Шаги навстречу (гет)

Просыпаться за нескольких минут до будильника — значит, испортить себе настроение на целый день. Именно этих несколько минут, как правило, не хватает, чтобы выспаться. Высовываю нос из-под одеяла — холодно. Смотрю одним глазом на часы — так и есть, семь утра и двадцать восемь минут! Ещё две минуточки спокойного сна! Кошусь в окно — темно. Почти во всех окнах кухонь дома напротив горит свет. Что делать, надо вставать. Протягиваю руку за халатом, утаскиваю его под одеяло.

Одеваться, не вылезая из кровати — первое дело в выживании в холодной квартире зимой. Дома холодно. Несмотря на заблаговременно, ещё с осени, заклеенные рамы окон — чуть тёплые батареи не в состоянии нагреть квартиру.

Я сплю во фланелевой пижаме и шерстяных носках. На прошлой неделе была авария на теплотрассе, очередная, сто первая — батареи не грели вообще и спать приходилось ещё и в кофте. Мама пыталась всучить мне электрорадиатор, но, посмотрев на скорость с которой мелькали цифры в окошке счётчика в коридоре, я решила, что кофты и ещё одеяла мне вполне хватит. Не графиня!

Ползу в ванную. Ждать, пока придёт на наш этаж горячая вода, терпения у меня нет. Умываюсь холодной, точнее — ледяной. Ничего, зато бодряще. Теперь на кухню, завтракать. Яичница, бутерброд с сыром, чай. Понемногу просыпаюсь.

Неожиданно включаются мозги. Сегодня же 29 декабря! Последний день учёбы, праздничный вечер в школе, а потом Новый год и каникулы! Ура, товарищи! Мир снова заиграл яркими красками.

Выхожу с кухни, по дороге целую маму: "С добрым утром!" и отправляюсь одеваться. Здорово, здорово! И как я могла забыть? Сегодня и учёбы-то толком не будет — сначала репетиции, потом на нас украшение актового зала. Смотрю на градусник за окном. Ого, неслабо, минус двадцать один. Бывало и хуже, конечно.

— Не вздумай пойти без рейтуз! — мама, как всегда, на страже.

— Ну, что ты! Я же не маленькая, понятное дело, мам!

Была у меня такая мысль — тут до школы-то всего-ничего добежать, да и шуба длинная. Не получится теперь.

Так. Шапку пониже на глаза, шарф повыше — закрыть рот, рукавички — мама такую красоту связала, даже носить жалко. Сумка через плечо — всё-таки старший класс, портфель уже несолидно как-то. Сменную обувь можно не брать — в школе не намного теплее, чем на улице, так что нам разрешили оставаться в сапогах. Всё, я готова.

— Мама, я пошла, счастливо!

— Иди, детка, я закрою.

На улице темно, небо чистое, даже пара звёздочек. Романтика! Снежинки, пролетая около фонарей, серебристо поблёскивают. Сугробы по сторонам дороги уже выше меня и это только конец декабря! С такими морозами и снегопадами и до мая не растает. Я иду по утоптанной дорожке. Снег уютно поскрипывает под ногами, шуба, хотя и тяжеленная, но тёплая, морозу не добраться.

По расписанию первый урок у нас литература. Половины класса пока нет, остальные традиционно сидят на партах.

— Лидка, про пирог не забыла?

— Ну, типа, и тебе привет! — деловые все до невозможности. — Не забыла, будет.

Пирог с капустой — это мой вклад в новогоднее застолье. Все приносят кто во что горазд, ну, или родители помогают. Я обычно справляюсь сама, но вчера не успела — ездила насчёт подготовительных курсов в институт узнавать. Пока приехала, пока отогрелась... Мама обещала испечь.

В дверь, задевая проём коробками и роняя фломастеры и что-то блестящее, протискивается Вероничка из параллельного класса. Она у нас главная в редколлегии.

