Сквозь кости (гет)

— Я правда был там.

Подступающий рассвет неровными линиями касается замершего в окружении скособоченных деревьев дома. То, что Обито стоит, пошатываясь, на пороге, отрезвляет Какаши возвратившимся беспокойством. Одним резким движением поднявшись на энгаву, он хватает его за одежду и приваливает к стене. Та коротко скрипит, и облупившаяся желтовато-коричневатая краска сыплется вниз, падает Обито на плечи и забивается Какаши в металлические щитки на руке.

— Зайди внутрь.

Глаз Обито нездорово переливаются в серо-синем свете нового дня.

— Говорю — я был там.

Рывком Какаши заталкивает его в незахлопнутую дверь, и, когда они оказываются в мрачной тиши дома, скрипит только татаки под босыми ногами Обито — на улицу он вышел прямо так, не удосужившись надеть сандалий.

— Я был там… Тоби… Тоби — он говорит со мной, когда я засыпаю…

— Нет никакого Тоби, — хрипит Какаши и с внезапным усилием толкает Обито в плечи, отчего тот, присев, падает на выступ гэнкана.

Его сбивчивое дыхание режет слух. Опустившись напротив, Какаши концентрирует чакру в руках при помощи Тайрицу но ин⁽¹⁾ и произносит тихое и сосредоточенное:

— Кай!

Взгляд Обито, вопреки смутным надеждам, не меняется — остаётся всё таким же рассредоточенным и забитым, — и, к удивлению Какаши, заговаривает он вполне осознанно:

— Меня никто не погружал в гендзюцу.

— Не выходи пока из дома, — мигом переводит тему. — Я со всем разберусь.

Видеть в таком жалком состоянии Пятого Хокаге — всегда собранного и всегда верившего в лучшее, что бы ни случалось вокруг, — далеко не то, на что Какаши когда-либо рассчитывал. Но ещё хуже: наблюдать столь разрушенного, поломанного на части Учиху Обито, который в день своей инаугурации обещал, что оправдает все ожидания и Коноха навсегда запомнит первого Хокаге из клана Учиха как достойного преемника Воли Огня.

— Хотя всё и делал Тоби, я помню их кровь на своих руках, и мне это, — Обито замолкает на долю секунды, — нравится. — Приподнимает ладони и смотрит на них так, словно видит впервые. Или хочет разглядеть что-то ещё, помимо засохших линий шрамов. — Ты когда-нибудь слышал, чтобы в одном теле жили двое людей? Когда был маленьким, бабушка рассказывала про ёкаев, вселявшихся в человеческое тело и завладевающих мыслями…

— Всё это сказки, Обито, которые рассказывают детям.

Сбоку от них ровным синим рядом стоят тренировочные сандалии Сакуры. Чтобы не видеть их, Какаши изо всех сил всматривается в лицо Обито: в блуждающий взгляд единственного глаза, в выступившие от волнения и усталости скулы.

— Ты Хатаке, у вас отлично развита боевая интуиция. Скажи мне, разве не подозревал с самого начала, что в ту ночь я был там с Итачи? — Он роняет руки на колени и криво, как будто они пропускают стопку-другую в баре, ухмыляется.

Интуиция Какаши с того самого момента, как нашёлся Обито, говорила о многом, но здравый смысл брал верх: его друг, как бы ни разнились их взгляды на происходящее в последние месяцы, не мог участвовать в резне собственного клана.

— Тебя там быть не могло, — убеждённо отвечает Какаши. — Сейчас ты в состоянии шока, вот и помутилось сознание… временно…

— Знаешь, что ещё сказал мне Тоби, — прерывает Обито, всё больше скашивая лицо в кривой горечи улыбки. — Что мы живём в подобии настоящего мира. В мире подделок.

— Это был всего лишь сон. Ты слишком устал…

— Сказал, — продолжает простым голосом, без малейших вспышек эмоций, — что для нас с ним ты навсегда останешься человеком, который не смог защитить Рин.

Прихожая, скрипучий татаки, оставленные Сакурой сандалии, улыбка Обито — всё давит на Какаши омертвевшим оцепенением. Если бы слова друга он услышал ещё намедни, должно быть, застыл бы растеряно и хотя бы что-нибудь испытал. Но сейчас — реакции Какаши справляются с тем, чтобы выстроить вокруг себя непробиваемую ограду.

Через раз он вдыхает тёпло-домашний воздух. Глядит на искажённое в неподвижной темноте лицо Обито.

Говорит:

— Что же тогда Тоби не убил меня? Зачем ему — вам с ним — Учихи?

— Мир подделок, — сдержанно поясняет Обито как нечто само собой разумеющуюся. — Ты же знаешь, что я причастен. Почему не отведёшь меня к старине Ибики или к тому, кто там сейчас, в новой Конохе, отвечает за правопорядок и допросы? Я думал, ты за справедливость, что бы ни было.

