Синий ветер (джен)

В шкатулке нет ничего такого, из-за чего стоило бы ее прятать, но я все же решаю убрать ее в надежное место — сейф, что находится в доме на площади Гриммо.

На сейф я наткнулся случайно два года тому назад, сидя в гостиной на маленьком диванчике и снимая чары невидимости с пятен от соуса, оставленных мной во время обеда. По левую руку от меня находилась стена, на которую я когда-то повесил колдографии крестного и своих родителей. Видимо, заклинание Фините Инкантатем попало на чары, скрывающие тайник, и на стене между колдографиями появился сейф. Пятна с мантии мне тогда так и не удалось вывести — с ними потом расправилась Джинни, пока я исследовал свою находку. Сейф был устроен так, что открывался только владельцу дома. Он был пуст, только в дальнем углу лежал дохлый паук. С той поры я складываю в сейф личные ценные вещи.

Спрятав шкатулку и одевшись для пробежки, ритмично отталкиваюсь от тротуара красными маггловскими кроссовками. В той части Лондона, где мы живем, не так много маршрутов, где можно спокойно побегать, поэтому мне приходится выбирать один и тот же. Суровые прелести большого города — огромные здания из стекла и бетона, островки растительности вдоль тротуаров, яркие витрины магазинов — поначалу радовали глаз, теперь я их не замечаю.

Небо сегодня слишком пасмурное, а ветер старательно пробует на прочность рекламные растяжки, провода, кроны зазеленевших деревьев. Бегу, стараясь не сбивать дыхание. Уже четверть маршрута одолел, но почему-то даже не разогрел мышцы.

Улицы становятся уже, дома мрачнее. На мостовой маленький смерч кружит смятые бумажки и сухие листья. Непонятно, откуда в апреле на мокрой мостовой сухие листья? Кто-то принес и рассыпал их здесь? Зачем?

Из подворотни неопрятный старик выкатывает тележку с барахлом. У него седые патлы и свалявшаяся борода. Он идет мне наперерез.

Я пытаюсь обогнуть его, как он вдруг толкает свою поклажу сильнее, и моя нога встречается с ней прежде, чем я успеваю что-нибудь предпринять. Боли не чувствую, кроссовок смягчает удар. Тележка падает и вещи, смахивающие на содержимое мусорных контейнеров, рассыпаются. Я поднимаю тележку, а следом за ней, касаясь лишь двумя пальцами, грязную рваную вонючую тряпку фиолетового цвета. Мне противно, но раз сунулся помогать, то надо помогать.

Старик хватается за фиолетовое недоразуменье, которое, видимо, когда-то было кофтой, и дергает узловатыми пальцами на себя, хрипя и дико вращая глазами, на одном из которых бельмо. От старика разит свежим перегаром и застарелым запахом мочи, вдобавок, мне кажется, что глаз с бельмом вот-вот выскочит и упадет прямо на тротуарную плитку, как до этого вещи из тележки.

Мои пальцы не повинуются мне, чего они вцепились в эту дрянь? Старик вдруг замирает на секунду, сосредоточенно разглядывая меня здоровым глазом, и плюет мне в лицо. Тряпка выскальзывает из моих пальцев, а он, шатаясь, прижимает ее к груди. Я в порыве праведного гнева толкаю нищего, вытираю лицо рукой и бегу дальше, не оборачиваясь на вскрик — старик, видимо, упал. Мне его не жалко, он сам виноват — пустил свою жизнь под откос, а сейчас пострадал от своей агрессивности. Мог бы получать социальную помощь и тихо жить в каком-нибудь приюте для нищих. Вместо этого он скитается по подворотням, влача еще более жалкое существование. А все потому, что в приютах не разрешают пить и вытворять разные непристойности, а для таких никчемных людей беспробудное пьянство — весь смысл их жизни.

