Правды нет (джен)

— У тебя появилась своя комната не для того, чтобы ты продолжал спать на полу.

Распахиваю глаза, смотрю на Алиша и сначала не могу понять, кто он такой и где я вообще. Тусклый свет пробивается через окна — ночь прошла, и, похоже, новых происшествий не было.

Кашляю и упираюсь руками в пол, поднимаясь на ноги.

— Как ты?

Не меняется в лице, а я вижу царапины на его скуле — как будто проехался лицом по земле. Вчера не заметил.

На нем новая кофта — с высоким горлом и длинными рукавами. Ткань толстая, не могу разглядеть, наложена повязка или нет.

— Нормально.

Повторяется.

Протягиваю руку к животу Алиша, но он тут же отступает на шаг назад, словно я ударил по ране. Замираю, не отстраняясь, — в отличие от него.

— Иди завтракать.

Отворачивается и уходит. Так и стою в дурацкой позе, пока он не скрывается на втором этаже. Потом вздыхаю, тру лицо. Пальцы дрожат — только сейчас это замечаю. А на правой ладони — красное. Кровь. Срываюсь на кухню быстрее, чем успею сообразить, в чем вообще дело. Открываю кран и оттираю пятно, пока кожа не становится чистой и розовой с алыми прожилками. Еще несколько секунд смотрю на ладони, разглядывая их и так, и сяк, но больше пятен нет, и я расслабленно выдыхаю, выключая воду.

А потом вижу на столе тосты. Чуть подгоревшие по краям, но выглядящие так аппетитно, что у меня в животе начинает урчать.

Я слишком перенервничал.

После завтрака чувствую себя гораздо лучше, а прошедшая ночь кажется страшным сном. Когда Алиш появляется на пороге кухни, пью воду. Он сует руки в карманы, смотрит на меня, не мигая. Точно кинется, если я дернусь. Не двигаюсь, только стакан ставлю на стол. Стук о стекло кажется слишком громким. И следом за ним:

— Спасибо.

Теряюсь. Кое-как сглатываю воду.

Алиш не выглядит озабоченным, уставшим, чересчур бледным или… как вообще выглядят раненые и — впоследствии — оперировавшие сами себя? Боюсь представить, сколько тут было крови, но сейчас — ни единой бордово-черной капли или мазка. Чистое стекло.

Может, и правда кошмар приснился?

— Пожалуйста, — отвечаю едва слышно. И несмело улыбаюсь — прямо чувствую, как уголок губ дрожит. — А тебе не надо лежать, отдыхать, или что-то типа того?

Вижу, как за секунду появляется и исчезает морщинка между бровями. Опять у меня вопросы дурацкие?

— Нет, не нужно.

— Рана может открыться, если ты будешь напрягаться, — царапаю край стола и смотрю только на то, как мой ноготь двигается по кромке. — Это все знают.

Слышу, как Алиш подходит. Наверняка делает это специально так громко, чтобы я не шарахался от него, точно перепуганный хомячок. Не перевожу взгляд, и даже когда он оказывается совсем рядом, так и продолжаю пялиться на стол и свою руку. А Алиш отодвигает стакан вместе с тарелкой в сторону и кладет на их место металлический амулет. Чувствую, как кончики ушей краснеют, поджимаю губы.

Дар?

Хотя пусть сам говорит, что это.

— Твой пропуск в город.

Верно. Только обычно все происходит не так.

Нас учили. Говорили, что необходимо знать каждую деталь, не забывать ни единого слова и ни в коем случае не отказываться от предложенного. Если простые правила не соблюдались, это считалось оскорблением для хозяина. С Платоном в такой ситуации не было неловкости — он знал и не упрекнул меня за дрожащие руки и сиплый от волнения и страха голос.

Заученная фраза сама слетает с губ. Как раз то, что необходимо в такой ситуации:

— Принимаю, обещаю ценить и быть обязанным за такой дар с твоей стороны... Алиш.

Заминка.

Я в первый раз называю его по имени. Вслух. Звук шелестящий, гладкий и одновременно царапающий, отчего в горле тут же пересыхает.

Чтобы сгладить впечатление, беру амулет со стола, поднимаюсь и, глядя в глаза моего нового покровителя, прижимаю кулак к груди, завершая это нехитрое представление. Алиш моргает, и мне даже кажется, что у него во взгляде проскальзывает удивление. Зрачки узкие, цепляющие.

