Ангельская пыль (гет)

Должно быть, ангелы взбунтовались.

Должно быть, ангелы взбунтовались. © Sunrise Avenue

Было так непривычно слышать за спиной её шаги, чувствовать терпкий запах её духов с нотками табачного дыма и цитруса — для Джона в этот миг словно бы ничего и не изменилось. Будто бы ничего не произошло за эти двадцать восемь лет бесконечной разлуки, которая огромной тяжестью обрушилась на него, раздавила. Он был обескуражен и ошеломлён появлением Реджины Миллс в своей квартире, в своей душной комнатёнке — да и что говорить, сам факт нового появления этой женщины в его жизни не сулил ничего хорошего. Совершенно ничего. Он по привычке изучил её лицо, еще раз убедившись, что она ни капли не изменилась, и он знал, что она, наверное, сейчас думала о том же.

Хотя нет, перемены всё же были: её вьющиеся волосы стали куда короче, а в тёмных глазах солнечным отблеском отражалось чувство… заботы?

Он никогда не видел её такой — искорки нежности в её взгляде не угасали, когда она смотрела на мальчика, стоявшего рядом с ней.

— Мама, а мы здесь надолго?

Что-то невероятно серьёзное он увидел во взгляде этого ребенка — возможно, настороженность, а, возможно, просто смущение оттого, что он находится в доме незнакомца, который не выглядит здравомыслящим и приветливым, а, скорее, сонным и суровым. Словно бы вторя его мыслям, Реджина сказала:

— Я думала, что за эти годы ты мог бы измениться и стать хоть немного приветливее, не считаешь?

Джон Константин усмехнулся:

— Нет, не считаю. В конце концов, это ты вламываешься в мой дом без приглашения в семь утра.

Он потёр глаза — этот жест выглядел таким ребяческим, что Реджину это начинало раздражать.

— Со мной я тебя и не прошу быть приветливым, но хотя бы ребёнку ты можешь предложить выпить чашку чая или яблочного сока? Мы летели сюда двенадцать часов.

— Не мог бы, у меня в холодильнике мышь повесилась, знаешь ли. Но я мог бы заказать китайскую еду для твоего мальца, если хочешь.

— Может быть, поговорим? – на лице её не отражалось никаких эмоций.

— Только дождёмся моего ученика. Ты же не хочешь оставить ребёнка одного в квартире такого странного типа, как я? – он улыбнулся, вспоминая, как Реджина Миллс однажды назвала его так, будучи в полной растерянности.

— Ты не странный, – она взглянула прямо в его глаза.

Как бы ему хотелось верить, что он и правда самый обычный человек — давно мечтал услышать эту ложь хотя бы от кого-то. Быть для кого-то просто Джоном — это звучит так просто и легко, но в этом бренном мире ничто не может быть на самом деле так просто. Он не может быть просто Джоном, потому что иначе для всех остальных наступит апокалипсис и дрогнут солнечные лучи, те самые, которые были видимы лишь ему одному и были для него полны чем-то неизведанным и чистым, как декабрьский снег. И поэтому её ложь задела его за живое, но он отказывался это признавать и лишь сказал:

— Ты ничуть не изменилась.

Значение этой фразы приобрёло для каждого из них свой особый смысл.

* * *

Когда Чес приехал к своему учителю домой и узнал, что на ближайший час ему предстоит стать нянькой для десятилетнего спиногрыза, то был крайне разочарован.

Он уже многое узнал, благодаря книгам и рассказам самого Джона Константина, да и отогнать беса он тоже умел, чтобы себя обезопасить, но этого было мало. Сам он никогда не практиковался в управлении чернью, а всё потому, что, по мнению своего преподавателя, не был достаточно зрел для этого.

Но сам Чес чувствовал, что уже готов и что должен отомстить им за свою сестру.

"Эта чернь ещё падёт к моим ногам, это я уж точно знаю. Они за всё поплатятся", — ну, а пока он и правда должен посидеть с этим странным мальчиком, внутри которого, как почувствовал Чес, скрывалась крайне загадочная и неизведанная сущность.

— Ну что, Генри — так ведь тебя зовут, да? – он подмигнул улыбающемуся мальчишке. — Чем сейчас займёмся?

— Может, поиграем в прятки?

* * *

Заходя в ресторан, Реджина решилась спросить у Джона:

— Ты ни минуты не можешь прожить без вычурности, да? Мы могли бы просто поговорить в машине — это слишком важно. Разве ты ещё не понял?

Джон только сейчас заметил, насколько она побледнела, начав нервно теребить серебряный крестик на своей груди.

«После всего, что ей пришлось пережить, она всё ещё верит в бога? Видимо, я и правда никогда не пойму её…»

Это так не сочеталось с её внешним видом: её непоколебимая вера и убеждённость, детское упрямство — всё это в ней осталось. Он знал об этом, но маленькое чёрное платье, яркая помада, такой неестественный румянец на щеках делали её больше похожей на суккуба. Страсть к ней, как оказалось, не угасла за все эти годы, но он здесь не для этого, нужно сохранять свой рассудок.

Отвлекшись он размышлений, он на автомате ответил резко и колко:

— Да. Я ни минуты не могу ни без вычурности, ни без пафоса, – произнес он, с дьявольской улыбкой наблюдая за её раздражением.

Но, несмотря на это, диалог Реджина продолжила спокойно. Бархатные нотки её голоса заполнили, казалось, каждую клеточку его тела.

— Ты так и не ответил, почему ты не можешь помочь моему сыну? Я не верю, что его ситуация безнадёжна! – сказала она, глядя ему прямо в глаза.

— Опять ты со своей верой, Миллс. Я уже говорил тебе, что ты нисколько не изменилась, верно? Бог, чтоб ты знала, всего лишь кукловод, а мы послушные марионетки в его руках — мы как вещи, которые он ставит на кон в спорах с самим дьяволом. Ты же знаешь это, – голос его звучал холодно. Он лишь излагал сухие факты.

Реджина не ответила, тонким пальцем вырисовывая узоры на стеклянном столике. В этом движении было что-то до ужаса родное, что-то такое, что заставило сердце Джона сжаться.

— Хочешь знать, почему я не могу помочь ему?

Она лишь молча кивнула.

— В этом только твоя вина. Он — твоя плата за проклятие, которое ты когда-то предпочла выбрать вместо любви.

В это мгновение Реджина ощутила себя порваной струной гитары, которую даже самый умелый настройщик не в силах починить.