Ветер становится сильнее, он уже грохочет железом на одной из крыш. Но я не сдаюсь. Мне нужно добежать до дуба, что в парке на соседней улице. Редкие прохожие идут, не глядя на меня; начинает накрапывать мелкий дождь. Я на ходу натягиваю капюшон и вбегаю в парк. Дорожка, усыпанная гравием, ведет меня вглубь. Деревья расступаются: впереди лужайка, пересеченная множеством тропинок. Я всегда огибаю дуб в ее центре и бегу обратно, но сейчас останавливаюсь как вкопанный: дуба нет, а вместо него разбита клумба с желтыми и оранжевыми тюльпанами.

Мимо проходит молодая женщина в синей ветровке, и я спрашиваю у нее, куда делось огромное дерево.

— Здесь всегда была клумба, сколько я помню, — пожимает плечами прохожая и торопится дальше.

Я не мог заблудиться — бегаю одним и тем же маршрутом уже два года. Здесь был огромный дуб с раскидистыми ветвями, он закрывал полнеба. Что еще за глупый розыгрыш, а главное — чей на этот раз?

Останавливаю еще одного прохожего — бородатого мужчину в сером спортивном костюме. Тоже бегает по утрам, я его уже видел несколько раз.

— Вы, наверное, имеете в виду вон тот дуб? — указывает мужчина на молоденькое деревце. — Других здесь нет.

В недоумении смотрю на невысокий дубок, который чуть в стороне и по размерам с куст сирени.

— А знаете, — оборачивается словоохотливый мужчина, — иногда наше воображение играет с нами злые шутки. Из памяти частенько что-нибудь стирается, а человек додумывает недостающее, причем оно очень сильно отличается от реальности. Вспомните только описание преступников свидетелями: иногда кажется, что описывают совершенно разных людей.

— Хотите сказать, что в моей голове маленькое деревце преобразилось в гигант с желудями и беличьим дуплом?

— Хочу сказать, что не всегда все выглядит таким, каким рисует наша память. К тому же, люди думают, что неприятная истина делает их хуже, а потому врут даже себе. Вам нет нужды расстраиваться.

— Вы серьезно? — таращусь на собеседника, как на ненормального.

Он кивает, и я утыкаюсь взглядом в клумбу.

— Но все же провериться у специалиста не помешает, — добавляет незнакомец едва слышно, явно намекая на психиатра.

Во мне второй раз за утро закипает злость, я открываю рот, чтобы сообщить мужчине, что он дебил, потому что других аргументов у меня нет, но тут же закрываю — собеседник пропал. Это странно, он не волшебник, я такие вещи чувствую. Оббегаю ненавистную клумбу и размышляю, каким «игривым» должен быть мой рассудок, чтобы не только превратить маленькое деревце в могучий несокрушимый дуб в три обхвата, но и выдумать мужчину в спортивном костюме возле клумбы. В голове моей море вопросов, как в первый день знакомства с волшебным миром. Решаю, что нужно поговорить об этом с кем-то. Просто выговориться, психиатр мне не нужен.

Бегу обратно. Ветер сечет лицо крупицами дождя. Мрачные улицы с одинокими прохожими становятся неуютно размытыми. Вот и место, где я столкнулся с тележкой нищего старика. Его пожитки все так же лежат на тротуаре, а сам он сидит с фиолетовой тряпкой в руках, прислонившись спиной к сырой кладке дома. Лицо обращено вверх, глаза открыты и неподвижны. Уже свернув за угол, понимаю, что нужно вернуться, чтобы проверить, все ли с ним в порядке. Аврор не должен пробегать мимо человека, которому, может быть, нужна помощь. Даже если этот человек — никому не нужный нищий.

