Overworld (джен)

Прошло пять дней.

Семейство Уайтстоунов не отличалось особенной терпеливостью. Впервые увидев ребенка пять дней назад, молодая пара готовилась забрать так полюбившегося им мальчугана из приюта. Проблема состояла лишь в одном: согласится ли сам мальчик.

Все эти пять дней Ланс и Гвиневра фактически прожили в приюте, наблюдая и общаясь с мальчиком. Пусть ребенку не исполнилось и трех лет, но в его удивительно-сиреневых глазах блестел недюженный и недетский ум.

Не по годам серьезный, можно даже сказать, мрачный, мальчик тем не менее обладал каким-то странным притяжением и обаянием. И семейство Уайтстоунов не могло сопротивляться этому шарму.

И сейчас настал тот волнительный момент, когда молодая пара задаст одному не по годам умному ребенку судьбоносный вопрос.

Лелуш Ламберг, он же Том Марволо Риддл.

Эти пять дней прошли для Тома под девизом «понравься своим вероятным родителям». Не то чтобы для этого юному манипулятору пришлось прикладывать какие-то усилия, но он старался сгладить острые углы своего характера, скрывая свою натуру под маской умного не по годам, молчаливого и мрачного ребенка.

Но, давая рассмотреть себя, Лелуш не забывал рассматривать и анализировать поведение своих уже, скорее всего, родителей. И, надо сказать, что его новая семья ему импонировала. Ланс Уайтстоун был чем-то похож на его старинного друга Судзаку. Но он не верил в наивные идеалы и лозунги правящих партий. Такое мнение сложилось у Лелуша после общения с ним. К тому же, судя по рассказам Ланса, тот принадлежал к бастардам дворянского рода и не особенно любил аристократию.

А глядя на Гвиневру, Лелуш невольно вспомнил о своей родной матери. Точнее, вспомнил о тех годах, которые он провел с ней, пребывая в счастливом неведении относительно Гиасса, планов отца, а также тяготах выживания в охваченной огнем войны и восстаний стране при условии, что у тебя на руках есть младшая сестра-инвалид. Будучи медсестрой и обладая совершенно «ведьминской» внешностью, его «новая мама» была погибелью для мужчин и одновременно их спасением. Работая медсестрой при Военном Госпитале, она успела повидать очень многое — об этом Лелуш судил по отголоскам боли и переживаний, что мелькали в глазах молодой и привлекательной женщины.

Чем больше Том общался с молодой парой, тем более задумчивым становился Ланс, и тем теплее улыбалась Лелушу Гвиневра. Покидая его вчерашним вечером, пара очень туманно и неопределенно поинтересовалась мнением ребенка о смене места жительства. Настолько туманно, что Лелушу все было ясно, как божий день. И он был совершенно не против такого исхода. Все это укладывалось в рамки замышленного плана.

Поэтому весь сегодняшний день Том сидел как на иголках. Это нисколько не отразилось на его поведении — все-таки актерского таланта ему было не занимать, но внутри все сжалось в предвкушении долгожданного события. Так бывало каждый раз, когда он ожидал исполнения какого-то волнительного и важного пункта своих планов.

Надо сказать, что другие дети в его группе начинали задавать вопросы. Во всяком случае уже несколько раз воспитателям приходилась отвечать на вопрос «Это папамама Тома?». Пока это были простые детские вопросы, но рано или поздно они начнут перерастать в зависть… А зависть… Зависть рождает презрение и, в конце концов, — ненависть. А чем может ответить всеми ненавидимый или презираемый ребенок миру, который так жесток с ним? Он может ответить тем же.

Но этого Том уже никогда не узнает, потому как в его истории будет другой конец.

В зал, где находился Том вместе с остальными детьми, вошла миссис Коул. Женщина не была довольна ситуацией, которая сложилась вокруг ее воспитанника. Все-таки ребенок действительно был гением, а родители… они словно спешили, боялись чего-то не успеть. Но она смогла совладать с собой, не показать чересчур умному малышу своей реакции, хотя тот вполне обо всем мог догадаться сам.

— Том. К тебе пришли.

