Альбус Поттер (джен)

Альбус проснулся раньше всех: специально ставил будильник. Было только восемь утра: как раз то время, когда Гарри уходит на работу. Позволить отцу в его день рождения сбежать в Министерство без персонального поздравления от сына Альбус не мог. Поэтому он ворвался в родительскую спальню, словно за ним бежал табун разъяренных кентавров. Однако спальня встретила его раздернутыми шторами, идеально ровно застеленной кроватью и, в общем, пустотой. Альбус, немного растеряв пыл, но, не потеряв надежды, спустился в гостиную. Однако там он тоже никого не обнаружил. Заметно приуныв, Ал скользнул в кухню, обвел взглядом светлую комнату и с грустью отметил, что все-таки опоздал.

«Но почему отец ушел на работу так рано?»

Потом он обнаружил записку на холодильнике:

Дети,

я ушла к папе на работу, вернусь к обеду, не теряйте. На завтрак сделаете тосты с джемом, в холодильнике есть сок. Никуда не уходите, чтобы я не беспокоилась.

Мама

Альбус вздохнул. Он не помнил такого, чтобы мама ходила к отцу на работу. Она могла отправить ему сову, если нужно было сообщить что-то очень срочно. Или, на худой конец, поговорить через камин. А вот чтобы идти к нему… Может, она тоже захотела сделать ему сюрприз в день рождения?

В гостиной Ал заметил на диване плед, на который не обратил внимания, когда пришел сюда минутами ранее. Плед доставали только тогда, когда оставалась ночевать Гермиона или Рон, или оба сразу, или еще кто… Но однажды здесь спал отец, когда они с мамой поссорились. И пару раз мама, когда папа не приходил с работы всю ночь, а она ждала его.

«Выходит, папа не просто ушел подозрительно рано на работу, он вообще с нее не возвращался», — думал Альбус, оглядывая гостиную в поисках еще чего-нибудь странного.

Через несколько минут он нашел в камине остатки догорающего письма. Последний раз Поттеры жгли письма примерно года два назад, когда Гарри уполномочили главой отдела правопорядка, и восторженные фанаты слали тысячами поздравления и изложенные письменно свои надежды на уничтожение всех преступников разом. В общем, давно.

А значит, это сожженное письмо несло в себе какую-то определенную информацию, которую не должны были знать все подряд, скажем, даже Ал.

Альбус быстро перерыл все ящики в шкафу в поисках пинцета или чего-то другого, чем можно было взять оставшиеся клочки бумаги из камина. Он ощутил себя детективом, расследующим загадочное убийство. Однако тут же отогнал эту жуткую мысль.

Письмо было сожжено почти дотла, даже те кусочки, которые ему удалось достать, рассыпались в руках. А про то чтобы разобрать на них какие-то слова, и речи быть не могло.

Затем Альбусу в голову пришла превосходная мысль.

Он взял лист бумаги, испачкал его чернилами, наставил клякс, даже нарисовал каких-то кривых человечков, похожих больше на древние наскальные рисунки, затем сложил, завернул во второй лист, как бы в конверт, смял в комочек и кинул в камин. При этом он засек точное время, во сколько кинул импровизированное письмо на едва тлеющие угли.

— Ровно четыре минуты, — проговорил он, не замечая, что рассуждает вслух.

Четыре минуты и от письма остался лишь серый пепел. Выходит, что еще четыре минуты назад с того момента, как он обнаружил клочки письма на тлеющих углях камина, в доме кто-то находился. Скорее всего, мама. Она, значит, и кинула письмо в камин, а затем ушла на работу к отцу.

«Так ведь четыре минуты назад я забегал в их спальню!» — удивился Альбус.

Все это было очень странно. И, возможно, если бы Альбус встал еще чуть раньше, он знал бы больше. Однако стоило ему еще помедлить, и он не обнаружил бы в камине и пепла от сожженного письма.

«Но почему же мама не воспользовалась сетью летучего пороха? Ведь в Министерство именно так и попадают. К тому же она, похоже, торопилась… А если бы и воспользовалась, то от письма ничего бы не осталось. Значит, она ушла через дверь. И куда же она пошла? Неужели на работу к отцу?»

