Страницы истлевшей жизни (джен)

Октябрь 1992

— Сим, вставай, у меня всё готово!

Симон моментально вскочил с кровати и босиком бросился за Жаком по винтовой лестнице вниз, в гостиную, потом через крохотную дверцу по узкому коридору и, наконец, в тёмную тесную каморку, посреди которой стоял огромный котёл. Симон благоговейно склонился над чуть дымящейся жидкостью золотистого цвета.

— Ты уверен? — шёпотом спросил он, и Жак кивнул головой.

— Ни капли не сомневаюсь, что это сработает, — безапелляционно заявил он.

— Если так, ты станешь миллионером, — Симон провёл рукой над котлом. — Это же аналог Эликсира жизни! Жак, ты понимаешь, какое открытие ты совершил!

— Эванеско! — произнёс Жак, и котёл моментально опустел.

— Что… — Симон не мог найти подходящих слов. — Столько времени…

— Но у меня же получилось, — безразлично улыбнулся Жак. — Это главное. Я не собираюсь жить вечно.

— Но ты даже не проверил…

— Я знаю, что у меня получилось, — когда Жак говорил таким тоном, немного усталым, но уверенным, Симон знал, что друга в очередной раз посетило чувство собственной правоты, которое не подводило его ни разу за те шесть лет, что его знал Симон.

Про Жака действительно писали в книжках. Его приглашали занять серьёзную должность в Министерстве магии, мадам Максим предлагала выдать ему документы об окончании школы в любой момент по его требованию. Но Жак на все предложения отвечал отрицательно. Симон тоже был талантлив, но другу, конечно, даже в подмётки не годился. Жак к седьмому курсу изобрёл с десяток различных заклинаний, которые друзья успешно использовали втайне от всех, забавляясь реакцией окружающих. Но регистрировать права Жак упрямо отказывался, отговариваясь тем, что это его не интересует.

Он искал только одно — способ обойти извечные законы магии и повернуть время вспять. И, если от любого другого Симон воспринял бы подобную идею как бред, то в Жака он верил. Друг иногда оказывался способен на такие вещи, что Симона бросало в дрожь. Это было за гранью человеческих возможностей. Сам Жак только скучающе зевал и погружался в чтение очередного ветхого фолианта, иногда делая пометки в толстенном, довольно потрёпанном блокноте.

План был прост: найти способ менять прошлое без вреда для настоящего, взять самый обыкновенный маховик времени, вернуться в прошлое и спасти всех тех, кого им так не хватало — Клода и родителей Симона. Но пока решение не находилось. Однако, приготовить Эликсир жизни без философского камня раньше тоже никому не удавалось. Симон никогда друга о его идеях не расспрашивал, считая, что тот поделится сам, если захочет. Сам он любил боевые заклинания и собирался после школы специализироваться в области охраны магического мира. Бороться с нарушителями, защищать слабых, таких, каким давно, в прошлой жизни, был он сам — вот то, ради чего стоило жить. Симон уже с трудом отождествлял себя с черноволосым малышом, потерявшим родителей. Однако, боль от их утраты меньше так и не становилась.

Многое изменилось в его жизни за эти шесть лет, проведённые бок о бок с Жаком. Друг заставлял его жить настоящим, помог найти цель в жизни, всегда был рядом, не давал Симону почувствовать себя одиноким и никому не нужным. Но самое главное — он вернул Симону родителей. Выслушав в первый раз его рассказ про Люка и Жюли, Жак вдруг разразился гневной тирадой, в которой обозвал Симона всеми нехорошими словами, какие только знал. Симон вдруг понял, каким эгоистом и эгоцентриком он был. Ему стало стыдно и плохо. А потом, впервые за пять лет, Симон разрыдался. И Жак молча сидел рядом, поддерживая друга одним своим присутствием.

