Шаги навстречу (гет)

Пусть это все — игрушки, пустяки,

Никчемное, ненужное, пустое.

Что до того! Дни были так легки,

И в них таилось нечто дорогое...

Игорь Северянин

— Всех приветствую!

Голос учителя физкультуры, незаменимого и вечного, как египетские пирамиды, разносится по спортивному залу, вырывая нас из приятного расслабона. Он ведёт нас с первого класса, знает как облупленных, поэтому на снисхождение рассчитывать не приходится.

В зале жарко — бабье лето в этом году бьёт все температурные рекорды. Окон нет, вернее, они забраны решётками. Так сказать, "во избежание", и открыть их не представляется возможным. Вторая дверь в углу зала позволяет создать небольшой сквознячок, но его хватает лишь на то, чтобы вытянуть, и то не до конца, запах трудового пота. Шестой, последний урок. Мы разморены и недовольны. Жарко, физкультура, завтра выходной — шевелиться никому не хочется. Да и в учебный ритм мы пока не вошли.

— Начнём с разминки — мальчики пять кругов, девочки три! Построились, побежали! — имелось в виду, что гнусный звук свистка придаст нам ускорение.

— Владим Сергеич! У меня нога болит!

— Я кеды забыла...

— У меня освобождение...

— Кто без формы — дневник мне, для автографа! Максимова, Белкина — сели на скамейку. Смирнов — я на тебя смотрю внимательно!

На Смирнова внимательно смотрят все — девочки с усмешкой, мальчишки — со снисходительным пренебрежением. Смирнов у нас толстый, причём — толстый категорически. Доучившись до десятого класса, многие наши толстяки и толстушки взялись за ум, подрастеряли жирок, записавшись в спортивные секции или сев на диеты. Но наш Смирнов непробиваем. Его абсолютно устраивает его комплекция, вот только на уроках физкультуры он страдает. Вряд ли то, что он вытворяет, можно назвать бегом, но наш физрук только качает головой — свои нервы дороже.

Максимова — это я. Мы с Белкиной сидим на скамейке. У меня подвёрнута нога, уже вторую неделю хожу с повязкой. Делать мне тут совершенно нечего, но домой не отпускают. Белкина, с её минус почти десять, приходит на урок в спортзал из чисто эстетического наслаждения — у неё полное освобождение, и любовь. Вот на свою любовь она и смотрит сквозь толстенные стёкла очков. "Любовь", что характерно, даже не догадывается о своём счастье.

Я участливо вздыхаю. Надо быть полным идиотом, чтобы не заметить такого к себе отношения. Как по мне — так вообще нет в нём ничего интересного, для меня одноклассники как были, так и остаются мелкими вредными мальчишками. С одними я дралась в детстве, с другими клад искала на старой помойке, а "её" придурок мне когда-то клей в портфель налил... Ну, какие тут романтические отношения могут быть...

— Разобрались на команды, играем в ручной мяч!

Славно, играйте. Мысли лениво бродят в голове. То ли пойти в раздевалку за учебником — на выходные нам что-то там задали, всё не так скучно будет сидеть, то ли просто подремать? Главное — со скамейки не свалиться.

Мальчишки, перекидываясь мячом, бегают по залу. Не очень активно, надо сказать. Да и правила у них сегодня интересные — вот уж мяч точно ногами пинать не положено! С другой стороны — кому это мешает? Девчонки лениво болеют и кроме пары возгласов по поводу нарушения правил, тоже особо не возникают.

— Ну, тунеядка, что на завтра планируешь? — ко мне подсаживается Ленка, закадычная подруга, аж с самого первого сентября, самого первого класса.

— Не знаю... Какие планы у инвалида? — я недовольно шевелю ногой. — Дома буду. Куда мне... А сама идёшь куда?

— Да тоже дома, — она скривила губы. — У папы день рождения. Десант родственников ожидается. Салат накрошить, со стола убрать... Веселуха.

— М-да... Бедные мы с тобой, несчастные, бытом забитые.

Мы ещё немножко похихикали на тему нашей закабалённости и произвола родителей, и она убежала играть. Ленка всегда стоит в воротах. Она мелкая, тощая, вертлявая. При её подвижности, забить мяч в её ворота шансов почти нет. Но сегодня собственно никто и не пытается. Сонные мухи, честное слово.

— Заканчиваем и садимся! — физрук появляется из своей каморки. — Потом кто-нибудь мне пусть объяснит, во что это вы тут играли — может, я запатентую и озолочусь.

— Мы в доле, Владим Сергеич! — начинает веселиться народ.

— Всё-всё, успокоились! Сегодня у нас гости, точнее — гости у меня, а у вас — повод для зависти. Мой хороший знакомый, заслуженный тренер, привёл несколько своих учеников, чтобы показать вам, слабакам, как должен выглядеть нормальный парень...

— А если мы не хотим выглядеть, как парни?— понятно, что это Громова. Её с парнем не спутаешь, даже с пьяных глаз, что тут же озвучивает физрук.

— Громова! Конкретно тебя я не имел в виду. Почему тебя всегда больше всех видно и слышно?

— Сама удивляюсь, — Громова задумчиво обдёргивает сидящую на ней впритык спортивную форму. — Наверное, я такая выдающаяся?

Класс замирает в предвкушении — не проехаться по поводу "выдающихся" достоинств Громовой, которые её, кстати сказать, абсолютно не смущают — она у нас вообще отвязная, гормоны, наверное, в голову бьют — может только очень сильный духом человек. Физрук буравит её взглядом, но вспомнив, что до пенсии ему всего ничего, переключается. Вздохи разочарования в рядах...

— Да! Значит, нормальные спортивные парни, а не задохлики, которых тут большинство.

На скамейке мальчишек слышно недовольное гудение — всё-таки на задохликов и слабаков наши мальчишки похожи мало. Мы живём в спальном районе, рабочий квартал — уличная драка любимый способ выяснить отношения и просто приятно провести время. В нашем возрасте драться просто так уже не солидно, поэтому энергию спускают в интенсивном общении с братьями по разуму у пивного ларька — у кого с интеллектом совсем никак, или — в разных секциях и клубах, благо их немало. В олимпийский резерв, конечно, тут никто не попал, но хотя бы заняты.

Физрук перемещается к скамейке мальчишек и начинает им рассказывать о предстоящем визите — что-то о здоровом теле и здоровом духе, службе в армии и прочем, вероятно, важном, но лично мне малоинтересном.

Я наклоняюсь и развязываю шнурок на тенниске. Идиотизм полнейший. Урок посещать я обязана — чтобы "не отрываться от коллектива и не терять спортивную форму". Чеканная формулировка, я в восторге! Как я могу её потерять — вот она, на мне. Ха-ха. Делать ничего не могу, ну и зачем переодеваться? Посидела бы в платье. Можно подумать, это так здорово — запихивать забинтованную ногу в тенниску! Я вытаскиваю ногу, ставлю на пол. Уф... Хочется стянуть носок, но это уже будет чересчур. Потерплю до дома. Закатываю штанины до колен — большинство так занимается всё время, засучиваю рукава... Когда уже этот звонок!

— А вот и наши гости! — физрук широким жестом указывает на вход в спортзал, куда просачиваются четверо парней. Последним входит их тренер. Запихивал он их силой, что ли? Похоже. Вон как остановились при входе. Ещё бы! Наши парни их разглядывают совершенно без всякого интереса, скорее враждебно. Я тоже смотрю. Ну, мальчишки, как мальчишки. Постарше нас. Светленький, рыженький, два темненьких. Высокие, выше своего тренера. Тот обменивается рукопожатием с физруком и воздвигается в центре зала.

— Здравствуйте, дети! — мы хором хмыкаем. Он оглядывает нас более внимательно.

— Вован, это какой класс? — это он физруку.

Мы ржём в голос. "Вован", надо же. Ради этого стоило прийти на урок.

— Илюша, — ласково говорит физрук,— я тут Владимир Сергеевич, а класс — десятый.

— Ага, — моментально перестраивается тренер. — Значит, знакомимся. Я — Илья Александрович. По любезному приглашению Владимира Сергеевича мы пришли к вам, чтобы рассказать о работе нашего клуба и показать вам некоторые интересные, на мой взгляд, вещи. Рассказывать буду я, показывать — ребята.

Я, как нетрудоспособная, сижу на скамейке последней, то есть ближе всех к дверям. Мне кажется или меня разглядывают? Это безобразие необходимо пресечь в корне — я поворачиваюсь. Так и есть. Двое смотрят. Светленький и один из темноволосых. Нашли картину! На Громову смотрите! Я поднимаю одну бровь и отворачиваюсь — теперь им должно быть понятно, что я не заинтересовалась. Понятно им это или нет — не знаю, но где-то прочитала, что именно так можно дать понять, что девушка недовольна, и не стоит тратить время — выгнуть бровь и отвернуться. Опыта у меня в этом деле нет совсем, как-то не сложилось.

Пока я навожу порядок в окружающем пространстве и в своих мыслях, новопришедший тренер зовёт своих учеников что-то там изобразить. Честно — прослушала. Рядом со мной падает на пол спортивная сумка, на скамейку летит футболка — это мальчики "аккуратно" сложили вещи. Спасибо, что не на голову.

— А сейчас — стриптиз! — вполголоса, но так что слышно всем, объявляет вернувшаяся Ленка. Я кошусь на неё. Вот ещё одна озабоченная. Парней меняет, как перчатки — ищет идеал. Её послушать — так она роковая женщина-вамп, гроза морей и океанов. На самом деле, дальше невинных поцелуев дело не заходит — у неё принципы и очень убедительный старший брат. Большинство встреч ограничивается одним свиданием. "Такие пошли парни, — она вздыхает. — Никакой романтики".

— Смотри, какой красавчик!

— Который? — я честно пытаюсь поддержать подругу.

Она обводит взглядом четвёрку парней.

— Все!

Я тихо смеюсь. До стриптиза тут далеко — подумаешь, сняли футболки. Но выигрышно, это не отнять. Мускулы, кубики... Громова откашливается и, перекинув косищу на грудь, начинает её медленно переплетать. Ага, в ход пошла тяжёлая артиллерия. Тренер Илья, как-там-его, кажется в ступоре.

— Гм... — говорит громко наш физрук.

— Да-а-а... — протягивает тренер Илюша. — Вижу, что вам тоже есть, что нам показать.

Физрук пихает его в бок.

— Начинаем! — парни рассредоточиваются и начинают под команды тренера что-то там изображать руками и ногами, активно хекая и делая зверские рожи. Наблюдаю пару минут, потом решительно снимаю носки. Всё, сил моих нет. Мне жарко и нога ноет. Сейчас прозвенит звонок, дойду до раздевалки босиком, а там — босоножки, их можно не застёгивать... Скорее бы уже! Повязку надо затянуть потуже, с этим сниманием — надеванием носков она ослабла. Я потихоньку тереблю узел.

Тренер вещает что-то про филиппинскую школу палочного боя, традиции, силу духа, режим... Всё это, наверное, безумно интересно, тем более что, как я понимаю, они уже заканчивают. Точно. Парни направляются к скамейке, то есть, вот блин, ко мне. Я разворачиваюсь к Ленке, но толку от неё мало — она расфокусированным взглядом смотрит сразу на всех четверых. Во всяком случае — мне так кажется.

— Девушка, а вам было совсем неинтересно?

Не нужно быть Нобелевским лауреатом, чтобы понять, что обращаются ко мне.

— Не особо.

Я — за честность. Поворачиваюсь обратно, поднимаю голову. Высоко поднимаю. Светленький. Почему-то так и подумала. Хм, интересно — глаза карие, как-то нетипично. Вытирается полотенцем. Ленка сопит за моей спиной.

— Вы не любите спорт? — оригинальностью вопрос не отличается.

— Почему же, люблю. Фигурное катание, например, художественную гимнастику...

Он прищуривается.

— Я понял. Зрелищные женские виды. Синхронное плавание тоже?

— Вот именно. Зрелищные и женские. Где же в синхронном плавании красота? Прищепка на носу кого угодно изуродует, — я морщусь. Может я и не права, но вот не нравится мне, что поделать.

Он садится. Складывает полотенце, натягивает футболку. Ленка щиплет меня за бок, я дёргаюсь и отпихиваю её локтём. Звенит звонок. Ура! Наконец-то!

— Внимание, класс! Для тех, кто заинтересовался — телефон и адрес у меня — переодевайтесь и подходите!

Луженый голос физрука спокойно перекрывает наши радостные вопли.

Я подбираю тенниски и носки, и встаю. Повязка эффектно сползает с ноги на пол. Вот же дрянь! Чертыхаясь, я опускаюсь обратно на скамейку.

— Ого! Вывих? — парень присаживается на корточки рядом.

Нет, ну мне это надо? Ступня иссиня-чёрного цвета, и совершенно не предназначена для выставления её на всеобщее обозрение. Я чувствую, что от неловкости ситуации у меня начинает пощипывать в глазах. Ещё разреветься не хватает! Щёки горят огнём. Мне очень неудобно, руки сразу становятся неловкими, и повязка выходит довольно условной. Он смотрит на меня.

— Как тебя зовут?

На "ты", надо же. С другой стороны — почему бы и нет.

— Лида.

— Лида, давай я затяну, я умею.

— Да нет, спасибо, я уже всё.

Ещё чего не хватало! Скорее бежать отсюда, позорище какое!

— Адочка, какой у тебя славный педикюрчик!

Да, вот про тебя, змеища, я совсем забыла. У каждого есть в классе человек, с которым вы просто не перевариваете друг друга. Вроде нигде по-серьёзному не пересекались, но на дух друг друга не переносим.

— Спасибо, Наточка, он у меня всегда безупречен!

Ну, всегда — не всегда, но вот именно сейчас — да, красота. Буквально на днях с подружкой делали, в последней Бурде посмотрели. Получилось — заглядение. Ненавижу, когда меня называют Адой, я — Лида и никак иначе. Никому не позволяю, она это знает не хуже других, и вот, пожалуйста — именно сейчас надо мне ещё больше испортить настроение!

Парень смотрит на неё снизу вверх — он же до сих пор сидит на корточках у моих ног... Не будь я таким тормозом, уже бы сообразила насколько интересной выходит картинка. Как-то он на неё по-особенному смотрит, если судить по тому, как она мгновенно краснеет и срывается с места, устремляясь в раздевалку. Я оглядываюсь — оказывается почти все уже ушли. Несколько мальчишек кучкуются около физрука и тренера, что-то выясняют. А на скамейке осталась только я, Ленка тоже неслышно испарилась. Предательница...

Я снова берусь за обувь, засовываю носки внутрь, встаю. Парень поднимается и оказывается почти на голову выше меня. Надо же. Я довольно высокая, уже привыкла, что вокруг сплошная мелочь. Он, кажется, тоже удивлён моим ростом, так как чуть отступает и измеряет меня взглядом, но как-то необидно. Хм... Довольно симпатичный... Упираю руки в бока — классическая поза для скандала.

— Тебя что-то не нравится в моём росте?

— На скамейке ты казалась совсем маленькой.

— За урок подросла.

— Ага, смешно, — он наклоняет голову набок. — Так что у тебя там с именем?

Я досадливо морщусь, пора заканчивать, все уже ушли.

— Сейчас будет ещё смешнее — меня зовут Аделаида. Идиотское имя, слышать его не могу, не то, что произносить. Поэтому только Лида. Лида Максимова.

Он действительно смеётся. Всё. Я ухожу.

— Подожди, — он хватает меня за руку. — Это ещё смешнее, чем ты думаешь! Хочешь послушать?

— Ну? — вряд ли он меня удивит.

— Максимилиан.

— Кошмар! — Я даже останавливаюсь. — И кто ты в жизни?

— Кто же я могу быть? Максим, Макс, всё что угодно, только не это. Макс Андреев. Прошу любить и жаловать.

Да уж, изобретательные у нас предки. Мы смеёмся вместе.

— Лида, я провожу тебя до дома? — он улыбается, но смотрит внимательно,— тебе ведь тяжело идти, правда?

Надо же, и предлог сам придумал... Ну, проводи...

* * *

— Не понимаю я этих "дружб", — мама сердито добавила муку в тесто. — Ну, что вас может связывать? Он намного старше тебя, ты совсем ребёнок! Не нравится мне всё это…

— Мам, что ты всё одно и то же повторяешь? Дружим мы, просто дружим, что тут такого?

— Что за дружба такая, интересно? Знаем мы эти "дружбы"! Тебе учиться надо, а не на свиданки бегать!

— Когда это я на свиданки бегала? — совершенно искренне удивляюсь я. — У меня и время-то на эти глупости нет.

Мама фыркает, продолжая яростно вымешивать тесто. На улице проливной дождь, холодно, всё-таки начало ноября, так что у нас в планах вместо прогулок по магазинам — пельмешки. Всегда лепим сами, домашние — они же вкуснее! Сегодня что-то не заладилось — то лук слишком сухой попался, то порвался пакет с мукой. У мамы в муке выбившаяся из-под платка чёлка, и в тесто высыпалось больше чем надо… Тесто резинится, мама злится.

— Да добавь воды! — не выдерживаю я.

— Ещё поучи меня! — мама добавляет воды, возмущенно взглядывая на меня из-под мучной чёлки.

— Что ты злишься-то? Я же всё время дома, учусь хорошо, глупостей не делаю…

— Знаем мы ваши глупости, — ворчит мама, доставая скалку.

— Ай, я больше не буду!

Я прячусь за спинку стула.

Мама непонимающе смотрит на меня, на скалку и усмехается.

— Вот именно! Пороть тебя надо.

— Так вроде не за что? — я начинаю подметать муку с пола.

— Ничего, главное начать, а там, я уверена — найдётся за что! Вот дедушка Пешков своих внуков порол профилактически и вроде неплохой результат получился.

Мама отряхивает чёлку, перевязывает платок — у неё пышные волосы, которые она всегда завязывает платком пока готовит, и начинает раскатывать тесто.

— Так ты же не дедушка, а я — не будущий классик… Ты ещё вспомни, что Паганини в чулан запирали…

Мы смеёмся.

— Лидусь, ты пойми меня, — мы вместе вырезаем кружочки и защипываем пельмени. — Я мать, и я волнуюсь. Он почти взрослый парень, ну сама подумай — какой ему интерес в тебе может быть? Ты у меня — вон какая красивая — высокая, видная, а мозгов — кот наплакал…

— Ну, спасибо, мама! — я даже не обижаюсь. Победитель районной олимпиады по химии, каждый год грамоты за хорошую учёбу в целом, музыкалку уже заканчиваю — тоже не в числе последних. Теперь это всё, оказывается, не в счёт.

— Мам, ну, что ты как бабка древняя, замшелая, честное слово! — я быстро наклоняюсь и целую её в щёку. — Максиму всего девятнадцать, какие-то паршивые три года разницы… И встречи у нас чисто дружеские — то я с ним на тренировку, то он со мной в театр. Ничего такого. Можно подумать ты сама в моём возрасте с парнями не встречалась! Ведь сама рассказывала, как и в походы ходили и на байдарках…

— Мы — другое дело! — Мамино лицо светлеет, как всегда при воспоминаниях о друзьях детства. — У нас и отношения другие были — проще, чище…

— Ага, а у нас значит всё сложно и грязно? — я пытаюсь перевести разговор в шутку.

— Мы взрослее в ваши годы были, самостоятельнее, — мама решительно защипывает тесто. — Половина уже работала, учились в вечерних школах. Послевоенное поколение, ответственные были. В походы ходили, да, в лесу ночевали, но без глупостей. Никому и в голову не приходило…

— Ну, так и мы без глупостей, мама!

— Ну-ну,— мама заканчивает раскладывать пельмени на подносе и убирает его в морозилку.— Я тебе скажу одно — когда мы всей компанией уходили в поход на несколько дней, ни у кого из родителей и мысли не возникало, что это может как-то нехорошо закончится. Потому что все вместе ходили, всем классом, а не как вы, парочками…

— Так ты хочешь, чтобы я сразу с кучей парней гуляла? — улыбаюсь я.

Мне понятно, что хочет сказать мама, но разговор мне не очень приятен, поэтому, я всё время стараюсь как-то сбить её с серьёзного настроя. Мама волнуется, это ясно, но вот чего она хочет добиться, до меня не доходит. Тем более, что мы действительно просто дружим… Ведь несколько поцелуев не в счёт, верно?

Мы оба безумно заняты — у меня выпускной класс, музыкальная школа — доставшая уже до печёнок, но обещала маме закончить — заканчиваю, факультативы в школе, куча домашних заданий — учителя зверствуют вовсю. У него — институт, тренировки, сборы, слёты. Он подающий надежды и вообще "восходящая звезда", так что на самом деле видимся мы не так уж часто, иногда раз-два в неделю. Иногда — в две недели раз. Много это или мало? Сама не знаю.

Мне с ним интересно, ему со мной — вроде тоже. Во всяком случае, в театры и на выставки, куда я его таскаю, он ходит без особых возражений, можно даже сказать — с энтузиазмом, если, конечно, ему позволяет график тренировок. На его соревнования, к слову, я тоже хожу. Не могу сказать, что с восторгом, но спокойно. Ведь он мой друг, правда? Значит, я пойду и поддержу его. Как всё это называется и по какой системе определяется выигравший — это для меня тёмный лес, но болею я с удовольствием. Даже свистеть научилась — вот мама ужаснётся, если узнает!

Впрочем, маме это знать не стоит. Мы с мамой очень близки, но всё же я не стану рассказывать о некоторых вещах, что касаются только меня. Например, о том, что я чувствовала, когда он меня обнял на самой вершине колеса обозрения в парке культуры.

День был ветреный, народу мало, на колесе, кроме нас, было только несколько парочек. Мы медленно поднимались и молчали. Во-первых, сильный ветер всё равно уносил все слова, а во-вторых, не буду же я признаваться, что жутко боюсь высоты! Я вцепилась в железный круг посередине изо всех сил — ветер раскачивал кабину, мне было очень страшно.

— Лид, ты что? — он неожиданно оказался рядом со мной. Я, борясь с паникой, даже не заметила, как он пересел ближе.

— Страшно, — выдавила я сквозь зубы, пытаясь взять себе в руки. — И холодно.

— Что ты, тут совсем не страшно… и тепло...

Он обнял меня одной рукой и притянул к себе, второй понемногу отцепляя от поручня мои побелевшие пальцы.

— Видишь?

Вот чёрт! Кто сказал, что холодно? Я уткнулась носом в его свитер. Жарища… Меня никогда не обнимали... Надо же, как уютно…

— Ну, что, теплее?

Я поднимаю голову — его лицо совсем близко, глаза тёмно-карие, а на щеке — вот класс — пара бледных веснушек.

— Значительно! И где ты был раньше? — сердце бьётся как сумасшедшее.

Он улыбается.