Альбус расхаживал по гостиной, пытаясь склеить в голове кусочки картинки, которые ему удалось выхватить в последнюю минуту, и получить-таки информацию о том, что же произошло.

«Что было в письме? Просьба отца принести ему завтрак на работу? Но ведь в Министерстве есть буфет… Может, что-то другое. Может, вообще не относящееся к папе. Но зачем маме врать?»

Он оглядел комнату еще раз, пытаясь отыскать ответы на свои вопросы. Но так ничего и не нашел. В глубоком раздумье он пошел на кухню, чтобы пожарить тосты и позавтракать. Остановившись перед холодильником, он еще раз прочитал записку. Слово «дети» было смазано. Значит, Джинни крепила магнитом к холодильнику лист с еще сырыми чернилами. «Значит, мама торопилась».

Тосты пожарились быстро, сок, к счастью, оказался апельсиновым — самый любимый вкус Ала. Он намазывал джем на золотистые горячие вкусно пахнущие тосты и думал, что его расследование зашло в тупик.

После завтрака он убрал плед с дивана, покормил Желудя и поднялся в комнату, чтобы заправить кровать.

Через несколько минут в комнату вошла Лили в пижаме с мишками и как всегда милым беспорядком на голове.

— Ты уже проснулся, — зевнула она, протирая глаза. — Папы дома нет?

— Нет, — Ал закончил заправлять кровать и, разгладив последнюю складочку, повернулся к Лили.

— Тогда надо попросить маму, чтобы она помогла нам повесить плакат, он же огромный, — сказала Лили, окончательно просыпаясь.

— Мамы тоже дома нет, — задумчиво проговорил Ал.

— А где же она? — удивилась Лили.

— Ушла на работу к папе. Она написала записку, — сказал Альбус, выходя из комнаты. — Но она вернется к обеду. Будешь тосты? Я пожарю.

— Давай, — улыбнулась Лили. — Ну, тогда подождем до обеда.

Пока Лили завтракала, а Альбус, соблазнившись, уплетал второй завтрак, к ним спустился заспанный Джеймс.

— Никак сегодня минус тридцать будет на улице, — съязвил Альбус, глядя на Джима. — Что это с тобой случилось?

— Пошути мне тут еще, шутник, — фыркнул Джеймс, подходя к холодильнику и срывая записку. — Блин, Ал, пожарь мне тосты, а? — протянул он, потягиваясь.

Альбус поднял брови.

— Пожа-а-алуйста, — неохотно протянул Джеймс и отправился умываться.

— Сегодня я в роли повара, — усмехнулся Альбус и для наглядности нацепил на себя мамин фартук.

— Тебе идет, — весело рассмеялась Лили: фартук доходил Алу до колен, а должен только до середины бедра.

После завтрака, что удивительно, Джим никуда не пошел, даже отправил друзьям письмо, что не сможет пойти гулять. Видимо, ослушаться маму после его недавнего выкидона было бы просто самоубийством.

— Так-с, раз я сегодня дома, то скучать мы точно не будем, — заявил он, потирая руки и выходя в сад.

Ал хмыкнул. Лили притащила с чердака плакат и разложила его на полу в гостиной, пытаясь понять, все ли ее устраивает или за два дня вкусы и взгляд на вещи уже изменились. Альбус с участливым видом стоял рядом, думая, чем же он себя займет в ближайшие несколько часов до прихода мамы. Уж очень ему было интересно, почему она так ушла.

— Ал! Иди скорее сюда! — услышал он встревоженный вопль Джеймса из сада и, бросив, обеспокоенный взгляд на Лили, выскочил на крыльцо. Пытаясь понять, куда бежать и что случилось, он закрутил головой, но через секунду на него обрушился упругий поток воды.

— Джим! — злобно выкрикнул он, спускаясь с крыльца весь мокрый с головы до ног. — Ты что, совсем дебил?!