Дотрагиваться до старика противно, но я не капризная девочка. Трясу его за худое плечо, заглядываю в глаза. Он настолько близко, что вижу, как на бельмо упала крупная капля с крыши, чтобы тут же вытечь слезой. Смотрю в другой глаз — ярко зеленая радужка в окружении покрасневшего белка, зрачок расширен, без признаков жизни. Мне кажется, что я видел этот глаз много раз, в нем отражается моя маленькая копия. Беру старика за руку, чтобы нащупать пульс, хотя уже понимаю, что смерть свое взяла. Что ж, моей вины в этом нет, убогому бродяге давно ставили прогулы на том свете.

— Я знаю его, — раздается сзади.

Одним длинным неторопливым движением выпрямляюсь и оборачиваюсь на голос. Порыв ветра толкает меня в спину и еще глубже надвигает капюшон на мое лицо.

Передо мной женщина. Красный с зеленым зонтик в ее руках сломан, хлопает на ветру и мешает разглядеть хозяйку.

— Правда? — задаю глупый вопрос.

— Да. Это Гарри. Гарри Поттер, — печально говорит она, вздыхает и продолжает: — Я позабочусь о нем. Он когда-то был моим другом.

— Он мертв, — вырывается у меня.

— Похоже на то. Видимо, сослепу споткнулся и упал. Один глаз у него не видел, а второй подслеповат. Раньше он носил очки, но потерял, как потерял смысл существования.

В полной растерянности делаю несколько шагов назад, но, спохватившись, спрашиваю, повинуясь правилу авроров выяснять все до конца:

— А можно узнать ваше имя? Я все же должен сообщить в полицию.

— Да, конечно. Меня зовут Гермиона Грейнджер, — говорит женщина.

Ее лица не видно, а каштановые с проседью волосы развеваются на ветру.

На несколько секунд забываю, что нужно дышать. Сердце тревожно стучит о ребра. Собираюсь еще что-то сказать прохожей, но ноги уже несут меня домой.

Это не может быть тем, о чем я подумал. Это не розыгрыш и не моя больная фантазия, а просто случайное совпадение: на свете не один Гарри Поттер и не одна Гермиона Грейнджер. Просто глупое совпадение. Но почему я не посмотрел ей в глаза?

— Ерунда, — бормочу под нос, принимая решение относиться проще к истории с нищим и дубом.

* * *

Струи горячей воды освежают тело и приводят мысли в порядок. Привычными движениями вытираюсь полотенцем, бреюсь. До гардеробной дохожу в трусах, шлепая босыми ногами по натертому паркету. Надеваю аврорскую форму и спускаюсь в столовую. Собираюсь рассказать Джинни о своих приключениях. Представляю, как она удивится.

Джинни сидит за столом и выглядит так, словно ее собираются фотографировать на обложку журнала: на ней зеленое платье, алые пятна губ и длинных ногтей контрастируют с ним. Она кажется мне чужой — человеком, случайно попавшим в мой дом, и желание говорить пропадает.

Пахнет только овсяной кашей, привычного запаха жареного бекона, яичницы и кофе нет и в помине. Усаживаюсь за стол, глядя на жену вопросительно.

Она непонимающе смотрит в ответ, и мне приходится ей объяснять:

— Ты же знаешь, через час мне надо быть в Аврорате. Поторопись с завтраком.

Морщит лоб, соображая:

— Ах, завтрак!

Улыбается яркими губами. Улыбка отвратительная, как у клоуна в фильме ужасов, который как-то раз я смотрел со своим двоюродным братом Дадли еще подростком.

— У меня совсем вылетело из головы, прости.

Интонации в ее голосе кажутся искренними. Все это странно, раньше такого не было, чтобы Джинни оставила меня без завтрака. Она всегда была внимательна к моим нуждам, а теперь выглядит и ведет себя как тупая сука, вырядившаяся для такой же тупой сучьей вечеринки.

— Если ты подождешь, то я попробую что-нибудь приготовить, — добавляет она и растеряно обводит кухню взглядом.