Симону тогда было одиннадцать, и он не стеснялся слёз. К тому же, с ними приходило какое-то невероятное, сокрушительное облегчение. А потом родители стали уходить. Он всё реже слышал их голоса, он старался не вспоминать их лица, он стал лучше спать, иногда ему даже снилось что-то, кроме той страшной ночи. Родители оставляли его. Симон это чувствовал, с болью, с отчаянием, но и с крохотным налётом радости. Любовь к ним никуда не делась, просто отошла на второй план. А вперёд выступили Люк и Жюли. Теперь, уже давно, Симон называл их мамой и папой.

Жак про Клода говорил мало, но Симон всегда думал, что друг перенёс на него самого всю любовь, которую питал к старшему брату. В школе над ними даже иногда хихикали, но друзьям не было никакого дела до окружающего мира. Они спасали друг друга, вытягивали из вязкого тумана прошлого. Симон больше не был похож на унылое приведение или маленького сумасшедшего мальчика, пялящегося в пустое пространство перед собой с блаженной улыбкой на лице. А Жак позволял себе быть самим собой, не притворяться глупее, чем он был на самом деле. Иногда на него что-то находило, и тогда он мог молчать по нескольку дней подряд. В такие моменты его голубые глаза опасно темнели, и никто, кроме Симона, не смел с ним разговаривать.

Сам Жак называл такие периоды своей «темнотой», но наотрез отказывался объяснять, что он имеет в виду. Симон списывал это на побочный эффект гениальности, хотя, он не скрывал этого, в такие моменты друг его по-настоящему пугал. Однажды, вынырнув из своей «темноты», он показал Симону вырванный из блокнота лист с одной-единственной формулой.

— Что это? — поинтересовался Симон, протянув руку к листку, но Жак резко смял его и зажал в кулаке.

— Эта штука действует как Авада Кедавра, только убивает всех людей в радиусе ста метров, — мрачно пояснил он. — И я знаю, как ещё расширить область его действия.

— Зачем тебе это? — у Симона волосы на голове зашевелились от ужаса. — Как ты вообще до этого додумался и зачем?

— Не знаю, — Жак с силой потёр виски обеими руками. — Я никому это не покажу, только тебе. Мы же хотим отомстить за твоих родителей. Может, пригодится.

— Мерлин, Жак, что с тобой творится? — Симон потряс друга за плечи. — Ты превращаешься в монстра.

— Я всегда им был, — глаза Жака вдруг стали бездонными, только где-то в глубине плескался самый настоящий ужас. Но потом он улыбнулся, и Симон посчитал, что ему показалось.

* * *

— Скоро уже школа закончится, пора решать, чем ты будешь заниматься, — сказал Симон, критически оглядывая шикарный мебельный гарнитур времён эпохи Возрождения, только что появившийся по их с Жаком приказу в результате трансфигурации нескольких столов и стульев. — Маме бы понравилось вон то бюро.

— Я пришлю ей его на Рождество, — мимоходом заметил Жак, и Симон знал, что он пришлёт. — Я думаю, ответ очевиден: тем же, чем и ты.

— Но ты никогда не хотел никого защищать, — возразил Симон. Этот разговор у них всегда развивался по одному и тому же сценарию.

— Мне без разницы, чем заниматься в свободное от основной деятельности время, — Жак выразительно взглянул на друга через плечо, не замечая направленных на него взглядов стоявших рядом девушек. — Принесу пользу волшебному сообществу. И мы снова будем вместе.

Симон криво усмехнулся, пытаясь скрыть радость. Он ничего не хотел больше, чем не разлучаться с Жаком. Они стали братьями за эти шесть лет. Симон откинул с лица чёрные волосы и поймал взгляд стоявшей напротив Софии Мануско. Девушка моментально залилась краской и отвела взгляд.