А потом мы поцеловались. Сначала — вроде по-дружески, потом — вроде уже не очень…

Я помотала головой, искоса взглянув на маму. Она пробовала суп на плите и на меня не смотрела. Очень хорошо — вспоминая такие моменты, я чувствую себя не в своей тарелке. Мне непривычны эти ощущения и переживания. Я никогда ни с кем не встречалась, мне были совершенно непонятны страдания моих подруг, например, Ленки, по поводу отсутствия стоящих парней в их окружении. "Что надеть", "как похудеть" и "что за парни пошли" — три вечные темы девичьих разговоров, которые совершенно меня не интересовали. Может Ленка права и я просто "тормоз"? Я спокойно дружила с одноклассниками, а на все вопросы посторонних парней, изредка пытающихся со мной познакомится, удивлённо спрашивала — "А зачем?" Неправильная я, наверное, или просто инфантильная. Хм. Ну, в любом случае, всё это в прошлом. Оказывается, это так приятно, когда тебе подают руку при выходе из автобуса, помогают перелезть через турникет в метро — ну, не хватило денег на обратную дорогу, не идти же через весь город домой пешком! — отбирают тяжёлую сумку, и завязывают шарф, потому что сильный ветер "а ты опять с голым горлом!". А ещё целуют нежно и ласково…

Одно огорчает — мама Максима не воспринимает. Он ей не нравится категорически, хотя придраться вроде не к чему. Она постоянно ворчит, стоит мне упомянуть его в разговоре или начать собираться, чтобы пойти куда-то с ним. Гораздо больше ей нравилось, когда по выходным, обзвонив всех подруг и убедившись, в очередной раз, что все они заняты своими делами, я устраивалась с книгой на диване.

Ленка, с умным видом покрутив носом, выдала, что это в маме говорит ревность. И чтобы показать, что я уже взрослая, я должна уйти в загул. Что такое загул в Ленкином понимании — она сама объяснить не может — не иначе, как вместо десяти часов вечера, прийти домой в одиннадцать! Ха. Тоже мне, большой спец по загулам!

— Лидусь, который час?

— Почти два, — я беру в руки газету с программой. — Твоё "Здоровье" сейчас будет.

— Закончится — пообедаем, как думаешь? — Мама прикрывает форточку.

— Ну и погодка!

Дождь всё не прекращается, ветер оборвал уже все не упавшие до сих пор листья, тучи висят так низко, что, кажется, их можно достать рукой. Я не против дождика, но такую погоду не люблю, печально как-то, неуютно. Брр. Достаю из книжного шкафа Франсуазу Саган "Немного солнца в холодной воде"— взяла на днях в библиотеке. Наша училка по литературе возмущалась безнравственностью содержания и мещанством, девчонки-одноклассницы пищали от восторга. Надо самой заценить. Я устраиваюсь на диване, обкладываюсь подушками, подтыкаю плед.

— Не порти глаза, зажги свет.

— Да светло пока, мама, — если совсем честно, то очень сумрачно, но вставать лень.

— Лентяйка! — мама тут же понимает в чём дело и зажигает свет сама.

— Спасибо, мамуль!

Она хмыкает и усаживается перед телевизором.

Я пытаюсь вникнуть с текст. Негромко бубнит телевизор, барабанит дождь по стеклу, иногда порывы ветра приносят с собой жёлто-коричневые мокрые листья, прилепляют их на окно, чтобы через минуту оторвать и унести дальше. Никакого настроения для чтения и никакого воскресного настроения тоже нет. Дверной звонок тоже особо не радует — это стопроцентно соседка, что живёт этажом ниже. У нас она проходит под кодовым названием "Нижняя Нина". За последние пару лет не упомню ни одного воскресенья, чтобы она не пришла что-то одолжить — соль, сахар, мука, яйцо, спички… Неважно что, но подняться к нам и попытаться зацепиться языком ей нужно обязательно. Как будто заняться ей нечем, честное слово! Мама, как воспитанный человек, мучается, но пытается поддерживать беседу, мне чужд этот альтруизм — говорить совершенно не о чем, а разговор на тему "а вот у Вальки из соседнего подъезда новый хахаль", как то меня не вдохновляет.

Мама смотрит на меня со страдальческим выражением. Да иду я, что мне, трудно, что ли. Я направляюсь к дверям, заранее примеряя официально-холодное выражение лица. Даже уже интересно, что ей понадобилось в этот раз, вернее — какой повод она придумала.

Я выхожу в прихожую и прикрываю за собой дверь — мама, хотя и рада, когда набег соседки встречаю я, всё же не одобряет моих методов ведения разговора.

Подхожу к двери и строго спрашиваю: "Кто там?"

— Да так,— отвечают из-за двери. — Тут мимо проплываем…

Чтобы открыть замок и распахнуть дверь у меня уходит буквально секунда. Вот это сюрприз!

— Ух, ты! Откуда ты тут взялся? Ты не на сборах? — я окидываю его взглядом. — Хорош! И почему без зонта?

Пропускаю Макса в прихожую. Мой вопрос насчёт зонта благополучно проигнорирован. Так же, как игнорируются обычно вопросы о шапке и шарфе. Ещё, видите ли, не зима.

— С меня сейчас море натечёт.

Его как будто из речки выудили, вода стекает ручьями.

— Подожди, вот, вставай на тряпку и снимай это всё. Ты ненормальный, зачем в такую погоду бродишь?

— Отпустили пораньше, захотелось тебя увидеть. Не рада? — он быстро целует меня в висок, обдавая ледяными каплями дождя с воротника куртки.

— Ай! — я невольно отстраняюсь.— Фу, мокрица!

— Я мокрица? На тебе! — и снятую куртку встряхивают прямо на меня.

Мой возмущённый визг прерывается в самом начале от негромкого "кхм "за спиной.

— Здравствуйте, Галина Борисовна! — жизнерадостно здоровается с ней Максим.

— Здравствуй, здравствуй!

Мама оглядывает его внимательно, по привычке поджимая губы.

— Тебе действительно стоит переодеться. Лида, дай ему пока полотенце, пусть хоть голову вытрет, я сейчас что-нибудь поищу из одежды подходящее, и идите на кухню, сейчас обедать будем.

Мама уходит в спальню.

Наверное, у меня уж очень ошеломлённый вид, потому что Макс начинает теребить меня за руку:"Жадина, полотенце дай!"

Я приношу ему полотенце.

— Нет, ты это слышал? Тебя пригласили обедать!

— И что ты удивляешься? Мужчину положено накормить, напоить, а потом уже, когда он расслабится, начать его воспитывать. — Он смеётся.— Честно, даже не рассчитывал. Наверное, у меня такой несчастный недокормленный вид…

Ещё через пятнадцать минут мы чинно сидим за столом и обедаем. На Максиме тёплый спортивный костюм отца. Я никак не комментирую этот факт. Мама тоже молчит. Мне радостно и тревожно. Это первый раз, что мама пригласила его к столу, да, собственно, это вообще первый раз, когда он у нас дома. Мама дала мне понять, что ей не хочется видеть Максима у нас, потому он встречал меня у входа в подъезд. Тем интереснее мне узнать причину, по которой сегодня мама изменила свои правила.

Но говорить с ней на эту тему при Максиме не стану. Вообще лучше подожду, пока она заговорит сама.

Потом мы, под маминым руководством, сушим над плитой промокшую насквозь одежду и слушаем мамину лекцию "О разнице между тёплой курткой от дождя, которую неплохо бы носить в нашем климате в ноябре-месяце, и курткой-пыльником, которая годится только для понтов". Максим отшучивается что хотел перед красивой девушкой пофорсить, я решаю, что мне лучше не вмешиваться. Дождавшись перерыва во всемирном потопе за окном и отказавшись в очередной раз от предложения взять зонт — чёрный, мужской, не в цветочек! — Макс побежал на остановку, чмокнув меня в щёку под пристальным маминым взглядом. Я закрыла за ним дверь и вернулась в комнату.

— Его отец, кажется, ты говорила, военный? — мама подвигает кресло, поправляет скатерть — всё должно быть идеально ровно.

— Да. А мама бухгалтер...

— Я это помню, — недовольный взгляд. Мама опять разглаживает уже ровную скатерть, потом решительно прихлопывает её ладонями. — Хорошо. Я не буду возражать, чтобы иногда Максим приходил в наш дом. Но имей в виду — только тогда, когда дома я! Всё понятно, Аделаида?

Ого, как серьёзно…

— Мама, да ты что вообще вообразила-то? — я что-то не улавливаю. — Откуда вдруг такая перемена?

— Не важно… Ты меня слышала! И надеюсь, ты понимаешь, что хождением к нему домой я буду недовольна!

Сейчас не лучшее время говорить о том, что пару раз вместо заявленного музея мы сидели у Макса дома — играли на гитаре, смотрели кино, жарили блины… Всё, по маминому же выражению "просто и чисто", (а по Ленкиному — "детский сад, младшая группа"). Пускай.

— Да, мама, хорошо. Спасибо.

Мама, прищурясь, смотрит на меня: "Ну-ну…"

* * *

Просыпаться за нескольких минут до будильника — значит, испортить себе настроение на целый день. Именно этих несколько минут, как правило, не хватает, чтобы выспаться. Высовываю нос из-под одеяла — холодно. Смотрю одним глазом на часы — так и есть, семь утра и двадцать восемь минут! Ещё две минуточки спокойного сна! Кошусь в окно — темно. Почти во всех окнах кухонь дома напротив горит свет. Что делать, надо вставать. Протягиваю руку за халатом, утаскиваю его под одеяло.

Одеваться, не вылезая из кровати — первое дело в выживании в холодной квартире зимой. Дома холодно. Несмотря на заблаговременно, ещё с осени, заклеенные рамы окон — чуть тёплые батареи не в состоянии нагреть квартиру.

Я сплю во фланелевой пижаме и шерстяных носках. На прошлой неделе была авария на теплотрассе, очередная, сто первая — батареи не грели вообще и спать приходилось ещё и в кофте. Мама пыталась всучить мне электрорадиатор, но, посмотрев на скорость с которой мелькали цифры в окошке счётчика в коридоре, я решила, что кофты и ещё одеяла мне вполне хватит. Не графиня!

Ползу в ванную. Ждать, пока придёт на наш этаж горячая вода, терпения у меня нет. Умываюсь холодной, точнее — ледяной. Ничего, зато бодряще. Теперь на кухню, завтракать. Яичница, бутерброд с сыром, чай. Понемногу просыпаюсь.

Неожиданно включаются мозги. Сегодня же 29 декабря! Последний день учёбы, праздничный вечер в школе, а потом Новый год и каникулы! Ура, товарищи! Мир снова заиграл яркими красками.

Выхожу с кухни, по дороге целую маму: "С добрым утром!" и отправляюсь одеваться. Здорово, здорово! И как я могла забыть? Сегодня и учёбы-то толком не будет — сначала репетиции, потом на нас украшение актового зала. Смотрю на градусник за окном. Ого, неслабо, минус двадцать один. Бывало и хуже, конечно.

— Не вздумай пойти без рейтуз! — мама, как всегда, на страже.

— Ну, что ты! Я же не маленькая, понятное дело, мам!

Была у меня такая мысль — тут до школы-то всего-ничего добежать, да и шуба длинная. Не получится теперь.

Так. Шапку пониже на глаза, шарф повыше — закрыть рот, рукавички — мама такую красоту связала, даже носить жалко. Сумка через плечо — всё-таки старший класс, портфель уже несолидно как-то. Сменную обувь можно не брать — в школе не намного теплее, чем на улице, так что нам разрешили оставаться в сапогах. Всё, я готова.

— Мама, я пошла, счастливо!

— Иди, детка, я закрою.

На улице темно, небо чистое, даже пара звёздочек. Романтика! Снежинки, пролетая около фонарей, серебристо поблёскивают. Сугробы по сторонам дороги уже выше меня и это только конец декабря! С такими морозами и снегопадами и до мая не растает. Я иду по утоптанной дорожке. Снег уютно поскрипывает под ногами, шуба, хотя и тяжеленная, но тёплая, морозу не добраться.

По расписанию первый урок у нас литература. Половины класса пока нет, остальные традиционно сидят на партах.

— Лидка, про пирог не забыла?

— Ну, типа, и тебе привет! — деловые все до невозможности. — Не забыла, будет.

Пирог с капустой — это мой вклад в новогоднее застолье. Все приносят кто во что горазд, ну, или родители помогают. Я обычно справляюсь сама, но вчера не успела — ездила насчёт подготовительных курсов в институт узнавать. Пока приехала, пока отогрелась... Мама обещала испечь.

В дверь, задевая проём коробками и роняя фломастеры и что-то блестящее, протискивается Вероничка из параллельного класса. Она у нас главная в редколлегии.

— Уф, дотащила.. Так, быстренько разобрали орудия производства! Тут всё разложено — с вас гирлянда. Как склеите — в актовый зал несите!

И — рраз — её уже нет. Ладно, берусь за ножницы.

Представление у нас обещает быть совершенно фееричным. Ценой двухмесячных воплей и скандалов, усилиями нашего литкружка написался фантастический сценарий. Дурной, но почему-то всем в итоге понравившийся. Идея такова — пара учеников старшего класса готовит новогоднее поздравление учителям. (Очень оригинально!) В этот момент в окно класса, в котором они сидят, влетает коробок спичек (просто застрелиться!), на поверку оказывающийся портативной машиной времени...

Сюжет, в общем — "туши свет" называется. Герои попадают в прошлое — в какой-то монастырь, в пещеру к доисторическим предкам, к мушкетёрам и почему-то — в цыганский табор. Откуда взялись именно эти точки перемещения, сейчас сказать уже никто не может. В итоге всё, естественно, заканчивается хорошо, общие танцы. Меня, как абсолютно не танцующую и не поющую — ну, чего нет, того нет — зато играющую, на своё несчастье, на фоно, попытались было определить в музыкальное сопровождение. Ага, прямо, нетушки! Единственное, на что я согласилась — сыграть Грига, пока герои у неандертальцев тусуются. Народ на репетициях просто валялся, глядя, как "неандертальцы" под "Горного короля" выламываются. Жалко, что в самом спектакле не увижу — пианино за штору уберут. Ну и ладно. Зато у меня ещё два выхода будет, две масипусенькие рольки — я одна из монахинь в монастыре — сутана, или что-там у них, сшита из чёрных штор кино-кабинета. Трепещите Кардены и Зайцевы! Вторая роль — я одна из цыганок табора. Тут главное не запутаться в юбке и не выпасть из блузки, пока мы будем проходить по залу.

Костюмы у всех нас подобраны по принципу "с миру по нитке". Причём всё схвачено на живую нитку в прямом смысле и будет подшиваться перед началом спектакля — те же шторы нам завуч разрешила взять с зубовным скрежетом, не забыв сто раз перечислить кары, которые обрушатся на нас, если с драгоценными шторами что-то случиться... Если б мы знали заранее, какие они пыльные и огромные, то придумали бы что-нибудь другое, но... Как всегда, времени ни у кого нет, значит, будет так, как оно есть.

Я уже битый час вырезаю гирлянду, другие девчонки склеивают. По моим подсчётам, уже можно было бы два раза вокруг школы её обернуть. Скоро у меня на пальце водяной мозоль натрётся.

— Лидка, Ленка, у пианины педалина отвалилась! — радостный вопль из коридора, и я чуть не отрезаю себе палец.

— Как это может быть? — ситуацию я не могу представить себе в принципе, поэтому вместе с неизменной Ленкой вылетаю в коридор и рысью несусь в актовый зал. В голове моментально всплывает, что школьный проигрыватель сломан, а среди собранных для музыкального сопровождения пластинок и записей Грига нет. Серёжка, наш одноклассник, принесший радостную весть, скачет рядом.

— Мы её подвинули, она застряла, а потом — хрясть! — он пытается изобразить как это было на бегу.

— Серёженька, а кто "она-то"? — Ленка — само благодушие.

— Лен, ну ты чё, совсем? — наш одноклассник искренне опечален Ленкиной недогадливостью. — Пианина!

Мы переглядываемся и прибавляем скорости. Ленка, как тоже прошедшая суровые галеры музыкальной школы или, как красиво любят говорить наши родители — "получившая музыкальное образование", в вопросе поломки-починки музыкального инструмента подкована больше, чем я. Самое большое, на что меня хватило в детстве — это запихнуть несколько иголок между клавишами, в святой уверенности, что вот-вот пианино сломается и меня от него освободят. Наивный ребёнок! Педаль тоже пробовала отрывать, кстати... Последним усилием с моей стороны стало подкладывание газеты под демпферы (глушители струн по-простому). Звук получался шикарный, родители не оценили, к сожалению. Усмотрев в этом злой умысел (собственно так оно было!), меня даже наказали — не пустили в кино. Ленка продвинулась дальше — кто-то посоветовал её смазать струны маслом. За этим занятием её и застала бабушка. Помню, ей пришлось под домашним арестом отсидеть несколько недель...

Между тем, в актовом зале учительница музыки ругает не особо виновато выглядевших парней. Я присматриваюсь к лежащей рядом педали. М-да... Это ж сколько лет инструменту и, второй вопрос — с какой же силой надо было её дёргать... Вот эту энергию бы, да на орошение Сахары!

— Ой, девочки, — Тамара, музыкантша, обмахивается нотами. Она у нас молоденькая, первый год работает. — Ну, что за обалдуи, что натворили! Как теперь играть будете?

Я на всякий случай делаю скорбное лицо.

— Надо проверить.

Ленка подходит и, присев на кривой стул, начинает играть "Ручеёк". Под него у нас выход табора. Ленка морщится.

— Неплохо бы настроить.

Я тоже сажусь и после нескольких тактов смотрю на нашу Тамарочку вопросительно. Что они творили с агрегатом непонятно, может и роняли, потому, как вроде пару месяцев назад звучало намного лучше. Басы просто воют, что-то стучит и поскрипывает. Наверное, не только роняли — ещё и попинали ногами. Одна отломанная педаль, да к тому же левая, такого эффекта не даст...

— Ужас! — выносит Тамара вердикт.

Секунду размышляет, наверное, прикидывая варианты и, поворачиваясь с приторно-сладким лицом к мальчишкам, спрашивает:

— А как вам, мальчики, понравилось?

— А чё не так-то? — интеллигентно вопрошают "обалдуи ", переглядываясь. — Нормально... Громко...

— Значит, так и оставим, — решает Тамара. — Из музкласса я инструмент не дам — угробят по дороге. Ты сильно на басы не дави.

— Да уж понятно.

Интересно, как это должно выглядеть, там одни басы в начале... У меня не такой тонкий слух, как у той же Ленки, например. Уроки сольфеджио для меня всегда были мучением и мелодию на "раз" я не подберу — у меня это займёт некоторое время, но то, что Григ такой инструмент не заслужил, скажу абсолютно точно.

Мы идём обратно.

— Где Новый год встречать будешь? — Ленкин вполне невинный вопрос неожиданно портит мне настроение.

— Дома, где же ещё? — я отворачиваюсь.

Всё настолько усложнилось в моей жизни, что я уже и не знаю, что конкретно хочу сама. Всегда, насколько я себя помню, мы встречали Новый год с семьёй — родители, бабушка и я. Иногда к нам приходили друзья и родственники, реже ходили в гости мы. С тех пор, как шесть лет назад погиб в автомобильной аварии папа, а через год умерла бабушка, мы встречали Новый год вместе с мамой, вдвоём. Сказать маме, что Максим предложил нам встретить Новый год у них дома я как-то не могу. Она уже однажды озвучила свою позицию по поводу знакомства с его родителями: "Нет необходимости". И точка. Значит, она не пойдёт, а одну я её не оставлю. Пригласить Макса к нам? Тоже не очень. Сидеть с нами, когда дома у него полно гостей, родственников и друзей? Неравнозначная замена. Один из его приятелей как-то обмолвился, что неплохо бы было всем вместе собраться на новогодние праздники у него на даче — мы в это время катались на лыжах в пригороде. Максим, посмотрев в мою сторону, сказал, что вряд ли это получится. Я отвернулась, сделав вид, что не слышала. Какая дача! Тут вообще говорить не о чем. Впрочем, если хочет, пусть идёт, понятное дело, это его друзья и всё такое...

— Ты же знаешь мою ситуацию, Лен...

— Знаю,— она сочувственно поморщилась, — надо с твоей мамой что-то решать. Так она всю твою личную жизнь загубит.

— Я ругаться с ней не буду.

— Значит, Максиму твоему наскучит, в конце концов! Вообще не понимаю, что это такое! Встречи под контролем, домой в десять вечера, как штык... Где кайф-то?

— А что я могу поделать?

— Поговори с ней! Хоть на Новый-то год тебе можно оторваться? Или она так и будет тебя всю жизнь за ручку водить?

Я абсолютно уверена, что если я попрошу разрешения, просто попрошу, мама меня отпустит. Не на дачу, конечно, но к родителям Макса. Но я не могу представить её одну дома. Праздник, ёлка, телевизор и мама. Одна.

Не знаю, почему после смерти отца она перестала ходить по гостям и приглашать к себе. Я не спрашивала, а она не говорила. Ладно. Я попыталась отбросить печальные мысли.

— Всё. Не хочу об этом сейчас говорить. Сегодня — это сегодня. Лады? Лучше скажи — что сама делаешь?

— О, у меня всё на мази. Сначала сидим у нас — две капли шампанского, заунывная тоска по ящику, оливье. Потом Шурка с Ленкой отваливают, (Шурка — это Ленкин брат, а Ленка номер два — Шуркина девушка) и я начинаю обрабатывать родителей на предмет загубленной молодости. Если всё проходит хорошо, а без Шурки я не сомневаюсь, что у меня всё получится минут за 15-20, я звоню Славику, и мы едем отрываться.

— А если не получится?

— Смеёшься? Мой Славик ещё положительнее твоего Максима — он же на скрипке играет! — Ленка хохочет.

Её родители совсем не должны знать, что скрипка — это по выражению Славика "ошибка молодости" и "билет в высшее общество". А сейчас его любовь ударные и тяжёлый рок. Это страшное выражение "тяжёлый рок" для родительского уха звучит примерно так же как "вытрезвитель " и "детская комната милиции ", поэтому ни в коем случае не должно быть произнесено в их присутствии.

— Класс! Завидую по-белому. Повеселитесь заодно и за меня.

Оставшийся путь мы проделали в молчании, думая о превратностях судьбы. Встретив процессию, торжественно несущую длиннющую гирлянду, мы вздохнули с облегчением. Остаток дня прошёл в перемещении между кабинетами и актовым залом, в спешном разрисовывании бумажных плафонов, репетиции отдельных сцен вечернего спектакля и смётыванием костюмов. К обеду мы все разбежались по домам переодеваться и морально готовится к вечернему, никто в этом не сомневался, провалу.

Накрутив волосы на бигуди, я ещё успела помочь маме с пирогом. Один большой для школы и маленькие пирожки — для нас. Маленькие получились такие симпатичные, прямо так и просились в рот. Я старательно, чтобы не помялись, уложила их в деревянную миску, прикрыла специально сшитой стеганой крышечкой. Так всегда делала бабушка — в деревянной посуде пирожки долго не черствели.

— Это ведь бабушка придумала меня так назвать, да, мам? — мама мыла противень у меня за спиной.