Он слишком внимательный.

Молчит. Не знает, как это происходит.

— Скажи: «Теперь ты в моем доме под моей опекой и защитой», — подсказываю шепотом, будто любой звук может испортить эту нехитрую церемонию посреди леса в единственном доме на километры вокруг.

И все равно чувствую себя увереннее от того, что мне известно больше, чем Алишу. Даже в такой совершенно не нужной ему вещи.

— Зачем? — спрашивает, разрушая этим равнодушным словом иллюзию моей значимости.

Он правда не понимает?

— Это... это клятва, — растерянно скольжу взглядом по стене за его плечом, потом — снова смотрю в глаза. Разве не это имелось в виду под амулетом? Скулы краснеют, но я жду.

— Как будто ты сам не знаешь.

— Так я буду уверен в тебе и в амулете. Так всегда происходит. Разве у тебя не было подопечного?

Еще до того, как Алиш молча качает головой, понимаю, что вопрос получился глупый. Вздыхаю.

— Я буду всегда знать, где ты и что с тобой, если это, — кивает он на амулет, — будет постоянно у тебя. По твоим правилам — теперь ты мой, но остаешься совершенно свободным, как и до этого. Просто так будет гораздо меньше проблем.

Неуверенно киваю.

Платон рассказывал, что татуировки специально для людей имеют доступ к телу, а значит — и к центральной нервной системе через особый состав красок для рисунка. Так можно и следить за передвижениями человека, и за его состоянием. Для других — это знак, что у человека есть хозяин. Подделки очень быстро вычисляются через обычное сканирование татуировки.

Но как осуществить связь через обычный амулет? Если бы у Алиша была другая особенность, вроде парапсихической, как у Платона, он мог бы просто действительно знать, где я.

Но в таком случае…

Раскрываю ладонь, глядя на «подарок». Маленький круг с тремя выступающими лепестками и пустотой внутри. Блестящий и гладкий. Провожу пальцем по кромке — от кожи остается мутный след.

— Он из пули.

Медленно перевожу взгляд на Алиша. Даже не представляю, что отражается на моем лице, но желудок тут же в панике сжимается.

Лучше бы Алиш оставил это в тайне.

Хотя... так мы связаны кровью, получается?

— Эмм... — улыбаюсь неловко, пытаясь убрать с лица гримасу. — Тогда он особенный.

Алиш почти неуловимо пожимает плечом.

— Главное, не будет проблем.

Не знаю, куда деть руки. Они кажутся мне невероятно длинными и лишними… В карманах им неуютно, а в остальном — ме-ша-ют.

Вокруг люди. Много людей. Движущийся город, пульсирующий, горячий, как поверхность Солнца, а люди — кровоток, стремящийся по широким проспектам артерий и узким улочкам вен. Этот район просто кишит жизнью: даже кошки с собаками не сидят на месте — бегают между ногами, задрав хвосты, будто соблюдают установку «напролом».

Алиш упрямо идет вперед, успешно избегая столкновения с кем-либо — я же то и дело бьюсь о кого-нибудь плечом или мне наступают на ногу. В очередной раз чертыхаюсь, когда мужчина проходит мимо, чуть не сбив меня с ног и при этом даже не обернувшись.

Алиш ловит меня за шкирку и закидывает в ближайший магазин. Оглядываюсь, еще не придя в себя после улицы — темные пестрые стены, белый потолок с яркими лампами. И стеллажи-вешалки-полки с одеждой. Их так много, что у меня глаза разбегаются. Барахолка.

— Выбирай, что хочешь. И сколько хочешь.

Алиш умеет привести в чувство. Оглядываюсь на него, сцепляю пальцы замком, не решаясь сделать и шагу. Убийца же молча садится в мягкое кресло, бросает взгляд на часы и уточняет:

— У тебя пятнадцать минут.

Два раза повторять не нужно. Вокруг меня еще успевают порхать девушки-консультантки, пока я впопыхах пытаюсь подобрать себе нужный размер одежды. Верчусь у высокого зеркала, разглядывая себя с ног до головы, замечая, что… будто побледнел. И похудел. Но подобранные умелым взглядом штаны, свитера, рубашки и остальные вещи сидят хорошо — и по изменившейся комплекции, и по все такому же высокому росту. Приглаживаю ткань кофты на груди и животе, продолжая рассматривать себя.

