Invictus (гет)

Подобно приливной волне, вязкая темная жидкость прокатывается по пищеводу, растворяясь внутри меня, оставив... как будто бы неизменившейся, но я знаю, что это обманчивое впечатление.

Зелье действует.

Об этом говорят как легкая тошнота, до поры до времени свернувшаяся клубочком у меня в желудке, так и внезапное обострение всех пяти чувств. Я осязаю каждый мой вдох и каждую вспышку боли, сопровождающую даже незначительное движение раненой руки. Так и должно быть — я помню это по тому уроку зельеварения, когда мы готовили Пробитасерум, а затем испытывали его на себе, — но не могу с уверенностью сказать, дошла ли я до предела или же это только начало.

Он не сводит с меня глаз, пока я стараюсь разобраться в собственных ощущениях.

— Должен тебя предупредить, что после нашей небольшой... прелюдии реакция твоего организма на Пробитасерум будет сильнее обычной, поэтому на твоем месте я бы не стал скрывать слишком много.

В животе стягивается тугой узел страха... Или это зелье так на меня воздействует?

Как бы там ни было, очень скоро я это выясню.

Заметив, что я не собираюсь прислушиваться к его предостережению, он улыбается.

— Ты все еще претендуешь на то, чтобы называться ведьмой, не так ли? И никаких сожалений относительно этого печального заблуждения?

Ярость, подобно удару молнии, пронизывает каждую клеточку моего тела, и я даю ей выход, невзирая на последствия.

Это не тот ответ, который нужно от него скрывать.

— Если кто и заблуждается по этому поводу, то только не я! А единственное, о чем я по-настоящему жалею: что такие люди как вы и ваш слизняк Драко вообще появляются на свет!

— Флагелло.

Заклятие рассекает мне щеку, и я, вздрогнув от боли, подношу ладонь к лицу.

— Это зелье честности, а не дерзости, так что прикуси язык. Не думай, будто подобные высказывания сойдут тебе с рук.

Я осторожно пробую вспухающий на коже рубец.

Просто прекрасно. Теперь ты должна попытаться не говорить ему того, чего он не хочет слышать, а не только то, что обязана от него скрывать.

Стараясь успокоить бунтующий желудок, я делаю глубокий вдох.

— Следовательно, никаких сожалений? Ты пожалеешь, грязнокровка, это я тебе обещаю... Чуть позже, а сейчас мы продолжим. Ты и так отняла у меня кучу времени. — Он откидывается на спинку стула и наблюдает за мной, словно что-то прикидывая. — Давай начнем — или продолжим, если будет угодно, — с того момента, на котором мы остановились прошлым летом.

Не хочу об этом вспоминать. О том чудесном августовском дне, когда ничто не предвещало беды, а я так гордилась собой, впервые выбравшись в Косой переулок за покупками без сопровождения родителей. О том, как до самого обеда вдоль и поперек исследовала каждый крошечный магазинчик, встретившийся мне на пути, не отчитываясь при этом, что и для чего я покупаю. Как потеряла счет времени перед книжными полками в магазине “Флориш и Блоттс”... О дне, ставшем для меня незабываемым, пока некий чистокровный ублюдок не испортил его своим внезапным появлением.

Он снова начинает говорить, растягивая слова в присущей ему манере, которая вгоняет меня в состояние, близкое к параличу.

Как и прежде.

Не бойся. Ты будешь сильнее на этот раз.

Но и он будет куда злее...

Говорила же: не думай об этом.

— ...напоминаю, что меня интересует твоя связь с Сириусом Блэком и приснопамятным гиппогрифом. Но в первую очередь ты должна ответить на один вопрос.

Как же, держи карман шире!

Я ничего ему не скажу, ведь он и так должен был о многом догадаться, увидев у меня в руках ту книгу о гиппогрифах. Если бы в тот момент я проявила чуть больше сообразительности, а моя ложь прозвучала бы более убедительно... К сожалению, я гриффиндорка и не особенно преуспела в подобных вещах.

Как это вообще возможно, когда кто-то прожигает тебя полным ненависти взглядом?

Он наклоняется совсем близко, словно собирается учуять вранье с помощью своего длинного острого носа, и спрашивает:

— Где он сейчас?

Весь фокус в том, чтобы притворяться, будто я говорю искренне, но при этом не выдать себя, когда возникнет необходимость солгать... В то же время я не знаю, как именно на меня подействовал Пробитасерум, поэтому для начала пробую полуправду.

— Понятия не им...

Договорить я не успеваю, сраженная внезапным приступом тошноты. Я морщусь, изо всех сил пытаясь сдержать рвотные позывы, убеждая себя, что не знаю наверняка, где именно находится Сириус в данный момент. Где он мог бы находиться — другой вопрос.

Но больше всего меня беспокоит, что я не могу не реагировать на вопросы. Либо он не обманывал, сказав, что после пыток сопротивляемость моего организма значительно снизилась, либо само зелье раз в десять сильнее того, что мы варили на занятии.

А может, и то, и другое одновременно.

— Что, совсем никаких соображений? — Он картинно приподнимает бровь. — Ах, грязнокровка, что-то мне подсказывает, что ты не была со мной до конца откровенной.

В ответ на замечание мои внутренности сдавливает спазм и возникает неприятное ощущение, словно меня вот-вот вывернет наизнанку. Я стараюсь сохранить нейтральное выражение лица, но не могу, не могу! Кажется, сейчас меня стошнит...

Держись. Ты знаешь, что нужно сделать.

Да. Сказать правду, но не ту, которую он так жаждет услышать.

— Вряд ли то, что мне известно, окажется вам полезным, — нехотя подаю голос, и спазмы в желудке сменяются легким подташниванием и слабостью. — Я ничем не могу вам помочь.

— Предпочитаю делать выводы, опираясь на собственные суждения.

— Не сомневаюсь, что так оно и есть.

Наконец-то стопроцентно правдивый ответ, который дает мне возможность перевести дыхание.

Его губы сжимаются в тонкую линию.

— Не заставляй меня снова играть с тобой в “Двадцать вопросов”, грязнокровка, — бросает он отрывисто.

Я молчу, и мой противник прищуривается.

— Хорошо... Возможно, ты бы хотела подтвердить, что все это время Блэк находился в Лондоне?

Я невольно вздрагиваю, выдавая тем самым свое смятение, однако практически сразу же нахожусь с ответом.

— Ну... я как-то читала, что... Сириус Блэк был замечен в магической части Лондона, но... Вы же наверняка в курсе, что в последнее время информация, подаваемая в “Ежедневном Пророке”, не внушает доверия. Поэтому...

Его рука судорожно сжимается вокруг палочки, но затем он усилием воли расслабляет пальцы.

— Не играй со мной в эти игры! — выплевывает он в раздражении. — Я видел его в Лондоне, вместе с тобой и твоими жалкими дружками, но едва ли догадался бы, что это он, если бы не знал, что вы его где-то прячете... Мне бы стоило поблагодарить тебя за предоставленную информацию.

В этот момент мне хочется схватить кубок и запустить его прямиком в довольно оскалившееся лицо. Он думает, раз в его руке палочка, и он превосходит меня силой, это дает ему право швырять меня о стену и всячески третировать?!

Ненавижу!

Гермиона, успокойся и не поддавайся на провокацию.

Зелье подпитывает мой гнев, а он умело этим пользуется, чтобы вынудить меня проболтаться еще больше. Перехватив мой ненавидящий взгляд, он растягивает губы в насмешливой полуулыбке и продолжает:

— После чего я подумал: где бы мог укрыться самый разыскиваемый волшебник Британии, окажись он в Лондоне?

Он подобрался к разгадке слишком близко.

Недоуменно хмурю брови, притворяясь, будто не понимаю, о чем идет речь, чтобы скрыть от его всевидящего ока свой внезапный испуг и резкую, почти конвульсивную боль в желудке.

Если выражение твоего лица будет меняться достаточно часто, есть вероятность, что он пропустит то, что пытается в нем отыскать.