— Да, так звали твою прабабушку. Бабушка говорила, что она была очень красивой и пользовалась успехом в обществе.

Еле заметные нотки неодобрения почти неразличимы в мамином голосе.

— Тебе ведь тоже это имя не нравится? Почему же ты согласилась?

— Что значит "не нравится"? Очень красивое имя! Да и отец твой так захотел, — мама поворачивается.

— Опять начинаешь?

Был у меня период, правда давно, когда я просто до истерик хотела поменять имя на обычное, что-нибудь такое, как у всех — Ира, Света, Наташа. Чтобы можно было представиться и не видеть удивлённо поднятые вверх брови. То время прошло, я даже нахожу в своём имени определённый шарм... Вот только люблю когда меня называют просто Лида.

— А может быть, кого-то другого это имя не устраивает? — сегодня у мамы определённо боевой настрой.

— Кто-то другой от моего имени просто в восторге!

Я с гордо поднятой головой удаляюсь с кухни.

Отправляюсь к себе в комнату, снимаю бигуди, причёсываюсь. Ничего так получилось, живенько. Разглядываю себя в зеркало. М-да, достойно сожаления... Хотелось бы, конечно, и глазки чуть побольше, и носик поровнее, ресницы подлиннее тоже бы неплохо. Ну, и ладно. Нос мы сейчас припудрим, ресницы подкрасим, глаза оттеним. Всё в наших руках. Наверное... Ладно, что есть, то есть. Жила же я как-то с этим всем раньше...

— Мам, — я высовываюсь из комнаты. — А я вообще как, ничего?

— Вот дурочка, да ты у меня самая красивая! — мама, разумеется, сама объективность и отвечает, даже не оглядываясь. — Ни одна твоя подруга тебе в подмётки не годится.

— Ну, мам, я же серьёзно спрашиваю!

— А я серьёзно тебе говорю, всё, что надо на месте — глазки, носик...

— Ага, две руки, две ноги, — я возвращаюсь к себе. Цветастая юбка полу-солнце занимается массу места в сумке, блузка с голыми плечами — это моё творчество, долго совмещала выкройку из "Работницы" с "Бурдой". Получилось странно, но вроде ничего, оригинально. Мамин павлово-посадский платок с чёрно-красными розами пойдёт за цыганскую шаль, куча цветных бус. Что забыла? Блёстки для глаз, румяна, яркая помада — намажу в школе. Так, теперь одежду на вечер. Пирог не забыть... Вроде всё.

Я вытаскиваю сумку в прихожую.

— Тут тебе звонили, — мама нехотя поднимает голову от газеты. — Просили передать привет.

— Кто звонил-то?

Я застёгиваю сапог. И когда, вот, кстати, тоже интересно. Мама не отвечает. Я смотрю на неё, она смотрит на меня. Я краснею.

— Максим звонил?

— Он.

Мама внимательно меня разглядывает.

— Ты мне ничего не хочешь рассказать?

Я краснею ещё сильнее и досадливо качаю головой. Нет у меня никаких тайн, но вот почему-то чувствую себя виноватой. Что за дурость!

— Он что-то говорил?

— Конечно. Например, поздоровался.

Ненавижу, когда на маму находит вот такое настроение. Неужели нельзя просто сказать, без этой язвительности!

— Прекрасно, — я застёгиваю второй сапог. — Спасибо, что рассказала.

— Да не за что, — мама возвращается к газете. — Когда придёшь?

— Не знаю. Сначала спектакль, потом вечер. Спасибо за пирог.

— На здоровье, — шуршит переворачиваемая страница. Пауза. Я застёгиваю шубу.

— Сказал, что если сможет, то придёт тебя встретить.

Ох. Сердце начинает биться как сумасшедшее. Губы сами собой растягиваются в глупейшей улыбке. Мы уже неделю не виделись, оказывается, это много...

— Спасибо, мамочка! — я ей тут же прощаю её тон и поджатые губы, и недовольство на лице. Быстро обнимаю её, сминая газету и, подхватив сумку, бегу на выход.

— А рейтузы!?

— У меня же брюки! — и я несусь вниз.

На улице уже снова темно. Шесть вечера. Погода сказочная. Мороз не стал меньше, но ветра нет, и холод как-то не особо чувствуется. Мелюзга среднего школьного возраста, старательно пыхтя, роет ходы в сугробах вокруг фонаря. Вот им-то точно не холодно. В мою сторону летит снежок. Убью! Но не сегодня, сегодня я, во-первых, добрая, во-вторых, мне некогда.

* * *

Загружаемся в кабинет физики, напротив актового зала. Школьная раздевалка закрыта, поэтому сваливаем шубы на последние парты. Раскладываем свои костюмы и начинаем наводить красоту. Кто-то тут же роняет блёстки, у кого — то ломается помада. Из угла слышен тоскливый вопль — порвались капроновые колготки. Эту серьёзную проблему устраняем с помощью клея, правда, колготка приклеилась к ноге намертво, так как клея с перепугу вылили слишком много, но ведь это такие мелочи!

Громова, с совершенно умопомрачительным декольте, распушенными волосами и с повязанной красной косынкой головой, сидит на первой парте и перебирает струны гитары. Играть она не очень умеет, но её вид настолько колоритен, что вбежавший руководитель нашего литкружка, а по совместительству и библиотекарь — Игорёша, (по общему мнению, до Игоря Владиславовича ему ещё расти и расти) моментально застывает на пороге, краснеет и начинает заикаться. Оказывается, уже пора начинать. Громова берёт руководство на себя.

— Ромалы, остаёмся тут, остальные — вперёд, и родина не забудет вас!

Я тоже уже переоделась в мой почти цыганский костюм. Завязываю наискосок шаль и направляюсь к выходу. И тут, меня поражает чудовищное, по своей глобальности, открытие.

— Игорь Владиславыч, а как же я могу с табором через зал потом идти, если после монастыря я за кулисы ухожу?

Он смотрит на меня совершенно обалдевшими глазами, все замолкают. За эти два месяца мы умудрились отрепетировать спектакль множество раз, ни разу при этом, не прогнав его с начала и до конца.

— Так, спокойно, — он трёт лоб в надежде как-то разрулить ситуацию.— Значит... Ты остаёшься тут, а монахинь будет всего две. Нет, подожди, ты же с музыкой... Чёрт... Ладно, значит, табор пойдёт без тебя!

— Да? А как же \"Ручеёк\"? Ленка на фоно за сценой, я на гитаре в зале... — Зараза... Ну, как мы раньше не подумали? — Игорёша трёт лицо в полной панике. — Эээ...

Спасение приходит неожиданно. Кто бы мог подумать — голос подаёт Наталья. После её язвительного замечания на физкультуре в далёком сентябре, вряд ли мы перекинулись хоть словом. Тщательно наводя перед маленьким зеркальцем мушкетёрские усы, она цедит слова.

— За сценой — лестница чёрного хода. Выйдет на улицу, обежит крыло, войдёт через главный вход. Делов-то...

\"Делов-то...\" На улице темно, минус уже под тридцать, я — на каблуках, полуголая, всё-таки плечи открыты и живот, капроновые колготки... Бросаю взгляд в сторону шубы. Нет, в ней я не смогу бежать. Скидываю туфли и решительно направляюсь к сапогам. Все молчат.

— Аделаида...

Я разворачиваюсь.

— Э-э-э, Лида, ты понимаешь, это, конечно, мой просчёт... Ты не обязана, мы что-нибудь сейчас придумаем... Ну, в конце концов, выйдешь со сцены и пройдёшь через зал, — неубедительно пытается меня остановить Игорёша.

— Ну, какой зал, Игорь Владиславыч! Да ничего, я тоже протупила. Ну, пробегусь... Тут же недалеко. Вы только дверь внизу откройте, там же наверняка закрыто.

Всё. Сапоги застёгнуты, юбка одёрнута, шаль завязана. Мы идём в зал, Игорёша прыжками несётся в учительскую за ключами от чёрного хода. Я прохожу мимо Громовой. Она ободряюще хлопает меня по плечу: \"Героиня!\"

— Лидочка не замёрзнет, она у нас дама горячая, её любовь греет.

Я спотыкаюсь. И как я могла на минуту поверить в Наташкины добрые чувства? Змея змеёй и останется. Я оборачиваюсь и улыбаюсь, стараясь, чтобы это выглядело радостно-снисходительно. \"Улыбайтесь — это всех раздражает\". Лишний раз убеждаюсь, что это выражение справедливо на все сто. Не дождавшись ожидаемого скандала, Наташка прибавляет ход. Странная она, всё-таки.

Народу в зале пока немного, есть время накинуть на себя, поверх цыганского костюма, рясо-сутану и подшить-подвернуть-подтянуть всё что лишнее. Маленькая Белкина в огромной чёрной шторе похожа на беременный колобок. \"Ты только стой, где тебя поставили, не двигайся, — смеёмся мы, — а то запутаешься и внутри потеряешься. Мы тебя потом не найдём\".

Пылища от штор заставляет нас постоянно чихать. Мы отчихиваемся и смеёмся. Смех уже скорее нервный. От двери чёрного хода Игорёша машет мне рукой. Всё готово. Поехали...

Музыка, вступительное слово, на сцену выходят действующие лица. Бла-бла-бла, первая шутка — в зале смеются. Хорошо. Сейчас из зала на сцену должны забросить волшебный коробок. Слышен внушительный хлопок, мы переглядываемся, и за кулисы начинает просачиваться мерзейший запах какой-то химии. Хотя почему \"какой-то\"? Составчик совсем не секретный, вот только непонятно, какому идиоту пришло в голову усилить эффект появления коробка пластилиновой взрывчаткой... Игорёша держится за сердце, мы старательно разгоняем вонищу, кто чем может.

Первая точка перемещения — доисторическая пещера. Свет гаснет, парни, топоча и пиная друг друга, тащат стойку с плакатом, изображающую наскальную живопись первобытных людей. Я сажусь за многострадальное пианино и начинаю играть \"В пещере горного короля\". Тут же с двух сторон ко мне просовываются Игорёша и Тамарочка:\"Громче!\" Громче? Да гори оно огнём! На сцене скачут, в зале ржут, струны гудят, как набатный колокол...

Свет гаснет снова. Вторая сцена. Монастырь. Кто там у нас принёс проигрыватель? Тихо матерясь этот \"кто-то\" пытается в темноте поставить пластинку с органной музыкой. Мы выскакиваем на сцену, на ходу надевая чудовищные островерхие шапки, живо напоминающие мне колпаки грешников на аутодафе. Прямо на красную скатерть оплывают свечи, толстый комсорг, в данный момент — отец-настоятель, басом излагает своё видение подарка на Новый год и даёт \"отрокам\" советы.

Свет гаснет снова, сейчас пойдут мушкетёры, будут петь, длинно говорить и долго раскланиваться. Время у меня не так много, но есть. Я срываюсь с места, на бегу выпутываясь из сутаны, и бросаю её на руки Игорёше:\" Тяните сцену, Игорь Владиславыч!\"— он кивает. Я скатываюсь по лестнице вниз — хорошо, что всего второй этаж, толкаю дверь на улицу. Мааааать.... Мороз тут же впивается острыми иголочками мне в голый живот... Прижимаю локти к не менее голым бокам и бегу. Главное — не поскользнутся. Развевающаяся юбка цепляет по дороге куст шиповника — понасажали тут! Блин... Оскальзываюсь на повороте и славно прикладываюсь коленом. Голой рукой по плечо в сугроб — что может быть приятнее в конце декабря? Взлетаю на школьное крыльцо — кто-то предусмотрительно держит дверь — и уже на автопилоте — на второй этаж, к актовому залу... Табор стоит у дверей, Громова пихает мне гитару и даёт отмашку торчащей из-за кулисы голове Игорёши. Свет гаснет, я засовываю пальцы в рот — руки заледенели, струн не чувствую.

На сцене Ленка наяривает \"Ручеёк\". Ну, двинулись. Посередине прохода, с садомазохистским наслаждением терзая струны ноющими пальцами, до меня вдруг доходит, что совершенно спокойно можно было открыть кухню и пробежать сквозь неё и столовую, не выходя на улицу... Меня начинает разбирать нервный смех.

Поднимаемся на сцену, я усаживаюсь в центре вместе с начавшей раскидывать пасьянс Громовой. Она, вероятно, тоже в мандраже, потому что половина карт улетает в бутафорский костёр. Заканчиваю перебирать струны, заключительный аккорд, закатываю глаза и встряхиваю головой. Волосы рассыпаются по плечам. Эффектно получилось. В зале свистят и хлопают. Встаём, успеваю заметить отпечаток от, оказывается, ободранного в кровь колена. Свет снова гасят, мы отползаем за сцену.

— Спасибо, Лида! — Игорёша забирает гитару и проникновенно жмёт мне руку. — Замёрзла?

— Да нет, уже согрелась, — меня трясёт, но скорее не от холода — мне и не холодно уже, а от адреналина. — Ладно, чего там, всё нормально.

Отхожу в самый дальний угол, сажусь в глубине, около стойки с флагами пятнадцати братских республик, меня тут, в таком разноцветье, не увидят. Поднимаю юбку и начинаю оценивать полученный ущерб. Колготки вдрызг — очень обидно. Они новые, дорогие, тут уже не стрелка, а просто дыра. Значит, только зашить — и под брюки. Колено рассажено — и как не почувствовала? Вроде не глубоко, но основательно, просто кусок кожи стесался. Как обычно, пока не увидела — ничего и не болело. Теперь же начинает саднить, жечь и мешать жить. Шаль с одного бока мокрая. Ага, был же сугроб. Руки красные. Больше вроде потерь нет. Значит, сейчас надо завязать колено.

— Лидка, где ты там застряла! — свистящим шёпотом зовёт мне Ленка. — Сейчас на поклон пойдём!

Разве это так важно? Я встаю, выпутываюсь из каких-то узлов и тряпок, и присоединяюсь к ребятам на сцене. Пару поклонов. Ого, нас даже фотографируют. Вот и слава пришла... Цепляясь за чьё-то плечо, спускаюсь со сцены и иду обратно в класс, переодеваться.

— Лида! — Игорёша догоняет меня уже почти на выходе. — Ты знаешь, так глупо получилось... Я тут вспомнил — ведь можно было и через столовую пробежать...

— Да уж, — покладисто соглашаюсь я,— я тоже потом сообразила, по-дурацки вышло...

— Ты уж извини...

— Что Вы! Вы-то тут при чём? Инициатива, как обычно, наказуема, — я улыбаюсь.

Воспитанные мы такие, вежливые, аж противно. А ещё очень злые, например, я. Такой кросс по морозу давать и, как оказывается, без всякой необходимости! Я сама себя накручиваю и чувствую, как эйфория, после, несмотря ни на что, удачного спектакля, а с ней и настроение, стремительно испаряется.

Выгоняем из класса парней и начинаем переодеваться. Девчонки смеются, вспоминая кто что не там сказал, и кто кому наступил на ногу или на юбку... Я отмалчиваюсь. Может пойти домой? Засовываю носовой платок в дыру на колготке. Вроде более-менее держится. Не хотелось бы испортить брюки, как назло сегодня надела светло-бежевые — пятно сразу видно будет. Упаковываю костюм, причёсываю волосы.

— Ух ты, какая у тебя грива! — Громова подходит ближе, садится на парту рядом. У неё самой волосы настолько шикарные, что сказать комплимент она может себе позволить совершенно искренне.

— Да ладно, — я улыбаюсь. — До твоей далеко.

Ещё бы — у неё косища в руку толщиной и ниже попы. У меня всего лишь до талии, да и потоньше.

— А не фиг было стричь! — она, как всегда, прямолинейна. — Медовые маски делай, быстрее расти будет.

Я откладываю расчёску и начинаю плети косу.

— Ты что, сдурела? — Громова спрыгивает с парты. — Оставь в покое, ты же не на уроке. А ну-ка, повернись!

Я с сомнением смотрю на неё. Не такие уж мы близкие подруги, чтобы я ей позволила командовать, но с другой стороны — мне с ней делить нечего. Поворачиваюсь к ней спиной. Она быстро расплетает косу, перебирает пряди, что-то перекидывает на висках, хватая со стола заколки и комментируя на ходу: \"Зелёные отдашь потом Светке Иванцовой, \"невидимки\"— Инкины\".

— Смотри! — она даёт мне зеркальце, держа второе сзади, около моего затылка. Я некоторое время разглядываю. Мне нравится. Волосы распущены, на висках сплетены в две нетугие косички и переплетены с косой, идущей от макушки назад. Дальше волосы падают свободными кудрями по спине.

— Спасибо, здорово ты сделала...

— Перестань закручивать \"баранки\", себя надо уметь подать, ты же не в первом классе! — строго говорит она мне, величественно удаляясь. Хм. Ну, наверное. Я ещё некоторое время рассматриваю себя, потом убираю зеркало в сумку.

За это время выступление наших певцов и танцоров закончено, и благодарственно-напутственное слово директрисы произнесено. Судя по грохоту и некоторым высоко-литературным выражениям из зала, учителя оттуда уже вышли и мальчишки сдвигают ряды, освобождая место для танцев. Торты с пирогами давно уже порезаны и унесены в зал. Скоро и нам можно будет туда выдвигаться. В дверь просовывается Ленкина голова, оглядывает класс и, увидев меня, ухмыляется.

— Сидишь? Ну, сиди, сиди. Тут на твоё имущество покушаются, а она сидит, — я смотрю на неё, не очень понимая, что она имеет в виду. — Эй, тормозок, шевелись, а?

Я шевелюсь по направлению к выходу. Заинтересовавшаяся публика продвигается вместе со мной. Останавливаюсь в дверях класса и всматриваюсь в коридор в поисках утерянного, по Ленкиным словам, имущества.

Высокий парень в замшевом пиджаке, с собранными в хвост длинными светлыми волосами стоит около окна в окружении девчонок из параллельного класса. Так. Это что же происходит? Разбой среди бела дня! Вернее — вечера, но факт налицо — попытка умыкновения! Сейчас мы это пресечём в корне... Ленка смеётся рядом: \"Иди, разбирайся!\" Я и иду, совершенно по-идиотски улыбаясь. Он, как будто услышав мои шаги, оборачивается, улыбаясь в ответ: \"Лида...\"

— Привет!

— Привет!

Мы смотрим друг на друга, он держит меня за руку. Девчонки, стоявшие рядом, переглядываются и ретируются. Ленка, проходя мимо, закатывает глаза и громко шипит углом рта: \"Детский сад, ясельная группа!\"

— Жаль, на спектакль не успел.

— Да ладно, ничего интересного не было, так, самодеятельность, — я внимательно рассматриваю новую шишку у него на лбу. — Хорош!

— Да ладно, — он передразнивает мой тон, — ничего интересного, так, ерунда.

— Больно? — я сочувственно морщусь.

— Пока да, но скоро пройдёт. Я знаю, как можно вылечить, — прищуривается и наклоняется ближе.

— Как же? — тут же покупаюсь я.

— Подуть и поцеловать.

Он подставляет мне лоб. Я смеюсь и быстро чмокаю его.

— Легче стало?

— Почти прошло. А, кстати, куда можно, пальто скинуть? — он снимает с ручки окна свой полушубок, — раздевалка-то закрыта у вас.

— Пошли, положим в класс.

Я беру его за руку, и мы направляемся к классу. В коридоре и в классе уже никого нет, все ушли в актовый зал, музыка доносится даже сюда. Развешиваю полушубок Макса на стуле, оказывается, пошёл снег, весь воротник мокрый. Разворачиваю стул поближе к батарее — она чуть тёплая, но всё же лучше, чем ничего.

***

— Ну, что, — не оборачиваясь, спрашиваю я. — Пойдём танцевать?

Сильные руки обнимают меня и прижимают к себе.

— Успеем ещё.

Макс целует меня в ухо, потом в шею. Мне нравится, но щекотно. Я разворачиваюсь в кольце его рук и обнимаю его.

— Прекрати, мы же в школе, — я сама целую его в уголок рта.

— Ну и что? Не на уроке же.

Под пиджаком у него такая же бежевая водолазка, как и у меня. Мы совершенно случайно купили их, когда спрятались от дождя в универмаге, во время одной из наших прогулок. Моя, в отличии от его, мне, по-моему, слишком мала. Во всяком случае, можно было взять хоть на размер побольше — уж очень обтягивает.

— У тебя другая причёска, — он проводит рукой по моим волосам, — тебе идёт.

— Спасибо. А ты заметил, мы сегодня одинаково оделись — прямо телепатия.

Он отстраняется на минуту, окидывает меня взглядом, задерживается на ... м-да... так я и знала! Слишком обтягивает! Я перекидываю прядь волос на грудь и начинаю поправлять ворот.

— Да ты что? — он поднимает моё лицо за подбородок. — Ты что, меня стесняешься? Ты такая красивая, Лидка, на тебя смотреть одно удовольствие, прекрати!

Я краснею. Слышать это, конечно, приятно, но вот что-то взгляд его при этом мне совсем не нравится. Что-то как-то не так он смотрит, не по-дружески, скажем так...

— Пойдём уже в зал, Макс!

— Пойдём, — вместо того, чтобы отпустить меня, он обнимает крепче и наклоняется к моим губам.

Мне нравится, когда он меня целует. Мне нравится, когда он меня обнимает. Но вот что мне не нравится, так это когда пытаются вытащить из брюк мою водолазку и залезть под неё.

— Ты что, с ума сошёл? — я почти сержусь и выкручиваюсь из его рук. — Зачем это?

Он смотрит на меня странным взглядом, потом с силой трёт ладонями лицо.

— Извини, — делает шаг ко мне и обнимает снова. — Извини. Мир?

— Мир, — ладно уж. Я поднимаю руки, обнимаю его за шею и сама тянусь к его губам.

Мы, наверное, несколько увлеклись, так как звук открываемой двери класса показался неожиданно громким и абсолютно неуместным.

— Лида, ты здесь? — в дверях воздвигается Игорёша. Как видно, увиденное не сразу дошло до его сознания, так как он продолжил начатую фразу, переводя взгляд с меня на Макса и обратно. — Ты не могла бы немного поиграть? У ребят магнитофон зажевал плёнку, а Тамара Николаевна уже ушла... Максимова, — тон резко меняется. — Что тут происходит?

— Ничего, Игорь Владиславыч!

А что я могу ещё сказать? Щёки горят, губы припухли, отскочить друг от друга мы успели только на полшага... Волосы у Макса растрёпаны — и когда я успела стянуть с его волос резинку?

— Молодой человек не ученик нашей школы? — Игорёша умеет задавать исключительно правильные вопросы.

— Нет, — Максим поправляет пиджак, берёт меня за руку, и мы направляемся к выходу из класса.

Я совершенно потерялась. С одной стороны, мне очень стыдно — меня застали в такой ситуации, а с другой... Ну, подумаешь, целовались... Не у всех же на глазах... И вообще, я уже взрослая... Как-то не получается себя успокоить.

Мы молча проходим мимо Игорёши. Я опускаю низко голову, замечая краем глаза, как он пристально рассматривает мои губы и, в свою очередь, неожиданно краснеет. Ха. Это что такое?