Под глазами круги. И волосы отросли хоть и немного, но уже нужно подстригаться.

Тяну светлые прядки и чувствую под пальцами шероховатую поверхность пластыря. Ровно за левым ухом, там, где татуировка Платона — блестящая капля воды. Алиш заклеил ее перед выходом, чтобы не было лишних вопросов, и пообещал, что после сегодняшнего можно будет не переживать насчет двух опознавателей.

У каждого хозяина свой определенный знак, и в первую очередь об этом известно полиции.

Застегиваю ремень на штанах, поправляю кофту и зашнуровываю новенькие кеды, когда шторка отодвигается. Отступаю к зеркалу, пристально глядя на Алиша. Тот же — без слов — протягивает мне тонкую серебристую цепочку.

— И не прячь под одежду.

Сразу понимаю, о чем он. Будто бы я сам не в курсе. Беру, и Алиш сразу же задергивает штору обратно, словно его тут и не было. Нащупываю амулет в кармане старых брюк, продеваю цепочку через середину и вешаю на шею. Глянув в зеркало, дергаю рубашку под кофтой за ворот. Идеально. И ощущение уверенности — то, чего мне не хватало. Только сейчас понимаю, что твердо стою на земле: похоже, амулет и наличие хозяина — хоть и такого нелегального, неумелого, скрытного, да еще и убийцы, — делают свое дело. Улыбаюсь сам себе и все-таки выхожу из примерочной.

А консультанты уже приготовили мне четыре пакета обновок. Я икаю от неожиданности, но мне поясняют, что все подобрано по высшему разряду и согласно с моим размером, раз уж у меня ограничено время на покупки. В двух из пакетов — по паре обуви, а еще в двух — по стопке одежды.

Алиш молча протягивает кредитку одной из девочек, та кивает и идет на кассу, будто приняла оплату с обычного покупателя, а не с убийцы, который хладнокровно избавился от моего прошлого хозяина и после — похитил меня из его дома. Вторая консультантка загружает меня всем приготовленным барахлом, успевая отрезать от надетых вещей незамеченные мной бирки и этикетки и снимать магнитные полоски.

Я бы не отказался погрузить это все в машину, а не тащить на себе. Но сначала нужно будет дотащить покупки до самой машины, потому что Алиш оставил ее на въезде в район. Почему все так сложно? Теперь даже страшно выходить на улицу — с этим грузом там меня уронят и затопчут.

— Тебе плохо?

Перевожу вопросительный взгляд на Алиша.

— У тебя было такое выражение… — едва-едва кривится, словно в полной мере отражая то, что написано на моем лице — пародистом ему не быть.

Через секунду понимаю: это, скорее всего, забота. Или беспокойство.

— Все нормально, — отвечаю уверенно, но все равно — приятно.

Беру пакеты поудобнее, делаю безразличную мину, какая постоянно присутствует на лице Алиша, и, когда консультанты возвращают кредитку, выхожу за ним на улицу.

Мы обходим еще пару кварталов, заходя в разнообразные магазины или салоны, где мне так же предлагают потратить пятнадцать минут на что угодно. Но я действую осторожнее и если и беру что-то, то по минимуму. Только в итоге оказывается, что я жестоко обманулся: мелочевки набирается столько, что к концу нашего похода по магазинам я чувствую себя маленькой полуторакилограммовой собачкой, на которую повесили тюки, предназначавшиеся для осла. Едва ли язык на плечо не вешаю от усталости, руки дрожат.

И хоть бы кто заметил, что Алиш не обычный обыватель, а жестокий убийца. Конечно, по нему не слишком заметно — ничем не примечательная внешность для первого встречного, но неужели ни у кого нет чутья на такое? Или убийцами всегда становятся те, кто не выделяется из толпы?..

Проходит около трех часов, и я уже совсем не замечаю, что последнее место в списке посещений на сегодня находится в каком-то подвале в не слишком оживленной части района. Дыхание у меня настолько громкое, что отдается от стен и бьет в уши. Темнота постепенно, с каждой ступенькой заволакивает все вокруг, и я понимаю, что солнце медленно садится, погружая все в сумеречный мрак.