— Любезный кузен Сириус... Он никогда не отличался благоразумием. Впрочем, сдается мне, авроры слишком уж зациклились на прочесывании Тибета, чтобы поискать его дома, прямо у себя под носом.

Боже помоги мне, он знает!

Знает, а я не могу не думать о Кингсли Шеклболте, который с ног сбивается, заботясь о том, чтобы розыски его коллег-авроров вели куда угодно, только не к дому Блэков на площади Гриммо.

Меня сейчас вырвет.

Я хочу, чтобы меня вырвало, потому что мне сразу же станет легче.

Только не с Пробитасерумом.

— Быть может, кое-кто в Министерстве и вовсе не заинтересован в том, чтобы Блэка поймали? — Он хохочет, заметив мою реакцию на его предположение. — У тебя слишком выразительное лицо, и оно выдает тебя с головой. Ты ведь в точности знаешь, о чем я говорю, не правда ли?.. Позже мы обсудим это, а сейчас окажи мне любезность и объясни: почему я не смог отыскать этот изъеденный молью проклятый особняк, когда захотел убедиться, что мои подозрения небеспочвенны?

Что он сделал?!

После этих слов чрезмерная подозрительность Хмури, над которой мы с ребятами то и дело подшучивали, предстает в несколько ином свете и теперь кажется необходимым условием для поддержания безопасности, а вовсе не параноидальным бредом выжившего из ума старика.

— Я довольно часто бывал в резиденции Блэков с женой, поэтому знаю, где она расположена. Тамошний интерьер просто поражает своей чудовищной безвкусицей, если мне не изменяет память... Кстати, тот жалкий домовой эльф все еще шастает по дому и повсюду сует свой любопытный нос? На редкость мерзкое и уродливое существо... Впрочем, ничем особо не отличающееся от родственничков, если судить по весьма своеобразной коллекции мадам Элладоры.

Да как он смеет?!

Уже само по себе отвратительно, что он полагает, будто вправе смешивать меня с грязью лишь по той причине, что я не могу похвастаться родословной, насчитывающей пятнадцать поколений волшебников с чистой кровью и подмоченной репутацией. Но та изобретательность, с которой он измывается над несчастным Кричером и остальными бедняжками, заставляя при этом трудиться не покладая рук, заслуживает лишь презрения!

— Если бы не вы и вам подобные поработители, — отвечаю со злостью, — домовики не шастали бы и не носили грязных тряпок вместо одежды. Ну а Кричер никогда бы не свихнулся, если бы его не заперли в том ужасном месте!

Он торжествующе улыбается.

Проклятье на его голову!

Я готова откусить себе язык, но все мое отчаяние и досада не смогут вернуть так неосторожно брошенных слов.

— Тебе бы точно не помешало научиться держать себя в руках, — произносит он с усмешкой.

Почему именно я должна сдерживаться, если это ты меня провоцируешь?!

Не помня себя от ярости, я вскакиваю на ноги и, едва не запрыгнув на стол, визжу:

— Не говорите мне того, что я должна делать, а чего не должна! Это вы заставили меня выпить зелье! Разве не этого вы хотели?! Вы, грязный, развратный ублю...

— Сядь! — шипит он угрожающе, направив на меня палочку. На какое-то мгновение его взгляд останавливается на моей изуродованной руке, и я чувствую, как по предплечью растекается волна жидкого пламени. Жгучая боль заставляет меня стиснуть зубы и упасть обратно на стул. — Ты переходишь всякие границы. Я же сказал, что не потерплю подобного обращения. Еще одна выходка — и все, что ты испытывала до этого, покажется тебе слабенькими Согревающими чарами. Тебе понятно?

— Более чем, — огрызаюсь, наполовину сбавив тон.

Жар в руке вызывает легкое головокружение.

Вот было бы здорово оказаться анимагом! Будь у тебя когти, как у Живоглота, ты могла бы броситься на мерзавца и выцарапать ему глаза.

Он взмахивает палочкой, и облизывающее руку пламя сжимается до крохотного трепещущего огонька. Я набираю полные легкие воздуха. Господи...

— Оставь свои игры в невинность. Я узнал чары Фиделиуса, стоило мне только их увидеть. А точнее, — он ухмыляется, — не увидеть. Так почему бы тебе просто не рассказать мне, кто стал Хранителем тайны? И что конкретно — или кого — они пытаются скрыть?

Ни за что.

Вслед за этой мыслью неожиданно возвращается тошнота. Меня сейчас вырвет! Я обхватываю руками живот, не думая ни о чем, только о явственном вкусе желчи во рту, и, оттолкнув от себя стул, бегу в ванную...

— ИМПЕДИМЕНТА!

Невидимая рука хватает меня за шкирку, словно нашкодившего котенка, и отбрасывает на прежнее место. Я приземляюсь на пол, хорошенько приложившись при этом бедром.

Сейчас я заблюю ему сапоги, после чего он точно меня убьет.

Опираясь руками об пол, я встаю на колени, чувствуя, как под кожей — в том месте, где я ударилась, — наливается здоровенный синяк. Мерзавец оказывается рядом прежде, чем я успеваю подняться. Его пальцы пребольно впиваются мне в затылок, заставляя поднять голову.

— Смотри на меня, грязнокровка! — рычит он. — Клянусь, ты ответишь на этот вопрос и сделаешь это там, где я смогу тебя услышать!

Вопрос?.. Ох, этот вопрос... Меня опять тошнит.

Возможно, тебе бы стоило проблеваться — прямо здесь и сейчас, — и тем самым отплатить ему за все.

О Боже, снова эта боль в желудке!

Инстинктивно пытаюсь отползти в сторону, но он тянет меня за волосы — так, словно хочет выдрать их с корнем, — и рывком приподнимает. Пытаясь схватиться хоть за какую-нибудь опору, я вцепляюсь в колено... Его колено, но в данный момент мне глубоко на это плевать. Было бы это колено самого дьявола — я бы все равно за него ухватилась, лишь бы устоять на ногах.

На долю секунды он застывает как вкопанный, затем отталкивает меня и орёт:

— Не прикасайся ко мне!

С трудом удерживаясь на ногах, я поднимаю голову.

Ну и что это было?

— Никогда так больше не делай!

На его лице читается выражение крайнего отвращения, а полный ярости голос звучит глухо и напоминает, скорее, шипение змеи, нежели человеческую речь.

— Не делать чего? — переспрашиваю.

— Грязнокровка!

От его гневного окрика возникает желание вытереться, словно он плюнул мне в лицо.

Неужели его ненависть к магглорожденным настолько сильна, что одно мое прикосновение способно вызвать целый шквал эмоций? Но... но ведь он дотрагивался до меня... прежде...

Он жадно хватает ртом воздух, будто выброшенная на берег рыбина, и я замираю, предчувствуя надвигающуюся бурю. Он на грани. Стоит мне пошевелиться или же сморозить что-то не то — и он не задумываясь разорвет меня в клочья.

— Кто Хранитель тайны?! — хрипит он, нацеливая на меня палочку. — Говори!

Опускаю взгляд... Я хочу, чтобы меня вытошнило прямо сейчас. После этого наступило бы облегчение, но проклятое варево действует таким образом, что приступ ослабевает всякий раз, когда содержимое желудка уже подкатывает к горлу.

Я могла бы сказать правду. Не так уж трудно догадаться. И это не тот человек, который не сможет себя защитить от чего бы то ни было.

Во всяком случае, лучше, чем он смог защитить тебя.

Нет, так думать нельзя. Профессор Дамблдор не всесилен... К тому же я сама во всем виновата.

Эта мысль вызывает новый приступ тошноты. Но все-таки...

Выкинь подобную ересь из головы. Вне всякого сомнения, директор вытащит тебя отсюда , когда догадается, кто стоит за похищением.

Тактический ход или предательство?..

Не знаю. Беспрестанная тошнота отняла у меня способность связно мыслить, и я любой ценой должна это прекратить... Тем более что я не открою ему бог весть какой секрет.

Я все еще дрожу, но от принятого решения сразу же становится легче.

Поднявшись на ноги, я пристально вглядываюсь в своего мучителя.

Хочу видеть твою реакцию, когда ты услышишь имя того, кому бросил вызов.