— И что же ты скажешь? Что ёкай по имени Тоби вселился в твоё тело? — с напускным ехидством произносит Какаши, как будто ещё может спасти происходящее, из странного омута ирреальности вынырнув у берега столь же ирреальной, но всё-таки прежней жизни.

— Лучше нам обойтись без драки. Просто дай мне уйти.

— Ты сейчас и кунай в руке не удержишь.

— Я позволял Сакуре ухаживать за мной только для того, чтобы ей было из-за чего отвлечься.

Её имя так же, как и имя Рин, не просачивается внутрь и не оседает в подкорке. Поднявшись, Какаши разувается и проходит в дом, переступив через выступ гэнкана. Он знает, что Обито не станет нападать со спины.

Но когда подходит к изгибу пролёта, ведущего в спальню, в затылок ему ударяется:

— Ты ведь и правда позволил Рин умереть. Что, почему остановился? Знаешь, сколько раз я видел эту твою спину у её могилы?

Какаши хочет, как и всегда, сказать иступляюще бесполезное «мне жаль» — но молчит. Поворачивается и взглядывает на сидящего Обито, вполоборота развернувшегося в его сторону. Тень прихожей ложится на лоскут ткани, сильнее очерняя одну половину лица. На губах — застрял призрак улыбки.

— Я столько раз повторял себе, что тут нет твоей вины, вспоминая слова, что она сказала мне, прежде чем умереть, что и сам заставил себя поверить. Но ведь помимо этого она без конца повторяла и твоё имя — имя человека, которого без памяти любила.

— Мне тоже не хочется драться с тобой, Обито, — внезапно севшим голосом говорит Какаши и втягивает воздух через нос, словно это способно отрезвить вспыхивающие лезвии мыслей. — Можешь не стараться.

— Я и Тоби — это одно целое, — не останавливается между тем Обито. — Он… он словно озвучивает все мои потаённые желания, стремления, страхи и всё то, что я затолкал внутрь себя со словами Рин перед смертью — она так просила, чтобы я не сдавался, шёл по правильному пути, что мне пришлось нести эту лживую ношу всю жизнь.

В воспоминаниях возникает Обито в развевающимся на ветру белом плаще: «Я стану Хокаге, которым вы, сенсей, будете гордиться. И ты, Бакаши, тоже». Обито, опознающий трупов после нападения Кьюби, чтобы успокоить семьи погибших хотя бы правдой.

И в то же время Обито совмещающий в себя столько граней, что порой и не знаешь, какой Обито настоящий, а какой — тот, кто носит крепкую, непробиваемую маску поверх лица. Тот, в ком за ярким, сливовым кимоно, за добрыми фразами и кривыми улыбками засело нечто такое, что, если вскрыть эту неизвестную часть, произойдёт что-то неотвратимо губительное.

— Но Рин, умершая в тринадцать, — говорит он, — это такая же подделка. Она не ведала, о чём просит.

— Мы с тобой никогда это не обсуждали. — Какаши делает осторожный шаг вперёд, навстречу. Мышцы на плечах Обито — он это видит — напряжённо дёргаются. — Но я уверен, что тебе известно: тогда, оставив Рин одну, я спас не кого-то, а Сакуру. Беря её в свою команду, ты об этом наверняка знал. И пока Сакура была под боком, я понимаю, о чём ты думал, Обито. Понимаю, как сильно она напоминала тебе Рин. — Ещё шаг. — Так что ты сам захотел, чтобы мир вокруг тебя сделался миром подделок. В этом не виноваты ни сенсей, ни клан Учиха.

Произнеся имя Сакуры, Какаши чувствует, как оживает мигом их связь, но времени придавать этому значение не остаётся: пока он подносится на высокой скорости к Обито, тот столь же стремительно вскакивает, и в его руке возникает блестящий в темноте кунай. Рывок, один короткий взаимный захват — и их руки одновременно заносятся за спины друг друга.

Боль от удара тоже пронзает одномоментно: Обито коротко мычит, пытаясь вырваться, но Какаши давит до последнего, пока не введёт всё дозу транквилизатора, до последней капли, и игнорирует стекающую по собственному плечу кровь, вкрапливавшуюся в обнажённую кожу рук.

Он жмурится, тяжело дышит, и внезапно через сомкнутые веки проступает отблеск света.

В лицо ударяет влажный утренний воздух, скрипит входная дверь.

— Что здесь…

С голосом Сакуры слышится и звякнувший стук куная об пол. Обито стонет, отступает на шаг назад, и Какаши, выдернув иглу, наблюдает, как Сакура ловит того со спины в крепкие объятия: пальцы стискиваются на чужих плечах, и она встаёт на носки, чтобы взглянуть Обито в лицо.

— Что ты натворил?! — не глядя обращается к Какаши, прежде чем окончательно перевести всё своё опекающее внимание на сенсея: — Что с вами, Обито-сенсей?

Но у того уже закатываются в беспамятстве глаза.