Алиш бьет кулаком в железную дверь. Получается так громко, что я вздрагиваю, едва не выронив пакеты.

Окошко со скрипом открывается, видно только чьи-то глаза. Я пытаюсь стать невидимкой, и, похоже, у меня это получается, потому что окошко захлопывают, а дверь — распахивают.

Алиш бросает мне, едва обернувшись:

— Не говори ни слова.

Тут же сглатываю, как в подтверждение, что язык у меня теперь точно будет в желудке.

А за порогом оказывается большое освещенное по углам помещение. Ни одного окна, лампы — пыльные и излучающие желтоватый свет. На стенах — плакаты, граффити, вырезки из газет и эскизы разнообразных татуировок.

Алиш отбирает у меня пакеты, кидает их на продавленный разодранный диван, на который без отвращения смотреть невозможно, и подводит меня к одному из мужчин. Я сначала не могу понять, что с ним не так, а потом соображаю: по шесть пальцев на руках. Тут же сую свои руки в карманы, сжимая кулаки: одно дело представлять, что есть паранормы с внешними особенностями, а другое — встретиться с ними лицом к лицу.

Это место пугает неприятной новизной и неизвестностью.

Едва не дергаюсь, когда Алиш поворачивает мою голову боком к этому паранорму, сдвигает волосы и отлепляет пластырь.

— Это — убрать.

Мужик присвистывает:

— Украл малыша?

На этом моменте я напрягаюсь всем телом. Но равнодушный голос Алиша показывает, что всем тут абсолютно плевать, кто я такой и откуда взялся:

— Долгая история.

Будто меня тут нет. Совершенно не нравится. Вплоть до голоса паранорма — сиплого, пропитого, будто сожженного кислотой. Ежусь и с трудом сдерживаюсь, чтобы не отстраниться, когда он направляет яркий белый свет на мое ухо, загибает раковину так, что кажется, будто хрящик в один прекрасный момент переломится. Сжимаю челюсти с силой.

— Уберу. Но расценки ты знаешь…

— Оплата по завершению.

— Алиш, — тянет мужик недовольно.

— Трэнт, — цедит он в ответ.

Этот Трэнт через секунду отпускает мою голову, цыкает. Я тут же отступаю на шаг, хочу еще брезгливо протереть кожу ладонями, чтобы избавиться от касаний, но думаю, это не самая лучшая идея, учитывая, как эти двое общаются…

Через пару минут меня сажают в одно из кресел — достаточно удобное, чтобы я не вертелся и мог расслабиться. Чувствую запах спирта: за ухом проводят ледяным тампоном, дезинфицируя кожу. Только мне не очень хорошо — все жду вспышки боли от скальпеля или капли разъедающей кожу кислоты — или чем там еще татуировки убирают, совсем не в курсе. Мою голову поворачивают так, что я пялюсь на какую-то нарисованную и уж слишком нереальную девицу. Голую. Не могу отвести от нее взгляда — торчащие соски, обведенные черным маркером, тяжелая пухлая грудь большого размера, явно накачанная силиконом, широко разведенные бедра, и было бы видно, что там, между, но все скрывают узкие ладони. Она сама себе делает хорошо, если судить по тому, как облизывает губы, приоткрыв рот и чуть запрокинув голову. Рисую в мыслях, как она может двигаться, как ее грудь подпрыгивает на каждом толчке пальцев во влажное, горячее…

— Сейчас будет чуточку больно.

Меня выдергивают из мечтаний резкой, быстрой болью ровно за ухом — будто кожу мгновенно сдернули. И следом невольно прогибаюсь в позвоночнике — словно от щекотки. Даже ойкнуть не успеваю, настолько все неожиданно. И наваждение от картинки сразу же пропадает, растворяясь.

Моргаю, но не пробую сползти с кресла — ясно, что может быть хуже. Еще без уха останусь… Сцепляю пальцы замком, жду очередной вспышки боли, но мужик сипло и вроде как успокаивающе произносит:

— Все-все. Осталась самая малость.

Поджимаю губы, скольжу взглядом по множеству других эскизов, чтобы отвлечься, пока меня «оперируют». Но не успеваю и десятка разглядеть, как лампа отодвигается, и я больше не чувствую касания инструментов и шестипалых рук.

— Готово.