— Уф, дотащила.. Так, быстренько разобрали орудия производства! Тут всё разложено — с вас гирлянда. Как склеите — в актовый зал несите!

И — рраз — её уже нет. Ладно, берусь за ножницы.

Представление у нас обещает быть совершенно фееричным. Ценой двухмесячных воплей и скандалов, усилиями нашего литкружка написался фантастический сценарий. Дурной, но почему-то всем в итоге понравившийся. Идея такова — пара учеников старшего класса готовит новогоднее поздравление учителям. (Очень оригинально!) В этот момент в окно класса, в котором они сидят, влетает коробок спичек (просто застрелиться!), на поверку оказывающийся портативной машиной времени...

Сюжет, в общем — "туши свет" называется. Герои попадают в прошлое — в какой-то монастырь, в пещеру к доисторическим предкам, к мушкетёрам и почему-то — в цыганский табор. Откуда взялись именно эти точки перемещения, сейчас сказать уже никто не может. В итоге всё, естественно, заканчивается хорошо, общие танцы. Меня, как абсолютно не танцующую и не поющую — ну, чего нет, того нет — зато играющую, на своё несчастье, на фоно, попытались было определить в музыкальное сопровождение. Ага, прямо, нетушки! Единственное, на что я согласилась — сыграть Грига, пока герои у неандертальцев тусуются. Народ на репетициях просто валялся, глядя, как "неандертальцы" под "Горного короля" выламываются. Жалко, что в самом спектакле не увижу — пианино за штору уберут. Ну и ладно. Зато у меня ещё два выхода будет, две масипусенькие рольки — я одна из монахинь в монастыре — сутана, или что-там у них, сшита из чёрных штор кино-кабинета. Трепещите Кардены и Зайцевы! Вторая роль — я одна из цыганок табора. Тут главное не запутаться в юбке и не выпасть из блузки, пока мы будем проходить по залу.

Костюмы у всех нас подобраны по принципу "с миру по нитке". Причём всё схвачено на живую нитку в прямом смысле и будет подшиваться перед началом спектакля — те же шторы нам завуч разрешила взять с зубовным скрежетом, не забыв сто раз перечислить кары, которые обрушатся на нас, если с драгоценными шторами что-то случиться... Если б мы знали заранее, какие они пыльные и огромные, то придумали бы что-нибудь другое, но... Как всегда, времени ни у кого нет, значит, будет так, как оно есть.

Я уже битый час вырезаю гирлянду, другие девчонки склеивают. По моим подсчётам, уже можно было бы два раза вокруг школы её обернуть. Скоро у меня на пальце водяной мозоль натрётся.

— Лидка, Ленка, у пианины педалина отвалилась! — радостный вопль из коридора, и я чуть не отрезаю себе палец.

— Как это может быть? — ситуацию я не могу представить себе в принципе, поэтому вместе с неизменной Ленкой вылетаю в коридор и рысью несусь в актовый зал. В голове моментально всплывает, что школьный проигрыватель сломан, а среди собранных для музыкального сопровождения пластинок и записей Грига нет. Серёжка, наш одноклассник, принесший радостную весть, скачет рядом.

— Мы её подвинули, она застряла, а потом — хрясть! — он пытается изобразить как это было на бегу.

— Серёженька, а кто "она-то"? — Ленка — само благодушие.

— Лен, ну ты чё, совсем? — наш одноклассник искренне опечален Ленкиной недогадливостью. — Пианина!