— Ты разбиваешь сердца одним лишь взглядом, — пробормотал всегда всё замечавший Жак, и Симон насмешливо фыркнул. Не то, чтобы он был не в курсе своей привлекательности для женского пола, но сам он ничего особенного в своей внешности не видел. Правильные черты лица, хорошие волосы, не слишком огромный нос, всё нормально. Вот Жак, тот да. С возрастом он всё больше походил на ангела, но теперь, как шутил Симон, на падшего. Появлялось в его лице что-то жёсткое, что-то странное, иногда — почти безумное. Но он был гением, и это было тяжким бременем, Симон знал это лучше, чем кто-либо другой.

Они были как две стороны одной медали. Иногда Симону приходила в голову бредовая мысль, что Жак — это он сам, та его часть, которая так и не оправилась после смерти родителей, ставшая отдельным человеком. Тёмным человеком, недобрым. Но ему сразу же становилось стыдно за свои мысли. Он не считал Жака злым. Друг ни разу не причинил никому вреда. Его самого страшно пугала собственная гениальность, но он никуда не мог от неё деться. Просто в очередной раз приходила его «темнота», из которой он возвращался с новым изобретением, страшнее предыдущих. Но Жак никому не рассказывал об изобретённых заклятиях или сваренных зельях, кроме Симона. Но даже лучшему другу он никогда не выдавал своих секретов, не позволял узнать магическую формулу или рецепт жуткого зелья. Сначала Симона это даже обижало, но потом он счёл, что это и к лучшему.

* * *

Июнь 1993 года.

— Поздравляю с первым утром взрослой жизни, мои дорогие! — мадам Гарнье улыбнулась вошедшим в столовую Симону и Жаку, заспанным, растрепанным. Она повернулась к мужу и продолжила: — У нас с Люком есть для вас подарок.

Симон с любопытством уставился на родителей. Ни о каком подарке они раньше и не заикались.

— Вы уже достаточно взрослые мальчики, — подхватил Люк, в волосах которого начала пробиваться седина. — И мы с Жюли подумали, что вы вполне способны присмотреть за собой и не влипнуть в неприятности.

Симон хмыкнул, и они с Жаком многозначительно переглянулись. Их родители, ни те, ни другие, даже не подозревали, в каких переделках побывали их дети. Иногда эксперименты Жака заканчивались не особенно хорошо. После того, как на пятом курсе они испробовали одно боевое заклинание, отчего у Симона сама собой вскрылась грудная клетка, и Жаку только каким-то чудом удалось моментально изобрести контрзаклятие, они налегли на лечебную магию. Если Симона можно было назвать, пусть не целителем, но, по крайней мере, поднаторевшим в лечении человеком, то Жак мог бы прямо сейчас работать наравне с самыми выдающимися целителями современности.

Жак никогда не бросал дела на полдороге. Если он собирался знать всё про магическую медицину, он сидел в библиотеке круглыми сутками, тренировался почти до потери пульса, но с пятого по седьмой курс он сумел выучить столько же, если не больше, сколько узнавали студенты Медико-магической Академии за пять лет. На это Жака толкнул всепоглащающий, почти живтоный страх того, что он может причинить вред Симону.

После того случая с неудачным тестированием заклинания Жак пропал на целые сутки, и Симон просто с ума сходил от беспокойства. Он обыскал всю территорию школы, но друга так и не нашёл. Жак вернулся сам, под утро, усталый, разбитый, с тёмными, бездонными глазами и страшным взглядом, который всегда так пугал Симона. Он никогда не рассказывал, где провёл эту ночь, но состоявшийся после его возвращения разговор Симон запомнил на всю жизнь.

— Я могу причинить тебе вред! — кричал Жак, когда они закрылись в пустом классе и наложили на дверь звуконепропускающее заклятие. — Ты мог умереть вчера!

— Но не умер же! — горячился Симон. — Ты спас меня, ты спас мне жизнь!

— От себя самого! — выкрикнул Жак и вдруг рухнул на ближайший стул, закрыв лицо руками. — Я опасен, Симон, и мы оба это знаем. Это знают и мои родители, и преподаватели, и все.