Джеймс с хохотом вывалился из-за соседнего куста, держа в руках поливальный шланг. Альбус быстро оглянулся и нашел второй. Пока Джим заливался хохотом, довольный своим грандиозным подколом, Ал нашел вентиль и, улыбаясь в предвкушении великолепной мести, повернулся к Джиму.

Через секунду Джеймс уже тоже был мокрый с головы до ног, а Альбус заливался хохотом, увидев выражение его лица.

— Кто из нас еще дебил! — крикнул Джим, сжимая шланг и открывая доступ воде.

Через минуту они уже бегали по саду, обливаясь водой и громко хохоча, оба мокрые насквозь. Они скользили на мокрой траве, падали, снова вставали и снова поливали друг друга. Потом вышла Лили. Она сделала Альбусу знак, чтобы он не выдавал ее и, подойдя к стоящему к ней спиной Джеймсу, выхватила шланг у него из рук и окатила водой.

— Лили! — воскликнул Джеймс. — Это подло…

Но Ал не дал ему договорить, окатывая водой.

Теперь они бегали уже втроем, Лили звонко хохотала, и можно было не бояться, что она обидится или еще что-то в этом роде, когда ей на голову плотной струей польется вода. Она привыкла жить с мальчишками и привыкла к их играм.

Потом они пошли переодеваться и сушиться, сидели на диване, укутанные в полотенца и восхищались плакатом, описывая его бесчисленные достоинства.

«А ведь Джим иногда может вести себя не как последний придурок», — подумал Ал, глядя на брата.

Джинни к обеду не вернулась. Ал начал беспокоиться, но не подал виду, предлагая всем пообедать яичницей, которую он научился готовить, помогая иногда маме с завтраком.

После обеда Лили обеспокоилась тем, что папа, наверное, скоро придет, ведь в день рождения его должны отпустить пораньше, а плакат все еще не висит.

Джим охотно согласился помочь: Лили для каждого из братьев была маленьким ангелом, которого хочется защищать и которому нужно помогать.

Они вытащили в сад складную стремянку, что лежала на чердаке, и Джеймс забрался на нее, чтобы повесить плакат ровно над дверью. Он единственный, кто мог дотянуться до такой высоты. Общими усилиями сверкающий лист огромных размеров был прикреплен над дверью и заманчиво переливался всеми цветами радуги, приводя Лили в совершенный восторг.

Они уселись ждать родителей на ступеньках. Сначала весело болтали, хихикали, Джим как всегда веселился, сталкивал Ала со ступенек (перил не было). Они играли в слова, в счет, в «Саламандру»*, в импровизированный квиддич на старых палках, найденных на чердаке и используемых в качестве метел. Но родителей все не было и не было. К пяти вечера они уже устали и слегка приуныли. Сидели, уже не смеясь, перебирали слова, лениво вспоминая, какие были названы. Спустя полчаса Джим начал ворчать. Это слегка подрывало настроение Лили, но они все еще не собирались покидать крыльцо, чтобы, когда отец придет, броситься ему на шею с поздравлениями.

Через час ворчание Джима стало невыносимо. Даже ему самому невыносимо, и он встал, злобно бросив, что отцу работа в сто раз важнее, чем дети. А затем ушел к себе, громко хлопая всеми дверями, какие ему попадались на пути.

Лили и Альбус все еще играли в слова, наверное, чтобы не дать друг другу поверить, что Джим прав. Стало уже очень темно и холодно. Ал сходил в гостиную, взял плед, который сегодня утром убрал в шкаф и вынес его на улицу, чтобы им с Лили укататься и не замерзнуть. Ветер усилился настолько, что трепал прикрепленный над дверью плакат, приводя Лили в ужас и заставляя беспокоиться, что вот-вот он разорвется.

— Когда же придут мама с папой? — жалобно спросила Лили, растеряв уже весь свой утренний энтузиазм. — И почему мама не пришла, хотя обещала вернуться к обеду?