Входим в зал. Макс всё так же держит меня за руку.

— Тебе очень влетит? — лицо у него серьёзное. — Извини, я просто идиот.

— Да нет, наверное, — я раздумываю. — Вряд ли Игорёша кому-нибудь накапает. Просто неудобно...

Мы пробираемся по залу к сцене. Свет потушен, горит пара плафонов при входе, зеркальный шар крутится под потолком, отбрасывая лучи во все стороны, мигают гирлянды на закрытом занавесе сцены. На нас никто внимания не обращает, народ возмущённо гудит в полумраке зала. Мы забираемся на сцену. Ух, я сегодня здесь что, поселюсь, что ли?

— Кто тут есть?

— А, пришла, — недружелюбный тон чинящих магнитофон даёт понять, что до решения проблемы далеко. — Сбацай чё-нить, пока пацаны за кассетником гоняют. А это ещё кто?

На нас с Максом смотрят три пары глаз.

— Свой, не напрягайтесь, — Максим улыбается, демонстративно положив руку мне на талию.

— Лидка, это что, твой, что ли? — меня разглядывают настолько удивлённо, что я бегло оглядываю себя, всё ли у меня в порядке.

— Мой, мой, — меня такой интерес слегка нервирует.

— Ишь ты, в тихом омуте... — говорят мне вслед, вполне, впрочем, добродушно.

Я открываю крышку злополучного фортепиано. И что я могу сыграть? Эту мысль озвучивает тихий голос за спиной.

— Что ты можешь сыграть, Аделаида?

Ого, что это с Игорёшей, откуда это вдруг "Аделаида" вылезла? Оглядываюсь назад. Он стоит, наполовину высунувшись из-за занавеса, и смотрит в сторону, на Макса, который пристроился к парням с магнитофоном.

— Только медляки, Игорь Владиславович, — я старательно выговариваю его отчество. — Могу "Паромщика", "Соловьиную рощу", "Сувенир" Демиса Руссоса... Могу попурри из "Спейса", "Феличиту", вот это вроде быстрое... У меня же классика... Ну, романсы могу...

— Ладно, играй. Романсы не надо.

Он уходит на сцену, и я слышу, как он успокаивает массы и объявляет, что пока несут магнитофон, будет звучать "фортепианная музыка в исполнении лучших выпускниц музыкальной школы, по совместительству — ваших одноклассниц". О, как... Сажусь, играю. Когда играешь что-то для себя, а не то, что положено для оценки, получается всегда намного лучше и душевнее. У меня, во всяком случае, всегда так... Играя "для души", я могу и думать о постороннем и разговаривать. Мама считает, это потому, что такая музыка поверхностна и не требует той отдачи, что нужна для исполнения классики. Не знаю, не уверена. Вот и сейчас, играя попурри, мне не нужно сосредотачиваться на том, что делают пальцы, они своё дело знают, играют то, что приятно уху и нужно коллективу, а я могу и подумать о двух важных, требующих всестороннего рассмотрения, вещах. Первое — какая муха укусила Игорёшу, и второе — как мне вести себя с Максом. Я, конечно, тормоз, тут Ленка права, но всё-таки, не настолько. Не быстро до меня доходит, очень не быстро, но наконец-то дошло, что это я с ним "дружу", а вот он за мной "ухаживает". Так, наверное, это называется... Так, теперь "Паромщик". Да, о чём я? И книжек вроде прочитано достаточно и разговоры девичьи, они излишней скромностью не отличаются, то есть вывод один — мозгов у меня нет... Что сейчас? Ну, пусть будет "Белый танец". Дальше. А что мне дальше со всем этим делать, совсем непонятно. Он мне нравится? Нравится. Как? Очень. Очень насколько? Очень сильно. А вот дальше? А вот дальше, как и положено — тишина... Вот значит как. Вот именно об этом мама и говорит: "Он взрослый, а ты — дурочка..." Как обычно, мама оказывается права... Нате вам — "Синий иней". А кстати, долго я тут вкалывать буду? Можно подумать, они за магнитофоном на край света пешком отправились... Я тоже танцевать хочу!

— Ладно, вали, — Ленка спихивает меня со стула. — Дальше я. Свиридова хочешь?

— Не надо!

— Ну, как хочешь. Поехали!

Уф. Ленкин конёк — Челентано. Держись, народ!

Я трясу руками, разминаю пальцы. Максим бесшумно появляется рядом, берёт мои руки в свои, дует мне на пальцы. Потом прикладывает их к своему лицу.

— Устала?

— Да не так чтобы, просто что-то слишком напряжена, — я качаю головой.

— Ну, что, потанцуем?

— Идите, дети мои! — напутствует нас Ленка. — Сейчас я вам изображу что-нибудь душевное.

Мы спускаемся со сцены в зал. Звучат первые аккорды. Ну, Ленка! "Теперь я знаю, ты на свете есть..." Действительно душевно. Макс обнимает меня, я кладу руки ему на плечи. На нас смотрят — по нашим школьным понятиям, мы танцуем слишком "по-взрослому", слишком близко. Плевать. Чувствую, разговоров и так будет не избежать. Сегодня у меня очень насыщенный день, слишком много волнений и адреналина, можно позволить себе немного расслабиться.

— Ты знаешь, Лида, а я ведь первый раз слышу, как ты играешь!

Я удивлённо поднимаю голову. А ведь и правда. Как же так получилось? В наши нечастные встречи в мамином присутствии мне не приходило в голову тратить время на игру, а на полугодовой концерт он не попал — был в отъезде... Надо же...

— Мне очень понравилось, у тебя талант. Сыграешь для меня когда-нибудь? — он говорит тихо, на ухо, так, чтобы не слышали те, кто танцует рядом. Медленные танцы не пользуются большой популярностью, но почему-то мне кажется, что пары танцуют слишком близко к нам.

— Да ладно, какой талант... Но если ты хочешь, конечно, сыграю...

И тут, что я слышу? Вступление знаменитого Свиридовского вальса застаёт нас как раз в центре зала. Ленка! Убью! Зачем я ей рассказала, подруга называется! Мы смотрим друг на друга. Почему у меня такое чувство, что это заговор? Вальс меня Макс учил танцевать совсем недавно. Без особого успеха, надо сказать. Я не собираюсь позориться, но Макс, улыбаясь, протягивает мне руку. Я оглядываюсь — никто не выходит, мы стоим посередине зала вдвоём. Понятное дело, никто не умеет.

— Ты что, я не буду, — шиплю я.

— Наплюй, как бы мы ни танцевали, это будет лучше, чем у других... Ну, давай же, Лида!

Да провались оно всё... Эх, жаль, что я не в платье.... Мы кружимся под музыку в почти полностью тёмном зале. Мне ещё надо многое обдумать, но это позже. Сейчас только музыка и танец...

* * *

Ужасный ужас. Трясёт и мандражит. Трясутся руки и дрожат колени. Самое время пить валерьянку и вспоминать:\"Почему я встал у стенки? У меня дрожат коленки...\" Причина всего этого совершенно простая — меня пригласили в гости. И тоже, вроде, нет повода сходить с ума. Вот только в гости меня пригласили на день рождения мамы Макса... Ну, пригласили не только меня, и вообще, не столько меня, сколько родственников и друзей. Я, вероятно, иду на десерт. Или на закуску? Совершенно нет поводов нервничать, говорю я себе и мажу лаком мимо ногтя. Это же не городская олимпиада и не квалификационный экзамен в присутствии консерваторских мэтров! Я что, кому-то что-то должна? Чего распсиховалась-то? Подумаешь, родители... У всех родители есть, не съедят же меня, в конце концов. Ну, познакомлюсь, что такого. Это даже хорошо, что там много народа будет, посижу себе в сторонке скромненько.

А раз скромненько, то и одеться надо соответственно, в стиле \"я бедная овечка\". Ладно, главное — решение принято. Чёрное шифоновое платье с воротником-хомутом, собственно, единственное моё выходное платье, делает меня слишком взрослой. Я его очень люблю, но сегодня оно не подойдёт. Вешаю его обратно в шкаф. Вот это, шерстяное синее, будет в самый раз. Прямое, строгое, закрывает колено. Кружевной воротник, пуговички на груди, манжетики. Институт благородных девиц на прогулке. Класс, то, что надо. Теперь волосы... Ну, волосы в две косы и за спину. Маленькие белые ленточки. Прямо девочка-ромашка получается. Не переборщить бы с \"детскостью\". Да нет, вроде нормально.

Смотрюсь в зеркало. Хм. Ну, ресницы можно подкрасить, даже нужно. Мама мне на Новый год подарила ланкомовскую тушь. Как донесла разведка — в такой туши можно прекрасно закатывать истерики и скандалить, ничего не размазывается. Она, как и заявлено, водостойкая. Истерить я не собираюсь, но вот снежинка в глазу с обычной тушью может за минуту испортить всю красоту.

Так. Со стопроцентной вероятностью мне предложат \"гостевые\" тапочки... Терпеть не могу надевать чужую обувь, поэтому тапочки у меня в таких случаях с собой. Даже не тапочки, а чешки с помпонами, очень смешные. Но сейчас это как-то не по теме будет, явный перебор. Возьму другие, попроще — сама связала крючком из остатков шерсти. Ничего особенного, серенькие такие, с синим квадратиком. Вот как раз и обновлю. Или всё-таки туфли?

— Мам, — я выглядываю из комнаты. — Как думаешь, мне туфли брать или тапки? Мама заходит в комнату, оглядывает меня со всех сторон.

— Ну, Лидка, ты на кого похожа-то? — мама смеётся. — Тебе сейчас в руку только леденец на палочке. Что за фокусы? Оденься нормально, шпильки возьми, помаду накрась. Всё-таки, в чужой дом в первый раз идешь...

Не в первый, мама, совсем не в первый. Вот с родителями не встречалась, это да.

— Мам, ну я же не хочу, чтобы его предки решили, что я их сыночка с пути истинного сбиваю!

— А ты хочешь, чтобы они решили, что их сынок запал на малолетку? Это ещё хуже. Будь сама собой.

— А может я и есть сама такая — маленькая, с косичками?

— Да уж, маленькая, — мама смеётся. — Смотри, Лида, — это она говорит уже серьёзно, — покажи себя прилично. Как бы я ни относилась к твоему роману...

— Мама!

— Роману, я сказала! Выглядеть ты должна достойно. Не дури, переодевайся.

Я ещё раз оглядываю себя в зеркале. Нет, всё-таки пойду так. И тапки. Да. Беру сумку и пакет с коробкой конфет. Мама где-то достала две коробки с грильяжем. Одна пойдёт в подарок. От меня, конечно, подарка не ждут, но не приходить же в гости \"с пустой рукой\"! Цветы в январе малоактуальны, а вот конфеты всегда к месту.

Спускаюсь в метро. Сюда уже успели нанести снега. Под ногами коричнево-серая кашица, чвакает неаппетитно. Захожу в вагон, расстёгиваю шубу. Народу немного, воскресенье, предобеденное время. Можно было доехать и на автобусе, но лучше уж не тянуть — быстро приехала, быстро зашла. Семейный праздничный обед назначен на три часа, сейчас половина — я как раз успеваю. Не хочу быть в числе самых первых.

Поднимаюсь в вестибюль. Мы договорились встретиться около театральной кассы. Не то, что я не найду дороги, просто как-то стесняюсь, да и вообще... Всегда прихожу раньше, хотя мои просвещённые подруги уже все уши мне прогудели, что приходить на свидание с парнем (или просто на встречу, не важно) ровно в назначенное время — это по меньшей мере дурной тон. Надо обязательно опоздать, хотя бы на полчаса. Чтоб знал! Что он должен знать, мне не очень понятно. По-моему, это просто глупость и неуважение. Впрочем, какое мне дело, пусть делают что хотят.

Я подхожу к кассе и вижу, как с другой стороны к ней подходит Максим. Опять у меня не получилось его опередить!

Две остановки до его дома, мы, как обычно, идём пешком. Погода прекрасная, мороз несильный, воздух сухой и снег тоже сухой, сыпучий. Не налипает на сапоги, чудесно поскрипывает и совершенно волшебно блестит на солнце. Блестит, по-моему, слишком сильно, я щурю глаза и морщу нос.

— Макс, много народу у вас намечается?

Я опять начинаю нервничать. По мере приближения к дому меня трясёт всё сильнее.

— Человек десять. Не переживай, все свои, тебя точно никто не съест. Из молодёжи только мы с тобой, так что посидим, поздравим и пойдём ко мне, музыку послушаем. Уф. Пришли. Лифт, третий этаж. Я глубоко вздыхаю, расстёгиваю шубу, разматываю шарф.

— Готова?

Он ещё смеётся!

— На старт, внимание, марш!

Я толкаю его локтём — совсем не смешно! Дверь открывается раньше, чем Максим подносит руку к звонку.

— А мы вас уже ждём!

Дверь гостеприимно распахивается во всю ширину и на пороге нас встречает невысокая темноволосая женщина. Даже не надо её представлять — теперь понятно от кого у Максима карие глаза. Они настолько похожи, что просто удивительно.

— Здравствуйте, Татьяна Георгиевна! Как Вы похожи с Вашим сыном! Ой, простите, — я быстро вытаскиваю коробку с конфетами из пакета и протягиваю ей. — С днём рождения!

— Спасибо, Лидочка!

Она делает шаг назад, в квартиру.

— Что же мы через порог знакомимся. Проходите, проходите. Как я рада тебя наконец-то увидеть!

Она мельком бросает взгляд на конфеты.

— Грильяж в шоколаде! Да где же вы достали такое чудо? — она совершенно по-детски прижимает коробку к груди. — Это же мои любимые! Никому не дам, слышите, мужчины?

Максим и появившийся в прихожей высоченный седой мужчина смеются.

— Здравствуйте, Лида, да? — он протягивает мне руку.

— Добрый день, Леонид Александрович! — пожимаю ему руку, глядя на него снизу вверх.

— Раздевайтесь, проходите, ребята! — мама Макса, продолжая прижимать коробку к груди, берёт за руку мужа и уводит на кухню.

— Она, правда, конфеты любит, или это просто так? — шёпотом спрашиваю я, снимая шубу.

— Правда, — кивает Макс, оглядываясь на двери кухни. — Это её любимые. Видишь, всё не так страшно. Тебе тапки дать?

— У меня свои.

Я достаю свой вязаный шедевр и присаживаюсь на банкетку, чтобы снять сапоги. Начинаю осторожно, чтобы не зацепить колготки, расстёгивать молнию. И тут Макс опускается на колени, молча отстраняет мои руки и расстёгивает молнию сапога сам. Медленно стягивает сапог, придерживая ногу второй рукой. Я совершенно ошарашенно закусываю губу и даже забываю возразить. Он так же молча берёт тапки из моих рук и одевает мне их на ноги. Проводит руками от лодыжки до колен, сжимает колени руками и поднимает голову. Смотрит мне в глаза. Я молчу. Я должна что-то сказать? Ну, наверное... Что-то ничего не приходит в голову. Он поправляет моё платье, всё так же молча встаёт и подаёт мне руку. Я поднимаюсь, разворачиваюсь к зеркалу, приглаживаю волосы. В зеркальном отражении вижу Макса, который всё так же молча стоит за моей спиной и... его отца в дверном проёме кухни...

А, собственно, что такого-то? Я выдавливаю улыбку:\" Я готова\".

Вообще-то всё не так страшно, как казалось дома. Даже совсем не так страшно. Обычные люди, несколько тётушек и дядюшек, пара старичков — бабушка и дедушка, родители отца. Одеты прилично, на столе фарфор, мельхиор, селёдка в шубе, заливное... Обычный среднестатистический стол, без выкрутасов, вполне приличные застольные шутки. Пара вопросов:\"А в каком ты классе, деточка?\", \"А вы с Максиком давно дружите?\" и больше меня никто не трогает.

Сидящая справа тётушка занята едой, сидящий слева дядюшка старательно подкладывает мне в тарелку всякие вкусности. С Максимом мы почти не говорим, он сидит напротив и подливает мне минералки в бокал. Общим решением \"ребёнку\" — значит, всё-таки правильное я платье выбрала! — ничего крепче сока не наливают. Звучат громкие голоса, стучат ножи и вилки, произносятся тосты. Серьёзные и шуточные, почти официальные и дружеские. Я расслабляюсь, всё вполне спокойно и пристойно, а главное — на меня особо никто внимания не обращает. Теперь самое время подумать... Вот только почему-то не хочется думать и анализировать. Не лучше ли сделать вид, что ничего такого особенного не произошло... А и правда, что такого? Ну, помогли мне сапоги снять... чисто по-дружески... М-да... Изредка посматриваю на родителей Максима. Татьяна Георгиевна заметив мой взгляд, улыбается и призывает сидящего рядом дядюшку поухаживать за девочкой, а то \"она же ничего не ест, совсем худенькая!\" Мои протесты мало кто замечает, и разговор плавно переходит на современную молодёжь, которая \"блюдёт фигуры\", \"носит чёрте что\", слушает \"дикую музыку\" и \"совсем от рук отбивается\". Я улыбаюсь, и напряжение полностью отпускает. Надо же, какие все взрослые всё-таки одинаковые!

— А давайте саму молодёжь спросим! — сидящая рядом с хозяйкой дама несколько излишней полноты, воодушевлённо поворачивается в специально для неё принесённом большом кресле. — Вот Максим, например, ты у нас хороший воспитанный мальчик. Ты какую музыку любишь?

Хороший мальчик Максим усмехается, глядя на даму.

— Я, тётя Аля, всё люблю. И рок, и поп, и классику.

Дама неопределённо хмыкает и переводит взгляд на меня.

— А ты, деточка?

— Мне тоже не очень важно, лишь бы приятно звучало.

— Вот! — дама победно поднимает палец. — \"Приятно звучало\"! А что может быть приятного в грохоте и кошачьих воплях?

Я наклоняю голову набок и внимательно разглядываю даму. Вполне интеллигентное лицо, скромные золотые серьги в ушах, розовый румянец — немного перебрала. Кого-то неуловимо напоминает. Ха, ну, как кого — это же сестра Максиного отца, тётя, значит. Ладно, пусть живёт, лекция о полифонической музыке и её влиянии на развитие рок-направления в музыке современной, отменяется.

Горячее съедено, музыку, до этого тихо звучащую, ставят громче. Сейчас положено танцевать.

— Хочешь проветриться? — Макс наклоняется через стол.

Голоса звучат всё громче, да и музыка... Я его почти не слышу. Выбираюсь из-за стола, улыбаясь и извиняясь. Стулья уже отодвинуты, оставшиеся сидеть провожают меня возгласами: \"Какие длинные косички!\", \"Идите дети, что вам тут со стариками!\" и \"Таня, сколько лет этой девочке?\" Выходим в коридор, по дороге сталкиваемся с именинницей.

— Лидочка, ты совсем ничего не ела.

— Что Вы, Татьяна Георгиевна! За мной со всех сторон ухаживали, всё было такое вкусное, спасибо!

— Мам, мы в комнате посидим, на сладкое позовёшь?

— Конечно, позову, сладкоежка! — Татьяна Георгиевна смеётся, — только вот на конфеты не рассчитывайте, — она подмигивает, — для себя спрятала. Да, вы уж в комнате не курите, хорошо?

Я удивлённо смотрю на Максима.

— А ты что, курить начал?

— Нет, — он качает головой и усмехается. — Мам, Лида тоже не курит. Могла бы прямо спросить.

— Ты ещё поучи мать, что надо спрашивать, а что нет, — она без тени смущения смотрит на меня. — Лидочка, а сколько тебе лет? Максим сказал, что ты в десятом классе, ты высокая, но... ты раньше пошла в школу?

— Я и правда в десятом, мне скоро семнадцать.

Я улыбаюсь. Она задумчиво оглядывает моё скромное платье, поправляет кружевной воротничок.

— Ты совсем не похожа на современных девочек. Они сейчас все такие... раскрепощённые...

Мне она определённо нравится, чем-то похожа на мою маму. Не внешне, но что-то в неё есть такое, ласковое, мамино...

— Ладно, сидите. К чаю позову.

Она уходит, закрыв за собой дверь комнаты. Я устраиваюсь в кресле около окна. Мне оно очень нравится — такое глубокое, уютное, с мягкой, удобно изогнутой спинкой.

— Специально в кресло забираешься, чтобы я тебя обнять не мог?

— Мы тут прекрасно вдвоём помещаемся, не такая уж я толстая! — притворно возмущаюсь я.

— Да ты вообще похудела что-то. И правда на диету села?

— Зачем мне диета? — я действительно удивлена. — Где у тебя тут зеркало?

Я оглядываю комнату. Полки с кубками, полки с книгами, грамоты и вымпелы на стенах, фотографии... А ведь и правда, зеркала нет. Не обращала внимания, надо же...

— Иди сюда, вот тебе зеркало. — Максим открывает шкаф.

Я подхожу и рассматриваю себя со всех сторон в небольшом зеркале на двери. Нет, вроде не надо мне худеть, всё что надо — на месте, не толстая, не худая, стандартная. Ничего интересного, короче...

— Ага, попалась! — меня хватают и стискивают, прижимая к груди. Слишком сильно прижимая. Я трепыхаюсь и пытаюсь освободиться: \"Пусти, рёбра сломаешь!\"

— Если отпущу, опять в кресло спрячешься?

Я поднимаю голову.

— Не сразу...

Мы самозабвенно целуемся около шкафа с открытой дверцей. В соседней комнате громко звучит музыка, смеются гости, на кухне падает и разбивается тарелка... Всё это проходит на заднем плане, сливаясь в один шумовой фон, не представлявший интереса.

— Какой у тебя платье... неудобное... — от его шёпота в ухо по мне бегут мурашки.

— Почему неудобное? — тоже шёпотом отзываюсь я, старательно выпутываю резинку из его волос.

— Застёжки нет... и ворота...

— Так тебе и надо! Я к маме твоей в гости пришла, а не для того, чтобы мне тут застёжки искали!

А ведь какая я всё-таки молодец, предусмотрительная. Он фыркает мне в волосы.

— Специально, да?

— Нет, — я качаю головой, — просто мне так удобнее. Платье скромное, первое впечатление очень важно.

— А тебе хотелось моим понравиться?

Мы садимся на тахту, Максим берут в руки гитару.

— Почему же нет? По одёжке встречают...

Он перебирает струны. Я беру в руки книгу со стола. Учебник. Физика. Фу. То, что он всё сдал успешно, я уже знаю, теперь до начала февраля у него каникулы. Новый год я, как и думала, отмечала вместе с мамой, Максим — со своей семьёй. Правда, потом он со своими друзьями отправился на дачу. Ну, что ж, почему же нет. Мы всё время перезванивались и, собственно, я не в обиде. Такие обстоятельства, что поделать. Ленка же, узнав о том, что я, по её выражению, \"отпустила парня попастись на вольных хлебах\", долго и внимательно меня разглядывала. Изрекла в конце: \"Клиника\", и поменяла тему разговора.