— Не говори ерунды, — Симон присел на стоявшую рядом парту и положил ладонь другу на плечо. — Ты в жизни не сделал ничего плохого.

Жак ничего на это не ответил, и в душе Симона шевельнулось что-то тревожное.

— Ты сам говорил, что в твоих силах принести много пользы человечеству, — продолжил Симон, отогнав неприятные мысли. — И ты её принесёшь, я уверен.

Жак резко поднялся на ноги и с непроницаемым лицом отошёл к стене. Он опёрся о неё спиной и в упор посмотрел на Симона, словно решившись на что-то.

— Мы не должны больше общаться, Сим, — произнёс он с непоколебимой решимостью, и у Симона от изумления даже рот раскрылся.

За те пять лет, что они провели в школе, Жак стал для Симона больше, чем другом. Они стали братьями. Они не могли и дня прожить друг без друга, потому что им просто не с кем было бы поговорить, их никто бы не понял. Симон не мог представить своей жизни, если в ней не было Жака. Все его мысли, все мечты о будущем имели смысл только тогда, когда друг был рядом.

— У меня никого нет, кроме тебя, — просто сказал он, зная, что если Жак решил точно, никакие слова его уже не переубедят.

— У тебя есть родители, которые любят тебя, — с нажимом возразил Жак. Он всегда считал, что его собственные родители боятся его и не против от него избавиться. Симон не был с ним согласен. Месье и мадам Фелон не ненавидели сына, они были совершенно убиты произошедшей с Клодом трагедией и в какой-то степени потеряли связь с реальностью. Симон понимал их как никто другой, но всё же считал, что они не правы, бросив младшего сына на произвол судьбы.

— Ты не можешь не учитывать мой выбор, — Симон знал, что это не поможет, но перспектива снова остаться одному пугала до ужаса. — Если ты считаешь, что дружба с тобой — это риск, то я готов рискнуть.

На секунду на лице Жака мелькнула счастливая, растроганная улыбка, но он быстро взял себя в руки.

— Это будет на моей совести, и только я решаю, как поступить в данной ситуации, — покачал он головой и направился к выходу из класса. — Прости.

Дверь хлопнула. Симон не стал оборачиваться. Он знал Жака, как самого себя, друг всё для себя решил. Симон не мог его осудить. Если бы он сам был угрозой для лучшего друга, для брата, неужели он поступил бы по-другому?

И потянулись долгие, страшные недели одиночества. Встретив Жака, единственного человека, который смог до него достучаться, Симон больше не заботился о других людях. Он не искал ни с кем дружбы, он не жаждал общения с однокурсниками, он едва знал их имена. Симон не делал попыток поговорить с Жаком: друг выглядел как человек, у которого всё хорошо. Он гораздо легче начал общаться с другими парнями, быстро завоевал их расположение, и только Симон знал, что этот смеющийся белокурый мальчик с невинными голубыми глазами так же мало был похож на Жака, как саламандра на мандрагору.

Жак умел притворяться, и этой, как и многих других способностей, был лишён Симон. Ему было невыносимо видеть друга, беспечно болтающего с Альберто Манчини или Франсуа Дюбуа, над которыми раньше они вдвоём смеялись, поражаясь их тупости. Это чувство было даже несколько похоже на ревность. Но в глубине души Симон всегда знал, как много он значит для Жака и каких усилий стоила другу эта жертва.

Пока Жак притворялся невероятно счастливым от общения с однокурсниками, Симон предпочитал быть один. Он уходил в один из самых дальних уголков роскошного сада, трансфигурировал одну из скульптур в удобную лавочку и часами лежал на ней, глядя в небо и тренируя всякие заклинания. Так и продолжалось уже пару месяцев, пока однажды из кустов, обрамлявших этот волшебный уголок, не появилась самая настоящая нимфа. Увидев Симона, она картинно приложила ладошку ко рту и сказала:

— Ой!