— Я не знаю, Лил, — отозвался Ал, чувствующий себя почему-то виноватым в своем неведении. Хотя на самом деле, конечно, его вины здесь не было ни капли. Безысходность и плохое настроение распространялись по саду, проникая сквозь плед и прилипая к Альбусу и Лили, как прилипала утром намокшая одежда. Плакат трепещал на ветру, грозя то и дело сорваться и улететь навстречу приключениям.

— Почему они не возвращаются, ведь уже очень темно? — плаксиво спросила Лили, когда Альбус вернулся из гостиной, принеся с собой фонарик.

— Раз темно, значит, они вернутся уже совсем скоро, — успокаивающе пробормотал Ал, присаживаясь рядом.

Через полчаса настроение Лили достигло точки кипения, и она, расстроенная тем, что родителей до сих пор нет, а Альбус не может ответить на ее вопросы, кинула в траву фонарик, скинула с плеч плед и, размазывая слезы по щекам, убежала в дом.

Ал не стал ее догонять. Все равно ему нечего сказать, он не знает, как ее успокоить. Не знает, где родители, почему они не приходят, почему не отправили хотя бы сову. Он остался один сидеть на холодном крыльце, плотно укутавшись в плед, но все равно замерзая. От скуки он освещал фонариком уголки сада, пытаясь разглядеть как можно больше, пытаясь найти что-то интересное и отвлечься.

Плакат все-таки сорвался и полетел: Ал вскочил, бросаясь за ним и поймал его только благодаря кусту, за который зацепился лист. Ал отнес его в гостиную, разгладив кое-какие помятости, и разложил там. «Хорошо, что Лили этого не видела. Она бы не выдержала».

Однако пост свой он не покинул. Он не мог вот так просто уйти спать, не удостоверившись, что с родителями все в порядке, не посмотрев им в глаза. Может быть, с укором, если не было причин их отсутствию, может быть, с облегчением, если все в порядке, может быть, с раскаянием, потому что успел себе надумать кучу всякой ерунды.

Он подумал было, что надо все же сторожить камин, ведь чаще всего папа приходит с работы через камин. Но все же остался сидеть на крыльце, как будто подсознательно зная, что придут они, трансгрессировав во двор.

Было холодно и мерзко. Ему самому уже хотелось плакать, как Лили, но он не мог себе позволить, шепотом уговаривая себя, что он мужчина, а мужчины не плачут.

Наконец, его бдение увенчалось успехом. За калиткой послышался хлопок, затем голоса, и две фигуры вошли в поттеровский сад, закрывая за собой калитку и переговариваясь. Мамины волосы и отцовская мантия развевались на ветру, они шли за руку. Затем они, заметили-таки слабый огонек фонарика и стали переговариваться тише, хотя Ал и так не мог разобрать их слов.

— Альбус! — воскликнула мама, подбегая к нему и садясь на корточки перед ним. — Почему ты сидишь тут? Ведь на улице темно и холодно.

— С днем рождения, пап, — сказал он, вставая. — Я ждал вас тут, мы все ждали, мы готовили сюрприз, — голос дрожал, Ал готов был разреветься, но не позволял себе. — Почему ты не пришла к обеду, как обещала? Почему вы не пришли в девять, когда папа обычно приходит с работы? Джим злится, а Лили расстроилась, — он перевел дыхание, не зная, что делать ему: злиться или плакать.

— Ал, понимаешь, у меня много работы…

— Ты говорил, — тихо пробормотал Ал. — А еще ты начальник и не можешь сказать, чтобы тебе давали работы поменьше. Да ты даже в свой день рождения не можешь вырваться…

Ал почувствовал, как слезы подступают к горлу.

— Мам, я думал, что могу доверять тебе. Ведь ты же можешь доверять мне…

Он схватил плед и быстро ушел, затем бросил его на диван в гостиной и убежал в свою комнату, чтобы никто не видел жгучих слез невыносимой обиды, сбегающих по щекам.

Гарри пришел через несколько минут, тихо-тихо приоткрыв дверь и разглядывая в полоске света из коридора, упавшей на кровать Альбуса, спит сын или нет. Альбус не спал, но не вскочил с кровати, чтобы позвать отца посидеть с ним, даже не шевельнулся, притворяясь, что спит. Гарри прикрыл дверь также тихо, и Ал слушал его едва различимые шаги в коридоре, а потом на лестнице.

