра повесят, этот листок не исчез вместе с ним. Потом он лег на спину и закрыл глаза. И стал ждать.

Он открыл дверь в комнату, она сидела на кровати, одетая в черное платье и смотрела на него. Он хотел подойти, но она встала, и он увидел, что между ними разверстая могила, а над ними серое небо, по которому быстро летят грозовые облака и ветер рвет с ее головы черную вуаль. Он наклонился над могилой, там лежал человек, наполовину засыпанный землей. Женщина повернулась и пошла прочь и он кинулся за ней, все время пытаясь догнать и заглянуть в лицо, узнать. Она шла через деревья, на их ветках были длинные шипы и листья, словно кованные, с острыми краями. Она шла и эти шипы, края листьев разрывали одежду, распутывали прическу, вырывали клочья волос, резали кожу, ее одежда была в крови, красной на сером и черном. Если оглянуться — было видно, где она проходила, продиралась, на деревьях эти клочья и кровь, скрип земли под ногами, треск разрываемой ткани, разрываемой кожи, металлический стук листьев. Он все пытался догнать, взглянуть в лицо. И вдруг она остановилась и повернулась к нему — рассеченное веко, обрывки одежды, разрезанное тело, разорванная провисшая щека, видна десна и ряд белых зубов. И он протянул руку и зачем-то попытался приложить висящий кусок щеки на место. Он прикладывал его к лицу, но стоило отнять руку, он снова отрывался и провисал. А она смотрела на Элиона ничего не выражающими серыми глазами в желтую крапинку, правый, залитый кровью — сквозь рассеченное перекошенное веко.