Симон, не мигая, смотрел на неё. Лицо девочки казалось знакомым, Симон уже видел эти белокурые локоны и прекрасные черты, наверное, они пересекались где-то в коридорах школы.

— Привет, — мелодичным голоском проговорила нимфа. — Что ты здесь делаешь совсем один?

— Лежу, — лаконично бросил Симон, не делая ни малейшей попытки привстать.

— Один? — дечока изящно откинула волосы за спину и подняла тонкие брови.

Симон не потрудился отвечать. Он лежал на спине и просто смотрел на неё.

— А где твой друг? — девочка оглянулась по сторонам, как будто ожидая, что Жак может выпрыгнуть из кустов. — Никогда не видела вас по отдельности.

— Ты кто? — довольно грубо спросил Симон, и девочка очаровательно нахмурила лобик.

— Флер Делакур, — с достоинством ответила она, и Симон вспомнил, откуда он её знает. Делакуры были хорошими знакомыми родителей, и пару лет назад он уже видел эту Флер, когда она приехала к ним в гости вместе со своей семьёй. Они жили где-то в предместье Парижа.

— Слушай, Флер, — Симон несколько сбавил тон, — я люблю быть один, хорошо?

Флер наклонила голову к правому плечу и посмотрела на него долгим взглядом.

— То есть, я был бы не против поболтать с тобой, — Симон чувствовал себя немного растерянным от подобной назойливости, — но как-нибудь в другой раз.

— Как будто мне хочется с тобой разговаривать! — так возмущённо фыркнула Флер, что Симон неожиданно рассмеялся. Она выглядела такой рассерженной, как будто это он мешал ей и приставал к ней с разговорами.

— Не обижайся, — попросил Симон, наконец, принимая вертикальное положение. — Я просто ни с кем не хочу разговаривать.

— Даже со своим драгоценным Жаком? — высокомерно уточнила Флер, и Симон тут же перестал улыбаться. — Знаешь, что про вас говорят?

Симон поморщился. Он знал, но и ему, и Жаку было плевать.

— Я бы не хотела в это верить, — вдруг ослепительно улыбнулась Флер. — Вы оба такие привлекательные.

И Симон рассмеялся второй раз. С этого дня он стал много времени проводить с Флер. С ней было легко разговаривать, она смешила его своим поведением взрослой женщины, которое она явно копировала с кого-то, скорее всего, с матери. Она так мило болтала о всякой ерунде или о школьных сплетнях, что Симон невольно начинал прислушиваться. Несколько раз, когда они сидели вдвоём на лавочке или в столовой, Симон ловил странный взгляд Жака, сожалеющий и обрадованный одновременно.

А потом была та ночь, вторая страшная ночь в жизни Симона. Он весь вечер провел с Флер и её подружками, которые только и делали, что строили ему глазки. Вечером, когда он уже собирался вернуться в свою спальню, в одном из коридоров, мимо которых он проходил, послышались испуганные крики. Симон свернул туда, чтобы посмотреть, в чём дело, и сразу же буквально прирос к полу.

Жак стоял, прижавшись спиной к стене и обеими руками сжав палочку, из которой вырывались разноцветные лучи. Сначала Симон не расслышал из-за криков, что друг произносит какие-то странные слова, видимо, новые заклинания. Один луч ярко-фиолетового цвета только чудом не попал в девочку, и та, вскрикнув, упала на колени. Симон не колебался ни секунды. Он бросился вперёд, но кто-то вцепился в его плечо железной хваткой.

— Не двигайтесь с места, месье Гарнье, — в самое ухо выкрикнул месье Лавуа, преподаватель Защиты от тёмных искусств. — Он утратил контроль, вы только посмотрите на его взгляд!