И я хладнокровно отвечаю:

— Профессор Дамблдор.

Но как только отголосок произнесенного имени повисает в воздухе, мои глаза наполняются слезами, а чувство вины под влиянием зелья разрастается и крепнет, сдавливая грудь широкими стальными обручами.

Добровольное предательство.

— Значит, я был прав, — он задумчиво кивает, затем перехватывает мой взгляд. Я не отворачиваюсь, и какое-то мгновение он просто смотрит на меня — не с насмешкой или ненавистью, ставшей уже привычной, а испытующе. И снова кивает. — Хорошо, — его негромкий голос ровным счетом ничего не выражает. — Теперь скажи, зачем Дамблдору понадобилось зачаровывать особняк? Чем он там занимается?

Кажется, что его глаза прожигают меня насквозь. Слишком близко... Я должна обдумать ответ. Ох, только не это! По телу пробегает мучительная дрожь. Я опускаю голову, пытаясь справиться с очередным приступом тошноты, но он меня опережает. Его пальцы — все еще защищенные перчаткой, — безжалостно впиваются в мой подбородок, а тонкие бескровные губы кривятся в гримасе отвращения.

Точно так же он смотрел на меня в книжном магазине, во время нашей прошлой встречи, приходит в голову неожиданная мысль.

— Ну?..

Ничего другого не остается... Я должна сказать ему правду. Вернее, ту ее часть, которая никому не причинит вреда.

— Я... убрала там несколько комнат, вот и все. Я ничего не знаю.

— Иными словами, делала то, на что годишься, не больше и не меньше, — он усмехается собственному остроумию. — Впрочем, позволь мне усомниться, что столь любознательная юная особа удовлетворилась подобной малостью.

— Но они не давали нам подслушивать! — выкрикиваю в панике, пытаясь увести разговор в безопасное для меня русло.

— Они?

Черт!

Что ему вообще об этом известно? И можно ли солгать ему так, чтобы он принял мою ложь за чистую монету?

Едва ли. От него не укроется ни одна мелочь. К тому же... я не знаю, что сказать.

Спазмы в желудке, снова... Господи, это когда-нибудь закончится?! Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ЭТО ЗАКОНЧИЛОСЬ!

Так и будет, если сказать ему правду. Ну а Орден... Они наверняка смогут о себе позаботиться и без твоей помощи.

Нет-нет, нельзя идти у него на поводу! Мое предательство — осознанное предательство — вот что ему нужно и чего он никогда не получит.

А иллюзорную тошноту я как-нибудь переживу.

Внутри все переворачивается от очередного позыва к рвоте, и я дергаю головой в безуспешной попытке стряхнуть с себя его руку. Жесткие пальцы надавливают сильнее, поэтому я вынуждена смотреть в его немигающие, словно у василиска, глаза. Самое заветное мое желание — крепко зажмуриться, но в прошлый раз, когда я это сделала...

— Упорства тебе и впрямь не занимать. Что ж, малышка, тем слаще будет тот миг, когда я наконец-то тебя сломаю.

Ненавижу тебя, отвечаю ему мысленно. Это чистая правда, и на какое-то мгновение мне становится легче.

Что если моим ключом к спасению станет искренность? Перед собой мне незачем притворяться, и если я смогу сосредоточиться на том, чего я хочу... Сможет ли слизеринский ублюдок, для которого ложь стала хлебом насущным, распознать подвох?

— Артур Уизли, — произносит он тем временем.

Что?!

— Ах, не смотри на меня так, сделай одолжение! Артур Уизли — известный предатель крови, да еще и магглолюбец, каких поискать, поэтому даже не пытайся меня уверить, будто он не имеет отношения к планам твоего полоумного директора.

Слепая неконтролируемая ярость, вскипающая во мне, словно вода в доверху наполненном котле, грозит выплеснуться через край, но в то же время вытесняет тошноту. Забыв обо всем на свете, я бросаюсь на защиту дорогих мне людей.

— Мистер Уизли — порядочный и добрый, один из лучших волшебников, что я когда-либо встречала, не то что вы! Вы и в подметки ему не годитесь!

— Не знал, что ты с ним настолько хорошо знакома. Наверное, часто виделись в последнее время?

Этот грязный, отвратительный, высокомерный...

Так, успокойся и не забывай дышать.

— Нет, — отвечаю чуть быстрее, чем следовало бы. Не “часто” и не “в последнее время”. Я не лгу, поэтому наказания в виде тошноты на этот раз не последовало. — Я знаю мистера Уизли потому... потому что дружу с его детьми. Пару раз они приглашали меня погостить у них дома.

— Да ты у нас счастливица, — он ухмыляется. — Полагаю, твой ответ можно истолковать как положительный, и я с уверенностью могу сказать, что не так уж сложно будет убедить Министра отделаться от этого предателя крови как можно скорее. — Издевательская ухмылка становится шире, отчего мне хочется его ударить. — И раз уж мы заговорили о семействе Уизли в общем... Как там поживает юный Персиваль?

— Перси? — переспрашиваю я, зная, что мерзавец очень даже в курсе ссоры Перси с родителями, — конечно, если в напыщенном трёпе его сынка-подхалима о том, что папочка общается с Министром магии накоротке, есть хотя бы доля правды.

Кивнув, он продолжает:

— А Билл Уизли? Я наслышан о довольно неожиданном, но, без сомнения, удачном для него переводе в лондонское отделение банка Гринготтс... Это как-то связано с той шлюшкой-француженкой, с которой он встречается?

Удивление и негодование, вызванные грязным комментарием в адрес Билла и Флер, наверняка отражаются на моем лице, но сейчас это не имеет значения.

Кажется, он собирается пройтись по всем, кого ты знаешь.

Почему взрослые позволяли нам видеть и слышать так много? Почему я позволяла себе смотреть, запоминать и анализировать все те секреты, что он сейчас выпытывает?!

От его улыбки мороз идет по коже.

— Гризельда Марчбэнкс?

Кто? Имя кажется смутно знакомым, но я не помню, где именно его слышала, а значит, не смогу предать эту женщину, кем бы она ни была. На один короткий миг я чувствую неимоверное облегчение... но почти сразу же сознаю, что серьезно вляпалась. Раз у меня не получается не реагировать на имена знакомых мне волшебников, для того, чтобы уберечь их, мне не остается ничего иного, кроме как реагировать на все упоминаемые им имена... Что означает лишь одно: я подвергну опасности жизни десятков — если не сотен — незнакомых мне людей, которые, в отличие от членов Ордена, не будут к этому готовы.

Господи, что же мне делать?!

Его пальцы клещами впиваются в мой подбородок.

— Догадливая девочка, — произносит он в той задумчиво-насмешливой манере, что доводит меня до исступления. — Пожалуй, рискну спросить... Скажи, что тебе известно о Северусе Снейпе?

Я пялюсь на него, не в силах вымолвить ни единого слова, пока жесточайший спазм не скручивает мои внутренности, превращая их в желе.

Какую бы неприязнь ты не испытывала по отношению к профессору Снейпу, ты не имеешь права подставлять его под удар. Его миссия слишком важна для всех нас.

Нацепив маску безразличия, я лихорадочно соображаю, что бы такое сказать, что могло бы послужить оправданием моей первоначальной реакции.

— Профессоре Снейпе? — преувеличено изумленно спрашиваю я и, кажется, слегка переигрываю, потому что он грозно хмурит брови.

— Лучше брось эти штучки, я и без них вижу, что тебе есть что скрывать. Говори!

Скорее ад заледенеет, ты, мерзкий ублюдок.

Мне почти не приходится притворяться, чтобы продемонстрировать испуг и растерянность. Я прикусываю губу, пытаясь уверовать в то, что собираюсь сказать.

— Я ничего не знаю, правда... — Голос предательски срывается, отчего он выгибает бровь, а я морщу лоб в притворном смущении. К счастью, гримаса очень вовремя скрывает, что я как никогда близка к тому, чтобы расстаться с обедом. — Ну... я всегда думала, что он на вашей стороне... Что он Пожиратель смерти.