Мы переглядываемся и прибавляем скорости. Ленка, как тоже прошедшая суровые галеры музыкальной школы или, как красиво любят говорить наши родители — "получившая музыкальное образование", в вопросе поломки-починки музыкального инструмента подкована больше, чем я. Самое большое, на что меня хватило в детстве — это запихнуть несколько иголок между клавишами, в святой уверенности, что вот-вот пианино сломается и меня от него освободят. Наивный ребёнок! Педаль тоже пробовала отрывать, кстати... Последним усилием с моей стороны стало подкладывание газеты под демпферы (глушители струн по-простому). Звук получался шикарный, родители не оценили, к сожалению. Усмотрев в этом злой умысел (собственно так оно было!), меня даже наказали — не пустили в кино. Ленка продвинулась дальше — кто-то посоветовал её смазать струны маслом. За этим занятием её и застала бабушка. Помню, ей пришлось под домашним арестом отсидеть несколько недель...

Между тем, в актовом зале учительница музыки ругает не особо виновато выглядевших парней. Я присматриваюсь к лежащей рядом педали. М-да... Это ж сколько лет инструменту и, второй вопрос — с какой же силой надо было её дёргать... Вот эту энергию бы, да на орошение Сахары!

— Ой, девочки, — Тамара, музыкантша, обмахивается нотами. Она у нас молоденькая, первый год работает. — Ну, что за обалдуи, что натворили! Как теперь играть будете?

Я на всякий случай делаю скорбное лицо.

— Надо проверить.

Ленка подходит и, присев на кривой стул, начинает играть "Ручеёк". Под него у нас выход табора. Ленка морщится.

— Неплохо бы настроить.

Я тоже сажусь и после нескольких тактов смотрю на нашу Тамарочку вопросительно. Что они творили с агрегатом непонятно, может и роняли, потому, как вроде пару месяцев назад звучало намного лучше. Басы просто воют, что-то стучит и поскрипывает. Наверное, не только роняли — ещё и попинали ногами. Одна отломанная педаль, да к тому же левая, такого эффекта не даст...

— Ужас! — выносит Тамара вердикт.

Секунду размышляет, наверное, прикидывая варианты и, поворачиваясь с приторно-сладким лицом к мальчишкам, спрашивает:

— А как вам, мальчики, понравилось?

— А чё не так-то? — интеллигентно вопрошают "обалдуи ", переглядываясь. — Нормально... Громко...

— Значит, так и оставим, — решает Тамара. — Из музкласса я инструмент не дам — угробят по дороге. Ты сильно на басы не дави.

— Да уж понятно.

Интересно, как это должно выглядеть, там одни басы в начале... У меня не такой тонкий слух, как у той же Ленки, например. Уроки сольфеджио для меня всегда были мучением и мелодию на "раз" я не подберу — у меня это займёт некоторое время, но то, что Григ такой инструмент не заслужил, скажу абсолютно точно.

Мы идём обратно.

— Где Новый год встречать будешь? — Ленкин вполне невинный вопрос неожиданно портит мне настроение.

— Дома, где же ещё? — я отворачиваюсь.

Всё настолько усложнилось в моей жизни, что я уже и не знаю, что конкретно хочу сама. Всегда, насколько я себя помню, мы встречали Новый год с семьёй — родители, бабушка и я. Иногда к нам приходили друзья и родственники, реже ходили в гости мы. С тех пор, как шесть лет назад погиб в автомобильной аварии папа, а через год умерла бабушка, мы встречали Новый год вместе с мамой, вдвоём. Сказать маме, что Максим предложил нам встретить Новый год у них дома я как-то не могу. Она уже однажды озвучила свою позицию по поводу знакомства с его родителями: "Нет необходимости". И точка. Значит, она не пойдёт, а одну я её не оставлю. Пригласить Макса к нам? Тоже не очень. Сидеть с нами, когда дома у него полно гостей, родственников и друзей? Неравнозначная замена. Один из его приятелей как-то обмолвился, что неплохо бы было всем вместе собраться на новогодние праздники у него на даче — мы в это время катались на лыжах в пригороде. Максим, посмотрев в мою сторону, сказал, что вряд ли это получится. Я отвернулась, сделав вид, что не слышала. Какая дача! Тут вообще говорить не о чем. Впрочем, если хочет, пусть идёт, понятное дело, это его друзья и всё такое...

