Мальцева! (гет)

Вы с ней болтаете до самого вечера. Точнее, болтаешь ты — точнее, говоришь — хотя нет, к чёрту, всё-таки болтаешь, бессовестно трындишь о работе, об игре, которую вы создаёте, о своей роли в проекте, о шефе... Она слушает, внимательно глядя на тебя огромными блестящими глазищами, полуоткрыв рот, машинально теребя пальцами фенечку на худом запястье. В фенечке сплетаются два цвета: ярко-жёлтый и сиреневый — и тебе даже хочется отчего-то спросить, кто её плёл, но ты, разумеется, не решаешься.

Когда ты, опомнившись, глядишь на часы — обнаруживаешь, что уже почти десять; снова становится мучительно стыдно — продержал до вечера девчонку за какой-то бессмысленной болтовнёй, темнеет сейчас рано, а ей ещё домой идти! В такой куртке, в такой юбке! Ты хочешь её проводить, предлагаешь, даже настаиваешь; она отказывается упорно, говорит, что до дома добираться всего пять минут, что её родители вот так вот специально выбирали школу, чтобы всё под боком...

Ты киваешь — сам бы, быть может, учителем работать бы и не пошёл, если бы школа не была поблизости. Но предлагаешь вновь; она опять отказывается, немного краснеет. Внезапно думаешь, что она может бояться, что вас вместе увидят её родители, парень, какие-нибудь знакомые, в конце концов — и тебе уже самому становится как-то неловко, и ты отпускаешь её, хоть и с тяжёлым сердцем.

В онлайне она появляется через пятьдесят минут. Говорит, что просто сразу пошла ужинать, как пришла домой; опять ставит смайлики — жёлтые, круглые, довольные.

Ты киваешь, глядя в наглую рожу смайлика. Снова вспоминаешь клетчатую юбочку — и клятвенно обещаешь себе в следующий раз её проводить, невзирая на все возражения.

Хотя какой, к чёрту, следующий раз?..

***

Март приходит незаметно, обыденно, по расписанию — холодный и колючий, как и ожидалось.

У Алисы всё хуже с информатикой; впрочем, как ты понял из бесед, которые вели между собой твои коллеги — далеко не только с информатикой.

С недавних пор ты стал чаще захаживать в учительскую; раньше предпочитал отсиживаться у себя в компьютерном классе. Не чувствовал себя, признаться, членом коллектива: бываешь тут дважды в неделю всего, да и то порой убегаешь сразу после уроков. А ещё в учительской частенько бывала Лара; она любила посплетничать, и лицо её во время интересных разговоров становилось таким тошнотворно-хитрым, что смотреть на неё было почти физически неприятно.

А сейчас ты уже две недели как ходишь туда, словно на вахту; уже узнал, что Мальцева безбожно съехала по всем предметам, что этот Кирилл Калугин из «Б» класса совсем девочку довёл, что у неё к нему большая любовь, дурная, бессмысленная и беспощадная, а он, а он... Как правило, в этот момент дамы замолкают, и каждая, задумчиво разглядывая в потолок, вспоминает, кажется, своего Кирилла Калугина — а ты судорожно прячешь взгляд от Лары и быстренько вспоминаешь о чём-то очень важном, что ты — вот досада! — как раз забыл доделать в компьютерном классе.

Из учительской выскакиваешь, как Орфей из Царства Мёртвых, не оборачиваясь — почти боишься, кажется, в очередной раз натолкнуться на жгучий упрёк в светло-карих глазах. Похлеще любой погибшей Эвридики.

А Алиса учится всё хуже и хуже.

Ты уже думаешь потактичнее спросить её об этом — но она первой затрагивает эту ему в одном из ваших сетевых разговоров. Задаёт по домашней работе несколько таких вопросов, что ты понимаешь тут же — она и представления не имеет о том, что было пройдено на последних уроках, несмотря на то, что ни одного из них даже не прогуляла.

Ты чувствуешь себя чуть-чуть виноватым. Почему-то. Даже странно. Будто Лара и коллеги уже успели своими укоризненными взглядами тебе внушить, что ты — тоже в какой-то степени Кирилл Калугин.

