Альберт и Консуэло (гет)

Консуэло подумала, что если бы и она решилась на такой же путь, на какой сознательно встал Альберт — религиозное служение и ежедневное общение с богом, который едва ли каждый день посылал ему знамения и говорил с ним — хотя это происходило внутри души её избранника, но всегда было сопряжено с грандиозными переживаниями, подобными ослепительным вспышкам молний, захлёстывающими, словно исполинские океанские волны — то попросту умерла бы в первое же мгновение, не выдержав силы чувств.

Но нечто похожее всё же некогда было в жизни нашей героини.

Консуэло помнила, как страдала, когда Андзолетто вычеркнул её из своей судьбы.

Она тогда едва не покинула этот мир, не успев осознать, что произошло — жизнь абсолютно потеряла смысл для нашей героини. Горе огромным чёрным камнем легло на хрупкие плечи Консуэло, словно придавив к земле. Невозможно было подняться и освободиться. Это потрясение затмило собой всё вокруг.

Она просто продолжала делать то, к чему привыкла — бессознательно, не зная, зачем, повинуясь какому-то инстинкту, словно в полусне — это помогало нашей героине выплеснуть всё отчаяние, бессилие и тоску, силу которых Консуэло не могла бы выдержать иначе — петь. Да и что могло быть естественнее для артиста, чем выражение собственных переживаний через ремесло, которому он учился с детства, которое было впитано буквально с молоком матери? Так боль хотя бы на время ослабевала, и очень скоро Консуэло перестали сниться золотые дни, проведённые с её первым возлюбленным — отчего наша героиня, просыпаясь среди ночи или поутру и понимая, что на самом деле осталась совершенно одна и всё это — лишь грёзы затуманенного рассудка, души, которая втайне от самой себя надеется на возможность чудесного возвращения в прошлое, — неизменно горько рыдала.

Консуэло отдавала сцене всю себя, не оставляя сил больше ни на что, выступая на подмостках почти каждый вечер, очень рано приходя на репетиции и повторяя свои партии в одиночестве, в огромном зале, похожем на пустыню, где эхом раздавался её голос. И это представало символичным — ведь никто уже не мог помочь нашей героине, никто бы не смог обратить время вспять, и нужно было просто переждать этот шторм — всё в этом мире преходяще. А потом — когда являлись актёры, назначенные на остальные роли, — начиная их заново и переживая с прежним самозабвением, и, наконец, с первого мгновения встречи с публикой — играть так, как будто бы это происходило впервые.

Некоторые из знающих о том, что певица приезжает в театр едва ли не в полдень и работает, совершенно не щадя себя, удивлялись такому рвению и моральной силе этой хрупкой девушки; некоторые же интуитивно понимали: виной тому не превратившаяся в безумную страсть любовь к искусству, а некое роковое событие, заставлявшее каждый раз бросаться в придуманный сюжет, словно в омут.

Многих из партнёров Консуэло поначалу пугала подобная порывистость и глубина чувств, но, в конце концов, это принесло и свою пользу — артисты, имевшие привычку играть недобросовестно, не перевоплощаясь без остатка или же попросту предаваясь лени, были вынуждены отвечать такому высокому уровню, чтобы не померкнуть на её фоне и тем самым не позволить зрителям, постепенно и неизбежно также привыкшим к столь самозабвенному исполнению ею своих партий, красноречивым как никогда ранее взглядам и жестам нашей героини, задеть собственное тщеславие — и впоследствии, когда Консуэло безвозвратно исчезла со сцен всех театров мира, помнили этот своеобразный урок, продолжая карьеру на подмостках, и отныне требовали от себя ровно такой же отдачи, и со временем — кому-то на это потребовались годы, а кто-то, в особенности молодые, начинающие актёры — очень быстро смогли перенять подобную манеру, что принесло свои плоды — поистине заслуженный успех у зрителей и критиков.

Так она, не требуя сострадания и не делясь ни с кем тем, что не давало свободно дышать по ночам, могла ощутить хотя бы отдалённое подобие сострадания, необходимого ей тогда как воздух, конечно, не признаваясь в этом даже себе. Но рассчитывать на настоящую поддержку та, чьё имя, по иронии судьбы, значило "утешение", не могла в то время ни от кого в этой жизни. Такова доля одиноких сердец, волею судьбы оставленных теми, кто, по законам бытия, должен был оберегать и защищать их, будучи самыми близкими душами — отцом, матерью или наставником. И нашей героине оставалось находить поддержку в самой себе, проживая личную трагедию через страдания своих героинь.

Да, Консуэло бессознательно переигрывала, как бы находясь в лёгком аффекте, но так за несколько актов вновь и вновь проживаемая собственная трагедия помогала ей на время избавиться от неизмеримой силы энергии, переполнявшей её, для которой были закрыты другие двери: Консуэло не могла выразить её тому, кто оказался так малодушен — это привело бы лишь к унижению, смертельной досаде и ещё большей боли, которую душа нашей героини уже точно не смогла бы вынести, поскольку существует предел человеческих сил, скрывающий за собой либо безумие, либо душевное бесчувствие, либо физическую смерть. Но Консуэло ввиду чрезмерной, отчаянной увлечённости даже не приходила в голову мысль об уходе из этой жизни. Теперь, спустя годы, она была убеждена: бог, знавший о будущей встрече, таким образом уберёг её от греховного решения и сохранил для великой миссии — поддержки и помощи в несении по свету идей доброты, свободы, равенства и братства.

Однако нашей героине доставало мастерства, чтобы не доводить исполнение роли до абсурда, не делать её нелепой, смешной, похожей на буффонаду, не создавать впечатления карикатурности, ощущения, что она сошла с ума.