— Ты же знаешь мою ситуацию, Лен...

— Знаю,— она сочувственно поморщилась, — надо с твоей мамой что-то решать. Так она всю твою личную жизнь загубит.

— Я ругаться с ней не буду.

— Значит, Максиму твоему наскучит, в конце концов! Вообще не понимаю, что это такое! Встречи под контролем, домой в десять вечера, как штык... Где кайф-то?

— А что я могу поделать?

— Поговори с ней! Хоть на Новый-то год тебе можно оторваться? Или она так и будет тебя всю жизнь за ручку водить?

Я абсолютно уверена, что если я попрошу разрешения, просто попрошу, мама меня отпустит. Не на дачу, конечно, но к родителям Макса. Но я не могу представить её одну дома. Праздник, ёлка, телевизор и мама. Одна.

Не знаю, почему после смерти отца она перестала ходить по гостям и приглашать к себе. Я не спрашивала, а она не говорила. Ладно. Я попыталась отбросить печальные мысли.

— Всё. Не хочу об этом сейчас говорить. Сегодня — это сегодня. Лады? Лучше скажи — что сама делаешь?

— О, у меня всё на мази. Сначала сидим у нас — две капли шампанского, заунывная тоска по ящику, оливье. Потом Шурка с Ленкой отваливают, (Шурка — это Ленкин брат, а Ленка номер два — Шуркина девушка) и я начинаю обрабатывать родителей на предмет загубленной молодости. Если всё проходит хорошо, а без Шурки я не сомневаюсь, что у меня всё получится минут за 15-20, я звоню Славику, и мы едем отрываться.

— А если не получится?

— Смеёшься? Мой Славик ещё положительнее твоего Максима — он же на скрипке играет! — Ленка хохочет.

Её родители совсем не должны знать, что скрипка — это по выражению Славика "ошибка молодости" и "билет в высшее общество". А сейчас его любовь ударные и тяжёлый рок. Это страшное выражение "тяжёлый рок" для родительского уха звучит примерно так же как "вытрезвитель " и "детская комната милиции ", поэтому ни в коем случае не должно быть произнесено в их присутствии.

— Класс! Завидую по-белому. Повеселитесь заодно и за меня.

Оставшийся путь мы проделали в молчании, думая о превратностях судьбы. Встретив процессию, торжественно несущую длиннющую гирлянду, мы вздохнули с облегчением. Остаток дня прошёл в перемещении между кабинетами и актовым залом, в спешном разрисовывании бумажных плафонов, репетиции отдельных сцен вечернего спектакля и смётыванием костюмов. К обеду мы все разбежались по домам переодеваться и морально готовится к вечернему, никто в этом не сомневался, провалу.

Накрутив волосы на бигуди, я ещё успела помочь маме с пирогом. Один большой для школы и маленькие пирожки — для нас. Маленькие получились такие симпатичные, прямо так и просились в рот. Я старательно, чтобы не помялись, уложила их в деревянную миску, прикрыла специально сшитой стеганой крышечкой. Так всегда делала бабушка — в деревянной посуде пирожки долго не черствели.

— Это ведь бабушка придумала меня так назвать, да, мам? — мама мыла противень у меня за спиной.

— Да, так звали твою прабабушку. Бабушка говорила, что она была очень красивой и пользовалась успехом в обществе.

Еле заметные нотки неодобрения почти неразличимы в мамином голосе.

— Тебе ведь тоже это имя не нравится? Почему же ты согласилась?

— Что значит "не нравится"? Очень красивое имя! Да и отец твой так захотел, — мама поворачивается.

— Опять начинаешь?

Был у меня период, правда давно, когда я просто до истерик хотела поменять имя на обычное, что-нибудь такое, как у всех — Ира, Света, Наташа. Чтобы можно было представиться и не видеть удивлённо поднятые вверх брови. То время прошло, я даже нахожу в своём имени определённый шарм... Вот только люблю когда меня называют просто Лида.