Предлагаешь Алисе дополнительно с ней позаниматься. Она соглашается — легко, просто, будто этого и ждала, не рассыпается в ненужных благодарностях, не задавая жеманных вопросов о том, не сильно ли это тебя затруднит. Ты, кажется, даже рад такой реакции — хотя от вечерней удалёнки на время придётся отказаться.

Что поделать. С усмешкой думаешь о том, что будешь теперь по капле выдавливать из себя Кирилла Калугина — и назначаешь первое занятие.

***

О Калугине она, впрочем, до поры до времени как раз и вовсе не говорит ни слова. После уроков вы сидите в компьютерном классе; она слушает внимательно, не сводя с тебя чуть восхищённого взгляда, послушно и добросовестно выполняет все задания. Ты всё никак не можешь понять, что же мешало ей слушать тогда, на уроках; сейчас, когда дверь класса закрывается, и в этом маленьком мире с потёртым линолеумом вы остаётесь одни, она запоминает материал на удивление быстро.

Потом вы идёте домой вместе — точнее, не домой, а до твоего подъезда, где она неизменно прощается с тобой и уходит за угол быстрыми короткими шагами, чуть-чуть покачиваясь на своих высоченных каблуках. Ты совершенно уверен, что она соврала тебе тогда, в тот раз, по поводу своего места жительства — а сейчас просто не хочет в этом сознаваться. Хотя ты не раз предлагал её проводить; но время было не таким уж и поздним, и когда она отказывалась — настаивать и не думал.

Темнеет всё ещё рано; прохладная мартовская темнота окутывает школу, на фоне чернильно-фиолетового неба равнодушными великанами стоят одинаковые дома, окна которых одно за одним загораются уютным тёплым светом. Школа становится какой-то пристыженно-тихой — хотя ещё далеко не совсем пустой. Если пройтись по кабинетам, есть неплохие шансы встретить людей, занятых самыми разнообразными делами — от рисования стенгазеты и репетиции сценки для КВН до оживлённой ссоры или тихого сна над непроверенными тетрадями. Пару раз вы с Мальцевой, идя по коридору, натыкались на Лару; та смотрела не ревниво, не разгневанно — но как-то странно. Ты не мог объяснить, как.

Алиса делает успехи и наверстывает упущенное достаточно быстро — хотя по её красноватым порой глазам, подрагивающим рукам, по тому, как она передёргивается всем телом, слыша звонок собственного мобильного телефона, ты понимаешь: причина, заставившая её так «съехать» по учёбе, никуда не исчезла. Та самая причина, которая на «Кирилл» начинается, на «Калугин» заканчивается.

А потом Мальцева как-то сорвалась.

***

— Алиса?..

Ты возвращаешься в компьютерный класс после того, как вышел на пять минут в коридор поболтать с историком — и краем глаза видишь на экране компьютера сине-белый логотип социальной сети. Усмехаешься уголком рта; самую примитивную блокировку на социальные сети ты по просьбе директора всё же поставил — но ученикам, которые способны немного пораскинуть мозгами, это не мешает пользоваться кое-какими уловками, чтобы всё-таки пробиться на вожделенный сайт. Ты, конечно, прекрасно знаешь об этом — но не собираешься ничего не менять: тем, кто хочет учиться, не помешают никакие социальные сети, а тем, кто пришёл на урок просто так, они только помогут помолчать и не мешать остальным.

— Алиса? Ты уже написала программу, которую я просил придумать? — она, конечно, физически не могла успеть это сделать — но ты не можешь удержаться от лёгкой колкости.

Мальцева молчит — только чуточку сутулит плечи, будто в комок пытается сжаться.

— Алиса?.. — ты подходишь ближе, пытаешься заглянуть ей в лицо. Видимо, поняв это, она поднимает голову — и ты видишь, что в серо-голубых глазах явственно поблёскивают слёзы.

Чёрт. Первый порыв — посмотреть на экран, прочесть, кто и как её так обидел; одёргиваешь себя едва ли не на полпути.

— Алиса, что случилось? — опускаешься на стул рядом и смотришь на неё внимательно, пытаясь придать своему взгляду побольше мягкости. Кажется, раньше из тебя не особенно-то получался утешитель; может, на этот раз справишься?

— Мы... мы поссорились, — шепчет она одними губами, в очередной раз тихо, жалобно всхлипнув; бессильно сжимает пальцами правой руки жёлто-фиолетовую фенечку на левой.