Я кривлюсь от резкой боли, сопровождающей очередную ложь, но мой мучитель, похоже, воспринимает это как проявление вполне объяснимого трепета, испытываемого обычными волшебниками перед Тем-Кого-Нельзя-Называть и его последователями.

Он с шумом втягивает воздух.

— Это очень серьезное заявление, моя маленькая грязнокровка... В свое время кто-нибудь должен был сказать об этом юному Поттеру, прежде чем он попытался очернить мое имя перед самим Министром магии. Не знаю, как там заведено у вас, магглов, но в нашем обществе ты не можешь обвинить во всех смертных грехах уважаемого всеми волшебника, не имея веских на то доказательств.

Просто дух захватывает от подобного лицемерия!

На один краткий миг негодование прочищает мне мозги, — а заодно и желудок.

Если он и в самом деле думает, что я промолчу, боюсь, его ждет жестокое разочарование!

— Вот как? — спрашиваю, вложив в интонацию как можно больше яда. — Я-то полагала, что деньги в Министерстве ценятся куда больше правды или справедливости.

Его глаза загораются нехорошим блеском.

— Золото тут ни при чем, грязнокровка. Ни один уважающий себя волшебник не будет безучастно наблюдать за тем, как идиоты-магглолюбцы вроде Уизли подрывают вековые устои нашего общества. И ты даже наивнее, чем я предполагал, если веришь, что лишь я один использую свое влияние где и когда только можно.

Неожиданно он отпускает меня, отходя в сторону, и я сразу же отступаю на шаг или два, растирая онемевший подбородок.

— Возьмем, к примеру, твоего драгоценного директора, — продолжает он. — Если судить по тому, что мне удалось выведать у тебя прошлым летом, Дамблдор уверен, что закон для него не писан. Препятствовать свершению правосудия над беглым преступником уже само по себе неслыханно, но вмешиваться в ход времени, чтобы сделать это... Вот почему так легко было подорвать доверие, которое Министр магии питал к директору Хогвартса. И кого бы нам стоило за это поблагодарить?..

Он намекает, что из-за тебя профессора Дамблдора подвергли гонениям.

Еще одно дело, к которому ублюдок приложил руку. Разве что утечка информации могла произойти и от работника Министерства, знавшего о том, что два года назад мне доверили использовать Хроноворот.

— Видишь, сколько пользы ты принесла всем нам? — В направленном на меня взгляде сквозит неприкрытое злорадство. — Тебе, должно быть, известно, что знание — это власть... Впрочем, в твоем случае это не совсем верно, и мы можем поработать над тем, чтобы ты научилась применять полученные знания на практике.

Я отворачиваюсь, испытывая непреодолимое отвращение к его словам, но тотчас же сознаю ошибку: каким-то непостижимым образом он оказывается прямо за моей спиной.

— Говоря тебе все это, я уверен, что теперь ты готова поведать мне, на чем именно основаны обвинения в предательстве, адресованные столь уважаемому профессору зельеварения.

Предательство...

Это слово заставляет мой желудок проделать еще один кульбит, и я складываюсь пополам, испытывая очередной позыв к рвоте.

Думай.

Легко сказать. Единственное, что приходит на ум, — это то, как прошлым летом профессор Снейп пулей вылетел из больничного крыла, отправляясь на свое таинственное задание.

Нет, не годится...

Заседание Визенгамота, на котором слушалось дело Пожирателей... Гарри видел его в Омуте памяти в кабинете директора. Вот почему нам известно, что Снейп был одним из приспешников Волдеморта. Несмотря на это, профессор Дамблдор поручился за него...

...поручился лишь потому, что профессор Снейп оказался двойным агентом, шпионящим в нашу пользу.

Тошнота усиливается. Меня бросает то в жар, то в холод, и я дрожу всем телом, не сводя глаз с каменных плит под ногами.

— Я бы сказал, крайне любопытная реакция для такого пустячного дополнения к уже сказанному, ты не находишь?

В его тоне проскальзывает самодовольная усмешка.

Ненавижу его!

Вконец выбившись из сил, я опускаюсь на пол.

Больше он не услышит от меня ни слова, и неважно, насколько плохо я себя почувствую.

Стараюсь отгородиться от его голоса, но тщетно.

— Думаю, в том, чтобы идти до конца, доказывая твою преданность друзьям, нет особой нужды. По непонятным для меня причинам Северус все время пытался завоевать доверие моего сына, поэтому не так уж сложно было приглядывать за ним... Я более чем уверен, что твой профессор шпионит для Дамблдора.

Приоткрыв в изумлении рот, я таращусь на него во все глаза. Все те происшествия в коридоре и в классе... Словно кусочки головоломки враз оказались на своих местах, открыв передо мной картину происходящего.

Он ухмыляется, поглаживая волшебную палочку.

— Или, позволь сказать, у меня были некоторые подозрения, пока ты так любезно их не подтвердила.

Нет.

Поверить не могу, что снова попалась на ту же удочку! Нужно было притвориться удивленной, растерянной... — да какой угодно! — а не так глупо подставляться. Меня с детства учили говорить правду, но в свете данных обстоятельств честность — далеко не самое положительное мое качество.

И он все-таки припер меня к стенке. Еще раз. Заставил выдать один из самых важных секретов Ордена, тем самым подвергнув профессора Снейпа и бог знает скольких еще людей опасности. Нельзя допустить, чтобы мерзавец использовал добытые сведения. Я должна остановить его... но как?

Он стоит надо мной, ухмыляясь, как и положено самонадеянному, наделенному всеми мыслимыми привилегиями ублюдку, каковым он и является. Словно он может делать все, что ему заблагорассудится, чтобы выжать из меня как можно больше информации. Меня переполняет лютая ненависть...

Я сыта всем этим по горло!

— Я вас ненавижу, вы, отвратительный чистокровный фанатик!

И, прежде чем я успеваю задуматься о том, что именно собираюсь сделать, я набрасываюсь на него с кулаками, оттолкнувшись от пола, словно расправленная пружина. На какой-то миг он застывает — Боже, благодарю тебя за его отвращение к магглорожденным! — и я успеваю вцепиться в его запястье правой рукой, а левой — обхватить палочку и потянуть ее на себя. На одно упоительное мгновение он ослабляет хватку, и я чувствую, как восторг затопляет все мое существо... С яростным рыком он отдирает мои пальцы от запястья, пока я отчаянно пытаюсь завладеть палочкой... Он держит ее слишком крепко, но это не имеет значения, ведь цель так близка... И тогда я использую зубы — единственное оружие, что у меня есть, — изо всех сил вгрызаясь в незащищенную перчаткой кожу.

Он кричит от боли, а его пальцы слегка разжимаются, что дает мне возможность практически выдернуть палочку у него из руки...

...но другая его рука погружается в мои волосы, пытаясь оттащить от себя, вынуждая отступиться...

Не выпускай палочку!

— Отцепись от меня, ты, маленькое животное! — выплевывает он. — Очень скоро ты пожалеешь о дне, когда родилась на свет!

Он так близко, что я вижу каждую пору на его бледной коже и тоненькую сеточку морщин, разбегающихся от уголков его прищуренных глаз и злобно искривленного рта. Его мускулы как будто свело судорогой, а в застывшем на лице выражении куда больше звериной беспощадности, чем в любом из чудовищ Хагрида...

Он точно меня убьет.

Но он смотрит на меня, словно бы не замечая... Будто сквозь меня... Как если бы, разорвав меня на части, он в мгновение ока уничтожит все, что так сильно ненавидит.

Беспорядочные удары моего сердца заглушаются его тяжелым дыханием.

Я не хочу умирать.

Он старается высвободить руку, в которой зажата палочка, а я что есть силы сопротивляюсь, мало-помалу отвоевывая добычу... Все же он слишком силен для меня. Он снова дергает меня за волосы и, чтобы сохранить равновесие, я приподнимаюсь на цыпочки и почти повисаю у него на руке, однако палочка, несмотря на все мои усилия, продолжает целиться мне прямо в грудь.