— Это просто транквилизатор, — выговаривает Какаши сквозь стиснутые зубы и тянется через плечо к сочащейся кровью ране. — Я ввёл, чтобы удержать его. Он немного… не в себе. Может выдать своё присутствие. Уверен, ты тоже этого не хочешь.

Дверь за спиной Сакуры закрывается с характерным треском, и прихожая вновь погружается во мрак. Принесённый стылый воздух оседает у потяжелевших ладоней.

— Откуда у тебя транквилизатор? — Сакура закидывает руку обмякшего Обито себе на плечо и обеспокоенно разглядывает лицо сенсея. Свободными пальцами — тянется, приподнимает веки, щурится в темноте и только потом смежает их ему обратно.

— Взял из твоих запасов.

— Хорошо, что я пришла забрать вещи. Теперь ты ничего из моих запасов не возьмёшь.

Так и не удостоив взглядом, она проходит мимо и волочит обмякшее тело Обито за собой со скрываемым усилием, но, когда Какаши подходит сзади и подхватывает его с другой стороны чистой от крови рукой, не возражает ни словом.

В гостиной, пока он замирает у задвинутых за спиной сёдзи, она опускает Обито на футон. Убрав прилипшие волосы с его лба, Сакура опускает туда ладонь, держит несколько секунд, а затем отползает на коленях, пока на лице отражаются удовлетворение и облегчение.

Её спина заливается проблеском солнца, врывающегося через фусума усыпленным намёком на яркость. Глядя на Обито, она говорит:

— Зачем ты наговорил ему таких ужасных вещей? Я всё слышала — там, за дверью. — Сложив руки на кромке юбки, опускает голову, и у Какаши в ушах нарастает вязкий, как болото, гул. — Тебе неведомы мои отношения с командой, с сенсеем, что вообще я за человек. Так что не смей так больше говорить. Я знаю про Рин, но знаю и то, что сенсей всегда ценил каждого из своих учеников. Как самостоятельную личность.

— Как много ты знаешь про Рин? — не сдерживается Какаши. — Кто тебе рассказал? Если ты из-за этого…

— Не из-за этого, Какаши. И ты прекрасно знаешь, что причина в другом. Я же сказала тебе — я устала.

— Сейчас я знаю только то, что ты даже в глаза мне не можешь взглянуть.

Вопреки любым его ожиданиям Сакура иронически усмехается и тут же устремляет прямиком на него взгляд — обыденный, не холодный, не пустой.

Безразличный и неимоверно уставший.

— Я пришла забрать свои вещи. Только и всего. Пойдём, а то разбудим сенсея.

Не дожидаясь ответной реакции, она поднимается, в два шага проходит мимо и, раздвинув сёдзи, переступает порог. Пока пробирается через темному в спальню, Какаши, стянув вниз маску, двигается за ней и сосредоточено глядит ей в спину, словно может что-то прочитать во всполохах плеч.

Когда оказываются там, где ещё недавно просыпались вместе, говорит ей:

— Скажи мне, в чём причина…

Из-под кровати она достаёт небольшую чёрную сумку и принимается складывать туда незначительное количество собственных вещей: боевые и медицинские принадлежности из распахнутого шкафа, несколько пар обуви — присев вниз, к самой нижней полке, — и, наконец, два или три платья и ту гражданскую одежду, которую она надевала, когда они отправились в Амэгакуре, чтобы встретиться с главой Акацки.

Опустив взбитую сумку на кровать, произносит:

— Я тебя всё сказала. Теперь дело за тобой — обещания надо сдерживать.

Такую её полуулыбку, с переливом издевательства, Какаши не видел никогда — и даже не думал, что та может быть запрятана в Сакуре, прижимающейся к нему холодными утрами, и первым делом, стоит только проснуться, сонливо одаривавшей его взглядом с немым вопросом «могу я?..».

— Я настолько тебе невыносим? — Какаши роняет измазанную собственной кровью руку вниз. Взгляд Сакуры скользит по ней на короткое мгновение, прежде чем вновь, с отстранённым безразличием, впериться ему в глаза.

С их разговора в лесу прошло пару часов, и она успела где-то переодеться в свежую одежду. В её волосы, как обычно, вплетена ярко-малиновая лента, и распущенными они занавешивают топорщащуюся от выступающих лопаток ткань платья — на это он обратил внимание, когда Сакура рылась в шкафу.

Сейчас — видит только её незнакомые глаза.

— Да. Но это не твоя вина, а моя: я была слишком глупой и не замечала очевидного — что лучше сохранить только светлые воспоминания о восхищении и первой юношеской влюблённости, чем стараться узнать тебя на самом деле.

Какаши чувствует себя глупо, по-детски, но всё же произносит то, что вертится на языке:

— Мне казалось, мы понимаем друг друга, как никто не способен нас понять. И ты знаешь, что не всё завязано на твоих спутанных детских… впечатлениях. Я говорил тебе, что тоже… — Замолкнув, он поводит головой в сторону. Отчего-то леденеет судорогой челюсть.