Краем глаза вижу, как Алиш подходит, смотрит. Не шевелюсь. А потом он проводит пальцем — как раз там, где была татуировка. Я чуть ли не кричу от боли, Трэнт тут же отпихивает Алиша со словами:

— Еще не зажило, уебок ты.

— Выглядит, как и не было ничего, — по голосу даже не понятно, сожалеет он о содеянном или нет.

Сажусь, дышу сорвано. В голове стоит звон, будто комар застрял в черепной коробке. А за ухом горит и пульсирует. Трэнт снова направляет лампу, поворачивает мою голову.

— Очень больно?

Не сразу соображаю, что вопрос для меня. Разлепляю губы и, глянув на Алиша, выдавливаю:

— Не очень.

— Да не пизди.

Тут же захлопываю рот.

Трэнт сдергивает перчатку с левой руки, быстро проводит по коже чем-то влажным и ледяным, и боль постепенно затухает. Даже дышать начинаю ровнее.

— Теперь точно будет «не очень», — хлопает меня по голове, как пса, и снимает вторую перчатку. — Заживет к завтрашнему дню, пока что пусть не снимает пластырь, — а вот это уже не для меня. — Усек, Алиш?

Тот только кивает, равнодушно глядя на все, что происходит вокруг. А я прихожу в себя.

Не обращая больше на меня внимания, они начинают переговариваться насчет оплаты. Еще пару секунд сижу на кресле, а потом спрыгиваю. Чувствую, как немеет кожа черепа — холодок расползается постепенно от места, где была татуировка, во все стороны. Подхожу к продавленному дивану и падаю рядом с пакетами. Стараюсь не думать о том, как пахнет пылью и затхлостью. Смотрю только на свои коленки, пока эти двое продолжают беседу.

Помню, как Платон никуда меня не водил, а привел мастера татуировки к себе домой. Никаких подвалов и страшных лиц. Это была девушка — с длинными изящными пальцами и очень нежной улыбкой. Она все сделала аккуратно, примерно за полчаса. И сказала то, что я запомнил, кажется, на всю жизнь… Ее слова: «Через два года потускнеет, нужно будет обновить». Но прошло только шесть месяцев, а Платона уже нет. И татуировки — тоже. Так странно, когда планы нарушаются…

Вижу, как Трэнт разглядывает кредитку, а потом показывает Алишу ладонь с растопыренными пальцами. Пять тысяч? А, стоп. Он же шестипалый. Пытаюсь задавить улыбку от этой забавной ошибки. Алиш переводит взгляд на меня — ничего необычного я в нем не замечаю, и длится он всего секунду, — и снова возвращается к разговору с татуировщиком, но хорошего настроения как не бывало.

Отворачиваюсь, а краем глаза вижу, как убийца задирает кофту и аккуратно разматывает повязку, позволяя Трэнту сначала разглядеть рану, присвистнуть, сказать какую-то шутку и, в конце концов, прижать ладонь ровно к хирургическому шву на месте пули. Алиш резко выдыхает, но не сводит взгляда с Трэнта.

Понимание шарахает по мозгам четко и без вариантов — заживление. И сразу становится понятно, почему Алиш относился к ранению настолько спокойно и почти равнодушно: у него есть тот, кто может исправить все за пару минут.

Я настолько сильно сжимаю кулаки, что в себя прихожу только на моменте, когда убийца уже поправляет кофту и направляется к выходу. Бросает мне:

— Идем.

Моргаю, тут же подхватываю пакеты и иду за Алишем обратно на улицу. Оборачиваюсь на железную дверь, но она громко захлопывается ровно следом за нами, скрипя засовом, как застарелыми суставами, — звук отдается легкой точечной болью на месте татуировки.

Поэтому смотрю Алишу между лопаток и ниже, где должна быть повязка, хочется что-то сказать, но не получается подобрать нужных слов. Только покрепче перехватываю ручки пакетов и продолжаю молча семенить следом, не зная, что сказать и как вообще реагировать на произошедшее.

В итоге чуть убыстряю шаг, чтобы оказаться с ним вровень, и выдавливаю:

— Домой?

Алиш смотрит на меня мельком и слегка удивленно, будто проверяя, кто это тут такой говорливый. И кивает. Киваю в ответ — не знаю, зачем. Может, чтобы чем-то забить это молчание. А может, в подтверждение, что у меня теперь точно есть дом.