Неожиданно я оступаюсь, и ублюдок, едва не сдирая с меня скальп, заставляет поднять голову еще выше, адресуя мне отвратительную, вселяющую ужас кривую ухмылку.

Словно паук, улыбающийся попавшей в силки мухе.

Подвешенная за собственные волосы и практически лишенная опоры под ногами, я вдруг вспоминаю рассказ Гарри о его битве с гигантским пауком в лабиринте, во время третьего испытания Тремудрого турнира.

Один шанс из тысячи.

Я все еще цепляюсь за палочку, в то время как он поднимает ее повыше, чтобы послать в меня заклятие. Моя рука ужом проскальзывает в его стиснутую ладонь, и я обхватываю гладкое дерево пальцами. Другой рукой я направляю кончик палочки на него и выдыхаю:

— Экспеллиармус!

Раненая рука взрывается невыносимой болью, когда сила заклятия расшвыривает нас в разные стороны, однако я тут же подхватываюсь на ноги. Должно быть, он приземлился прямехонько на стол, но уже успел подняться... Выражение его лица обратило бы в бегство саму Медузу Горгону.

— Да как ты посмела!..

Вне себя от бешенства, он устремляется ко мне, и я ныряю вправо, подгоняемая одной-единственной мыслью: держаться от него как можно дальше, пока он хоть немного не успокоится...

И тут до меня доходит, что палочка — его палочка — крепко зажата у меня в руке.

Добежав до стены, я разворачиваюсь к нему и, прицелившись, выкрикиваю:

— ИМПЕДИМЕНТА!

Заклятие отбрасывает его далеко назад, и я снова навожу на него палочку, пока он медленно встает на ноги. Его лицо искажено яростью. Моя рука слегка подрагивает, но я чувствую себя довольно-таки уверенно.

Он делает шаг по направлению ко мне.

— Не подходите! — предупреждаю я срывающимся голосом.

Он останавливается. Затем позволяет себе немного расслабиться, возвращаясь к прежней презрительной ухмылке, и поднимает руки.

— Или ты сделаешь что? — насмехается он, делая еще один шаг. — Ты и в самом деле думаешь, будто сможешь причинить мне вред с помощью ни на что не годных заклинаний, которыми вас пичкает Флитвик? Лучше отдай-ка мне мою палочку, пока ты ею не поранилась. — И еще один шаг в мою сторону.

Причудливая смесь паники и злости вспыхивает во мне, подобно сухому пороху, и я бросаюсь первым, что приходит в голову:

— Локомотор Мортис!

Он вновь оказывается на полу, и это стирает — наконец-то — улыбку с его лица. Перевернувшись, он опирается на руки, словно собираясь встать на четвереньки, но затем откидывается назад и облокачивается в издевательски-расслабленной позе.

Даже сейчас заносчивый сукин сын всем своим видом демонстрирует, что Малфой не станет пресмыкаться перед грязнокровкой.

Не сводя с него глаз, я торопливо прикидываю, есть ли у него запасная палочка. Если и так, то он почему-то не спешит ею воспользоваться.

— И что ты намерена делать теперь? — скалится он.

Так уверен в себе, невзирая на то, что преимущество теперь не на его стороне.

Будь осторожна.

Я должна отсюда выбраться. Очутиться как можно дальше от этой дыры — и от него тоже.

Мой взгляд останавливается на кубке. Наведя на него палочку, я представляю себе кабинет профессора МакГонагалл так четко, как только могу.

— Портус.

Легкая, почти неуловимая вибрация проходит по всему моему телу, от макушки до пяток, концентрируясь в руке. Кончики пальцев покалывает, и когда волшебная сила начинает перетекать в палочку, я триумфально улыбаюсь... Скоро я буду дома!

Однако заклинание рассеивается. Нет голубого сияния, а это значит, что превращение не завершено.

Может, так и должно быть, раз я использую чужую палочку?

Я хватаю кубок.

Ничего.

Нет! Отсюда должен быть выход!

Ублюдок продолжает безмятежно возлежать на полу, и на его губах играет ненавистная мне ухмылка.

— Разве ты не знала, что использование незарегистрированного портключа вне закона? — произносит он, проигнорировав мой свирепый взгляд. — Мы ведь не хотим, чтобы у тебя возникли проблемы с Министерством?

Не позволяй ему увидеть, как сильно тебя задели его слова.

Я нацеливаю на него палочку.

— Говорите, как отсюда выбраться!

— Где твои манеры, грязнокровка? — смеется он. — Разве тебя не научили добавлять к просьбе ”пожалуйста”?

— А вас, полагаю, в свое время научили, что похищение и пытки — это наипервейшие признаки хорошего воспитания, — цежу я сквозь зубы.

— Не самые лучшие, но весьма эффективные, — он одаривает меня ленивой улыбкой. — И занимательные... Конечно же, все зависит от компании.

Под его пристальным взглядом я чувствую себя так, словно меня вываляли в грязи. Прямо не верится, что даже лежа на полу, он все равно умудряется унижать меня, заставляя ощутить свою никчемность.

Но почему, дракл его раздери, именно я должна стыдиться?! Все, что произошло, лежит на его совести. Это его вина, не моя...

Крепче сжимаю палочку. Он так самодоволен, так уверен в себе и своем положении, что на какой-то миг я жажду, чтобы он на собственной шкуре прочувствовал все то, что он делал со мной.

— Хочешь убить меня, грязнокровка?

Я игнорирую вопрос, чтобы не дать ему увести разговор в другое русло, но зелье выдает меня. Поднявшаяся изнутри волна тошноты достигает критического уровня, и я кривлюсь, не в силах этого скрыть...

Его губы растягиваются в ухмылке.

Как и в прошлый раз, я буквально вспыхиваю от гнева, но тут же стараюсь взять себя в руки. Как ни странно, теперь мне хочется ему ответить... и ответить правдиво.

— Нет. Я мечтаю увидеть, как вы до конца ваших дней гниете в Азкабане.

Состроив легкую гримасу, он отвечает:

— Очень мило с твоей стороны, но, учитывая обстоятельства, это довольно-таки маловероятно.

— Хотите сказать, что я вообще ни на что не гожусь?!

— А разве нет? Типичная гриффиндорка — слишком щепетильная, чтобы выучить хоть сколь-нибудь полезные заклятия.

— Я знаю множество полезных заклинаний!

...но не думаю, что хотя бы одно из них заставит его сказать мне, как отсюда выбраться.

Здесь бы пригодилась по-настоящему темная магия.

От этой мысли меня передергивает, и я нехотя признаю, что он, вероятно, все же был прав насчет авроров.

— Да что ты знаешь? — фыркает он с пренебрежением. — Жалкие детские фокусы?.. Но мне любопытно услышать вот что, грязнокровка: неужели ощущение палочки, зажатой в твоей ручонке, так и не смогло уменьшить отвращения к тому, что я тебе показывал чуть раньше?

О чем это он?

Не слушай его, Гермиона. Он старается увлечь тебя в очередную ловушку.

Пора выбираться. Может, я смогу аппарировать? В прошлом году Перси Уизли рассказал мне об аппарации в подробностях, и я могла бы попробовать... Но если заклинание портала не сработало, не означает ли это, что на темницу наложена какая-то разновидность антиаппарационного барьера?

Если так, то каким же способом пользуется он? И как заставить его заговорить?

— Разве ты не хочешь отомстить мне, малышка?

Нет! Справедливость — вот что мне нужно.

Меня тошнит.

— Почему вы думаете, что кто-нибудь хотел бы опуститься до вашего уровня? — огрызаюсь я, и на мгновение его ухмылка меркнет.

— Столь добродетельная, — шипит он, — и столь восхитительно дерзкая... Впрочем, меня не обманешь этим напускным благочестием. Ты и вправду хочешь уверить, что не стала бы использовать пыточные проклятия, если бы могла?

Пыточные проклятия.

Отдельная ветвь Темной магии. Вне всякого сомнения, они могли бы развязать ему язык, но это вовсе не означает, что я смогла бы применить их на деле. В отличие от некоторых, я чувствую разницу между тем, что хорошо и что плохо.

Должен быть другой способ.