Зато мои школьные каникулы мы провели вместе, классно отгуляли, катаясь на лыжах за городом и исправно посещая все новогодние городские мероприятия. Потом у Макса началась сессия, и мы опять не виделись. Что ж, я тоже скучала...

Лёгкий стук в дверь и через пару секунд она приоткрывается. На пороге — отец Макса. Окидывает взглядом идиллическую картину \"Парень с гитарой, девушка с книгой\" и открывает дверь пошире: \"Мама к сладкому столу зовёт!\"

Мы поднимаемся, и тут раздаётся дверной звонок. Леонид Александрович и подошедшая мама переглядываются: \"Мы кого-то ещё ждём? Максюша, это к тебе?\"

Он отрицательно качает головой и направляется к дверям. У меня почему-то сжимается сердце...

— Привет, Максик!

Прямо с порога запрыгнувшая Максу на шею коротко стриженая девица не внушает мне добрых чувств. Такие не бывают подругами детства и близкими и дальними родственницами. Звонкий поцелуй в губы это подтверждает.

— Катя? — в голосе Макса излишней радости не слышно, впрочем, девице это не мешает.

— Да, это я! Не ждал? А я решила сюрприз сделать, я так соскучилась! — девица успевает избавиться от полушубка, повесить его на вешалку, запихнуть в рукав вязаную шапочку. Заметив, или сделав вид, что только сейчас заметила, что в прихожей находится кто-то ещё, она радостно восклицает: \"А вы, конечно, родители Макса?\"

— Действительно, Максим, может быть, ты представишь нас друг другу? — Леонид Александрович переводит взгляд с пришедшей девицы, которая радостно улыбаясь, стоит перед ним — зубы, кстати, очень красивые, такие не грех показать, — на лицо сына... Потом смотрит на меня. А я-то что, я её вообще впервые вижу... Но уже не люблю. Почему-то глядя на неё, а девка она красивая, тут двух мнения быть не может — невысокая, но сапоги на высоченных каблуках, худая, затянутая в облегающие брюки и такой же облегающий свитер, мальчишеская короткая стрижка на чёрных волосах, такие же чёрные глаза, обведённый яркой помадой рот — всё это в моих глазах сливается в одно... Вот это всё — конец моего романтического приключения. Мне такой яркой и живой не стать никогда...

— Это Катя, моя однокурсница, Леонид Александрович, Татьяна Георгиевна — мои родители.

— Очень приятно! — новоприбывшая Катя улыбается так, как будто её саму только что удочерили.

— А это милое дитя?

Она разворачивается ко мне.

— Кузина Лида, из Сургута, — я протягиваю ей руку.

\"Дитя\", значит. Ладно, пусть будет \"дитя\".

Отец Макса, подняв брови, смотрит на меня, потом переводит взгляд на молчавшую всё это время жену.

— Танечка, ты же хотела показать Лиде наши последние фотографии.

— А? Да-да, пойдём, Лидочка!

Она приобнимает меня за талию и отводит в комнату Макса.

— Садись, сейчас я принесу альбом.

Я сижу и смотрю в окно. Внутри у меня поселился большой кусок льда. Я сижу, застыв, и жду, что вот сейчас откроется дверь и Макс войдёт и скажет, что всё это ерунда, неудачная шутка, мне что-то показалось, девица что-то наплела и вообще все всё не так поняли... Я сижу и жду.

Дверь действительно открывается и входит Татьяна Георгиевна с альбомом в руках. В другое время, я бы с удовольствием посмотрела семейные фотографии — я и тут отличаюсь. Для многих просмотр семейных альбомов, которыми потчуют родственников и друзей на семейных мероприятиях — тяжёлая повинность, мне же всегда это интересно. Но сегодня, именно сейчас, я открываю альбом не видя фотографий.

— Вот, посмотри, Лидочка, это Максим пошёл в детский сад... А это мы в Феодосии... В Анапе... В Германии, ездили к отцу... Тут новогодний праздник, смотри, такой смешной, маленький.

Я не вижу фотографий, но послушно киваю головой и изредка поддакиваю.

Дверь в комнату открывается — нет, это всего лишь одна из тётушек.

— Татьяна! — ей бы с таким поставленным голосом в театре драматические роли играть. — Звягинцевы забыли торт! А лифт опять не работает!

— Странно, когда мы пришли, работал, — вяло говорю я.

— Ой, детка, да у нас всё время так, час проработает, двое суток в ремонте! — Татьяна Георгиевна берёт меня за руку, заглядывает в глаза. — Мы нашим приятелям отдали торт — у нас уже места не было в холодильнике, а они на четырнадцатом этаже живут. Сейчас Лёня сходит.

— Я уже Максима послала, — тем же трагическим голосом сообщает тётушка, — наговориться с девочками ещё успеет.

— Посиди тут, Лидочка, я схожу посмотрю, что там с этой Катей, хорошо? — тихо говорит Татьяна Георгиевна и уходит, забрав с собой трагическую тётю.

Я перелистываю страницы альбома. \"Пожалуйста, ну, пожалуйста, пусть я выйду, и там никого не будет, и вообще, пусть ничего этого не было, никто не приходил и никакие злые мысли мне в голову не закрадывались. Ну, пожалуйста...\"

Как видно, сегодня не мой день... \"Катя — однокурсница\" возникает рядом совсем беззвучно, или это просто я так ушла в свои мысли?

— Слышь, Лида из Конотопа, ты надолго тут? — Катя усаживается в кресло, вытягивает ноги в высоких сапогах, косится на мои тапочки.

— Из Сургута.

— Да не важно, хоть с мыса Доброй Надежды! Так надолго?

Я внимательно смотрю на неё. Красивая... Нет, никто не войдёт и не скажет, что тут какая-то ошибка. Нет тут ошибок.

— Да, дикая у вас там мода, в твоём Сургуте, — она рассматривает моё платье. — Тебе лет-то сколько, кузина?

А не пошла бы ты... Я опускаю взгляд на альбом на коленях, переворачиваю страницу. Моментальный снимок на фуникулёре, двухнедельной давности — мы все в снегу, Макс меня только что откопал из очередного сугроба, мы смеёмся... Мама сказала, что мы тут очень хорошо получились — солнце, снег, мы такие весёлые.

— Кстати, — она подрывается с кресла и быстрым шагом выходит в коридор. Почти сразу же возвращается с конвертом в руках, кладёт его на край стола. — Хорошо, что вспомнила — фотки с нового года. Скучная ты какая-то, — она рассматривает меня, — как мышь серая, сидишь тут... Пойду, гляну, может, что осталось на столе.

Я смотрю ей вслед. Мышь... Маленькая, серенькая, незаметная... Я протягиваю руку за конвертом, вытаскиваю поляроидные снимки. Их много, наверное, всю кассету отщёлкали. Ну, что ж, весёлый новый год в мужской компании. Ёлка на участке, снеговик почему-то на кухне. Тоже, наверное, неплохо, серпантин, пиво. Почти вся компания знакома, пару девчонок — тоже знаю. Катя... Довольно смело так откровенно фотографироваться — из одежды на ней только снегурочкина голубая шапка. Впрочем, смотреть тут не на что, ей с её грудью вообще можно в лягушатнике в трусах купаться. Снимков несколько, все в одной комнате, она и ещё кто-то в постели за её спиной. На последней фотографии тот, кто лежит сзади, обнимает её голой рукой за талию. Лица парня не видно, но особой необходимости в этом нет — на руке часы, которые я не могу не узнать...

Почему так холодно в комнате, пальцы не гнутся и тяжело дышать? Я собираю фотографии в конверт, аккуратно кладу его на стол, закрываю альбом и выхожу в коридор. Переобуваюсь, надеваю шубу, услышав голос Татьяны Георгиевны, заглядываю на кухню.

— Извините, Татьяна Георгиевна, мне пора. Спасибо, всё было просто чудесно, ещё раз поздравляю!

Слова выходят сами, я даже не задумываюсь о том, что говорю. Мысль одна — скорее бежать отсюда, я не могу тут дышать, ещё минута и я просто умру...

— Как же так, Лидочка, подожди, сейчас Максюша придёт, тебя проводит... — она растерянно смотрит на меня.

— Нет, нет, всё в порядке, до свидания! — мне всё равно, красиво сыграть не получилось, да и по моему лицу всегда всё можно, как по книге прочитать.

Я быстро иду к двери, выскакиваю на лестницу, бегу по ступеням вниз... Прочь отсюда, не могу никого видеть, не хочу его видеть. Никогда больше не захочу...

***

Добегаю до первого этажа, толкаю коленкой входную дверь. Боль от удара немного отрезвляет — дверь не открывается. Ну, конечно, это же не моя хрущёвка, здесь ещё и ручку надо повернуть. Скорее, скорее, я сейчас просто задохнусь...

Вечерний холодный воздух врывается в открытый рот, но мне этого мало. Я дышу и не могу надышаться. Тот кусок льда, что появился в груди, разросся до размеров чёрной дыры. Я ничего не вижу, перед глазами темно и очень холодно. Выбегаю со двора на улицу, сворачиваю к метро, по пути хватаю голой рукой снег с почти полностью засыпанной скамейки, засовываю в рот. Холода снега я не ощущаю ни в пальцах, ни во рту. Этот холод ничто, по сравнению с тем, что заморозил мою душу.

Сил бежать больше нет, и я перехожу на быстрый шаг. В какой-то момент понимаю, что двигаюсь в противоположную от метро сторону. Возвращаться и проходить снова мимо этого дома я не в состоянии. Хорошо. Значит — поеду на автобусе, вот, кстати, и остановка.

Я долго смотрю, пытаясь понять, есть ли тут подходящий для меня автобус, потом — в какую сторону мне надо ехать. Смотрю на фонарь и считаю пролетающие мимо него снежинки. Когда мороз начинает пощипывать щёки, поднимаю руку и пытаюсь разглядеть время на часиках на запястье. Стрелок увидеть не успеваю, так как память тут же услужливо показывает совсем другую картину — часы на мужской руке, обнимающей живот голой девицы... Нет! Не хочу, ничего не было, вообще ничего! Последний полгода у меня было затмение мозгов, затяжной солнечный удар, наваждение... Сейчас доберусь до дома, с головой закутаюсь в одеяло и утром у меня начнётся новая жизнь — спокойная и деловая... Без... посторонних. А сейчас я еду домой. Надо только придумать откуда. Ну, например, с институтских курсов. В воскресенье? Не важно.

Где же мой автобус? Мороз уже добрался до коленок. Его руки на моих коленках были горячие... Чёрт. Никаких коленок, никаких рук. Я просто хочу домой...

Наконец-то! Поднимаюсь в автобус, сажусь в конце салона, у окна.

— Эй, Снегурочка!

Я вздрагиваю. Водитель выглядывает из своей кабинки. Оказывается, кроме меня пассажиров больше нет.

— Тебе на какой выходить?

— После моста.

— Ясно.

Меня везут практически без остановок. В салоне холодно, окна совсем заледенели, ничего не видно. Я занята важным делом — пальцами и дыханием вытапливаю на окне смотровой глазок. Всё что угодно, только не думать... Слой льда, наросший на стекле такой толщины, что, пожалуй, до моей остановки я не успею управиться. Не прокатиться ли ради такого дела ещё кружок?

Выхожу из автобуса. От остановки в разные стороны разбегаются протоптанные в снегу тропинки. Вижу свой дом, наши окна. Там темно. Ах, да, мама же на дежурстве до утра. С одной стороны — это хорошо. Мне слишком больно сейчас, на разумный диалог я не способна, выслушивать поучения или сожаления — тем более. С другой — дома, в тишине, я просто сойду с ума. Направляюсь к телефонной будке неподалёку. Двушки нет, плевать, опускаю десятикопеечную. Бодрый голос подруги в трубке:\" Алё!\"

— Лен? — спрашивать нет необходимости, но длинные фразы у меня вряд ли получатся.

— Ха, ты уже отстрелялась, что ли? Ну, и как было?

— Лен, я не из дома... Можно я сейчас к тебе зайду?

Пауза, и по-деловому: \"Ты далеко? Тебя встретить?\"

— Я внизу...

— Открываю! — телефон отключается.

Я выбираю тропинку, ведущую к Ленкиному дому. Да, это, наверное, самое лучшее. Сейчас мы немножко посидим, поговорим, она мне что-нибудь отвлекающее расскажет, и я пойду домой, чтобы с головой под одеяло. Точно. То, что надо.

Выхожу из лифта на последнем этаже. Ленка стоит в дверях:\"Что?\"

— Чаем не угостишь? Замёрзла совсем...

— Проходи.

Ленка пропускает меня, закрывает за мной дверь.

— Ну, что случилось-то? Поссорились, что ли? — и, заметив моё выражение лица, быстро добавляет. — Вот только не ври! Достаточно на твой видок посмотреть!

Она разворачивает меня к зеркалу — шапка надета криво, одна коса наполовину заправлена внутрь, под шарф, вторая висит снаружи. Глаза потухшие...

— Ну... как бы тебе сказать...

Даже не знаю, что я хотела бы сильнее — рассказать всё Ленке, или похоронить это прямо сейчас, забыть и никогда не вспоминать.

— Ладно, раздевайся, предков дома нет — в гостях и придут поздно. Нам никто не помешает поговорить по-человечески.

Я пытаюсь улыбнуться. Ленка уходит на кухню, я снимаю шубу, достаю из сумки тапки и присаживаюсь на банкетку... Чувство дежавю накатывает на меня неожиданно с такой силой, что в груди что-то резко поворачивается, лопается, в голове взрывается тьма, и я падаю на пол, захлёбываясь слезами.

Потом мы сидим на кухне и пьём чай. Передо мной огромная кружка и пара бутербродов. В руке платок носовой, на плечах — мохеровый. Ленка, сидя на подоконнике, виртуозно пускает струйку сигаретного дыма прямо в форточку. Поглядывает на меня, молчит. Я смотрю в кружку с чаем и тоже молчу.

— В школу завтра пойдёшь? — Ленка спускается с подоконника, садится напротив.

— Пойду, конечно, — слегка удивляюсь я.

— Ну, я к тому, что может, стоит к врачу сходить, мало ли... Типа, чтоб последствий не было...

Ленка намазывает на булку варенье, протягивает мне. Я открываю рот... и закрываю его снова. Мне смешно. Я начинаю хохотать и чувствую, что остановиться не смогу. Ленка некоторое время внимательно меня разглядывает, потом размахивается, чтобы, как я понимаю, стукнуть меня по щеке. Я успеваю отшатнуться.

— Что, так понравилось? Ты уж определись — или ты рыдаешь или ржёшь? Нечего икать, придурочная, чай пей.

Я запиваю свою истерику чаем, и голова наконец-то проясняется.

— Ну, колись... Было — не было, как было?

— Было, — я закрываю глаза, как же мне всё-таки больно! — Только не со мной. Там девица пришла, с которой он в новый год на даче развлекался...

— Врёшь! Откуда знаешь что развлекался, может просто вместе учатся?

— Фотки видела, — я кусаю булку, старательно пью чай. Ленка вскакивает со стула, начинает ходить кругами по кухне: \"Вот сволочь! Не мог, как следует концы в воду спрятать!\"

Откушенный кусок застревает у меня в горле.

— Лен, ты что?

— Я \"что\"? Я тебе говорила — не фиг отпускать одного? — Она останавливается, упирается в бок кулаком. — Я тебе говорила, что ему весь твой детский сад скоро надоест? Говорила или нет?

У меня опять начинает щипать в глазах.

— Что ты от меня хочешь? Чтобы я в постель к нему залезла? — я начинаю выпутываться из платка.

— Я тебя ни под кого не подкладываю, я просто советую — определись уже! Сколько вы знакомы, полгода?

— Почти пять месяцев...

— Пять месяцев!

Она воздевает руки к потолку. Потом хватает пачку и вытаскивает сигарету.

— А расскажи-ка ты мне, подруга, что ты позволила за эти пять месяцев взрослому, спортивному парню, у которого в жизни море адреналина, вокруг постоянно полуголые спортсменки и ты, со своим полумонашеским видом, который на их фоне, как красная тряпка для быка? Парню, который, между прочим, совершенно определённо относится к тебе, бестолочи, очень нежно?

— Ты о чём? Ну, мы гуляем вместе...

— Она меня в могилу вгонит, — Ленка смотрит на меня со злостью. — Совсем дура, да? Я тебя русским языком спрашиваю — он от тебя что-то требует, принуждает, просит, ну, сама знаешь?

— Нет, конечно! Да мне ничего это и не нужно! — я тоже повышаю голос.

— Ах, не нужно? Прекрасно! Так чем же ты недовольна? Он пошёл, как ты выражаешься \"с этим\" туда, где \"этот\" вопрос ему помогли урегулировать. После нового года вы же встречались?

— Ну, конечно. И в кино ходили и на лыжах катались.

— И он ничего не упоминал, никак не дал тебе понять, что что-то произошло, изменилось?

— Нет...

— Значит, это был просто перепих и тебя это не касается! — Ленка решительно ломает сигарету в пепельнице.

— Лен...— я просто не верю своим ушам, — ты что, его оправдываешь, что ли?

— Я никого не оправдываю и никого не обвиняю, я тебе правду жизни излагаю!

— Да иди ты со своей правдой жизни! — я кладу голову на стол. — Лен, мне плохо, Лен...

— А кому сейчас хорошо? Ладно. Не стоит ждать милости от природы.

Ленка забирается на табуретку и достаёт с верхней полки кухонного шкафчика бутылку коньяка.

— Вот сейчас мы с тобой по-взрослому эту проблему решать будем.

— Убери, я не пью!

— Никто не пьёт, мы делом занимаемся, — Ленка откручивает пробку.

— Я серьёзно. Перестань, что за ерунда! — я накрываю стакан ладонью. — Мне просто больно, поговори со мной, а?

— Ты — балда, слушай, что тебе говорит умудрённая жизненным опытом подруга! По глотку в чай — и нам с тобой достаточно. Ну?

— Если только по глотку, — я убираю руку. В конце концов, что я ребёнок маленький, что ли?

Ленка щедро наливает в стакан коньяк мне и значительно меньше — себе.

— Э, так не честно!

— У тебя мама до утра не приходит, так что проспишься, а мои через пару часов заявятся. Соображай! Ну, пусть всё разрулится!

— Пусть, — я отпиваю коньячного чая. Гадость какая.

— Так, а теперь давай колись, что было на фотках, — Ленка делает ещё бутерброд с вареньем.

— Слушай, может уже хватит булку трескать, разнесёт нас.

— Смотрите на неё, ожила! У нас с тобой стресс, его надо заесть и запить. А ты, от темы-то не увиливай, ну!

Я утыкаюсь в стакан. Слова не хотят выговариваться, я молчу.

— Что, так всё плохо? — упавшим голосом спрашивает Ленка.

Я киваю. Беру в руки чашку и допиваю всё, что было внутри. Некоторое время мы молчим, потом в голове появляется приятный туман и сказать то, что стоит у меня перед глазами, становится необыкновенно просто. Я поднимаю от стакана голову и начинаю рассказывать всё, что произошло сегодня. Ленка внимательно слушает, а когда я замолкаю, тянет из пачки ещё одну сигарету. Потом останавливается, запихивает её обратно и убирает вместе с коньяком в шкафчик.

— Так, — глаза у неё блестят, но язык, как у меня, не заплетается, — подведём итог. Первое — на шею запрыгнула, — я киваю. — Второе — хамка, третье — фотки принесла. Дальше. Говоришь, голая. Насколько?

Я деловито киваю:\"Совсем.\"

— А он?

— Да его и не видно, рука только!

— Так, — Ленка морщит лоб. — А может это не его рука?

— Да прямо! Его, и часы его. Да и свитер там на кресле рядом...

— Ага, свитер... И что он делает?

— Свитер? Свитер — лежит.

— Какой свитер?! Мужик в кровати, что делает?

— Тоже лежит. Его за ней и не видно. Я ж говорю — только рука, что эту... за живот обнимает...

— Подожди, значит, ты хочешь мне сказать, что валялась у меня тут в прихожей только потому, что какая-то голая девица сфоткалась не пойми с кем, которого даже на фото не видно, а только рука вроде похожая? — Ленка, кажется, сама удивлена длине выданной фразы, потому что несколько раз открывает и закрывает рот, как бы проверяя, всё ли сказала.

— Не просто похожа, Лен, это точно он... — я снова смотрю в стол, временное оживление закончилось, мне опять плохо.

— А Макс-то тебе, что сказал про всё это? — Ленка отбивает какой-то ритм пальцами по столу.

— Так ничего, я же с ним не говорила. Встала и ушла. С мамой его попрощалась только.

Ленка молчит и стучит пальцами. Я слежу за её руками, потом закрываю глаза и выдаю наконец то, что у меня в голове вертится уже давно.

— Знаешь, я ведь сейчас вернусь домой, отосплюсь, все аргументы за и против взвешу, и скорее всего его прощу... Но когда я подумаю, что несколько часов назад он меня целовал теми же губами, что и эту... меня начинает тошнить... И как мне с этим дальше?

Я открываю глаза и смотрю на свою лучшую подругу. Она так же серьёзно смотрит на меня.

— Растёшь на глазах... Ты, прежде всего, должна с ним поговорить. Добро пожаловать в мир взрослых проблем, Лидка!

* * *

Я бодро топаю по снежной целине по направлению в дому. Погода чудесная, лёгкий ветерок и яркие звёзды — что может быть лучше? Полы расстёгнутой шубы загребают снег и затрудняют моё продвижение, но громкая песня помогает преодолеть временные трудности, и я неожиданно вываливаюсь из сугроба на тропинку.

Как интересно, оказывается, по тропинке можно пойти в обе стороны, ну, кто бы мог подумать? Удивлённая своим открытием, я громко смеюсь, некоторое время поворачиваю голову из стороны в сторону, пытаясь определить, куда же мне идти, потом поднимаюсь. Кажется, я шла домой. Да, определённо. Я же хотела выспаться, а сплю я дома. О, какая железная логика, просто в восторге от самой себя.

В голове здорово шумит и ноги не очень слушаются, но у меня прекрасное настроение и над головой полная луна. На луну всегда волки воют, я останавливаюсь в раздумье — нет, я не могу выть, я же волчьего языка не знаю, лучше я спою.

\"Приду я домой, напою коня...\" — я почти уверенно иду вперёд к темнеющему массиву домов. На заднем плане робко пробивается мысль, что, может быть, не стоило идти через пустырь. Всё-таки темновато тут, но с другой стороны — я что, не сама себе хозяйка? Где хочу, там и хожу! И вообще — что хочу, то и делаю, понятно? Этот вопрос я задаю громко вслух и, остановившись, жду ответа. Мне никто не отвечает, и почему-то, меня это очень обижает и злит. Я злюсь, страшно злюсь.

— Да что же это такое, даже поговорить не с кем!