— А помнишь, что ты мне говорил ещё раньше? Тогда, три года назад. Ты сказал, что на твоём месте мог быть кто угодно и что мне чувства дороже, чем сам человек. И недавно, когда прощалась с Саске, я вспомнила эти слова: а ведь и правда, не встреть я тебя четырнадцать лет назад — такого сильного, таинственного, — я бы, как и все девочки из нашего класса, наверняка влюбилась бы в Саске.

— Я говорил тебе, что тоже тебя люблю. — Он довершает фразу не из-за упорства, а острой необходимости, но ему не становится легче. Кровь, присохнув к рукам, щиплет кожу трескающейся коркой. Солнце заливает комнату до зелёной рези в глазах. — Ты не можешь уйти.

— В лесу ты меня отпустил, потому что думал: я вернусь. Да? — Сакура освобождает в сумке место, проделав ладонью углубление между сложенными вещами. — Мне это надоело. Всё, что связано с тобой. Постоянный поиск взаимности. Постоянная стена между нами. Мне дышать с тобой — и то невыносимо.

— Что-то произошло.

— И что, по-твоему, могло произойти? — с беззлобной насмешливостью.

С её словами и шагами по спине и рукам скользит оживший воздух — Сакура проходит в ванную, а возвратившись, держит в руках зубную щётку и другие принадлежности, этими же руками расставленные там несколько месяцев назад.

— Это не было вопросом. Что-то произошло.

Как же хочется отмыться от крови и просто дотронуться до неё — и ничего больше.

Сакура же, не ответив, складывает ванные принадлежности в углубление сумки. Скользит с треском бегунок замка, лучи блёклого солнца — врезаются переливами в окружённый ярко-розовым протектор.

— По поводу связи, — говорит она, не поднимая головы и перебирая в пальцах выцветше-чёрные лямки сумки. — Ты и сам, должно быть, заметил, что в последнее время нам нет необходимости слишком часто и подолгу находиться рядом.

С того дня, как они начали спать друг с другом, связь и правда окрепла, как и увеличилось, например, число дней, которые Какаши мог в одиночку, без Сакуры, проводить на миссиях. Его заточение в логове Орочимару догадку только подтвердило.

Но сейчас он молчит.

— Можешь приходить ко мне в госпиталь два раза в месяц под предлогами осмотров. Полагаю, этого будет достаточно.

— Количество твоей чакры меньше, чем у меня. — Из-за того, что невольно поддерживает это подобие нормального разговора, Какаши и сам ощетинивается: как будто сдался и действительно готов дать ей уйти. — Тебе встречи необходимы чаще.

— Таджи-сан только недавно приняла меня в штат. Мне бы не хотелось лишних слухов. Пожалуйста, — с нажимом на последнем слове. — Вскоре я приду навестить Обито-сенсея. Обязательно следи за его состоянием. Транквилизатор, который ты взял в моих вещах, очень сильный. Что касается… его будущего — давай дождёмся избрания Шестого Хокаге. Данзо, достигнув цели, может потерять к сенсею всякий интерес и перестать обвинять в причастности к резне в квартале Учиха. Пока всё, что он сделал, это пустил слухи среди джонинов для собрания по вопросу отстранения сенсея. Никаких серьёзных обвинений на самом деле не было.

То, с каким вялым принятием она говорит, что Данзо, скорее всего, станет Шестым Хокаге, злит, хотя и меньше, чем злило бы при иных обстоятельствах.

— Ты тоже считаешь, что мы должны подчиниться любому законному решению?

Закинув сумку на плечо, Сакура устало вздыхает и, подходя ближе, произносит:

— Конечно. Но я надеюсь, что ты приложишь все усилия, чтобы не проиграть ему в этой борьбе. Хокаге из тебя и правда вышел бы неплохой. Ты опытный шиноби и тебе доверяют другие ниндзя Конохи.

Последние слова она договаривает, уже стоя за его спиной. И только Какаши хочет обернуться, как Сакура роняет сумку на татами — друг о друга бьются две упаковки с шампунем — и спустя один лишь миг шарит пальцами под водолазкой, норовя задрать её вверх.

И почти сразу уставши говорит:

— Снимай. Я залечу.

Какаши повинуется: стягивает измаранную в крови одежду и бросает на пол, стиснув от лёгкой боли зубы.

— Крови слишком много, — оценивающе констатирует Сакура. — Для начала рану надо промыть.

Делай что хочешь.

И она делает — но, кажется, не то, что хочет, а то, что делать надо: снова отлучившись в ванную, возвращается с запахом спирта и чистой фланелевой тканью очищает кожу вокруг раны, с меньшим усердием — плечи, до локтей, куда стекла кровь. Затем — смоченной ватой дотрагивается до саднившей рези. Не щадя, быстро, словно в очереди стоит следующий больной.

От отмеренных движений и тепла её дыхания у Какаши по позвоночнику скользит озноб. Исчезает боль, страх, он забывает даже про Обито и всё, что тот сказал, сколько-то минут назад.