— Или твоя дерзость призвана убедить тебя и других, что ты слишком праведна, дабы поддаться искушению? Мне почему-то кажется, что ты начинаешь об этом жалеть... Стоя надо мной с палочкой в руке, ты ни на шаг не приблизилась к цели.

Нет. Нет. Это неправда. Отсюда есть выход, и я его найду.

— Ты бы хотела, чтобы я научил тебя? — он издает низкий, полный издевки смешок. — Я бы даже привел сюда парочку домовиков, чтобы ты могла попрактиковаться...

До чего же отвратительно. Хоть бы он заткнулся. Я должна заставить его заткнуться.

Не удостоив его ответом, я вкладываю в свой взгляд все презрение, на которое только способна.

— Нет?.. Смею сказать, здесь этих маленьких тварей с избытком, так что...

— Вы сумасшедший, — отвечаю я, стискивая палочку так крепко, что пальцы немеют от напряжения.

Он широко улыбается, демонстрируя безупречные зубы.

— Да ладно тебе, они давно привыкли к подобному обращению... Но если тебе не нравится эта мысль, мы всегда можем изловить нескольких магглов из местных. Слишком уж много их тут развелось...

Он говорит о твоих друзьях и соседях.

О мистере Симпсоне из магазинчика на углу, и мистере Джонсе, учителе, что позволял мне брать в библиотеке любую книжку, когда мне было только семь... Он говорит о магглах с таким пренебрежением, как будто они — ничто. Меньше, чем ничто. Обо всех тех взрослых, дружески болтавших со мной в приемной родителей, когда я приходила туда после школы... О дедушке, совавшем мне сладости, думая, что мама ничего не замечает...

Я смаргиваю набежавшие злые слезы.

Как же невыносимо смотреть в это насмешливо улыбающееся лицо! Он думает, что лучше их всех, что у него есть право смешивать магглов с грязью только потому, что в их жилах нет ни капли волшебной крови, и забывает, что в первую очередь они люди, отзывчивые, трудолюбивые и порядочные. Он никогда не знал их и даже не пытался узнать, и я бы хотела заставить его увидеть, пробившись сквозь стену высокомерия и ненависти, что и он всего лишь человек... Как и остальные. Показать, что значит быть беспомощным, униженным... Но все, на что я способна, это...

— Круцио!

Проклятие как будто рассекает меня надвое, выдавливая остатки воздуха из легких, настигает его и... Он пронзительно кричит и бьется в конвульсиях, его позвоночник выгибается под немыслимым углом, каждый мускул тела дрожит, словно натянутая струна. Лицо превращается в ощерившую зубы маску, а горло исторгает полный муки бесконечный вопль...

Палочка с тихим стуком падает на пол.

Я только что применила Непростительное проклятие.

Господи, что же я наделала?!

Теперь они посадят меня в Азкабан!

Он потрясен произошедшим так же сильно, как и я, и, уставившись на меня, даже не пытается этого скрыть.

Торопливо нагнувшись, я поднимаю палочку.

В голове не укладывается, что я смогла наколдовать такое мощное проклятие, опираясь лишь на голую теорию! Конечно, лже-профессор Хмури, преподававший Защиту на четвертом курсе, рассказал нам о Непростительных куда больше необходимого, и все же...

Даже такой негодяй не заслуживает подобного. Пусть он совершал вещи и похуже, но...

Все его злодеяния не сделают это правильным.

Меня снова тошнит.

Он пытается заговорить, но слова теряются в приступе надсадного кашля. Слипшиеся от пота белесые пряди прилипают к влажной, покрытой испариной коже.

Я прислоняюсь к стене.

Этого не должно было случиться...

Что мне теперь делать?

— Ты... ты пожалеешь об этом, грязнокровка, — хрипит он, наконец-то откашлявшись. — Проделывая то же самое с тобой, я буду наслаждать каждым мгновением.

В его обещании нет больше того снисходительного превосходства взрослого и уверенного в себе мужчины. Только ненависть...

И убежденность в том, что так оно и будет.

Ненавижу его. Как бы мне хотелось сломать его, раздавить, словно букашку!

— Вы не сможете, — отвечаю холодно.

— Не будь так в этом уверена.

По спине бегут мурашки, и я ничего не могу с собой поделать.

Ты должна с этим покончить.

Я снова нацеливаю на него палочку. Хочу, чтобы он по-настоящему испугался, ощутил, каково это было для меня... Но он лишь ухмыляется и произносит:

— Воистину жалкое зрелище. Ты настолько испугалась содеянного, что даже палочку не можешь держать как следует.

— Вы так думаете? — спрашиваю я, чувствуя, как сквозь гнев и отчаяние проступает тошнота. Пробитасерум заставляет меня поморщиться, безошибочно распознав, что вся моя храбрость — не более чем бравада.

— Доказательства налицо. Если уж ты посылаешь людям угрозы, то в любой момент должна быть наготове, чтобы доказать, что твои обещания вовсе не пустой звук.

Вот оно что... Кажется, он просит меня об этом и — Мерлин свидетель, — заслуживает этого, как никто другой. Что ж, если ублюдок хочет, чтобы я причинила ему боль...

Кто я такая, чтобы противиться его желанию?!

Внезапно он перекатывается на бок...

— КРУЦИО!

...но проклятие достает его, и он снова воет от боли, извиваясь на полу напротив меня, глядя в мою сторону широко раскрытыми невидящими глазами...

И на этот раз я не останавливаюсь.

Проклятие струится сквозь меня и вытекает из палочки, возвращая ему все его насмешки и оскорбления, всю мою боль и даже то извращенное удовольствие, что он получает от страданий... Не только моих. Хагрида и Клювокрыла, малыша Колина, Джастина и Пенелопы, и бедняжки Джинни, которой до сих пор снятся кошмары о дневнике Реддла, и всех тех безымянных людей, которых он терзал на протяжении долгих лет куда безжалостнее, чем я мучу его самого сейчас. Он задолжал всем нам, и я заставлю его заплатить той иссушающей душу агонией, которой он так щедро делится с другими... И тогда мы посмотрим, сможет ли он сбросить меня со счетов только потому, что родилась я в обычной семье.

Возмездие? Я называю это справедливостью, и он должен прочувствовать ее как следует.

Неожиданно вопли обрываются. Опустив палочку, я неверяще вглядываюсь в застывшую на полу фигуру, ужасаясь тому, что натворила. Его тело раскинулось в нелепой позе, конечности мелко подрагивают, словно под воздействием электрического тока, шея странно изогнулась...

Он лежит лицом вниз, напоминая большую сломанную куклу.

Он мертв?

В панике я взмахиваю палочкой.

— Энервейт!

Никакой реакции.

— ЭНЕРВЕЙТ!

И снова ничего.

Подступаю ближе.

Что если он притворяется?

Не похоже, но во всем, что касается ублюдка, нельзя быть уверенной на сто процентов.

— Мобиликорпус.

Я переворачиваю его на бок. Его глаза по-прежнему закрыты. Он без сознания, но вроде бы дышит. Подхожу чуть ближе... Так и есть: его грудь поднимается и опадает в такт дыханию. Я осторожно опускаю его обратно.

Жив. Спасибо тебе за это, Господи.

Неважно, насколько он порочен, я не хочу, чтобы его смерть оказалась на моей совести.

По крайней мере, такая смерть.

Невольно вздрогнув, я задаюсь вопросом: что это со мной было? Пробитасерум — это лишь одна сторона медали. А на другой стороне...

Взгляни правде в лицо, Гермиона. Это темная магия, и ты знаешь, сколь опасна она может быть.

...само проклятие, питающееся моей ненавистью и моим стыдом, и... жаждой мести, той самой, в которой я так не хотела признаваться. Проклятие, выискивающее бреши в моем сопротивлении той темной стороне человеческой натуры, что есть в каждом из нас, — с тем, чтобы окончательно меня сломить. Вот почему во второй раз колдовать оказалось намного легче.

А что если будет и третий раз?..

Нет, я ни за что этого не допущу.

И как же не хочется об этом думать...

Не думать об этом будет огромной ошибкой. Отрицая в себе Тьму, ты становишься еще более уязвимой.