«Пошел в гостиную, значит, они с мамой хотят о чем-то поговорить».

Не долго думая, Ал выскользнул из-под одеяла, как кошка прокрался в коридор, совершенно бесшумно открывая и закрывая за собой дверь, и подошел к лестнице. В гостиной горел свет, и слышались приглушенные голоса родителей. Ал притаился за углом, вслушиваясь в их разговор.

— Дети спят, — сообщил Гарри, садясь на диван. Ал услышал, как подушки со вздохом выпустили воздух.

— Хорошо. На, выпей, а я пока перебинтую тебе голову, — сказала Джинни, видимо, протягивая мужу стакан или чашку.

«Папа ранен?»

— Это обязательно? — недовольно спросил Гарри. — Может, и так заживет? Не впервой же…

— Колдомедики сказали надо, значит, надо, — безапелляционно заявила Джинни, садясь рядом с Гарри, видимо, чтобы перебинтовать ему голову, как обещала.

— Ал злится на меня, — пробормотал Гарри через некоторое время, сделав глоток.

— На меня теперь тоже. Действительно, надо было отправить им сову… Но что бы я написала?

— Да, хотя бы то, что задерживаешься по необъяснимым причинам, — предложил Гарри.

— Не смей упрекать меня, я сидела над твой кроватью и думать о чем-то еще для меня было совершенно невозможно, — взвилась Джинни.

«Папа лежал в Мунго?!»

— Ай, аккуратней!

— Прости.

— Я не упрекаю тебя, просто… Ну, в общем ладно, что сделано, то сделано.

— Если бы они узнали, что ты был на грани между жизнью и смертью… Ну, в общем, это было бы для них куда большим потрясением, чем просто ожидание и неизвестность.

— Неизвестность — самое страшное. Это единственное, чего мы боимся, даже не смерти, не…

— Ты говоришь, как Дамблдор, — прервала его Джинни, не желая выслушивать нотации.

— Он многому научил меня.

— А что вообще там произошло? — спросила Джинни, переводя тему. — Ты мне так и не рассказал.

— Я и понять не успел, как оказался в Мунго. Мы пошли на задание еще вечером, долго сидели в засаде, полночи. Поэтому я не вернулся домой спать.

— Мог бы отправить сову.

— А потом битва, их было на удивление много, мы были совершенно не готовы к такому сопротивлению. Я помню вспышки, помню, как упал Бэрбидж, слава Мерлину, он жив, а потом темнота. Вроде как заклятье прилетело мне в затылок.

— Но почему сову мне отправили только утром?

— Потому что под утро меня привезли в Мунго, где-то часа в четыре, вместе с остальными, но долго не могли понять, что же со мной творится. Физически я был слегка лишь поцарапан, но психологически… Мне казалось, что я в аду, а вокруг меня крутится бесчисленное количество самых страшных воспоминаний. Меня вытащил из этого состояния один легиллимент. К счастью, в Мунго недавно ввели такую профессию.

— Да, когда он тебя выводил из транса, я уже была в Мунго. В общем, все ясно, что ничего не ясно.

— Да, мы тоже не можем понять, что им понадобилось, зачем они устраивают этот вандализм, какие цели преследуют и что за заклинания используют.

Джинни тяжело вздохнула.

— Я беспокоюсь за тебя.

— Все будет хорошо, — пообещал Гарри, обнимая жену. — Пойдем спать?

Альбус сообразил, что пора возвращаться в спальню, чтобы его не вычислили, и, еще не до конца обработав полученную информацию, тенью скользнул в комнату. Юркнув под одеяло, он прижался щекой к прохладной подушке, приходя в себя и размышляя о том, что только что услышал.

В эту ночь он почти не спал.

_________________________

* «Саламандра» — детская игра волшебников, абсолютный аналог маггловского «Крокодила» (один что-то показывает, другие отгадывают, кто или что это)