Я размышляю, чем может оказаться это «что-нибудь». Меня отвлекает Джеймс, который кажется сегодня взрослее. Гораздо взрослее. Он старательно пихает ложку в рот, хотя раньше пользовался ей исключительно для игр. Морщится, пережевывая — каша, видимо, невкусная, и смотрит на меня колючими зрачками так, что я не выдерживаю и отвожу взгляд. Теперь я вовсе не уверен, что корку хлеба вчера оставил возле своей кроватки не Джеймс. Быть может, хлеб гораздо вкуснее того, что готовит Джинни.

— Нет, позавтракаю по дороге на работу, — бурчу под нос и вскакиваю, роняя табуретку.

Теперь нужно будет заботиться о еде самому. Надо отметить, что еда — не первое, что исчезло из нашей совместной жизни. Сначала исчез полноценный секс. Обхожусь своими силами, уединившись. Представляю себя с кем-нибудь из бывших однокурсниц, чаще с Луной. Но если к самоудовлетворению в душе я, скрепя сердце, приспособился, то к тому, что придется постоянно куда-то забегать поесть, мне не хочется привыкать. Мне не нравятся все эти перемены в Джинни. Ловлю себя на мысли, что совсем не уверен, что по-прежнему люблю ее.

Я готов, осталось накинуть мантию и можно отправляться на работу. Беглый взгляд на себя в большое зеркало, висящее в прихожей рядом с подставкой для зонтиков, дает понять, что побрился я не так уж и качественно. Досадливо ругаюсь и разглядываю себя пристальнее. Мое внимание привлекает левый глаз. Всего на секунду мне показалось, что там появилось что-то белое. Всего на секунду, но сердце неприятно ёкает.

Странное начало дня.

* * *

В Министерстве все как обычно: поток волшебников ручейками стекается из каминов в центр Атриума и брызгами рассыпается по всем уровням и отделам.

Втискиваюсь в кабинку лифта, которая с противным скрежетом отправляется в путь. На нужном мне этаже двери с лязгом открываются, я и еще два аврора вытаскиваем свои тела на свободу.

— Вуд! — окликаю я знакомую фигуру, маячащую в конце коридора.

— А, Поттер! — приветливо улыбается мой напарник.

Мы крепко жмем друг другу руки, и я вкратце сообщаю ему свою утреннюю историю про дуб. О Джинни и ее вчерашних шутках с грибами и молоком тоже хочется поделиться, но об этом лучше поговорить с Гермионой. А заодно рассказать подруге про умершего старика и пожилую женщину — наших тезок. Не стоит сейчас вываливать все сослуживцу.

— Ты про парк, что неподалеку от перехода на Эбби-Роуд? — спрашивает меня Вуд и морщит лоб. — В нем еще дорожки сходятся к клумбе?

— Не к клумбе, а к дубу. Клумба только сегодня появилась.

Вуд проницательно смотрит на меня, взвешивая мои слова.

— Знаешь, что, — понижает он голос и тянет меня за угол подальше от любопытных глаз. Потом шепчет заклинание и нас мягким куполом окружает тишина. — Я знаю одного неплохого целителя, занимающегося частной практикой. Могу договориться с ним.

В растерянности поочередно вглядываюсь в его глаза и понимаю, что он может быть прав. И грибы, и дуб, и старик, и пухлогубая Джинни — порождение моего больного мозга. Вполне разумное объяснение, к тому же мне приходит в голову, что это единственно верное объяснение из всех. Я сошел с ума, и это здорово, потому что мир вокруг все такой же нормальный.

— Пожалуй, ты меня очень выручишь, — киваю я. — Быть может, это лечится?

Вуд расплывается в улыбке и хлопает меня по плечу.

— Я не специалист, но думаю, ты не безнадежен.

* * *

Вечереет, тени становятся гуще. Дом, где ведет прием целитель, нахожу сразу. Опрятная лестница с витиеватой балюстрадой поднимается к массивной двери из темного дерева. Стучу несколько раз, дверь гостеприимно распахивается — меня ждут. Прохожу через небольшую квадратную прихожую, отделанную панелями из мореного дуба, к кабинету. Хозяин выходит мне навстречу, приветствует меня и замолкает. Я не отвечаю и стою, недвижим как статуя. Между нами воздвигается стена неловкого молчания.