Когда Сакура направляет в рану лечебную технику, время для Какаши и вовсе замирает: глаза закрывается, привычное забытье скользит по жилам, несётся к солнечному сплетению, и он наконец вдыхает полной грудью.

— Три года назад ты выудила у Обито совместную миссию со мной. Мы попали в засаду, и, едва расправившись с теми двумя — помнишь? — я повалился без памяти и лежал, не помню сколько, под буком — истекал кровью. Но ты откуда ни возьмись подползла на коленях и вылечила поротую рану на животе. Я открыл глаза и увидел — ты вся в грязи, в слякоти, продолжаешь, несмотря ни на что, лечить.

— Я об этом… уже и забыла.

— Ты напомнила мне тогда Рин, и меня это успокоило.

Молчит. Чакра продолжает затягивать глубокую рану, до последнего невидимого стежка.

— Но когда я пришёл в себя в госпитале, а ты сидела у койки, так и не сняв грязной одежды, успокоение сменилось беспокойством. Мне и так было не по себе, что ты пожертвовала нормальной жизнью, решив стать из-за меня куноичи. Но тогда я подумал и вот о чём: вдруг эта девочка, гоняясь за мной, погибнет?

Вдруг, увлёкшись ею, я, как и Обито, перестану следовать за Мадарой и забуду раз и навсегда о прошлом? Ведь у меня, в отличие от Обито, нет на это права.

Свечение Шосен дзюцу словно бы затухает, но, распластываясь вокруг звенящим гулом, загорается снова спустя непродолжительную паузу. Не то от близости Сакуры, не то ещё отчего-то у Какаши хрипнет голос, и он прочищает горло, прежде чем сказать ещё хотя бы слово.

— Я видел, что общее у вас с Рин — не только желание лечить, но и умение жертвовать. Я знал: вы два разных человека, но не мог позволить тебе и дальше гоняться за мной, чтобы ты не повторила её судьбу.

— Рин умерла не по твоей вине, — одеревенело произносит Сакура.

— Но из-за меня. И доверившись мне.

Техника прерывается, и на заживший участок кожи опускается её ладонь — лёгкое касание, точно проверка выполненной работы, но Сакура не торопиться опустить руку, а напротив — впечатывает сильнее, ввинчивает выпяченные от напряжения костяшки и словно бы хочет провести ниже, однако замирает от неуверенности на месте.

И когда говорит:

— Рана полностью затянулась, — только тогда тепло уходит, и залеченный участок обдаёт холодом ускользнувшего касания.

— К кому ты пойдёшь? — Какаши поднимает водолазку и спустя время замечает: сжал её в кулаках.

— К себе домой.

Шуршит подтянутая Сакурой сумка, к горлу подступает пекущий луч солнца и, наконец, скрипит, отворившись, дверь.

Что ему сделать? Броситься к её ногам и умолять? Схватить её и взять прямо у стены, чтобы она въелась и в него, и в этот дом — и не забывала, как хорошо им вместе?

— Пожалуйста… — кашлянув, говорит он едва слышно. Разворачивается, видит её спину в проёме. И говорит чуть громче: — Пожалуйста, Сакура.

А она замерла — не шевелится. Побелевшими (так ему представляется) пальцами хватается за лямку сумки, прислонив её к коленям.

И говорит бесцветно:

— Я нужна тебе не больше, чем эта крыша над головой. Привычка и удобство, Какаши, и только. Давай не устраивать сцен. Береги себя.

* * *

В резиденции стоят тяжёлый, душный воздух и непрекращающийся разноголосый гул.

Одетый в обычную джонинскую форму, Какаши чувствует себя неуютно — он здесь один из немногих АНБУ: согласно правилам, голосовать на собрании джонинов могут только те из них, кто не скрывает своей личности.

Подперев спиной стену, он принимается оглядывать пришедших и, столкнувшись с хмурым взглядом Хьюга Неджи, едва заметно ему кивает. Тот в ответ кивает тоже — но так, что вряд ли этот жест заметит кто-либо ещё из присутствующих в зале. Хотя на Какаши они косятся то и дело. Подойти, правда, решился только Гай — в самом начале, едва Какаши успел прийти, — и Анко, обменявшаяся с ним пустым диалогом: как здоровье, видел ли ты Обито, будет ли на голосовании Учиха Саске или Узумаки Наруто. Зацепившись за последний вопрос, Какаши ответил только на него: Саске и Наруто всё ещё вне пределов Конохи, поэтому сегодня ни один из них сюда не явится.

Асума и Третий, о чём-то переговаривающие в отдалении — видно лишь высокую фигуру Асумы и просветы белого плащ Хирузена-сама, — Какаши словно бы и на замечают.