Я же гриффиндорка!

Можно подумать, принадлежность к этому факультету делает тебя невосприимчивой к злу! Ты проиграешь ровно в тот момент, когда подумаешь, что научилась его контролировать.

Я склоняюсь над ним и, затаив дыхание, прислушиваюсь. Со стороны могло бы показаться, что он спит, — если не обращать внимания на конвульсивную дрожь, изредка пробегающую по скрюченному телу и явно относящуюся к последствиям проклятия. Тоненькая струйка крови вытекает из полуоткрытого рта, пятная белоснежную кожу...

Задумывался ли он над тем, что сможет держать зло под контролем?

Вполне вероятно, ведь Малфой-старший принадлежит к той породе людей, которые полагают, что могут контролировать всех и вся. Возможно, слизеринцев так и воспитывают: в непоколебимой уверенности, что они смогут избежать опасностей и ловушек, подстроенных Тьмой.

Они хоть понимают, что цена всего этого непомерно высока?

Довольно жутко наблюдать за ним, пока он лежит без сознания. От него веет странным спокойствием: ни ухмылки, ни злости, ни жесткости вкупе с холодным расчетом. Передо мной — всего лишь бледное, тонко очерченное мужское лицо, напоминающее итальянские статуи эпохи Возрождения, — но намного более живое со всеми этими морщинками, разбегающимися от уголков его глаз и рта, и светлыми, почти белыми волосами, упавшими на щеку.

Едва ли найдется хотя бы парочка чистокровных волшебников, кто мог бы похвастаться тем, что видел его таким беззащитным... И факт, что не было ни одного магглорожденного, — до этого момента.

Испытывая некоторую неловкость, к которой примешивается чувство вины, я выпрямляюсь и делаю глубокий вдох.

У меня нет времени на то, чтобы терзаться угрызениями совести. И вообще: это не моя вина, что он лежит сейчас на полу... Не моя. Профессор Хмури — я имею в виду, Крауч, который знал об этом больше, чем кто-либо другой, — говорил нам, что беспамятство — единственная защита от Круциатуса. Да, причина именно в этом, а не во мне...

Лучше от этой мысли не становится.

Ты смотришь на того, кто совсем недавно пытал тебя, сознавая, что сейчас он находится в полной твоей власти. Что ты намерена предпринять?

Я... я не знаю. Что я могу сделать? Рядом со мной всегда были другие. Те, кто мог бы подсказать...

Как бы поступил Гарри, оказавшись в подобной ситуации?

Вероятно, убил бы его.

Ужасная мысль, но... Я никогда не забуду выражение лица Гарри, с которым он смотрел на Сириуса в Визжащей Хижине, — еще до того, как мы узнали, что Сириус невиновен.

А на ублюдке, что лежит у твоих ног, клейма негде ставить.

Не думаю, что Гарри действительно способен на убийство. Рассказывая об этом впоследствии, он выглядел так, словно сама мысль о том, что он чуть не натворил, напугала его до чертиков. И в то же время...

Ход твоих рассуждений нельзя назвать продуктивным.

Ладно... Как бы на моем месте поступил Рон? Он хороший стратег. Что если я, магглорожденная, упустила какую-то деталь, очевидную для чистокровного волшебника?

Вероятно, в темницу ведет скрытая дверь, наличие которой ты не удосужилась проверить.

Сделав свет поярче, я предельно внимательно, дюйм за дюймом, осматриваю неровную каменную кладку. В изломанных линиях нет ничего, что хотя бы отдаленно напоминало дверной проем, но я, скорее всего, просто не догадываюсь, где именно нужно искать.

Зато у близнецов Уизли нюх на подобные вещи, и тебе в свое время не помешало бы взять у них парочку уроков.

Если я не могу найти дверь, возможно, мне стоило бы поискать ее там, где она должна быть?.. Вспомнив, что существует одно весьма полезное заклинание, с помощью которого можно обнаружить скрытые в стенах тайники, я осторожно взмахиваю палочкой.

Заклинание окрашивает камни в равномерный тускло-красный цвет, с чуть более яркими лоскутками у самого потолка, и это означает... Если все сделано правильно, это означает, что здесь нет не только входной двери, но и примыкающих помещений тоже, — не считая ванной, разумеется.

Словно в каменном мешке.

А что если палочка сработала не так, как должна была? В конце концов, это ведь его палочка... Тем не менее, эти непонятные лоскутки внушают тревогу. Полагаю, это что-то вроде вентиляционных отверстий, и если заклинание их выявило, то и дверь смогло бы обнаружить, не так ли?

Вполне вероятно, что ты находишься глубоко под землей и за стенами нет ничего, кроме десятков и сотен футов почвы.

Я должна отсюда выбраться! Нужно попытаться аппарировать. Я не хочу рисковать, но... лучше оказаться где угодно, хоть посреди океана, только бы подальше от этого богом забытого места.

Будем надеяться, это проще, чем летать на метле.

Постой-ка...

Навечно впаяться в чертову стену ты всегда успеешь. Лучше взгляни на охранные чары, которыми, без сомнения, пронизан каждый дюйм окружающего тебя пространства. Вспомни, чему ты научилась, занимаясь уборкой на площади Гриммо.

Посланное мною заклинание-обнаружитель впитывается в стены, после чего кончик палочки начинает светиться нежно-голубым, затем оранжевым, плавно перетекающим в сияние зеленого и красного огоньков, и наконец, после угольно-черной вспышки, окончательно гаснет.

Голубой, вероятнее всего, обозначает чары, вбирающие в себя заклинание по созданию портала. Оранжевый... Если я не ошибаюсь, оранжевый — нечто вроде тревожной сигнализации, предупредившей ублюдка, что его ловушка сработала. Черный — простейшие маскировочные чары, вмурованные прямо в стены, благодаря которым комнату и всех, кто в ней находятся, нельзя обнаружить извне. Красный и зеленый... Я уже видела подобное в доме Сириуса, и профессор Люпин объяснил мне, как работают эти чары, — после того как они с Шизоглазом Хмури целых три дня потратили на их модификацию.

Было бы удивительно, если бы повёрнутые на крови Малфои не использовали этого заклинания... Сангвиклавис* означает, что ты попалась.

Не помня себя от гнева и разочарования, я выкрикиваю:

— РЕДУКТО!

...но заклятие отлетает от стены, так что я чудом уворачиваюсь, спотыкаюсь о его ногу и едва не падаю.

Вот почему ублюдок буквально лопался от распирающей его самоуверенности. Портключ бесполезен, камина нет... и нет ни единого шанса аппарировать, если в тебе не течет кровь Малфоев.

Никогда бы не подумала, что настанет день, когда я об этом пожалею.

Восемь пинт** чистейшей малфоевской крови находятся прямо у тебя перед носом.

От этой мысли меня передергивает. Я не должна использовать его так... цинично.

Издеваешься?! Его кровь — твой единственный шанс выбраться отсюда невредимой.

Похоже на то...

Думаешь, он бы колебался, оказавшись на твоем месте?

Какая-то часть меня все еще сомневается, но я уже знаю, каким будет ответ.

Тогда действуй.

Легко сказать “действуй”! Откуда мне знать, сколько крови понадобится, чтобы преодолеть барьер?! Смогу ли я обойтись одной-двумя каплями, как при символическом братании, — или нужна вся его кровь? И... что мне с ней делать? Размазать по коже? Или же ее придется... выпить?

Меня сейчас вытошнит.

После всего, что произошло на втором курсе, сама мысль о магии крови казалась чем-то отвратительным, но теперь я жалею, что так мало знаю о ней... С аппарацией шутки плохи, поэтому надрезы, скорее всего, придется делать по всему телу и в местах сочленения суставов, чтобы после всего не остаться без конечностей. Думаю, это сработает...

А если нет?

Лучше распасться на мириады атомов, чем оказаться заживо погребенной в этой каменной могиле.

Все равно ничего не выйдет. Я не знаю ни одного режущего заклятия, и у меня нет ножа.

Ты ведьма или кто?! Трансфигурируй что-нибудь!