— Что ж, может, пройдем в кабинет и устроимся поудобнее? Что толку разглядывать друг друга, — первым спохватывается целитель.

Я киваю, чувствуя себя глупо, и следую за тем, кого в парке не посчитал волшебником.

Уютная обстановка кабинета, мягкий свет и приятный баритон целителя располагают к откровениям.

Сажусь в удобное кресло и незаметно для себя, как будто между прочим, рассказываю обо всех приключениях, что случились за день. Слова так и льются рекой. Целитель внимает, глядя на меня темными глазами, склонив немного голову. Изредка серебристым пером он делает пометки в блокноте.

— И что же вы сами думаете об этих неувязках?

— Мне хотелось бы думать, что это всего лишь мои глупые фантазии, но… — мои мысли не сразу складываются в слова.

— Продолжайте.

— …все так реально.

— Так же реально, как в ваших снах?

— Во сне любая чушь может казаться естественной, но, когда я просыпаюсь, сны больше мне не кажутся реальностью. Теперь же я будто бы все время сплю, и бредовый сон не завершается пробуждением. Это странно.

— О, люди не знают, на что способен их разум. Вполне возможно, что вы видели сон наяву.

— Сон наяву — это галлюцинации, — мрачно припечатываю. — Ведь так?

— Да, — улыбается целитель. — Но не стоит пугаться, многие вещи поправимы.

— Если выяснится, что это галлюцинации, то я хочу, чтобы они не повторялись. Именно за этим я пришел. Спасибо Вуду, который посоветовал мне обратиться к вам.

— Вуду? Хорошо, — целитель снова берется за перо. — Мистер Поттер, я попробую вам помочь. Но вы должны допустить мысль, что ваш мозг вам лжет и в точности соблюдать мои рекомендации. Или вам лучше лечь в клинику. Выбор за вами.

Клиника, ага. Это он про больницу на холме за чертой Лондона, созданную для сумасшедших волшебников. И меня тревожит поспешность, с которой он решил, что я ненормален. А как же тесты, диагностика?

— Вы сделали выводы вот так, без всякого обследования?

— Мне было вполне достаточно нашей беседы.

Замираю с открытым ртом. Сказать, что злюсь, как злился утром — ничего не сказать. Он думает, что я псих, даже не удосужившись как-то проверить свое предположение. Выучил пару умных слов и считает себя… Кем он считает себя? Пожалуй, мне стоит послать этого целителя куда подальше. Но вначале мне хочется впечатать свой кулак в его челюсть, чтобы его тело упало на пол, а потом ударить ногой в живот, чтобы испачкать его дорогую мантию своим заляпанным на сегодняшнем задании грязью ботинком и увидеть, как целитель согнется пополам от боли. Может, в дальнейшем у него будет повод как следует подумать, прежде чем делать выводы?

— Дело в том, что я не знаком с Вудом, — очень вовремя спохватывается целитель. — Свой адрес я написал вам на клочке картона, который подобрал на тротуаре. Поищите, вряд ли вы его выбросили. Я еще спросил у вас тогда, не принимали ли вы ли вы наркотики или психотропные препараты.

Усмехаюсь, но все же шарю по карманам. В нагрудном нахожу клочок картона, что дал мне Вуд, где коряво, но четко написано незнакомым почерком: «Игаль Гольдштейн, Кленовый проезд, 16/2». Обмякаю в кресле, потому что Вуд писал другое имя.

— Игаль Гольдштейн?

— Да, мы же познакомились в парке. Я дядя Энтони Гольдштейна, он учился в Хогварсте в те же годы, что и вы, — целитель отрывается от писанины и изучает меня взглядом. — Не все так плохо, не стоит расстраиваться раньше, чем я попытаюсь вам помочь.