Симон резко вырвался из его рук, посмотрел другу в лицо и похолодел от ужаса. Глаза Жака были почти чёрного цвета, и в них не было ничего, кроме пустоты. «Темнота» наступила, и в этот раз Жак проиграл.

— Жак! — Симон выскочил на середину коридора и поднял обе руки вверх. Палочка дёрнулась в руках Жака, и он медленно повернулся на знакомый голос. — Жак, прекрати это! Слышишь меня?

Но Жак не слышал.

— Жак, пожалуйста! — Симон начал медленно, шаг за шагом, подбираться к другу. Ему показалось, что лучи стали вырываться из палочки не так часто. — Ты же не хочешь никому навредить, правда? Что с тобой случилось? Давай, мы сейчас поговорим, и я уверен…

— Не подходи! — вдруг страшно закричал Жак, и Симон даже остановился от неожиданности. — Я не могу остановить это! Я могу убить тебя! Пожалуйста, Сим!

— Ты никого не убьёшь, — возразил Симон, безгранично веря в способности друга. — Ты можешь контролировать это. Ты можешь, Жак, я знаю, я видел это.

Жак мотал головой из стороны в сторону, но в его глазах медленно появлялось осмысленное выражение.

— Не получается, — выдохнул он, и его лицо исказилось от нечеловеческого усилия опустить палочку. — Не могу…

— Можешь! — Симон сделал ещё два шага вперёд и остановился прямо напротив друга. — Давай, Жак!

По лицу Жака градом катился пот, он дрожал как в лихорадке, его губы болезненно подёргивались. Вдруг он выронил палочку и рухнул на пол. Симон бросился вперёд и резко остановился, как будто наткнулся на невидимую преграду. Жак сидел, выставив вперёд руку. Без палочки.

— Не подходи, — со странным выражением сказал он. — Не подходи ко мне.

— Пропусти меня, — Симон ударил кулаком по прозрачной стене. — Давай поговорим.

— Это больше меня, я не могу больше бороться, — Жак говорил очень медленно, разделяя слова продолжительными паузами. — Я могу причинить вред.

— Ты никогда не причинишь мне вред! — крикнул Симон, стараясь перекрыть стоявший в коридоре шум. За его спиной беспомощно застыли преподаватели, которые не хуже Симона знали способности Жака и понимали, что бесполезно пытаться блокировать его магию.

— Ты не понимаешь! — заорал Жак, и факелы, освещавшие коридор, погасли. — Ты представления не имеешь, с чем я имею дело каждый день! Каждую секунду! Я могу убить вас всех, просто щёлкнув пальцами!

— Но ты же этого не делаешь, — голос Симона сорвался. Перед глазами снова мелькнул тёмный коридор и приоткрытая дверь в конце.

— Я не всегда делаю то, что хочу, — пробормотал Жак, но Симон его не слышал. Перед глазами проплыло мёртвое лицо отца. Он не видел его уже несколько лет… Из-за кровати тоненькой струйкой текла кровь… Парень с серыми глазами обещал, что всё будет хорошо…

Симон отчаянно затряс головой и тут же почувствовал руки Жака у себя на плечах.

— Прости, Сим, прости меня, прости, — лихорадочно повторял друг. — Не надо, не думай, пожалуйста, не вспоминай… Я не прощу себе… пожалуйста, Симон… открой глаза!

Симон не заметил, как зажмурился. Он открыл глаза и увидел в нескольких дюймах от себя бледное до синевы лицо Жака.

— Ты справился… — прошептал он, всё ещё не до конца придя в себя.

— Я не мог причинить тебе вред, — Жак покачал головой, и его голубые глаза наполнились слезами. — Я не смог бы жить, если бы сделал это.

— Всё хорошо, — Симон попытался улыбнуться. — Теперь всё хорошо.