Опускаю взгляд на лежащее у моих ног тело, и внутри все переворачивается.

Это ты притащил нас сюда, — обращаюсь к нему мысленно. — Не вини меня в том, что я собираюсь сделать.

Нельзя просто взять и сотворить нож из воздуха, поэтому я оглядываюсь в поисках подходящего предмета. Я могла бы использовать кубок, но мне также нужна посудина, куда бы можно было собрать кровь...

Поверить не могу, что я на это решилась.

Продолжай.

После некоторых раздумий я призываю из ванной зубную щетку и без особого труда превращаю ее в небольшой серебряный нож. Затем кладу палочку на пол и опускаюсь на колени... Все еще колеблясь, смотрю на блестящее лезвие ножа, после чего перевожу взгляд на него. Где бы сделать надрез?.. Как бы то ни было, я не хочу, чтобы он истек кровью прежде, чем придет в себя и сможет отсюда аппарировать.

Взяв его за руку, я задираю рукав его мантии повыше, обнажая бледную, как будто бы лишенную красок плоть, и приставляю к ней нож... В горле моментально пересыхает, словно по нему прошлись наждаком.

Вот только в обморок не падай, ладно? Представь, что ты препарируешь лягушку для какого-нибудь зелья.

Я перевожу дыхание и...

— Должен тебя предупредить: это не сработает, — произносит он хрипло.

...резко отпрыгиваю назад. Он тянется за палочкой, но я успеваю выхватить ее прямо у него из-под носа.

Оглуши его, Гермиона, и заканчивай со всем этим!

А что если он прав?

— Почему я должна вам верить? — спрашиваю я, пытаясь усмирить бешено колотящееся сердце.

Едва не попалась.

Откашлявшись, он вперивает в меня взгляд и ухмыляется.

— Потому что я знаю об этом куда больше тебя, уж поверь мне на слово.

— Это заклинание Сангвиклавис, ключом к которому является ваша кровь. Откуда вы знаете, как оно подействует на меня?

Его брови чуть заметно приподнимаются... Кажется, мне все же удалось произвести впечатление.

— Думаешь, я никогда его не испытывал? Уверяю тебя, ты не первая, кто пытается сбежать подобным образом, но результат всегда один, и, боюсь, для тебя он малоутешителен.

Его насмешливая улыбка растворяется в очередном приступе кашля.

Меня бросает в дрожь: не похоже, что он врет.

Хочешь рискнуть и проверить?

Но ведь как-то же люди сюда попадают?! Если бы только я смогла его заставить сказать мне, как это работает...

— Вы хотите, чтобы я поверила, будто любой может оказаться здесь, но не выбраться?

— Не любой, грязнокровка, а лишь специально приглашенные гости.

Скрипнув зубами, я продолжаю настаивать:

— Гости, которые никогда не расходятся? Забавно, ведь я бы не сказала, что вечеринка в самом разгаре.

Он пожимает плечами.

— Я нахожу твои вопросы утомительными, но все-таки поясню: выйти отсюда не проблема. Это можно сделать с помощью портключа... разумеется, при условии, что он создан по всем правилам. Но — вот незадача! — свой собственный портключ я сегодня забыл дома. Впрочем, если ты одолжишь мне палочку, я мог бы принести его тебе...

Размечтался.

— Не хочешь?.. Ну что ж, тогда ничем не могу помочь. Ты тут застряла.

— Если не считать того, что здесь может быть потайная дверь, — отвечаю я в тон, но, заметив на его лице удивление, понимаю, что попала пальцем в небо.

— Мне жаль тебя разочаровывать, но... Никакой двери здесь нет. А даже если и была бы, не уверен, что рассказал бы тебе о ней.

Я в тупике.

— А теперь почему бы тебе не закончить этот маленький спектакль и не вернуть мне палочку? Твой мятеж так меня позабавил, что я даже не стану тебя наказывать... если ты впредь пообещаешь быть хорошей девочкой.

Все его обещания — ложь до последнего слова. Боюсь даже представить, что он со мной сделает.

Ничего, если ты выберешься. Поэтому обездвижь его и закончи то, что начала!

Это мой единственный шанс. Я вскидываю палочку и... он исчезает.

Но как?!

У него все-таки был при себе портключ, и вместо того, чтобы слушать его, ты бы лучше проверила его карманы!

Уже неважно, был ли это портключ или же сработала магия крови. Так или иначе, этот ублюдок — чтоб ему провалиться! — снова обвел меня вокруг пальца! Когда я схватила палочку, я сдуру вообразила, что теперь все под контролем, и, когда он не сбежал от меня в первые десять секунд, даже не задумалась, что он может это сделать! Господи, какая же я идиотка!

Но... почему он не сбежал? Хотел понаблюдать, что я буду делать? Зачем ему это?.. Может, он думал, будто я неумёха и не причиню ему вреда? Или он хотел показать, что я беззащитна перед ним даже с палочкой в руке?

Как же он, должно быть, удивился, обнаружив, что я далеко не так беспомощна, как он представлял.

Он будет в ярости, когда вернется...

И может это сделать в любой момент.

Я прислоняюсь спиной к стене, чтобы видеть комнату целиком.

Он не появляется.

Рана на левом предплечье все еще пульсирует, а кожа вокруг нее багровая, словно после ожога, и очень горячая. Я наколдовываю охлаждающее заклинание, чтобы облегчить боль, но это мало помогает.

Палочка непривычно оттягивает руку. Его палочка. Немного короче моей и чуть толще, она как будто создана для демонстрации грубой силы владельца, а не для работы с заклинаниями. Резная поверхность от многолетнего использования отполирована до блеска...

Меня бросает в дрожь от одной мысли, что натворила эта палочка за более чем тридцать лет Зла. Ее тяжесть объясняется бесчисленными смертями, пытками и разрушениями. Это последняя вещь на земле, к которой я бы хотела прикасаться, зная, что не так давно ее витую ручку обхватывали его пальцы, и чувствуя, что внутри нее живет нечто чуждое, способное вырваться на свободу и задушить... Темная сущность, которую следовало уничтожить еще много лет назад, чтобы она не досталась людям вроде него... Я должна сделать это, пока не поздно.

Ты не можешь уничтожить свой последний шанс на свободу. Когда он вернется, ты его обездвижишь... и не станешь разыгрывать из себя матерь Терезу, а возьмешь у него столько грязной крови, сколько понадобится.

Я так и сделаю. Попытаюсь аппарировать. И даже если он не лгал насчет того, что со мной будет... Что бы ни случилось, это будет предпочтительней, чем, оставшись здесь, раз за разом испытывать на себе силу его гнева и ненависти.

Что-то долго он не возвращается... Интересно, почему?

Чтобы ты, медленно сходя с ума, гадала, какие кары тебе уготованы.

Ну нет, не дождется. Настало время показать, что и я кое-что понимаю в охранных заклятиях и защите.

Я поднимаю нож.

Он слишком мал, чтобы называться оружием, однако простейшая трансфигурация устраняет этот недостаток, и я прячу его под подушку. Затем осматриваю комнату и пару мгновений спустя берусь за дело.

* * *

Жаль, конечно, что не получилось расставить ему западню. Виноват ли в этом антиаппарационный барьер или же заклинание оказалось мне не по зубам — кто знает? Впрочем, сигнальные чары и многослойная сеть Щита, которую я раскинула вокруг кровати, кажутся вполне надежными.

Лежа в полумраке и наблюдая за мерцанием огоньков охранных чар, я думаю, что предпочла бы оказаться в кромешной тьме. Я слишком устала от этой крошечной комнатушки, от каменных стен и потолка, смыкающихся вокруг меня и ежесекундно напоминающих, что я в ловушке, из которой не выбраться. Во тьме же...

Во тьме границ не существует.

* Сангвиклавис — (Sanguiclavis Charm) — производное от латинских слов sanguis (кровь, происхождение, род) и clavis (ключ). Иными словами, магия, основанная на крови.

** пинта — единица объема в системе английских мер, используется преимущественно в Великобритании, Ирландии и США. 1 английская пинта приблизительно равна 0,568 литра.