Да, Энтони учился на факультете Когтевран на одном курсе со мной — это я помню. Но я совершенно не помню, как его дядя написал адрес на картоне и спрашивал меня о наркотиках. Интересно, я ответил ему правду или соврал? Похоже, мне нужно попробовать лечение. Вдруг поможет и странности прекратятся. Было бы здорово. Во всяком случае, хуже не будет. Что может быть хуже, чем встретить себя же самого в облике старого бомжа?

Свет становится ярче, мебель выпячивается несовершенством деталей: вижу зеленоватое пятно на кожаном диване, пыль на полке с книгами. Мне вдруг кажется, что если я еще немного напрягусь, то смогу вспомнить и понять что-то очень важное.

— Я могу осознавать, что вокруг правда, а что ложь?

— Сожалею, но это невозможно, пока вы больны, — разводит руками целитель.

Мне требуется почти минута, чтобы собраться с духом и выдавить:

— Я согласен на все, что вы посчитаете нужным. Хочу чтобы моя жизнь стала прежней.

— Что ж, замечательно, — ободряюще улыбается целитель. — Я пропишу вам зелье, которое постепенно приведет ваши мысли в порядок. Все мои рекомендации обязательны для исполнения, даже если вам вдруг покажется, что от них только хуже. Мы будем встречаться два раза в неделю для бесед. Вторник и четверг вас устроит?

— Пусть будет вторник и четверг. Счета можете присылать совой.

Мы прощаемся. Что-то неуловимо знакомое вижу в глубине глаз целителя. Сгребаю рецепт и направляюсь к двери.

Итак, кажется, я все-таки сошел с ума. Что дальше?

* * *

Дома меня ждет новое потрясение: в то время, как Джинни читает женский глянцевый журнал, Джеймс, которому давно пора спать, сидит на полу не среди своих игрушек, а среди книг. Он сосредоточенно смотрит в большой фолиант, и мне кажется, что он тихо читает вслух. Книгу я сразу узнаю по таблице с числами и символами — она далеко не для детей.

— Джеймс! — мягко окликаю его и усаживаюсь рядом с ним на пол.

Мой сын перестает шевелить губами и отрывается от книги. В его глазах смысла больше, чем в глазах Джинни, которая наконец-то отложила журнал.

— Он целый вечер так сидит. Не знаю, что он там разглядывает.

— Ты считаешь, что это нормально для двухлетнего ребенка?

— Лишь бы не плакал.

Надо бы с ней поговорить о том, что не все книги можно давать детям. Только не факт, что она поймет. Раньше она вроде бы была умнее. Кажется, еще на той неделе. Или уже совсем давно — не помню. Это было тогда, когда грибы не поднимали бунт в тарелке и я точно знал, что правда в этой жизни, а что ложь.

— Хотя бы книгу другую выбрала для ребенка, — бурчу себе под нос.

Джеймс теряет ко мне интерес и начинает водить пальцем по строчкам.

— Он сам ее выбрал, — обиженно надувает и без того пухлые губы Джинни.

— Вот так просто взял и попросил книгу для старших курсов «Гематрия чисел и Нумерология»?

Джинни пожимает плечами и размышляет вслух:

— Обложка яркая, золотое тиснение…

— Что вы делали перед этим?

Она морщит лоб, стараясь вспомнить.

— Мы слушали музыку. Ту, из шкатулки.

Она указывает рукой на столик в углу гостиной. Там и вправду стоит шкатулка, которую я забрал у Малфоя и положил в сейф.

— Зачем ты вытащила ее из сейфа? — спрашиваю обманчиво спокойно, хотя внутри все кипит.

— Из какого сейфа? — удивленно вскидывает кукольные брови Джинни. — Она с утра здесь стоит.