А потом были несколько недель разговоров с преподавателями, вызовы в кабинет мадам Максим, консультации с целителями, с родителями Жака… В конце концов, Жаку дали шанс остаться в школе, но потребовали, чтобы он каждый день посещал больничное крыло и пил успокаивающие настойки. Симон поклялся сообщать преподавателям всякий раз, когда он заметит странности в поведении друга. Конечно, ничего подобного он делать не собирался.

— Так нельзя, — заявил как-то Жак. — Я по-настоящему опасен для окружающих. Мы не имеем никакого права подвергать их опасности.

— Ты не опасен, если я рядом, — в сотый раз повторил Симон. — Моё присутствие помогает тебе держать себя в руках, ты сам это признал.

— Но ты не сможешь быть рядом каждую секунду, — возразил Жак, опуская голову. — Ты должен жить своей жизнью. У тебя есть Флер…

— Мы с Флер просто друзья, — покривил душой Симон. Конечно, ему нравилась эта красивая, живая девочка. — К тому же, она ещё слишком маленькая, ей всего тринадцать.

— Она вырастет, — усмехнулся Жак. — Или появится другая.

— И у тебя тоже, — Симона осенила новая мысль. — Если бы ты влюбился, Жак, возможно, ты смог бы переключить свои мысли на девушку? И её присутствие тоже сдерживало бы тебя.

— Я не думаю, что я способен… — Жак замялся. — Я не могу позволить себе ещё одну привязанность. Ты и так находишься в постоянной опасности из-за меня.

— Ты найдёшь способ контролировать свои способности, — Симон надеялся, что его голос прозвучал увереннее, чем он себя чувствовал. — Ты сможешь. Ты можешь всё.

— Это меня и пугает больше всего… — пробормотал Жак.

Симон потом так и не узнал, где друг взял маховик времени. Очень может быть, что он сам изобрёл что-то подобное, но факт оставался фактом: Жак нашёл способ попасть в прошлое, в ту ночь, когда умер Клод. Симон встретил друга вечером у входа в замок и не узнал его.

— Что случилось? — испугался Симон. — Опять «темнота»?

Жак сфокусировал на нём мёртвый взгляд чёрных глаз, и Симон сглотнул. Надвигалось что-то страшное.

— Я должен уехать, — без всяких эмоций проговорил Жак. — Сейчас.

— Куда уехать? — Симон на всякий случай схватил друга за локоть. — Что случилось?

И тогда-то Жак поведал ему правду. Он выяснил, от чего умер Клод. Он перенёсся на восемь лет назад и оказался в тёмной спальне. Сначала ничего не происходило, они оба спали, Жак слышал дыхание Клода. А потом он сам, только на восемь лет младше, вдруг сел на кровати и прошептал что-то, всего одно слово, и дыхание Клода прервалось. Жак не помнил этого.

— Это я убил его, — ничего не выражающим голосом сказал Жак. — Я не могу отвечать за свои действия. Я сумасшедший.

— Ты не сумасшедший, — машинально не согласился Симон. — Ты просто гений, а это имеет свой побочный эффект.

— Какой? — прошептал Жак. — Я убиваю тех, кого люблю?

— Ты никого не убивал, — Симону было страшно. — Ты не осознавал, что делаешь, ты даже не помнил этого.

— Важен результат, — Жак опустился на каменную скамью. — Я всегда догадывался в глубине души, поэтому это не стало таким уж потрясением. И родители тоже всегда на меня думали, я знаю. Особенно мать.

Мадам Фелон к сыну и правда относилась странно, Симону всегда казалось, что она его слегка побаивается и испытывает к нему лёгкую неприязнь.

— Но что это? — просто спросил Симон. — Что с тобой происходит?

— Я пока не знаю, — Жак отвёл взгляд, и Симон понял, что у друга есть догадки, которые он пока не готов озвучить.