Дома впереди медленно приближаются и неожиданно ложатся на бок. Ну, не фига ж себе! А, это не дома, это опять тут сугроб и я в него упала. Безобразие, сугроб на сугробе, девушке домой не дойти! Почему-то с каждым падением подниматься становится всё сложнее и всё сильнее мешает шуба. Вообще — зачем она мне? На улице такая теплынь, даже жарко. Наверное, уже давно весна. Сейчас я её сниму и вот тут, где-то тут была скамейка, повешу. Пусть повисит. Точно.

Скамейка и вправду находится довольно быстро. Правда, она занята. Это просто безобразие. Я некоторое время пытаюсь рассмотреть тех, кто нагло расселся на спинке моей скамейки, но огоньки их сигарет дают слишком мало света и мне это не удаётся. Оставив все попытки опознать наглецов, я громко заявляю: \"Эй!\" А что, собственно, я хотела сказать?

— Тебе чё, коза? — спрашивают меня.

Я оглядываюсь, даже поворачиваюсь, чтобы найти эту самую козу. Вот смешные, тут же никого нет, кроме меня. Я хохочу и начинаю снимать шубу.

— Э, ты чё, совсем?

Один из сидящих встаёт и направляется ко мне. О, какой молодец! Пусть поможет, а то я совсем заблудилась в рукавах.

— Максимова? — парень наклоняется к моему лицу. — Максимова, это ты???

Я? Да, это я, ну и что? Уф, устала-то как, а ещё целый рукав остался.

— Не х... себе! Оденься, мороз же, идиотка.

— Твоя знакомая? — интересуются со скамейки.

— Учимся вместе.

— Ну, давай её сюда!

— Не, пусть валит, она не из этих, проблем потом не оберёшься... Максимова, ты где так нажралась?

Меня, вот обидно-то! — запихивают обратно в шубу, застёгивают и, развернув по направлению к дому, дают под зад ускорение.

— А ну, быстро, бегом!

Мозги не работают совсем, но команда выполняется чётко — ноги бегут. Ну, как могут. Вот кто это был, интересно, лицо вроде знакомое... Одноклассник, говорит. Надо же... Подхожу к дому, начинаю понемногу соображать. Мамочка моя, это же я чуть не влипла! И что ж я так напилась-то, боже мой... Ну, Ленка!

\"За нас, женщин!\" — это я помню, потом как-то не очень, туманно всё, и \"На посошок\" — это уже на лестнице... Блин. Тихо посидели, называется. Стыдуха-то какая... Ищу в сумке ключи, голова кружится и перед глазами плывёт, поэтому в замок попадаю не сразу. Дверь открывается и на пол падает сложенный листок бумаги. Я смотрю на него, не очень понимая, что это. Беру в руки, разворачиваю и пытаюсь прочитать два торопливо написанных предложения. Так. Вообще-то в прихожей можно зажечь свет.

\"Лида, позвони мне, пожалуйста. Пожалуйста, позвони. М.\"

\"Пожалуйста\" подчёркнуто. \"М\" значит, ага. Ну, то, что это не \"мама\" — это понятно. Кто же у нас это \"М\"? Надо подумать. Ага, неужели профессор Мориарти... Ха-ха. Алкоголь уже почти улетучился, но голова соображает туго. Я смотрю на часы — время детское, ещё нет десяти. Какой у меня сегодня длинный насыщенный день! Во сколько я оттуда ушла? Не помню, точнее не обратила внимание. Значит, Макс сюда приходил, наверное, ждал. Вот чёрт, на лестнице же холодно...

\"Ну и холодно, а мне какое дело?\"

\"Как какое, жалко же...\"

\"С чего это мне его жалеть?\"

\"А что он тебе плохого сделал?\"

\"Как это — что сделал? Да он, он...\"

\"Что?\"

\"Ну...\"

\"Вот именно.\"

По-моему, это уже шизофрения... Так, всё. Разгул заканчиваем, берём себя в руки, как бы ни было это противно. Вешаю на вешалку многострадальную шубу, снимаю сапоги, отправляюсь в ванную. Змеевик на стене относительно горячий, значит, вода должна быть. Включаю воду, некоторое время жду. О, радость — горячая вода наконец-то доходит до нашего этажа. Раздеваюсь и встаю под душ.

Струи воды смывают с волос и тела шампунь и, как видно, вместе с ним смывается усталость, остатки опьянения и дурость. Впрочем, дурости ещё много. Ленка основательно пошатнула мои представления и установки об отношениях. Теперь мне кажется, что уходить не следовало, надо было остаться до конца и делать вид, что ничего не произошло. Положа руку на сердце, надо признать, что так было бы правильнее, но вряд ли у меня получилось бы \"держать лицо\". Ладно, что сделано, то сделано. Вот только, как некрасиво получилось с Татьяной Георгиевной! Чёрт. Надо позвонить и извиниться. Выключаю воду и выбираюсь из ванной. Зеркало запотело, и я протираю его кончиком полотенца. Закручиваю волосы в чалму, рассматривая себя в зеркале. И вправду похудела... Хм... Зато какой чёткий переход от талии к бёдрам — просто класс. И талия стала тоньше. В общем и целом — меня моя фигура устраивает. Поворачиваюсь боком, хмыкаю и делаю вывод, что если некоторым больше нравятся минусовые размеры, так пусть они и идут себе, полем и лесом! Никто плакать не станет! Вот так! Ну, может быть, немножко...

Закутываюсь в полотенце и иду на кухню. Надо сделать себе нормальный чай. Ставлю чайник, беру телефонную трубку. Позвонить я должна, это ясно, вот только пусть трубку возьмёт не он, пусть кто-нибудь другой... Ну, пожалуйста...

— Слушаю! — в трубке голос Максиного отца. Уф! Есть же в жизни и светлые моменты.

— Добрый вечер, Леонид Александрович! Это Лида. Извините за поздний звонок.

— Добрый вечер, Лида, — голос в трубке очень спокоен и располагающ. — Молодец, что позвонила, мы уже волновались.

— Я зашла к подруге... Я... — я запинаюсь. Надо было заранее обдумать, что говорить!

— Вы не могли бы передать мои извинения Татьяне Георгиевне? Мой уход выглядел не очень красиво, но я просто не могла остаться!

Мой голос срывается, я делаю несколько глубоких вздохов.

— Мы не стали рассказывать Танюше... Татьяне Георгиевне причину твоего ухода, Лида, — после паузы говорит Леонид Александрович, — она немного удивилась, что ты не стала ждать, пока тебя проводят, но не более того.

— Спасибо, — у меня отлегло от сердца, хотя бы совесть не будет мучить. — Это всё. Не буду больше мешать отдыхать. Всего хорошего!

— Подожди, Лида, — голос в трубке становится чуть менее уверенным и чуть больше напряжённым. — Ты не хочешь поговорить с...

— Нет! — невежливо перебиваю его я. — Не хочу... Не сейчас...

— Да, я понимаю — он замолкает, я жду. — Мне бы не хотелось выгораживать своего сына и вообще вмешиваться в ваши отношения, но Лида, всё ведь может оказаться совсем не так как выглядит на первый взгляд.

Вот только папы-адвоката мне ещё не хватало! Понятно, что будет и выгораживать, и вмешиваться, и оправдывать!

— Леонид Александрович, — я закрываю глаза и изо всех сил сжимаю кулаки, чтобы держать себя в руках и попросту не нахамить, — мы.. я обязательно поговорю с ним... но только не сегодня. Хорошо?

— Да, конечно, ты права, уже поздно. Просто подумай, мой сын ведь тебя никогда не обижал, правда?

О, боже ж мой! Да что, мне сейчас ещё и придётся прощение просить, за то, что обидела хорошего мальчика подозрением?

— Да, да, Леонид Александрович, спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Лида!

Буквально пару минут разговора, а руки снова трясутся. Так я не засну. Где-то у мамы была валерьянка. Капаем в чай. Что-то не везёт мне сегодня с чаем — то коньяк, то валерьянка. Я ополаскиваю чашку, расчёсываю, высушиваю и заплетаю волосы. Забираюсь под одеяло. Наконец-то!

Ох, моя головушка... Ох, моя спиночка... Ох, кто же меня ногами-то всю ночь метелил? Как же мне плохо, мама дорогая... А ещё говорят, что от коньяка похмелья не бывает! Наверное, от дорогого и не бывает, а вот от пятого помыва с бочки... Фууу, как противно...

На кухне мама уже напекла творожников.

— Приветик! Давно пришла? — я старательно отворачиваюсь в сторону.

— Ого! — от мамы разве что-то скроешь. — Хорошо погуляли, я смотрю.

— Да нет, это я потом к Ленке забежала... Обсудить, так сказать, — усмехаюсь я, пряча глаза.

— Было что обсудить? — мама само спокойствие.

— Да так, по мелочам — оливье, хрусталь, тётки-дядьки... Ничего серьёзного. Просто языком потрепали, как без этого, сама понимаешь.

— Да, понимаю, как не понять, — мама размешивает чай. — Голова болит?

— Ой, болит, мам, — выдавливаю я улыбку.

Мама ставит подогревать молоко.

— Сейчас молока с мёдом выпьешь, и легче станет.

— А разве не положено стопочкой опохмелиться?

— Ага, двухсотпятидесятиграммовой! Перебьёшься. Пей уже!

Я пью без особого восторга. Во-первых, не очень лезет, во-вторых, мне хочется поговорить с мамой. Я просто уверена, что она мне сможет помочь, она просто обязана — ведь это мама. Мама же помогает всегда! Только вот с другой стороны получается, что я не могу справиться самостоятельно с первой же серьёзной проблемой. То, что поговорила с Ленкой — тут совсем другое. Подруга — она и есть подруга, как говориться, \"в болезни и в здравии\", а мама... Мама конечно, поможет, только расстроится. Или обрадуется, что всё закончилось? А закончилось ли? Камень на сердце тупо давит, не даёт глубоко вздохнуть, тянет...

— Мама?

— Что, детка? — мама поднимает голову.

Я смотрю на неё. \" Нет, мама, ничего\"...

— Я твой подарок вчера опробовала, тушь. Она и правда водоустойчивая, еле отодрала. Мы вместе смеёмся. И во время моей истерики не растеклась, надо же, умеют делать!

— Ладно уж, допивай и беги. Опоздаешь!

Вхожу в класс, обвожу одноклассников взглядом. Кто же, интересно, мне вчера повстречался? Особенно пристально присматриваюсь к камчатке. Нет, никто не выражает излишних эмоций. Ну и ладно. А вот зелёное Ленкино лицо наводит на размышления.

— Я что, тоже такая? — лезу в сумку за зеркальцем.

— Ну, не свинство? — Ленка утыкается лбом в парту. — Пили-то вместе, что же мне одной-то так хреново?

— Так это ж элементарно! На кило живого веса, в данном случае моего, приходится спирта меньше, чем у тебя, потому что ты мелкая...

Я смеюсь.

— Я не мелкая! — Ленка возмущена. — Я компактная!

— Ну, и что ты хочешь, всё логично.

— Иди ты со своей логикой! — Ленка стонет, её жалко.

— Хочешь конфетку?

— Иди ты со своей конфеткой! Шоколадная? Давай уже. Ух, ты, грильяж! А сама что?

— Не хочется...

Я отворачиваюсь, начинаю выкладывать учебник, тетрадки. Наверное, грильяжа мне не захочется ещё долго.

Пал Палыч, наш химик, вкатывается в класс одновременно со звонком. Он пунктуален до омерзения, педантичен до тошноты, трепетно влюблён в свой предмет и искренне не понимает, как можно не любить химию. Вообще-то он неплохой, но вот отмазки, что не приготовила урок потому, что болела голова, у него не проходят. \"Как может что-то болеть, когда ещё не выучены свойства ангидридов?\" — вопрошает он, изумлённо подняв брови и воздев руки. И ставит двойку. Болезнь, по его мнению, это не оправдание. Вот так и живём.

Нельзя сказать, что я так уж люблю предмет, просто у меня хорошая память. Хотя... Вот с физикой у меня нет взаимопонимания, и память меня тут не особо спасает. А Максим любит физику... Ой, ну и зачем мне это сейчас?

— Сегодня мы вспомним совершенно волшебную тему — \"Целлюлоза, её строение и свойства\". Кто-нибудь хочет получить пятёрку? — Пал Палыч обводит класс горящим взором.

В классе устанавливается такая тишина, что слышно как дышат уснувшие за батареей мухи.

— Никто? Странно, такая лёгкая тема. Тогда... — ручка замерла над журналом, выбирая жертву.

— Максимова!

Нескрываемый вздох облегчения проносится по классу, от Ленки быстрый шепоток: \"Ни пуха!\", я выбираюсь из-за парты, и понуро бреду к кафедре, пытаясь вспомнить, что я знаю.

— Целлюлоза, как и клетчатка, входит в состав растений, образуя в них оболочки клеток, — провозглашаю я с умным видом, видя перед глазами страницу учебника.

Пал Палыч с блаженной улыбкой кивает головой в такт моим словам, изредка поворачиваясь к классу, как бы предлагая разделить с ним удовольствие. Классу, собственно, по фигу — народ зарылся в учебник, пытаясь запомнить хоть что-то — ведь после первого вопроса, будет и вторая жертва.

— Продуктом гидролиза целлюлозы является глюкоза. Суммарный гидролиз целлюлозы может быть выражен уравнением... — Я старательно выписываю формулу, проверяю, кладу мел. — Большое значение имеют азотнокислые эфиры целлюлозы...

— Всё-всё, Максимова, хватит, дай и другим порадовать нас своими знаниями. Садись.

Забираю дневник, иду на место.

— Что поставил? — шипит кто-то сбоку.

Я открываю дневник посмотреть. Надо же, мне даже не очень интересно.

— Что ты там смотришь, Максимова? У тебя пятёрка, как обычно.

Я поворачиваюсь к учителю, выдавливаю улыбку: \"Спасибо!\"

— Куда ты собираешься поступать?

— В фармацевтический...

Он пережёвывает губами.

— Ну, что ж, тоже неплохо, надеюсь, у тебя всё получится. А сейчас, — с новым воодушевлением в голосе восклицает Пал Палыч, пританцовывая, возвращаясь к доске. — Уравнение реакции ведущее к получению этилового спирта из целлюлозы нам изобразит... Воинова!

Ленка издаёт задавленный писк и обречённо встаёт.

Весь остальной день проходит в полудрёме. Меня никто не дёргает, ничто интересного не происходит и, получается, ничего не отвлекает от грызущих меня мыслей. Обида почти прошла, в конце концов — кто я ему? Остались разочарование и опустошение. Чувствую себя ненужной вещью. Надо взять себя в руки. По здравому размышлению, чем скорее мы, вернее я, поговорю с... ним и расставлю все точки, тем быстрее всё это забудется, и я смогу вернуться к нормальной жизни. Не стоит тянуть. Надо продумать, что я скажу. Лучше, конечно, всё это записать, чтобы не сбиться. Читать по бумажке, понятно, глупо, но написать надо. Потом выучу и всё скажу, не запинаясь. А то я знаю себя, нападёт в нужный момент очередной ступор, слова выдавить не смогу — вей тогда из меня верёвки!

— Лен, — мы, поедая бутерброды, сидим на лестничной батарее. — А ты когда с парнем расставаться собираешься, что говоришь?

Ленка давится колбасой, я стучу её по спине.

— Тут я тебе не помощник, уж извини, подруга.

— Это ещё почему? — я ошарашенно смотрю на неё.

— Потому что вы завтра помиритесь, а я виноватой останусь. — Ленка закидывает в рот последний кусочек хлеба, вытирает салфеткой пальцы. — \"Милые бранятся — только тешатся\". Слышала такое?

— Не собираюсь я с ним завтра мириться! Лен, мне всё это очень неприятно, я хочу закончить побыстрее и забыть. — Я стряхиваю с юбки крошки.

— Всё равно! — она решительно качает головой. — Что бы ты ни решила — это должно быть только твоё решение. Когда вы встречаетесь?

— Не знаю, я ещё не звонила ... — я смотрю в окно.

— Как? Ты же сказала, что вчера вечером говорила...

— Я говорила с его отцом.

— Да ты садистка, оказывается! — Ленка ухмыляется.

— Почему это?

— Он же, бедненький, переживает, наверное.

— Да прям, с чего бы ему...

— Ну, мало ли.

Звонок поднимает нас с тёплой батареи. Последние уроки у нас сдвоенный труд. Дружно строчим наволочки, путаем нитки, распарываем, строчим заново. И опять мне нечем занять голову. Ну, что, что мне делать, что сказать, как себя вести?

Уф, всё, наконец-то. Последний звонок, и можно расходиться по домам. Переодеваемся, прощаемся с гардеробщицей — мы же выпускники, значит, вежливые — направляемся к выходу.

— Смотри, как метёт!

Через окна в вестибюле видно, как крутятся снежные вихри, буранчики, бураны и смерчи. Видимости никакой. Хорошо, что сумка тяжёлая — не унесёт.

— Если завтра я не приду — ищите меня в сугробе по дороге! — Ленка хлопает меня по плечу. — Ладно, бывай!

— Тебя проводить? — кто её, мелкую, знает, вдруг и правду засыплет...

— Не, вон парни из моего дома впереди, сейчас их догоню. Сама не заблудись! Ну, всё, пока.

— Пока!

Я завязываю потуже шарф, подхватываю сумку, тяну на себя входную дверь. Фууу, вот уж не люблю метель! Дома, попивая с вареньем чаёк, смотреть, как бесится за окном ветер — это одно. А идти, практически закрыв глаза и нагнувшись в три погибели, чтоб не сдуло — это совсем другое. Удовольствие ниже среднего. Останавливаюсь на крыльце, здесь под козырьком крыши относительно спокойно, набираю воздух и...

— Лида!

От неожиданности, чуть не съезжаю по обледенелым ступенькам вниз. Оборачиваюсь. Это сколько же он тут стоит?! Заиндевелый воротник полушубка, брови белые от снега, нос красный...

— Ты что, совсем одурел? Почему внутрь не зашёл? — я от такого идиотизма просто дар речи теряю. Хватаю за руку и затягиваю внутрь. Здесь, в тамбуре между входной дверью и вестибюлем, выходит тёплый воздух. Прислоняю его к решётке кондиционера, смахиваю снег с полушубка, пытаюсь счистить наросшие льдинки с его воротника. Потом останавливаюсь. Я же забыла — меня это не касается! Здесь относительно тепло, теперь не замёрзнет, а мне пора. Я отступаю на шаг.

— Лида, подожди! — голос хриплый, говорит с трудом. Прекрасно, уже простыл! Да, не забыть — мне всё равно, мне всё равно...

— Что?

— Послушай, Лид, я понимаю, ты обиделась...

— Обиделась? — я даже сама не ожидала, что тут такая акустика. Мой визг, наверное, слышен даже на втором этаже, несмотря на завывания ветра. — Да на что же мне обижаться-то, Макс?

— Лида, послушай... — он кашляет. Так, правда простудился, что ли? — Всё выглядит очень некрасиво, я понимаю, но это совсем не то, что ты думаешь...

Я хмыкаю. Главное, держать лицо и делать вид, что я взрослая и сильная, что мне совсем-совсем не больно и абсолютно не волнует, что он так хрипит...

— Сам-то понимаешь, как это звучит? — я скептически усмехаюсь. (Скажи мне что-нибудь, чтобы я тебе поверила, соври что-нибудь, ну!) — И вообще, зачем тебе передо мной оправдываться, я не понимаю совершенно! По-моему, всё предельно ясно, у тебя своя жизнь, у меня своя. Это нормально и, наверное, правильно. Давай попрощаемся и разойдёмся.

Он молчит. Потом опять кашляет.

— Это то, что ты хочешь?

— Извини, Макс, но я не хочу мешать твоей личной жизни.

Достаточно ли уверенно я это произношу?

— Какой, к чёрту, личной жизни? — голос Максима срывается на хрип. Он кашляет и садится на корточки около стены. Снимает шапку, встряхивает с неё льдинки, откидывает голову на решётку — волосы начинают порхать над головой. Смешно... Как нимб... Я сажусь тоже — ну, не стоять же над душой.

— Ты ничего не понимаешь. Нет у меня никакой личной жизни! Ты и есть моя личная жизнь...

— Конечно, конечно. А Катя в неглиже — это просто предмет интерьера!

— Катя глупо пошутила, — он в упор смотрит на меня.

— Как скажешь, — я закрываю глаза. Всё напрасно, ему нечего сказать, а я так надеялась... Вот только сейчас реветь не стоит, слёзы сразу замёрзнут...

— Ладно, я скажу, — голос у Максима становится очень злой, я такого ни разу ещё от него не слышала, и мне уже не хочется ничего знать. Молчи, не хочу, молчи, не нужны мне твои признания, я сейчас просто уйду и всё.

— Я аллергик, довольна? Я просто, по-тупому, аллергик на алкоголь. Мне хреново с одной стопки. Я выпил пару глотков шампани — уболтали, и сразу ушёл спать. А Катька — дура, решила, что будет круто, если она такие фотографии моей девушке покажет... Ну, чего ты ревёшь?

— Подумаешь, аллергик! Чего ты кричишь-то? — я вытираю слёзы варежками.

— Да ну, — он садится рядом, — какая-то бабская болезнь. Признаться стыдно, а в компании всё время отшучиваться приходится, только и отмазка, что спортивный режим.

— Лучше аллергик, чем бабник...— я утыкаюсь лицом в его мокрый воротник. Господи, какое счастье-то... — Пойдём к нам, буду тебя лечить, пока ты совсем не разболелся.

— А как же мамин указ?

Я усмехаюсь.

— А мама дома, не волнуйся. Не стану на тебя посягать.

— Ну, тогда пошли, вверяю тебе свою честь!

Мы смеёмся. Поднимаемся, закутываемся, вытираем мои мокрые щёки и выходим на улицу. Метель старательно пытается завалить нас в сугроб и сбить с дороги, но меня крепко держат и мне шагается очень легко. Подумаешь, метель!

Солнечные лучи совершенно бессовестным образом щекочут моё лицо, перебегают с одного закрытого глаза на другой и обратно. Ну и что, что им приходится проходить сквозь двойные рамы окна и занавеску, чтобы добраться до меня? Уже почти весна, март, и я их чувствую. Я переворачиваюсь на другой бок. Но сон уже ушёл. Организм живёт своей жизнью и хочет вставать и завтракать. Эх, ладно, встаю.

Сегодня особенный день — двойной праздник. Восьмое марта это ещё и мой день рождения. Вот такой я подарок маме и самой себе. Как сказал Максим в самом начале нашего знакомства: \"Это ещё смешнее, чем ты думаешь\". У него тоже день рождения сегодня. Вот такой подарок для его мамы и ... для меня. Мне сегодня семнадцать, ему уже двадцать. Практически старик. Ха.

Выхожу из ванной, заплетая по пути косу. Одеваться лень. Да и дома я одна — маме сегодня не повезло. Праздник, а она ушла с утра на сутки. На тумбочке около моей кровати косметичка — мамин подарок. Улыбаясь — я тоже с вечера ей около кровати поставила коробочку с её любимыми духами — ей нравится \"Торжество\". Затягиваю халат потуже и отправляюсь на кухню, завтракать.