— А может быть, кого-то другого это имя не устраивает? — сегодня у мамы определённо боевой настрой.

— Кто-то другой от моего имени просто в восторге!

Я с гордо поднятой головой удаляюсь с кухни.

Отправляюсь к себе в комнату, снимаю бигуди, причёсываюсь. Ничего так получилось, живенько. Разглядываю себя в зеркало. М-да, достойно сожаления... Хотелось бы, конечно, и глазки чуть побольше, и носик поровнее, ресницы подлиннее тоже бы неплохо. Ну, и ладно. Нос мы сейчас припудрим, ресницы подкрасим, глаза оттеним. Всё в наших руках. Наверное... Ладно, что есть, то есть. Жила же я как-то с этим всем раньше...

— Мам, — я высовываюсь из комнаты. — А я вообще как, ничего?

— Вот дурочка, да ты у меня самая красивая! — мама, разумеется, сама объективность и отвечает, даже не оглядываясь. — Ни одна твоя подруга тебе в подмётки не годится.

— Ну, мам, я же серьёзно спрашиваю!

— А я серьёзно тебе говорю, всё, что надо на месте — глазки, носик...

— Ага, две руки, две ноги, — я возвращаюсь к себе. Цветастая юбка полу-солнце занимается массу места в сумке, блузка с голыми плечами — это моё творчество, долго совмещала выкройку из "Работницы" с "Бурдой". Получилось странно, но вроде ничего, оригинально. Мамин павлово-посадский платок с чёрно-красными розами пойдёт за цыганскую шаль, куча цветных бус. Что забыла? Блёстки для глаз, румяна, яркая помада — намажу в школе. Так, теперь одежду на вечер. Пирог не забыть... Вроде всё.

Я вытаскиваю сумку в прихожую.

— Тут тебе звонили, — мама нехотя поднимает голову от газеты. — Просили передать привет.

— Кто звонил-то?

Я застёгиваю сапог. И когда, вот, кстати, тоже интересно. Мама не отвечает. Я смотрю на неё, она смотрит на меня. Я краснею.

— Максим звонил?

— Он.

Мама внимательно меня разглядывает.

— Ты мне ничего не хочешь рассказать?

Я краснею ещё сильнее и досадливо качаю головой. Нет у меня никаких тайн, но вот почему-то чувствую себя виноватой. Что за дурость!

— Он что-то говорил?

— Конечно. Например, поздоровался.

Ненавижу, когда на маму находит вот такое настроение. Неужели нельзя просто сказать, без этой язвительности!

— Прекрасно, — я застёгиваю второй сапог. — Спасибо, что рассказала.

— Да не за что, — мама возвращается к газете. — Когда придёшь?

— Не знаю. Сначала спектакль, потом вечер. Спасибо за пирог.

— На здоровье, — шуршит переворачиваемая страница. Пауза. Я застёгиваю шубу.

— Сказал, что если сможет, то придёт тебя встретить.

Ох. Сердце начинает биться как сумасшедшее. Губы сами собой растягиваются в глупейшей улыбке. Мы уже неделю не виделись, оказывается, это много...

— Спасибо, мамочка! — я ей тут же прощаю её тон и поджатые губы, и недовольство на лице. Быстро обнимаю её, сминая газету и, подхватив сумку, бегу на выход.

— А рейтузы!?

— У меня же брюки! — и я несусь вниз.

На улице уже снова темно. Шесть вечера. Погода сказочная. Мороз не стал меньше, но ветра нет, и холод как-то не особо чувствуется. Мелюзга среднего школьного возраста, старательно пыхтя, роет ходы в сугробах вокруг фонаря. Вот им-то точно не холодно. В мою сторону летит снежок. Убью! Но не сегодня, сегодня я, во-первых, добрая, во-вторых, мне некогда.

* * *