Не позволив предательской улыбке выползти на лицо, Лелуш аккуратно отложил альбом с рисунками и, аккуратно поднявшись, проследовал за воспитательницей в специально отведенную для подобных встреч комнату. Комната располагалась в той части здания, где были окна, потому она была озарена светом дневного солнца, которое в кое-то веки смогло прорваться сквозь свинцово-серую пелену облаков вечно окружающих Туманный Альбион.

Том не знал, для чего раньше использовали эту комнату, потому как здесь было несколько кроватей и типовая тумбочка — такая же, как в спальнях детей из старшей группы. Но, помимо этого, в комнате теперь стоял удобный угловой диван и небольшой низкий столик. На стенах были наклеены светло-серые обои с каким-то сложноразличимым рисунком. Он не особо вглядывался в него. Его больше интересовали люди.

Естественно, что Тома уже ждали. Ланс и Гвиневра о чем-то тихо разговаривали как раз в тот момент, когда миссис Коул запустила Тома внутрь и закрыла за ним дверь.

Разговор молодая пара тотчас же прекратила, неуверенно глядя на мальчика.

— Том… можешь присесть. У нас есть для тебя разговор, — мальчик кивнул и опустился на краешек дивана так, чтобы держать семейство Уайтстоунов в поле зрения.

Молодая пара неуверенно переглянулась между собой, словно пытаясь о чем-то договориться. Они оба были напряжены и собраны так, словно где-то внутри них была взведена боевая пружина. Наконец, Гвиневра собралась с силами для того, чтобы начать.

— Том… послушай пожалуйста. Я знаю, что мы с тобой знакомы всего несколько дней, и что мы толком не смогли узнать друг друга, но… ты нам очень понравился, малыш. Честно. Мы с Лансом… мы подумали. Я… мы очень хотим стать для тебя семьёй. Я понимаю, что не являюсь твоей настоящей мамой и не хочу тебе её заменить, но надеюсь, мы станем такими же близкими. У тебя появится твоя семья и твой дом, где тебя будут любить и, надеюсь, где ты будешь по-настоящему счастлив. Ты… ты согласишься жить с нами? — было видно, что каждое сказанное ею слово давалось девушке — нет, матери — с величайшим трудом.

Ланс приобнял свою жену, которая была близка к тому, чтобы разрыдаться, и выжидательно посмотрел на ребенка.

Том сидел с непроницаемым лицом и глядел как будто сквозь них. Его глаза были расфокусированы. Он думал. Несмотря на все планы и стратегии, ручеек сомнений все же подтачивал его уверенность. И сейчас он размышлял. Хочет ли он вновь иметь семью? Вновь ощутить родительскую заботу, материнское тепло, которого он так долго был лишен. Вновь почувствовать на себе груз ответственности за близких людей. Сделать себя уязвимым снова. Сможет ли он вновь пережить потерю кого-то, кто может быть ему дорог?

Но словно ниспосланный божественным провидением, в его голове возник образ. Миниатюрная девушка, сидящая на роскошном кресле-каталке в богато убранной одежде. Каштановые волосы уложены в сложную прическу. Чуть впереди от нее, посреди пустого пространства, стоит одинокий памятник. Простой надгробный камень и сухие строчки, которые сложно прочесть. И четыре одиноких розы, лежащих на надгробии. Две черных, две белых. И ни единой души вокруг. Даже других покойников в округе нет. В молитвенном жесте девушка держит руки, а взор ее устремлен куда-то вверх. Она что-то тихо, но страстно шепчет.

Будь счастлив, брат. Где бы ты ни был. Пожалуйста.

Том тряхнул головой, прогоняя незваный образ из своего сознания. Он поднял голову и внимательно посмотрел на ожидающих его решения Ланса и Гвиневру. И несмело улыбнулся. И пусть эта улыбка была, скорее, тенью того, как он мог делать это раньше, но она была искренней.

— Можно я буду звать вас мамой и папой?

Я сделаю, как ты и просила, Наннали. — эхом думал он в тот момент, когда его новоприобретенная семья сжимала его в своих объятиях. Вдруг Том понял, что ему стало тепло.

Нет, то не была температура в комнате. Нет. Это было... душевное тепло. Словно часть его души наконец-то отогрелась, наконец-то расшевелилась и воспряла из анабиоза. На краткий миг Лелуш смог почувствовать тот пик наслаждения, что принято называть "счастьем".

Я стану счастливым. Несмотря ни на что.