Варю себе геркулесовую кашу. В последнее время я приверженец здорового образа жизни, поэтому любимую, манную — не больше двух раз в месяц. Эх... Но никто не сказал, что нельзя в кашу положить варенье, правда? Вот и положила большую ложку, даже две... Звонок в дверь отвлекает от процесса соковыделения.

— Кто? — строго спрашиваю я из-за двери.

— Я! — уверенно отвечают мне.

— Ха,— отзываюсь я и отпираю замок. Пытаюсь тут же повиснуть и начать поздравлять, но меня отодвигают: \"Подожди секунду!\" Макс расстёгивает полушубок и вытаскивает из-за пазухи веточку мимозы. Жёлтые шарики крупные, раскрывшиеся, пахнут весной.

— Ух, ты! — восхищаюсь я. — Где ты такие нашёл?

В этом году зима была очень холодная, затяжная, цены на цветы просто астрономические, а донести живую мимозу домой из магазина, где они маленькие и уже полудохлые, просто нереально.

— Я старался, — он скромно опускает глаза, улыбаясь, — я заслужил поцелуй?

— И не один!

Я наконец-то вцепляюсь в него и целую. Сначала за мимозу, потом — за то, что пришёл, потом — в честь дня рождения. Он тоже не остаётся в долгу, и я понимаю, что до обеда мы из прихожей не выйдем.

— Пошли завтракать!

— Да я уже...

— А за компанию? У меня геркулесовая каша.

— Нас, спортсменов, ничем не испугаешь! Давай!

На самом деле, он, как и я, не совсем нормальный. Ну, вот какой нормальный парень будет есть овсяную кашу? А он любит. И творожники, и капустные котлеты!

Я честно делюсь кашей, мы вместе её поедаем, сооружаем и поглощаем бутерброды — всё-таки каши нам не хватило на двоих. Прекрасное начало дня и, как здорово, что он пришёл! Пока я мою посуду Макс развлекает меня околоспортивными байками и институтскими новостями, и варит кофе. Я, в свою очередь, жалуюсь на то, что нас совсем загрузили в школе, что мне неинтересно на подготовительных курсах, и что Игорёша не дал мне роль в праздничном школьном капустнике.

— Лид, да ты не злись на него, ты что не понимаешь — он тебя просто ревнует!

Макс разливает кофе по чашкам, я чуть не роняю тарелку.

— Что? Да ты что вообще?

— Детёныш ты, — он качает головой, — глаза-то разуй.

— Да ты что, он же учитель, и старый!

— Во-первых, он не учитель — сама говорила, что библиотекарь, а во-вторых — ну, какой старый, Лидка, ему ещё тридцатника нет!

— Да ну тебя, выдумываешь тоже!

Мне становится весело при мысли, что в меня, ну прямо все поголовно влюбляются! Приятно, однако... Я вытираю руки и сажусь за стол.

— Подожди секунду, у меня для тебя подарок, — Максим уходит в прихожую.

— Так ведь подарил уже, — я иду за ним.

— Это было на 8 марта, а вот это на день рождения! — он протягивает мне коробочку духов.

— Ты сошёл с ума! — убеждённо говорю я, читая название. — \"Пуазон\"? Шикарная у тебя стипендия! Держи, вот это тебе.

Протягиваю ему коробку с \"Балафре\" — ну, повезло нам с Ленкой, совершено случайно повезло, все наличные угрохали, зато — какой подарок!

— И кто из нас сошёл с ума? У меня-то хотя бы стипендия.

Мы довольны друг другом и подарками, полная идиллия и гармония. Пьём кофе. Потом Максим говорит: \"Лид, а можно тебя что-то попросить?\"

— Конечно, можно, — удивляюсь я. — Проси.

— Можно на тебя посмотреть?

— В смысле как? — иногда я начинаю тормозить совсем не вовремя.

— В смысле вот так, — он протягивает руку к поясу моего халата.

Э-э-э... Ну, от меня, конечно, не убудет, да и, собственно, что такого... За прошедшие месяцы я привыкла и к его поцелуям, и к его объятьям, и к его рукам на своём теле, но под халатом на мне только трусики. А в голом виде он меня не видел... Я в замешательстве закусываю губу. Чёрт. Нет, конечно, если я скажу что нельзя, ничего не случится. А ведь у него сегодня день рождения, разве это не повод? Повод, как раз, очень даже подходящий, чтобы разрешить себе самой то, что давно хочется. Пусть смотрит, мысль об этом так будоражит...

Я начинаю развязывать пояс халата. И кто же тут так заузлил?

— Иди сюда, давай я сам.

Я пересаживаюсь к нему на колени, он развязывает халат, тот распахивается...

— Лида...

Я утыкаюсь в его плечо. Всё-таки я не такая бесстыжая, как кажусь самой себе. Вот сейчас мне — да, очень стыдно. Но не настолько, чтобы просить его остановиться и перестать гладить мою грудь... Вот чёрт, ещё и целовать...

— А кто хвастался — большая, большая? Смотри, в ладонь помещается, — шепчет он мне в волосы.

— У тебя просто руки большие и пальцы длинные, — таким же шёпотом отвечаю я, не поднимая головы.

— Ну, не знаю, не знаю, может эта одна такая, а вторую мне не видно.

— Она рядом, поищи...

— Обязательно, только ты уверена, что это надо делать на кухне ? В комнате светлее...

— Ладно.

Я встаю, и мы идём в комнату. И всё так странно, и в голове пусто, и сердце бьётся так громко, что кажется его слышно на соседней улице. Мой халат отправляется на пол, и вторая грудь обнаруживается рядом с первой. Путём сравнения и исследования руками и губами определяется, что она — да, большая, да, красивая, и да — самая лучшая. Я смеюсь и расстёгиваю ему рубашку...

А потом голову сносит совершенно и остановиться нет никакой возможности. Моё тело горит от его прикосновений и поцелуев. Мои руки живут своей жизнью, и я ласкаю его так же бесстыдно, как и он меня. Мы говорим друг другу совершенные глупости и таем в объятиях друг у друга...

В один из моментов я немного прихожу в себя, и, увидев над собой потемневшие до черноты глаза спрашиваю: \"Это кто кому подарок делает?\" — и наступает отрезвление. Макс секунду смотрит на меня и со стоном утыкается головой мне в грудь, восстанавливая дыхание. Потом сползает с дивана: \"Извини, я на секундочку\" и уходит в ванную, включает душ. Меня одновременно охватывают чувства облегчения и разочарования. Надо признаться себе самой честно — разочарования больше...

\"Ну, и б.. ты, Лидка!\" — думаю я. Тело ломит, всё-таки, силу объятий Макс не рассчитал. Ох! Я нагибаюсь и поднимаю с пола трусики. Это ж надо, как удачно, что они кружевные, даже раздеться не стыдно. Я смущенно хмыкаю.

Макс возвращается в моём полотенце, мокрые волосы завиваются на концах. Собирает свою одежду.

— А вот теперь посмотреть на тебя хочу я! — говорю я, и дёргаю за кончик полотенца. Макс пытается его подхватить, но не успевает.

Я, умирая, но стараясь не показать вида, внимательно оглядываю его спортивную фигуру. Вот все эти бицепсы, трицепсы, прочие кубики, и ...нет, это слишком...

— Ладно, зачёт! Можешь одеваться.

— Только зачёт?

Он застёгивает джинсы, подаёт мне халат, отворачивается, нагибаясь за рубашкой. Я искоса смотрю на его спину — хм, а вроде у меня короткие ногти... Подхожу ближе и провожу по царапинам губами.

— Зачёт с отличием. Тебе больно? Извини...

— Нет, не больно. Зато, что теперь о тебе подумает мой тренер? — он смеётся и сокрушённо качает головой.

— О, чёрт! — а я думала, что ещё сильнее покраснеть нельзя. Оказывается, что можно. Максим смеётся, обнимает меня, зарываясь лицом в мои волосы.

— Лида, ты не сердишься?

— На что? На то, что ты так вероломно на меня напал или на то, что мы остановились? Он замирает.

— А ты что, хотела продолжить? Я думал, что может, ты просто боишься сказать, что не хочешь...

— Я тебя совсем не боюсь, — удивляюсь я. — Я сама уже не знаю, чего хочу, совсем ты меня запутал!

— Тогда всё хорошо. Я очень хочу быть с тобой, но ты такая ещё... маленькая... Я подожду... Лида?

Я поднимаю голову: \"Что?\"

— Я люблю тебя, Лида...

— Я тоже, оказывается, люблю тебя, Макс...

— Как решила? Идёшь? — Ленка терзает меня уже довольно долгое время.

— Я не знаю, Лен, ну, правда, не знаю... — меня разрывают противоречия, и от сознания собственной нерешительности, мне физически тошно. — Давай я попозже перезвоню?

— Да что тут думать, давай соглашайся! И нас выручишь и бабла срубишь.

— Максиму не понравится...

Ленка молчит.

— Сама решай уже, час даю тебе, и нас подводишь, имей в виду!

В трубке отбой.

Я берусь за пылесос. Совершенно нет времени на уборки. Собственно, особо и пачкать-то некому, но ведь прибираться в доме надо?

Я пылесошу ковёр, мебель, меняю щётку и прохожусь по шторам, картинам, ещё раз меняю и открываю крышку пианино. И всё думаю, думаю, думаю... Думаю, когда это началось, когда мы перестали делиться друг с другом смешными мелочами, когда перестали разговаривать обо всём на свете, когда перестали рассказывать друг другу милые глупости и пересказывать новости за день, когда появились у нас тайны друг от друга...

Постепенно и понемногу я чувствую, что Максим замыкается в себе, вижу, как он отдаляется от меня, всё реже слышу его смех. Всё меньше случаются у нас в жизни прежние счастливые моменты. Я прекрасно понимаю, что в сложившейся ситуации он ведёт себя так, потому что ему тяжело, но и ведь и мне не легче!

Вскоре после нашей свадьбы, на довольно приличную премию, доставшуюся Максу как одному из победителей в республиканском соревновании, мы купили машину. Конечно, всей суммы не хватило, но остаток мы взяли в долг. Наши родители с обеих сторон довольно скептически отозвались об этой, как они выразились, \"забаве\" и \"прихоти\"... Мы же оба выучились, сдали на права и были счастливы! Просыпаться утром, уткнувшись в плечо любимого человека — что может быть лучше? Встречи с друзьями, палатки, печёная в костре картошка, песни под гитару, ночи под звёздами... Всё закончилось довольно быстро.

Буквально за несколько месяцев всё изменилось. Наверное, всё-таки изменения назревали постепенно, но мы были так увлечены друг другом, что ничего не замечали... Болезнь Леонида Александровича, отца Максима, сокращение штатов на работе и увольнение Татьяны Георгиевны, его мамы, долги, инфляция... Макс перевёлся на вечернее отделения в институте, устроился работать в охранное агентство. У меня в институте, в середине учебного года, вдруг заговорили о нерентабельности бесплатного обучения, самоокупаемости именно моего факультета. О стипендии речь не шла уже давно...

Я собралась тоже переводиться на вечерний, но Макс был против. Мы впервые поссорились — он считает, что все проблемы материального плана должен решать только он, моя задача — учиться и не мешаться под ногами. А здоровье Леонида Александровича всё ухудшалось, ему требовались процедуры, которые стоили немалых денег, лекарства, которых не было в аптеках, врачи заговорили об операции и намекали на то, что время уходит... Вот тогда это всё и началось. Я пыталась поговорить с Максимом, пыталась достучаться до него, уговорить не брать всё на себя, дать мне ему помочь — ведь он и так делает всё, что может! Тогда он мне сказал, что в том, что он не может обеспечить достойную жизнь жене и помощь родителям, виноват только он сам и что бы я сейчас ни сказала, его мнения это не изменит. Ну, вот кто вбил в его упрямую голову эту чушь? Я, по его словам, должна учиться, и он разобьётся в лепёшку, но не допустит, чтобы его жена, из-за его несостоятельности осталась необразованной и носила сапоги с заплатками... Дались ему эти заплатки! Ну, поставила я заплаты на сапоги — не покупать же новые за такие сумасшедшие деньги и нормально проходила почти всю зиму, никто и не видел, и он тоже, кстати.

Я всё понимаю, его слова продиктованы исключительно уязвлённым мужским самолюбием, но ведь лбом разбивать стены бессмысленно! Время такое, всем нелегко, надо немного опустить планку. И уж точно не замыкаться в себе, не скрывать ничего от меня! Я так устала делать вид, что верю, что разбитые костяшки пальцев это от того, что \"помогал Юрику крышу на даче ремонтировать\", делать вид, что не знаю, что вечерами в их клубе проходят не тренировки, а бои с тотализатором — об этом проболтался тот же Юрка. Не договаривать — то же самое, что врать. Что ж, ты обманываешь меня — я тоже не обязана тебе говорить, что эти несколько часов, что ты гробишь здоровье на ринге, я мою зал соседнего супермаркета, а когда ты, якобы уезжаешь на сборы — я дежурю ночной няней в пятидневном детском саду или сиделкой у мамы в больнице. Мне так больно от всех этих тайн, но ты не разговариваешь со мной, Максим...

В свободное время, которого у нас практически не бывает, Макс берёт машину и занимается частным извозом. Пару раз у него были столкновения с местными заправилами этого бизнеса, но до серьёзных разборок дело не доходило. Как правило, это свободное время выпадает на ночь... Я уже забыла, когда засыпала в твоих объятиях, Максим!

Иногда днём, на пару часов, отправляюсь на промысел и я. Напяливаю уродливую, скрывающую лицо, бейсболку, коротко подстриженные волосы — от кос я давно избавилась, не хватает сил ухаживать за длинными волосами — торчат в стороны и полностью делают меня неузнаваемой. Стараюсь выбирать в пассажиры женщин пожилого возраста или мам с детьми — так больше шансов, что заплатят честно.

И он и я ищем подработки, где только можно, но денег всё равно не хватает, цены растут быстрее, чем мы успеваем зарабатывать. Моё обручальное кольцо отправилось в ломбард, вместе с кольцом Максима...

Что ж, всем сейчас тяжело. Эти пустые магазины и злые лица вокруг, и слёзы мамы, которая работает просто на износ. Мы с мамой стараемся поужинать до прихода Максима, чтобы он не видел, что тот кусок мяса в его тарелке с супом был один. Никогда не была полной, но теперь все мои вещи просто висят. Да всё это было бы не так страшно, тяжёлые времена пройдут, Леонид Александрович поправится, мы выплатим долги, я окончу институт и найду работу. В конце концов, фармацевты всегда нужны. И то, что у меня постоянно болит спина от тяжёлых вёдер, и круги вокруг глаз от недосыпания — всё это мелочи — поговори со мной, Макс! Просто поговори...

Телефонный звонок прерывает мои размышления.

— Лид? Это я.

Голос Максима в трубке сухой и напряжённый, как всегда в последнее время. Сегодня он ушёл очень рано, я встала в половине седьмого и чайник уже почти остыл.\\

— Я сегодня заканчиваю поздно, переночую у кого-нибудь из ребят, а завтра сразу на работу. Так что ложись, не жди.

— Максим!

— Всё, побежал, пока! — в трубке гудки.

Так значит. Значит — так. Вот так и никак иначе. Хорошо. Тогда я тоже буду делать то, что считаю нужным. Я набираю Ленкин номер.

— Лен, когда мне подойти?

— Вот и молодец! — Ленка включается с пол-оборота. — Поговорили?

— Нет... Неважно... Так когда?

— Смотри, Лидка... Ладно. Оденься попроще, каблуки с собой возьми, переоденемся там. Морду не крась. И это... Не волнуйся, всё нормально будет. У Славика всё схвачено.

— Надеюсь.

— Дома будь, к восьми подгребём. Пока.

Ленке немного проще. У них со Славиком вполне налаженный бизнес — кооператив \"Муз.услуги\". Идиотское название полностью оправдывает содержание — действительно музыкальные услуги любого плана. День рождения, поминки, серенада под окном — Славику всё равно. Он неплохо поёт, не Карузо и не Кобзон, но на хлеб зарабатывает. Когда надо — он лирическая скрипка, по желанию заказчика — крутой рокер. Ленку с собой он берёт не часто, клавишница ему не всегда нужна. Ещё в их коллективчике что-то неопределённого пола на ударных, и девочка с бас-гитарой. Вот вместо неё меня и позвали сегодня. Всё бы ничего, но заказали их на празднование дня рождения какого-то приблатнённого авторитета в закрытый клуб. По словам того же Славика, хозяин — эстет и сначала ему нужны поп, романсы и шансон, потом мы отваливаем и дальнейшее происходит без нашего участия, нас касаться не должно и точка. Денег обещают много и даже дали аванс, отказываться просто смешно. Очень надеюсь, что всё так и есть на самом деле.

С другой стороны — Славик с Ленки пылинки сдувает, в вертеп не потащил бы...

Ещё один шанс дам сама себе. Я набираю телефон спортивного клуба. Информативный разговор со сторожем, или дежурным, как кому нравится. Результат — уже неделю в клубе не тренируются и не происходят никакие соревнования. В клубе проблема с арендой, можно считать, что он практически закрыт.

Опускаюсь на диван, закрываю глаза. Так. Даже это ты мне не сказал, почему, Максим? Однажды такое мы уже проходили, я помню: \"Не делай поспешных выводов, Лида. Всё может быть не так, как кажется\".

Хорошо, выводов делать не станем. Пока. Я натягиваю джинсы и неброский свитерок. Упаковываю туфли. Оглядываю квартиру — газ выключен, окна закрыты, вещи убраны. Запираю входную дверь и спускаюсь по лестнице. Остановившаяся около подъезда старенькая тойота смотрится шикарно, особенно на фоне соседских запорожцев. Сколько в неё вкладывает Славик для поддержания внешнего вида и ремонта, знают только близкие друзья. Гнусные гитлеровские усики Славика и завитый блондинистый Ленкин парик вызывают у меня истерический смех.

— Хорош ржать-то, садись уже! Подожди, давай с моей стороны, — Ленка распахивает мне дверь и отодвигается. — Там ручка на соплях держится.

— Привет, Славка! А мне парик будет?

— А как же! На вот, держи! — Ленка высыпает мне на колени из пакета кучку чёрных кудряшек.

Я расправляю, примериваю, пытаюсь поймать своё изображение в зеркале.

— Ну, как?

— Феерично! — Ленка роется в сумке. — Посмотри, только что со Славкой забрали.

Она протягивает мне фотографии.

— Ух, ты! — я рассматриваю и искренне восхищаюсь. — Какая большая уже!

На фотографиях розовый кудрявый пупс пытается запихнуть себе в рот огромный кубик. Светлана Станиславовна, чуть больше полугода от роду, краса и гордость семейства Волковых.

— Конечно, большая! Ты когда у нас была-то последний раз? — Ленка аккуратно убирает фотографии в конверт и кладёт в бардачок.

— Пару месяцев назад, — неуверенно говорю я.— Надо же... Как время летит, вроде только вчера тебя из роддома забирали...

— А вы когда соберётесь?

Хороший Славка парень, только вот немного нетактичный.

— В своё время, Славочка, в своё время...

Я отворачиваюсь к окну — и это тоже моя боль. Сначала мы решили, что я должна доучиться, а теперь уже и разговор об этом не идёт, нам бы между собой разобраться.

Проносимся мимо района новостроек и выезжаем на пригородное шоссе.

— Это мы куда едем-то? — вот я молодец, даже и не спросила, где это мероприятие проходит!

— В Лесном. Там новый элитный посёлок, шикарный ресторан отгрохали, своё кабаре.

— Если своё кабаре, мы-то зачем?

— Спроси, что полегче! Как я понял, кабаре блатные песни исполнять не желает, у них профессиональная гордость, видите ли.

Мы с Ленкой переглядываемся: \"Зажрались!\". Ну, а мы не гордые.

Въезжаем в посёлок. Большинство домой в полупостроенном виде, вряд ли тут вообще есть уже постоянные жители. В любом случае, жить тут сейчас дискомфортно — скрежет, грохот, пылища, строительство не прекращается даже вечером. Круглосуточно они пашут, что ли? Зелени практически нет, но границы участков помечены кустиками и оформлено пару клумб около, как я понимаю, магазина. Упомянутый ресторан — единственное законченное строение. Шикарное, тут Славик прав.

Паркуемся. На стоянке свободно, кроме нас только одно транспортное средство — что-то монстроподобное. Черное, высокое, блестящее. Вызывает трепет и желание никогда не встретиться с этим на дороге.

Оставив нас в огромной комнате со скромной надписью \"Гримёрная\" на двери, Славик убегает на разведку. Мы разворачиваем притащенный баул, достаём костюмы и застываем...

— Вы совсем одурели? — я держу в руках платье непередаваемого бордово-фиолетового цвета. — Я это не надену! Это только для борделя!

Категорическое мини и рискованое декольте спереди, вырез до копчика сзади. Держится всё на честном слове и перемычке на шее. Вся ткань пошла на шлейф и рукава.

— Что это? — я трясу платьем перед Ленкиным носом.

— Мать, кончай орать, — Ленка берёт своё. — Махнёмся?

Пена кружев на вырезе белой рубашки, такие же кружева на коротких штанишках. Ленка быстро переодевается. Вид у неё в этих штанишках и кудрявом парике очень ... двусмысленный.

— Я в это не влезу, это во-первых, и во-вторых — это же не костюм, а мечта педофила!

Вот зараза, во что они меня втравили?

— Не нравится — напяливай своё платье, его ещё подогнать надо! В любом случае — выбора нет, костюмы оговорены заказчиком, а мне в платье никак — я же сижу, у меня ноги будут видно, нечего там ляжками сверкать, для этого подтанцовка есть.

Я, скрепя зубами, переодеваюсь. Изнутри несколько крючков — значит, можно посадить на талию. Подворачиваю немного рукава, чтобы не мешались. Смотрю на себя в зеркало... М-да... Вот увидел бы меня в таком виде любимый супруг — забыл бы как по ночам из дома пропадать! Или развёлся бы сразу... Или нет?

Мы рисуем себе лица, старательно и от души, как когда-то в детстве рисовали себе глаза, взятой без спроса маминой косметикой — жирно, грубо и вульгарно. Короче — соответственно образу.

Синхронно поворачиваемся на скрип двери.

— Б-ь!

Реакция Славика вполне предсказуема.

— Ты не ошибся дорогой, заходи, только нас тут две штуки! — Ленка, вихляющейся походкой направляется к мужу. — Ты когда костюмы брал, чем думал, а? Ты хотя бы посмотрел, что тебе дают?

— Девчонки, ну вот честно, я не виноват! — Славик прижимает руки к груди. — Был уговор — платье дамы на высокую и худую, костюм пажа на маленькую и тощ... ну, в смысле, тоже худую, и нам с Сашкой по фраку. Лично секретарша заказчика принесла! У меня даже и в мыслях не было...

— Оно и видно, — Ленка уничижительно смотрит на мужа. Прищуривается. — Что-то ещё?