Чёрт. Вот и что делать, как себя вести в такой ситуации? Признаться, ты ведь всегда испытывал какую-то мучительную, противную растерянность при виде женских слёз...

— Мальцева... — низким голосом тихо говоришь ты, продолжая смотреть ей в глаза; она только резко опускает голову — и тихий всхлип вдруг переходит в надрывный скулящий вой.

— Мальцева!

Вскакиваешь; не успев опомниться, обхватываешь её сзади, зажимая ей рот обеими ладонями; чёрт возьми, вот только не хватало, чтобы сюда кто-нибудь прибежал на крик. Стоишь так ещё пару секунд, ждёшь, пока она успокоится; хрупкие девичьи плечи вжимаются тебе в живот, это не сказать чтобы приятно — но хочется отчего-то её вести за собой, наставлять, защищать, укрывать шерстяной кофтой и отпаивать ромашковым чаем.

Да только что ей твой ромашковый чай?

Она плачет — беззвучно, но плачет. А ты запоздало вспоминаешь, что дверь в компьютерный класс вообще-то запирал; выпускаешь девчонку из своих своеобразных объятий — она не издаёт ни звука — и, торопливо открыв дверь, высовываешься в коридор. Оглядываешься. Ни души. Стоишь некоторое время на одной ноге, наклонившись, застыв в этакой странноватой позе ласточки; ну не идиот ли?..

Когда садишься на место, Алиса уже успевает успокоиться; лишь тихонько шмыгает носом да хлопает ресницами часто-часто, чтобы высушить слёзы.

— Алиса, ты в порядке?..

Она опять прячет взгляд — теперь уже и немножко краснеет.

— Да. Простите, пожалуйста, Павел Леонидович, я опять себе позволяю что-то не то...

— Забудь, — говоришь ты коротко, отрывисто, опять на секунду чувствуя себя суперменом. — Всё правда в порядке?

Не была бы она твоей ученицей — ты бы погладил её сейчас по щеке. Просто в знак успокоения, поддержки, что ли. Чтобы подняла глаза. Чтобы посмотрела на тебя. Перестала дрожать. С Ларой прокатывало.

Впрочем, в следующую секунду Алиса и сама поднимает глаза — и ты будто обжигаешься той глубокой, глухой, душащей болью, которую в них видишь. Эта девчонка, семнадцатилетняя дурочка, ничего не понимающая в жизни, смотрит на тебя с какой-то совсем не детской мучительной тоской — и на сердце у тебя, как по команде, тоже мигом начинают скрести кошки, а на грудину будто ложится что-то неприятно-прохладное, грузное и тяжёлое, ворочается, частично лишая тебя способности соображать.

Так любить, наверное, можно только в семнадцать, верно?

Ты отворачиваешься — пожалуй, чересчур резко; нажав на серебристую кнопку, включаешь соседний компьютер — сам не знаешь, зачем. Системный блок тяжело мерно гудит; монитор загорается ровным светом, и по тёмному экрану бегут друг за другом серые строки.

Ты, кажется, зря думал только что о Ларе; она зачем-то до сих пор задержалась, загостилась у тебя в мозгу, и сейчас ты вспоминаешь мучительно чётко, как приносила она тебе в последний раз завтрак, как лип к зубам тягучий расплавленный сыр на горячих бутербродах, как скользил равнодушный взгляд её прищуренных глаз по твоим губам, скулам, пальцам, грязно-белому фарфору кофейной кружки...

Мальцева быстро приходит в себя — и вскоре вновь погружается в изучение алгоритмов сортировки массивов, будто и не плакала здесь навзрыд каких-то пятнадцать минут назад. Занятие вы заканчиваете быстро — и вновь идёте рядом по полупустым школьным коридорам, по недружелюбно тёмной улице.

Ты только молчишь чуть больше, чем обычно.

А затем, придя домой, достаёшь из кармана мобильный; нажимаешь пару кнопок, подносишь трубку к уху, почти не колеблясь — и, услышав на том конце знакомое мелодичное «Алло!», каким-то сухим, бесцветным внезапно голосом произносишь:

— Лар, привет, давай завтра встретимся? Нам надо серьёзно поговорить.