Когда приходит время, по зову одного из АНБУ Корня все проходят в зал для голосования, и разговоры стихают. Пришедшие джонины занимают свои места, а тем временем Данзо ведёт себя с Какаши так, словно они давние друзья — приглашает сесть рядом жестом руки, — и уже спустя миг, откашлявшись, заискивающе заговаривает, и присутствующие завороженно вслушиваются в каждую фразу.

— Мы поведём Коноху к былому величию, кто бы из нас двоих ни стал Хокаге… Я обещаю, что расправлюсь с каждым, кто помогал Учихе Итачи, будь то Пятый Хокаге или кто-либо ещё… Даймё верит, что переизбрание Хокаге положительно скажется на числе миссий… Как в былые времена… Когда был ещё жив Второй Хокаге…

Встретившись взглядами с Неджи, Какаши задаёт немой вопрос, но тот коротко качает головой — и прожилки вокруг ярких глаз постепенно исчезают, так и оставшись незамеченными для сосредоточенно слушающих Данзо шиноби.

Подавившись разочарованием, Какаши размышляет о дальнейшем плане действий, но тут за спиной Неджи возникает ярко-розовое пятно, и все его мысли рассеиваются и истаивают.

Молча, без лишних звуков Сакура опускается на свободное место за круговым столом рядом с Саем — шиноби, прислуживающим Данзо и использующим нарисованных зверей для прослушки. Хотя и заметила наверняка Какаши, даже не взглянула в его сторону.

— Предоставляю слово второму кандидату…

От звука голоса Данзо Сакура едва заметно дрогнет. Какаши с трудом опускает взгляд на стол — так его нацеленное на неё внимание менее очевидно, и при этом он сохраняет для себя возможность видеть, как её пальцы цепляются за стол, постукивают. Кожа Сакуры за те два дня, что они не виделись, заметно побледнела.

— Вы все хорошо меня знаете, — заговаривает он наконец. И хотя не всматривается в глаза каждому, как Данзо, знает, что все замерли в ожидании того, что скажет лучший друг Пятого Хокаге и ученик Четвёртого. — С многими из вас я бывал на миссиях, некоторые прикрывали спину мне, некоторым — прикрывал спину я.

На самом деле, на случай если Неджи не увидит при помощи бьякугана шаринган в скрытом за тканью глазу Данзо, план у Какаши был только один: дать голосованию состояться. Вера в то, что Неджи что-то разглядит, настолько всё затмила, что всякие речи, заряжающие верой, надеждой и обещаниями, так и остались неподготовленными.

— Вы знаете: я отказался от должности капитана АНБУ, уступив место Учихе Итачи. И это говорит не только о том, что мне была противна мысль об управленческой должности, но и о том, что я доверял Итачи — человеку, убившему свой клан.

Пальцы Сакуры сцепляются в замок. Сухие кончики распущенных волос чуть касаются основания стола.

— Столь ужасные вещи случаются, даже когда их не ждёшь. И от тех, от кого не ждёшь. Я не могу обещать вам, что мы не столкнёмся с предательством, бедами, упадком. Но обещаю, что я — никогда не предам ни вас, ни Коноху.

Сай наклоняется, о чём-то шепчет Сакуре на ухо, и, подняв голову, Какаши обводит глазами знакомые лица шиноби, не глядя в их сторону.

Через час голосование завершается победой Данзо, хотя за Какаши и голосуют многие: Анко, Гай, Асума и члены их команд, ставшие джонинами. Голосует даже Третий.

Но не Сакура.

Свой голос она отдаёт за Данзо.

* * *

Когда собрание завершается, Коноха встречает Какаши стылой ночью. В электропроводах жужжит электричество, джонины разбредаются кто куда — на скрежещущие черепичные крыши зданий, в темноту увиливающих дворов.

Сакуру Какаши выхватывать не приходится — она сама к нему подходит, обнимая себя руками и оглядываясь по сторонам.

— Выглядишь неважно. Пойдём.

И хотя он должен переговорить с Асумой по поводу того, удалось ли найти сведения о телах Учих, у которых, как и Шисуи, пропал шаринган, Какаши идёт за ней следом, не задавая вопросов.

Когда они оказываются на достаточном отдалении от людей, в тихом закоулке, промеж затухших старых домов, она спрашивает:

— Как дела у сенсея? Я хотела прийти завтра.

— Я достал через Анко транквилизатор. Приходится вводить. Без него он… буйный.

— Ничего не хочешь мне рассказать?

— А ты — мне?

Устало вздохнув, Сакура прислоняется к стене запустелого на вид дома и протягивает навстречу руку:

— Иди сюда. У тебя признаки истощения.

Стоит её чакре наполнить нутро, как Какаши проваливается в ставший уже привычным дурман. Он выхватывает в темноте её вторую руку — и теперь энергию они передают друг другу одновременно.

Сакура сдавленно, сдерживая себя мычит. Удивление от его ответной помощи глотает почти сразу.

А Какаши, чтобы не упустить ничего, вглядывается в её лицо сквозь ночь.

Но едва становится ясно, что чакры они ввели друг другу уже достаточно, как Сакура выдёргивает руки и сильнее прижимается к стене.