— Да, — Славик действительно встревожен. — Мы только втроём — Сашка не придёт, значит, ударника нет. Так, — он кусает палец. — Ленка, как обычно, Лидка — нам теперь бас ни к чему, берёшь мою акустику.

Он окидывает меня взглядом.

— От меня не отходишь, к краю эстрады не приближаешься, в зал не наклоняешься. Ясно?

Ясно. Так я и знала, что что-то не то случится. Внезапно успокаиваюсь. Вот только пусть кто сунется, так гитарой и получит, за всё, от души.

— Ты там ничего не выкини, подруга, — Славик всматривается в моё лицо. — Я рядом буду, сама не лезь. Сейчас подтанцовке диспозицию разъясню и начнём. Лады?

Я киваю.

— Ленусик, не волнуйся, я всё разрулю, ну, правда, не ожидал подставы, — Славка бормочет всё это Ленке в макушку. Она молчит. — Я машину поближе подогнал...

Даже так?

— А может я Сашкин фрак возьму?

Славик оглядывается: \"Он его домой забрал. Ладно, сейчас приду.\"

Мы остаёмся вдвоём. Молчим.

— Да ну, — встряхивает головой Ленка, — всё фигня. Что-то мы тут с тобой навоображали себе с три короба!

— Лен, а что за таинственная подтанцовка? Так у вас спецназ загримированный?

— Лучше, — Ленка усмехается. — Некоторые звёзды кордебалета с пониженной соцответственностью. Их задача отвлекать внимание от нас и привлекать к себе. Выручка идёт только им.

— Так это что..

— Всё на добровольной основе. Мы поём, они работают с клиентом в непосредственном контакте.

— А что, без контакта нельзя, чтоб просто концерт?

— Можно, идеалистка ты наша, можно. Только про филармонию наш клиент никогда не слышал, а про то, что за свои деньги можно артистов ещё и поиметь — очень даже часто. Так у нас распределение обязанностей. И я тебе скажу, что эти девки больше нашего получают.

Я фыркаю.

— Да нафиг.

Довольно симпатично оформленный зал, столы буквой \"Пэ\", невысокая эстрада в полумраке. Поднимаемся, Ленка усаживается на табурет, слезает, подкручивает под свой рост, слезает снова, что-то проверяет в проводах на полу. Я беру в руки Славкину гитару, примериваюсь, подтягиваю ремень, трогаю струны... Металлические... Ой.

— Славка! — я зову шёпотом. Он проверяет микрофон, оборачивается. — Медиатор где?

— Нету у меня, зачем тебе?

Я шиплю сквозь зубы. Действительно, зачем может быть нужен медиатор? В носу поковырять, блин! Так, значит, нет... Рассказывать о том, что с металлическими струнами я без медиатора никогда дела не имела, сейчас бессмысленно.

Отступаю в глубину сцены. Пытаюсь настроиться на позитивную волну...

Жаль, у меня нет часов, просто интересно, сколько мы уже тут. Ленка, весело скалилась и подмигивала мне всякий раз, когда мы встречались взглядами — наши дурные предчувствия рассеялись как дым, почти сразу же после того, как на эстраду, гремя бриллиантами, поднялась супруга заказчика-\"эстета\". Дама монументальной конструкции возжелала исполнить своему дорогому и горячо любимому супругу несколько песен.

Романс \"Утро туманное\" даже можно было опознать, при некотором усилии. \"Мой костёр в тумане светит\" был встречен публикой холодно, то есть, пока Славик не начал бешено аплодировать и кричать, что такого бесподобного исполнения он никогда не слышал, и так не особо обезображенные интеллектом лица сидящих братков, кроме смертной скуки не выражали ничего. \"Старинные часы \" потрясли нас настолько, что даже нам понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя и присоединиться к бурным аплодисментам виновника торжества. После этого, под яростным взглядом заказчика, Славик твёрдой рукой увёл даму, вкусившую славы, напомнив ей, что \"Голос нам, артистам, следует беречь!\"

Всё это было в начале. Мы играли, Славик пел, подтанцовка вполне целомудренно танцевала и водила вокруг столов хороводы с бритоголовыми шкафообразными братками. Через некоторое время присутствующие дамы, во главе с супругой юбиляра, удалились, и веселье начало набирать обороты. Подтанцовка переоделась во что-то неуловимое и хороводы водить перестала, рассредоточившись по залу. Лирические \"Яблоки на снегу\" и \"Белый лебедь\" сменились \"Таганкой\" и \"Владимирским централом\". Прослушав их раз десять, народу захотелось \"Мурку\" и \"Гоп-стоп\". Пальцы сначала ныли, потом я их перестала чувствовать.

Несколько попыток погладить \"милого эльфа\" по головке и \"пригласить даму за столик\", попутно засунув ей пару зелёных купюр в декольте, Славик пресёк на корню. Доллары я впрочем, нежно улыбнувшись, назад не вернула. Ну, вот откуда у них такие деньги? Как результат всего этого — рядом с эстрадой на стуле уселся пожилой необъятный дядечка, с настолько задумчивым взглядом, что желающая общения публика стала выражать свои восторги, не подходя ближе чем на десять метров.

В зале выпивка лилась рекой, посуда летела на пол, половина гостей уже лежала в салате. Довольный Славик, распихав по карманам перетянутые резинками пачки денег, по-тихому включил магнитофон и просто открывал рот под \"Где мои семнадцать лет?\" Мы с Ленкой делали вид, что аккомпанируем, беззвучно перебирая пальцами. Официанты пытались поменять скатерть на одном из столов, но братки очень живописно разрисовав её всем, что было в меню, не хотели просто так расстаться с шедевром. Когда в зал вошли несколько совершенно трезвых и совсем не настроенных веселиться мужиков, я не заметила. Как и не поняла, почему неожиданно взорвался софит прямо у меня над головой. Только почувствовав, как что-то стукнуло меня чуть выше лба, и, выудив из парика увесистый кусок стекла, до меня дошло, что веселье кончилось. Выстрелов, впрочем, я не слышала. Перекошенное лицо Славика и его вопль \"На пол!\", подействовал на нас мгновенно. Грохот, мат, визги, гаснет свет, что-то падает и взрывается, начинает жутко вонять горелой проводкой.

— Бежим!

Славик тащит нас к выходу, у меня ломается каблук. На ходу я скидываю туфли и бегу босиком, наступая на какую-то склизкую дрянь. Мамочка, как же страшно!

Ленка бросается в сторону гримёрной.

— Куда, дура? На выход! — Славка обхватывает её поперёк туловища и толкает к дверям.

— Там вещи!

— Убью! — вот так сразу Ленке становится понятно и она, разобравшись с направлением, вылетает на улицу.

Запрыгиваем в машину — она у самого входа и даже не заперта. Трясущимися руками Славик вставляет ключи, берёт с места реактивную скорость, и мы вылетаем на шоссе. Ленка скулит рядом, обхватив себя руками, на меня напало оцепенение, только в голове крутится: \"Где мой чёрный пистолет? Где мои семнадцать лет? Где мой чёрный пистолет?\"

Влетаем в город. Славик продолжает гнать машину, не снижая скорости. Я заставляю себя разлепить губы: \"Славка, тормози!\"

— Что?

Он смотрит на нас в зеркало заднего вида совершенно ошалевшими глазами.

— Тормози, говорю! Мы уже далеко... — он молчит и, как будто, не слышит. Кошусь на Ленку — она пока не здесь. Ладно. Привстаю, просовываю руку вперёд, изгибаюсь под каким-то ненормальным углом, но зацепляю пальцами за бардачок и вытягиваю оттуда конверт с фотографиями. Не глядя вытаскиваю несколько, и бросаю перед Славкой — на руль, на панель управления, парочка падает на пол...

Несколько секунд он смотрит ничего не выражающим взглядом, потом начинает тормозить, сворачивает на обочину, бросает руль и выскакивает из машины. Распахивает заднюю дверь и начинает ощупывать Ленкину голову и спину: \"Леночка, детка, ты как? Задело? Куда попало, скажи!\" Блузка у неё и вправду порвана, но крови нет, наверное, зацепила за что-то, пока бежали. Славка тормошит её, прижимает к себе, целует, и вот она наконец-то разражается слезами, заливая его когда-то отутюженный, а сейчас похожий на тряпку, фрак.

Я откидываю голову назад, закрываю глаза. Внутри у меня всё дрожит, как от перенапряжения, адреналин уже улёгся, осталось послевкусие и осознание того, что всё закончилось. Начинаю чувствовать, как сильно болят пальцы. Поднимаю руку, рассматриваю — кожа на подушечках стёрлась, стала прозрачной, кажется, что поиграй я ещё полчасика и проступило бы мясо. Пара порезов, один глубокий. Дёшево отделалась. Ноги тоже болят. Я склоняюсь над сидением ... Ступни ног перемазаны кровью, какие-то комочки, вроде как нитки. Я еле успеваю открыть дверь, и меня выворачивает в придорожную траву.

Потом мы поливаем мои ноги лимонадом — нашёлся в Славкиных закромах, вытираем шлейфом платья — вот как неожиданно пригодился! — и собираем разлетевшиеся по салону фотографии. До дома меня довозят уже около четырёх утра. Некоторое время мы просто молча сидим в салоне машины. Я грею руки между голых колен, смотрю прямо перед собой, потом поднимаю голову.

— Спасибо, Слав...

— За что спасибо, чуть не нарвались... Простите, девочки...

— Дурака-то не валяй, кто ж знал, что так получиться... Если бы ты нас не вытащил, там бы и остались, — перевожу взгляд на Ленку. — Цени!

Она опять начинает плакать.

— Лид, подожди, на вот, возьми пока эти, — Славик протягивает мне пачку купюр. — Потом пересчитаем — добавлю. Сумку не забудь и это... валерьянки прими, что ли...

Какой всё-таки Славка молодец! А я-то ещё спорила, зачем, мол, сумку в машине оставлять! Как бы я сейчас без ключа...

— Ладно, пока.

Подбираю двумя пальцами грязнущий подол — даже не хочу думать, в чём именно он изгваздан, и поднимаюсь по лестнице. Асфальт холодный, ступени холодные, голова кружится и жутко тошнит. Успела хватануть этой гари... \"Боже мой\", — вдруг вспоминаю я, — \"там же остались те девчонки, из подтанцовки\"! Голова просто раскалывается... Надеюсь, им тоже посчастливилось выбраться...

Срываю с себя платье, парик, бельё — всё сразу летит в мусор. Включаю самую горячую воду, которую только могу терпеть, несколько раз намыливаюсь и тру себя мочалкой с такой силой, что вся кожа краснеет и начинает болеть. Только тогда, когда понимаю, что ещё немного и я просто упаду — тогда выключаю воду и вылезаю из душа.

Что там Славик сказал — валерьянку? Не хочется. Просто пойду спать.

Просыпаюсь, как от толчка. Судя по часам, поспала я знатно — где-то минут сорок. Прислушиваюсь. В ванной из крана течёт вода. Странно, вроде закрывала, хотя, не уверена. Плетусь в ванную, открываю дверь. Картина маслом — \"Возвращение блудного мужа\". Упомянутый блудный муж сидит на бортике ванной, старательно смывая кровь с порезанной руки, на полу остатки того, что когда-то было рубашкой, спина — один сплошной синяк, кровоподтёки. Кровь на коротком ежике волос, запеклась в ухе... Он, не замечая меня, промывает рану под текущей струёй воды, кровь стекает в водосток не собираясь останавливаться... Я чувствую, как у меня слабеют ноги, как начинает мутиться в голове. Вот именно сейчас мне это не нужно. Изо всех сил сжимаю кулаки, боль в пальцах приводит в себя. Глубоко вздыхаю... Ох, запах крови... Что-то сегодня её многовато!

— Максим! — я осторожно дотрагиваюсь до его плеча.

Он поворачивается и, чтобы не закричать, я затыкаю себе рот ладонью. Лицо разбито, глубокий порез на лбу, глаз заплыл... Да что же это такое! Я чувствую, что начинаю задыхаться, ещё секунда, и я просто скачусь в истерику! Удержаться от неё мне помогает только то, что я успеваю разглядеть расширенный зрачок смотрящего на меня глаза. Так, это уже серьёзно. Я выскакиваю из ванной и бросаюсь к телефону.

— Мама? — боже, какое счастье, она на месте! — Мама, я сейчас привезу Максима, организуй встречу, пожалуйста!

Голос у меня неестественно звенит от напряжения.

— Насколько серьёзно? — слышу, как мама набирает номер по второму телефону.

— Сотрясение, порезы, ушибы...

— Встретим, вези... И, Лида? Не волнуйся, всё обойдётся...

Бегом возвращаюсь обратно. Макс всё так же сидит на бортике ванной, вода вместе с кровью всё так же стекает по руке вниз. Что он, совсем ничего не соображает, надо же перевязать! Вытаскиваю аптечку, выключаю воду, осторожно беру безвольно опущенную руку, промакиваю полотенцем. Сразу же выступают несколько порезов, парочка особенно глубоких начинает кровоточить. Закусываю губу и старательно бинтую ему руку. Заглядываю в лицо...

— Макс, ты меня слышишь, Макс? — я вглядываюсь в его глаза. Он смотрит сквозь меня. Чёрт, чёрт....

Я бросаюсь в спальню, срываю с себя пижаму и быстро влезаю в комбинезон, в котором езжу на \"промысел\". Достаю из шкафа большое банное полотенце — нет смысла искать рубашку, да я и не смогу её натянуть на него сейчас. Хватаю по дороге ключи от машины, несколько купюр из лежащей на столе пачки денег — мало ли что, лишним не будет. Возвращаюсь в ванную и накидываю полотенце Максу на плечи.

— Максюша, вставай, помоги мне! — пытаюсь его поднять, обнимаю за пояс, тяну к выходу. — Вставай! Поедем в больницу, ты меня слышишь? Идём, ну, же!

Не знаю, сколько времени занял у нас спуск по лестнице. Двигается он с трудом, стонет сквозь зубы и, кажется, меня совсем не слышит... Мамочка, да что же это такое...

Я усаживаю его в машину, пристёгиваю, и мы несёмся по ночному городу на запредельной скорости.

— Макс, ты меня слышишь? Не засыпай, Макс!

Обычно, я очень осторожный водитель, наверное, даже излишне осторожный, лихачество — это не моё, но не сейчас. Я несусь по дороге, не видя перекрёстков и светофоров, срезаю углы и ныряя в подворотни. Кому как не мне знать все короткие дороги в этом районе! На одном из поворотов свет фонаря падает Максиму на лицо, и я вижу, как в углу рта набухает и ползёт вниз тяжёлая кровяная капля...

— Максим, не спи!

Слезы струятся по моему лицу неостановимым потоком, я просто не успеваю их вытирать. Я уже давно вою в голос и в голове бьётся только одна мысль: \"Быстрее, ну, быстрее!\"

На подъезде к больнице мне приходиться сбрасывать скорость — асфальт тут весь во вмятинах и колдобинах. Машину нещадно трясёт, и я даже боюсь предположить, насколько ему больно...

У дверей приёмного покоя стоит мама, а рядом с ней огромный бородатый мужик, в белом халате, с засученными, как у мясника в нашем магазине, рукавами. Увидев его, я чувствую, как меня немного отпускает. Какое счастье, это же сам Борис Львович! Про него идёт слух, что он мёртвого поднимет, из кусочков соберёт. Во время своих дежурств видела его только раз, но уж наслушалась немало...

Я выскакиваю из машины, истерически улыбаясь сквозь залившие моё лицо слёзы: \"Борис Львович, пожалуйста... помогите нам... пожалуйста...\"

— Всё, всё, девочка, не мельтеши, — он отстраняет меня своей огромной, лопатообразной рукой, наклоняется над Максимом, отстёгивает ремень безопасности, пальцами быстро касается его лица, шеи, груди и одним рывком вытаскивает и перекладывает на подкатанную медбратом каталку.

— Ко мне поднимай! А ты, — он толстым пальцем показывает на меня. — С мамой иди, потом подойдёшь.

— Нет, я сейчас... нет, я не могу... — я вырываюсь из маминых рук и бегу следом за медбратом к лифту.

— Хорошо, хорошо, — врач быстрым шагом идёт рядом. — Только не кричи — больница всё-таки!

Мы заходим в лифт. Я, не отрываясь, смотрю на лицо Максима. Мне очень страшно.

— Где его так отделали?

— Не знаю, он вообще-то спортсмен... соревнования...

— Соревнования? М-да... Разберёмся, — мы въезжаем в отделение. — Хочешь сидеть — сиди тут, мне не мешать. Ясно?

— Да, да, — я киваю, как китайский болванчик. — Только, Борис Львович, Вы... пожалуйста... прошу Вас... — я рыдаю уже в полный голос.

— Да всё нормально будет, — он гладит меня по голове. — Вытри нос.

Двери захлопываются. Я остаюсь в коридоре одна. Некоторое время смотрю на дверь, потом чувствую, что силы меня покидают и поворачиваюсь в поисках стула. Мама стоит сзади. Она обнимает меня, отводит к диванчику в углу, и я выплакиваю ей на плечо весь ужас этой ночи.

Дальнейшие часы сливаются в одно длинное ожидание. Я засыпаю, укрывшись халатом, пью какие-то таблетки, потом отвратительного вкуса чай. Хожу, как маятник по коридору из конца в конец. Однажды дверь открывается, и молоденькая медсестра выносит кюветку с пробирками. Мне смутно знакомо её лицо — Оля или Вера? Она тоже вроде узнаёт меня — за время моих ночных дежурств мне удалось познакомиться со многими работающими в больнице.

— О, привет! Ты что тут делаешь?

— Да так...

— А, да? — её мой ответ устраивает. — Слушай, не отнесёшь в лабораторию? Знаешь где? Ну, спасибо! — и всунув мне в руки кюветку, она захлопывает за собой дверь. Я перевожу взгляд на то, что держу в руках.

Сколько пробирок... На направлении одно имя — \"Андреев М\". Макс... Я прижимаю посудину к груди и иду в лабораторию. Водоворот мыслей в голове неожиданно выносит на поверхность воспоминание о том, что пару недель назад я, по маминым настояниям, сдавала тут анализы — маме не нравился мой заморенный вид. А какой должен быть вид у человека, спящего по пять — шесть часов в сутки, а иногда и меньше, на протяжении многих недель?

Отдаю пробирки, забираю свои результаты — несколько разнокалиберных бумажек. Читаю первую — ха, так и есть, анемия. Рекомендация — принимать препараты железа. Пойду ручку двери погрызу, дешевле выйдет.

Сворачиваю всё в трубку, засовываю в карман — потом посмотрю. Почти бегом возвращаюсь обратно. Сколько же можно ждать? Начинаю снова вышагивать по коридору. \"Пусть всё будет хорошо, всё будет хорошо, всё будет хорошо...\"

Дверь открывается.

— Детка, ты ещё тут? — Борис Львович выходит в коридор.

— Конечно! — я смотрю на него, забыв дышать. — Что?

— Ну, так... — он поглаживает свою бороду. — Выглядит хуже, чем имеет место быть. Прямой опасности нет. Перелом четырёх рёбер, ключица, — киваю, это я заметила. — Сотрясение... Неприятно, конечно, но, учитывая обстоятельства — опять же, не так страшно, как могло бы быть. Гематомы... Ну, это ерунда, ушиб грудины — пока сказать трудно, но вроде обошлось, не страшно. Трещина в челюсти, ножевые на руке зашили...

Я зажимаю себе рот полой халата и молча реву.

— Ну, ну, успокойся. Я же сказал, всё не так страшно... — он с сомнением смотрит на меня. — Даже шрам на лбу вряд ли большой будет... Чего ты так переживаешь? Подумаешь, шрам!

— Да наплевать на шрам... Рёбра, челюсть... — я захлёбываюсь.

Врач смотрит на меня очень озадаченно.

— Ты же сказала, что парень спортсмен, значит, травмы — дело обычное. Многовато, конечно.

— Не было у него таких травм никогда. Вывихи, пару шишек...

— Хм... — он опять поглаживает бороду. — Везучий, значит. Короче, так — постельный режим, никаких разговоров, покой и тишина. Пару дней понаблюдаю, потом переведу в общую палату.

— А что наблюдать? — настораживаюсь я, хлюпая носом.

— Повреждения внутренних органов не вижу, но ушиб передней брюшной стенки присутствует... Лучше перебдеть. Всё. Меня ждут. Сиделкой сегодня у него Верочка посидит. Можешь зайти на пару минут.

— Борис Львович, я сиделкой посижу!

— Тебе отдохнуть надо...

— Не надо, я посижу! — слёзы мгновенно высыхают, и я решительно устремляюсь к двери.

— Хм, ну, хорошо, — он заходит в палату вместе со мной.

— Верочка, ты свободна, можешь идти. Детка, — он трёт лоб, — забыл, как тебя?

— Лида.

— Да, Лидочка, вот кнопка вызова, лёд в компрессе сменишь. Скоро дежурная медсестра подойдёт.

— Хорошо, спасибо Вам, Борис Львович!

— Пока что не за что, — он улыбается и, пропустив Веру в дверь, уходит. Я подхожу к кровати.

Провода, трубки, бинты, белое лицо на белой наволочке. Пузырь со льдом на лбу, повязка на глазу... Красавец! Я поправляю одеяло, дотрагиваюсь до руки. Во мне борются два чувства. Первое — дождавшись выздоровления устроить грандиозный скандал, как в итальянском кино, с проклятьями, битьём посуды и выкидыванием в окно предметов домашнего обихода — за враньё, за недосказанность, за скрытность. Второе, не менее сильное желание — увезти домой, обложить подушками, привязать к кровати и никуда не отпускать из дома, ни на минуту не выпускать из поля зрения, никогда...

Я придвигаю к кровати низкий стул, беру мужа за руку и кладу голову на край кровати. Закрываю глаза... \"Всё будет хорошо, правда?\"

Бумажки, шурша, выпадают из нагрудного кармана. Я поднимаю их с пола, разглаживаю на колене, пробегаю глазами. Анемия — это уже видела, низкий гемоглобин, недостаточные показатели витаминов В и D, анализ крови на ХГЧ — \"положительно\". Что??? Строчки прыгают у меня перед глазами, я перечитываю ещё раз. И ещё раз. Да какого чёрта?! Это когда же мы успели-то?! Нет, ну, всё-таки мы пересекались иногда, да и проблемы с изделием номер два у нас были — не умеют китайцы его делать, вон их поэтому сколько! — так вроде всё обошлось... Или нет? Я в смятении тру лоб, смотрю на календарь на стене, потом начинаю загибать пальцы... Ой... А я даже не обратила внимания...

Перевожу взгляд на Максима. Наверное, мне пора повзрослеть. Да, самое время. Больше никаких единолично принятых тобой решений, дорогой муж, не будет. Слишком долго я была удобной тихой домашней жёнушкой. Всё, хватит!

Я улыбаюсь. Целую Макса в свободное от повязок и мазей место на щеке, поправляю ледовый компресс. Кладу руку себе на живот — нам нужен здоровый папа, правда, малыш?