Меня в очередной раз за этот проклятый день накрывает ярость. Хочется сжать горло Джинни и не отпускать, не обращая внимания на жалобные всхлипы, пока она не посинеет. Вдруг меня озаряет, что так действуют только психи. Мне нужно наконец-то подумать, взвесить все без эмоций. Делаю несколько глубоких вдохов.

Вариантов произошедшего несколько. Первый — я сумасшедший и часть того, что считаю действительностью, происходит только в моей голове. На самом деле я не клал утром шкатулку в сейф, а оставил на столике. Остальное все придумал. Второй — Джинни мне врет. Она каким-то образом все же достала шкатулку, а чтобы я чувствовал себя при этом идиотом, сказала, будто ничего не делала. Оба варианта мне не нравятся, потому что в первом я псих, а во втором — лох, к тому же второй слишком недостоверен — сейфом могу пользоваться только я. Мозг лихорадочно продолжает из мозаики событий складывать другие варианты, но все они оказываются полной чепухой, пока мой взгляд снова не падает на шкатулку. Как же я раньше не догадался — дело в шкатулке! Она является мощным артефактом, что каким-то невероятным образом влияет на меня с тех пор, как я забрал ее у Малфоя, и это причина всех моих неприятностей. Не зря же Малфой так в нее вцепился, видимо, ему нравилось жить в иллюзорном мире. И это понятно: с тех пор, как его семья потеряла влияние и связи в волшебном мире, дела Малфоев пришли в упадок. Нужно срочно избавиться от шкатулки, чтобы моя жизнь вернулась в прежнее русло. Мне-то действительность нравилась больше, чем иллюзии.

Цепляясь за эту версию, хватаю шкатулку и бегу на чердак, где живут две наши совы. Одна из них — Пинта — очень сильная и шустрая. Заворачиваю посылку в почтовую бумагу, на которой вывожу имя адресата, и привязываю к ноге Пинты. Распахиваю окно и выпускаю серую почтальоншу в сырую темноту. Пусть теперь Малфой сам разгребает это чертово проклятие.

Полчаса уходит на то, чтобы отнять книгу у Джеймса и уложить его спать, а затем я снова захожу в гостиную — глянуть, не было ли писем от друзей. Моему потрясению нет предела: шкатулка стоит на прежнем месте. Что вообще теперь мне думать, кроме того, что вещица явно проклята и колдовство это крайне сильное? С такими ситуациями я раньше не сталкивался. А может, посылку я отправил только в своем воображении?

Размышляю, что же делать. Нести шкатулку в Аврорат бесполезно. Вуд — самый сильный диагност магической составляющей — не определил эту вещицу как магический предмет. Меня в Аврорате просто засмеют, если выскажу свои предположения насчет того, что обычная безделушка может свести с ума. Да и от работы запросто отстранят. Попытаю завтра счастья, встретившись с Малфоем, а пока приму зелье, прописанное мне целителем. Вдруг поможет. Меня достала ложь, чем бы она ни была на самом деле: галлюцинациями от того, что я свихнулся по непонятным причинам — в одночасье стал долбанутым шизофреником, или галлюцинациями от того, что свихнулся по понятным — от проклятой шкатулки. И то и другое крайне плохо, еще неизвестно, что исправить будет легче. Версию, что изменилась Вселенная, я стараюсь выкинуть из головы как крайне маловероятную. Это придает мне некоторую гордость за себя: я абсолютно уникальный и единственный в своем роде псих, осознающий свою ненормальность.

Зелье пахнет отвратительно-сладковатым, как надушенный труп, его цвет также не внушает доверия — напоминает утреннюю мочу, которую я, еще живя у Дурслей, носил в баночках в местный диагностический центр. Однако лекарства редко бывают приятными, и я все же запихиваю ложку зелья в рот. Морщусь, потому что оно и на вкус мерзкое, словно блевотина.

Меня вдруг неудержимо начинает клонить в сон. Так целитель мне просто снотворное прописал? Надо будет с ним это обсудить при следующей встрече.