Под её ногами хлипко скользит размякшая слякоть.

— Обито-сенсей рассказал тебе что-то, что ты от меня скрываешь? — спрашивает на неровном дыхании, и из её рта валится тёплый пар.

— Думаю, что после голосования это я должен задавать тебе вопросы, а не наоборот.

Шумно сглотнув, она делает шаг вперёд, успевает сказать только:

— Спокойной ночи, Какаши, — и прошмыгивает мимо, подобно слившейся с ночью тени.

* * *

О том, что с Обито действительно что-то не так, Сакура узнаёт уже следующим утром.

Начинается всё с того, что Какаши вырывают из сна сторонние звуки, похожие на шаги, и странный, отмеренный стук. Подскочив, он первым делом мчится к Обито, но не обнаруживает в гостиной ничего, кроме расстеленного футона.

Времени на размышления о том, как Обито удалось бежать, не остаётся, и они проносятся где-то на задворках: должно быть, Какаши ввёл недостаточную дозу? Может ли телу с такими особенностями, как у Обито, быть необходимо не в два, а в три раза больше транквилизатора?

— Кучиёсе но дзюцу!

В облаке белого дыма возникает Паккун. Скучающе взглянув снизу вверх, он с вялым удивлением приподнимает тяжело нависшие веки и лишь потом спрашивает:

— Что случилось, Какаши?

— Паккун, здесь спал Обито. Возьми его след.

— Обито? Я слышал от других нинкенов о переполохе с…

— Паккун, прошу.

— Да хорошо-хорошо, только не злись.

Обнюхав постель, он несётся молча, стуча только лапами по татами, к выходу из дома, и Какаши, не задавая вопросов, натягивает маску и направляется за ним.

На улице встречаются удивлённо взирающие на них люди, но подойти с вопросом не решается никто. Центральная площадь, на подступе к академии, заливается пока холодным, затуманенным солнцем, и торговцы, зевая, открывают лавки, сгоняя с настилов капли талого снега. На подходе к резиденции следов отступающей зимы всё меньше: сандалии здесь не чавкают в слякоти, а лапы впереди бегущего Паккуна ударяются о мелкие камешки с характерным треском.

У ратуши — там, где жители Конохи обычно наблюдают инаугурацию Хокаге, — Какаши замечает скопление людей. Пока они с Паккуном туда добегают, зевак становится так много, что приходится продираться сквозь них, расталкивая плечами.

В горле от предчувствия чего-то ужасного заполошно колотится сердце.

И почти одновременно с тем, как Какаши видит яркую тень Сакуры, едва не сливающуюся со стенами впереди стоящей резиденции, с крыши доносится голос:

— Это сделал я!

Там, наверху, белый плащ Обито развевается так же, как и в день его инаугурации, когда он обещал оправдать ожидания всех, кто позволил Учихе быть Хокаге и тем самым дал Конохе надежду на изменения.

— Я помог Учихе Итачи! Я убивал женщин, детей! Без разбора! Убивал всех, кто встал ту ночь у меня на пути…

Руками Обито опирается о металлические балки, наполовину перевалившись вниз. Чёрная повязка летит вниз, открывая всем вид на пустую глазницу, и левый глаз Какаши пронзает острой болью — словно бы фантомный, принесённый с того дня, когда он остался без глаза на Третьей мировой войне шиноби.

— Я убил своего сенсея! — вопит Обито и тут же заливается неестественно игривым смехом, звучащим точно через надетую маску.

Какаши понимает: это и есть Тоби.

Понимает: Тоби навсегда забрал с собой Учиху Обито, некогда стоявшего на этой же крыше с блеском надежды в глазах.

— Какаши?.. — доносится откуда-то снизу голос Паккуна.

— Спасибо, Паккун. Можешь возвращаться к себе.

Но Паккун не исчезает и остаётся обеспокоено глядеть на Какаши.

— Там эта девушка. С шампунем⁽²⁾. Харуно Сакура. Кажется, она очень взволнована.

В этот же миг, сквозь звуки ужаса, перешёптывания, топот стражи за спиной Обито, Какаши слышит её голос, умоляюще произносящий «сенсей».

Расталкивая толпу, Сакура одурело несётся вперёд, как будто во всём мире осталось только одно место — крыша резиденции, где на ветру развевается плащ Тоби и где его со спины окружают тени шиноби.

— Это его ученица…

— Она может быть с ним заодно…

— Харуно Сакура…

В один короткий миг Какаши оказывается рядом с Сакурой, хватает за руку и зовёт по имени. Люди за его спиной, расталканные, валятся, как неживые, но быстро подталкиваются толпой обратно.

— Сенсей там, я должна ему помочь, — всё повторяет Сакура.

Тем временем Тоби, продолжая цепляться руками за балки, опускается на колени, — остатки транквилизатора в крови дают о себе знать, — и стражники АНБУ подступают к нему всё плотнее.