В их отношениях ничего не изменилось. По крайней мере, так казалось со стороны. Но Симон снова, как это бывало с ним раньше, подолгу не мог заснуть, всё думая над словами Жака. За себя Симон не боялся. Он был слишком привязан к Жаку, он принимал риск. Но родители… Когда Жак ночевал в их доме, Симон просыпался несколько раз за ночь, чтобы сбегать к двери родительской спальни, приоткрыть дверь и жадно прислушиваться к их дыханию. И была ещё Флер, которой он не мог рассказать правду. Она ужасно обижалась на него за то, что он уделял ей всё меньше и меньше времени, но Симона это устраивало. Выбирая из них двоих, он выбрал Жака, и тогда Флер не должна была подвергать себя опасности.

Симон знал, что Жак никогда не оставлял попыток выяснить, что с ним происходит, но он никогда не делился с другом своими соображениями, и Симон не находил в себе сил и, возможно, смелости, чтобы настоять на своём и узнать правду. Так продолжалось до конца седьмого курса. Больше таких срывов у Жака не было, и Симон вздохнул свободнее. Они благополучно закончили школу и собирались подавать документы в Министерство, в отдел Борьбы с магическими правонарушениями и злоупотреблением магией. Жак, правда, шутил, что будет сложно бороться с самим собой, но Симон пропускал шуточки друга мимо ушей.

И вот родители, улыбаясь радостно, но в то же время немного печально, смотрят на Симона через обеденный стол.

— Тебе семнадцать, Симон, — издалека начал Люк. — И мы с мамой подумали, что пришло время тебе стать тем, кем ты и должен быть.

Мама, смахнув слезы, протянула Симону довольно толстый конверт, Люк протянул такой же, но гораздо тоньше, Жаку. Симон чувствовал, что происходит нечто грандиозное.

Он вынул из своего конверта плотный лист бумаги и увидел какое-то свидетельство с печатями и подписями внизу. Но всё перестало иметь значение, когда его внимание привлекли всего два слова, выведенные чьим-то красивым почерком с множеством завитушек. Его имя. Его настоящее имя.

Саймон Сайпрес.

Симон сглотнул, осторожно сложил свидетельство о рождении, выданное британским Министерством магии, и стал смотреть другие бумаги. С удивлением он обнаружил в конверте копии собственных результатов экзаменов, сопроводительное письмо, которое никогда не писал и, наконец, ещё один плотный лист с гербом британского Министерства магии сверху.

«Уважаемый мистер Сайпрес! Мы рады сообщить Вам, что Вашей квалификации и полученных оценок достаточно для участия в Программе международного обмена специалистами. Мы предлагаем Вам место в учебном центре Аврората при Министерстве магии Великобритании. Просим сообщить о Вашем решении в течение двух недель с момента получения этого письма. Условия Программы прилагаем. Просим обратить внимание, что наше предложение останется действительным в течение трёх лет. С уважением, глава Аврората Руфус Скримджер».

— Что это? — тихо спросил Симон, поднимая глаза на родителей и отмечая краем глаза точно такой же лист в руках у ошарашенного Жака.

— Твоё настоящее имя, — взволнованно ответил Люк, сжимая руку Жюли. — Я знаю, ты всегда хотел его вернуть. И возможность вернуться домой.

Симон чувствовал, как задрожало всё внутри. Его мечта, его единственная и такая давняя заветная мечта…

— Я не знаю, что сказать… — прошептал он, прижимая бумаги к груди. — Спасибо!

— Мы хотим, чтобы ты был счастлив, сынок, — улыбаясь сквозь слёзы, выговорила Жюли.

— Только… — Симон заколебался на секунду, прислушиваясь к себе. — Пусть будет Симон Сайпрес, хорошо? Я поменяю имя ещё раз, как только приеду в Англию.

Жюли расплакалась и бросилась обнимать сначала его, потом Жака, и даже Люк выглядел растроганным.

— Ты же едешь? — мимоходом спросил Симон стоявшего чуть в стороне Жака.

— Что может меня удержать здесь? — усмехнулся в ответ друг. — Я с тобой.