Времени почти не остаётся, и Какаши выдаёт первое, что приходит ему на ум:

— Всё идёт по плану, Сакура. Пойдём. Нас ждут Наруто и Саске. Давай. Нельзя здесь оставаться.

Услышав имена друзей, она трезвеет: переводит затуманенный взгляд на Какаши и крепче, как держатся за якорь, сжимает его ладонь.

— Они здесь?.. План?

— Конечно, — Какаши твёрже, эгоистичнее переплетает их пальцы, — пойдём. Я отведу тебя.

Ведёт он её настолько далеко, насколько может: вырвавшись из шушукающей толпы, они несутся через бесконечные улочки и вскоре забираются на каменные лица Хокаге. Оказавшись у пустыря, где Минато-сенсей остановил Кьюби, в такт друг другу бегут в сторону леса, к западу от старого кладбища, где похоронена Рин.

Всё это время Сакура держит его за руку — а Какаши глотает остро-колкое безымянное ощущение, плашмя разметавшееся в грудине.

Лес вокруг них вспыхивает шипением насекомых, звуком утекающего вдали ручья, бликовым переливом солнца на размокших бледно-зелёных листьях и взаимным тяжёлым дыханием.

— Здесь? — спрашивает она, когда он тормозит на безопасном расстоянии от Конохи.

Какаши выпускает руку Сакуры и, машинально стягивая маску вниз, отходит на шаг назад. Вспотевшие волосы прилипли ей ко лбу.

— Сенсей сбежал? Там, на крыше, был клон?..

— Прости, — отрезает Какаши, чтобы остриё внутри не сожрало его живьём. — Я должен был тебя вытащить, пока ты что-нибудь не натворила.

Несмотря на испытываемый шок, Сакура остаётся куноичи: оценка ситуации и понимание отражаются в её мутном взгляде через какие-то доли секунды.

— Что ты натворил…

— Прости.

— Сенсей… она схватят его…

— Прости меня, Сакура.

Я должен был. Должен был…

Внезапно звуки леса разрезаются истошным воплем, и через мгновение земля под ногами крошится, образуя дыру, в которую они падают вместе, ударяясь об острые известняковые надломы. Но падая, Какаши успевает сорвать хитайате и найти взглядом Сакуру: потоки по её танкецу, разбушевавшиеся после удара ногой, усиленного чакрой, несутся на такой значительной скорости, что их мерцание на зрачке словно бы отпечатывается.

До того, как она успевает вырваться из обломков, Какаши перехватывает её запястья и, занеся за голову, валится сверху. Коленями он удерживает её правое бедро с обеих сторон. Лицом — ловит её сбившееся дыхание.

— Выпусти меня… Выпусти…

Земля осыпается вокруг них крошками. Влажная почва, куда Какаши повалил Сакуру, единственно заливается светом оставшегося наверху дня.

— Успокойся, — отрезает Какаши. — Не заставляй меня применять силу.

— Как ты смеешь… Ты…

Из стороны в сторону Сакура качает головой. Её ноги шарят по земле, чтобы потянуться выше и вырваться из захвата, но Какаши только крепче заключает её бедро в замок и удерживает кисти рук.

— Уйди… Пусти меня… Там сенсей…

Конечно, у него был и другой способ успокоить истерику и ослабить бьющуюся внутри Сакуры чакру — но Какаши выбирает самый дурацкий, никчёмный, непрофессиональный: ловит покрасневшие губы в поцелуе, тут же проникая языком, кусая выпятившуюся нижнюю, притираясь пахом об инстинктивно приподнявшиеся ему навстречу подвздошные кости.

Вырываться она перестаёт, но на поцелуй не отвечает — как будто даёт с собой сделать всё, что Какаши захочет. А он, забывшись, хватает обе её кисти правой рукой, а левой ладонью — задирает платье до живота и крепко, до отметин обхватывает обнажившуюся внутреннюю сторону бёдер.

Поцелуем он переносится к подбородку, к шее, слизывает вкус её кожи — и замирает у яремной впадины, тяжело дыша.

— Отпусти меня… — шепчет Сакура, и Какаши слышит в раздавшемся голосе слёзы до того, как они стекают по её щекам и опускаются ему на плечи.

— Я должен был спасти хотя бы тебя.

— Это ты… Я знаю, ты заставил сенсея…

Сначала Какаши выпускает её руки, затем, вдохнув напоследок родной запах, отстраняется всем телом и, не глядя Сакуре в глаза, медленно поднимается на ослабленных ногах.

— Я уйду первым. Не делай глупостей. Я не хочу приставлять к тебе теневого клона.

Когда он оказывается наверху, слепое солнце заливает поляну и упавшую у одного из деревьев ярко-малиновую ленту.

---

1) Тайрицу но ин — печать противостояния.

Вернуться к тексту

2) Для тех, кто вдруг забыл: Паккун говорил в каноне, что Сакура пользуется тем же шампунем, что и он.

Вернуться к тексту