Проверено на грамотность 
— Ну что, полегчало? — проворчал Оуян Сюань.
— Немного, — неохотно ответил Тал Тал.
Синяя шерсть штанины на бедре почернела: рана, похоже, глубокая, но важные жилы не задеты. Стоило перенести вес на правую ногу, как боль плеснула вместе с кровью. Хорошо. Какое-то время можно думать только об этой боли.
Все вышло внезапно и как-то по-мальчишески. В Пинканли его пригнали тоска и безумная надежда: ведь она была здесь почти своей, вдруг кто-нибудь что-нибудь знает, слышал… Местные дамы и завсегдатаи встретили его с большим оживлением: ах, какой стремительный взлет на вершину власти, вчера — простой слушатель академии, сегодня — канцлер, правая рука императора! Милости просим, добро пожаловать! Но, разумеется, никто ничего не знал, и даже объявившийся наконец У Чифан — тоже. Вежливо посокрушались о собственной неосведомленности, затем принялись наперебой описывать ослепительные перспективы гостя, в том числе и здесь, в квартале удовольствий. Особенно старался Кама, старый знакомый со времен аравта. Оба часто бывали в Пинканли, но при встречах едва здоровались: Тал Тал по-прежнему презирал его за трусость, а потомственный царедворец посматривал на него сверху вниз, как на выскочку. Теперь же Кама вдруг страшно заинтересовался делами бывшего товарища по десятку, громче и дольше других поздравлял с высокой должностью и вообще всячески выказывал свое расположение. Тал Тал внутренне усмехался, наблюдая за подхалимом, пока тот, рассыпаясь в славословиях, не заявил, что, мол, с самого начала недоумевал, чем могла увлечь столь блестящего юношу костлявая и злая старуха. Должно быть, она провалилась в Преисподнюю, куда ей и дорога. В ответ Тал Тал предложил Каме навестить родителей — шакала и мокрицу, а также усомнился в его мужественности.
Поединок устроили тут же, во дворе перед павильоном, на мерзлой траве лужайки, припорошенной снегом. Белокожий улыбчивый красавец Кама с отполированным до зеркального блеска позолоченным мечом выглядел как воплощенное божество отваги и доблести Гуань-ди, симпатии дам и немалого числа мужчин определенно были на его стороне. Канцлер, конечно, важная фигура, но он такой угрюмый, и эта его прямо-таки неприличная страсть к пожилой женщине… У Чифан и подоспевший ему на помощь Оуян Сюань попытались вразумить бывшего ученика. Один напомнил притчу о не врученном подарке, второй добавил, что поступки, дозволенные праздному юнцу, предосудительны для государственного мужа.
«Простите, высокочтимые наставники, — ответил тот. — Если бы он попытался оскорбить меня, я бы и пальцем не шевельнул. Но сейчас речь не обо мне».
Ярость раскалила его, он сбросил дэгэл, несмотря на холод: забить «старуху» обратно в глотку лощеному слизняку, выместить на нем боль и отчаяние недавних дней, наказать труса, по вине которого когда-то погиб неплохой парень Сюйсюй, — обжигающий колючий ком ворочался под ребрами, мешал дышать.
В первые мгновения Кама еще пытался сохранять непринужденный вид и даже один раз оглянулся на зрительниц, но тяжелый длинный палаш просвистел у самого носа, красавец чудом отшатнулся и больше уж не думал о постороннем.
Дрался он изрядно, особенно когда понял, что противник настроен серьезно. Успел достать чужое бедро, но от этого Тал Тал окончательно рассвирепел: по-волчьи оскалившись, рванулся в выпаде, и Кама, скрючившись, упал, зажимая рану внизу живота. Тал Тал замахнулся было, чтобы добить, но вовремя одумался: по неписаному правилу, поединки в Пинкали длились до первой серьезной крови. Приятели поспешили унести Каму обратно в павильон, куда уже позвали лекаря. Выждав немного, победитель захромал следом, оставляя на снегу цепочку алых капель.
— Теперь мужская состоятельность этого болтуна и впрямь сомнительна, — вполголоса прокомментировал У Чифан. — Но Тал Тал проявил недопустимую горячность. Будь он спокоен, не получил бы рану: его противник менее искусен.
— Степной нрав никакими притчами не обуздаешь, — покачал головой Оуян Сюань, — Как думаешь, долго его будет вот так корёжить?
У Чифан поднял с земли хрупкий стебелек какого-то цветка, задумчиво покрутил в пальцах.
— Эту женщину трудно забыть, друг мой. Например, я так и не смог. Справится ли он? Будем надеяться… Таким, как он, помогает только дело, а дело его таково, что требует всего человека без остатка. Ему придется запереть свою тоску в дальних комнатах души.
— Какая позорная рана для Камы, — маленькие внимательные глаза на круглом подвижном лице холодно сощурились. — Если он выживет, у нашего меркита станет одним врагом больше.
У Чифан печально вздохнул.
Лекарь промыл и перевязал рану, проигравший оскорбитель никак не давал о себе знать, никто из зрителей не явился справиться о здоровье господина канцлера, — одним словом, в Пинканли задерживаться не стоило. Тал Тал не без труда взгромоздился в седло и отправился домой — во дворец, где он испросил для жилья один из пустующих павильонов. Тогон-Тэмур в ответ на просьбу понимающе кивнул: поселиться в бывших покоях Баяна им обоим казалось кощунством. Новое жилье было обставлено с императорской роскошью, но самое главное — в нем имелся просторный зал. Нынешним вечером там должны собраться полтора десятка человек: ученые мужи из академии, военачальники, министры, кое-кто из самых богатых и влиятельных купцов. Отменив большинство указов прежнего канцлера, нынешний канцлер намеревался обсудить с ними новые указы. И не только их.
* * *
В пузатой печке уютно гудело пламя. Она грузно осела тремя толстыми бронзовыми лапами на каменную плиту в середине комнаты, и три львиные морды на верхушке печи дышали из раскрытых пастей горячим сухим воздухом — бездымным, пахнущим разогретым деревом.
За окном сыпался редкий снег, тут же превращавшийся в слякоть: сезон сяохань(1) оправдывал свое название. Но пусть снаружи еще не мороз, как же хорошо погреться у начищенного бронзового бока!
Императрица еще немного постояла, слушая мирный гул огня, и вернулась за рабочий стол, где ждали докладные записки, расходные сметы и прочие бумаги, которыми регулировалась вся многосложная жизнь дворца. Госпожа Ки охотно вникала во все тонкости с помощью старшего евнуха Докмана и никому перепоручать эту кропотливую работу не собиралась. Несколько часов ежедневно проходили за разбором бумаг и составлением необходимых распоряжений. Время потекло незаметно… Последним на сегодня документом оказалась ведомость по ежемесячной выдаче хунлотань — особого древесного угля, который давал ровный долгий жар и при этом почти не дымил. Уголь-хунлотань производился только для императорской семьи и приближенных особ.
«Один ши(2) выдан императрице, — читала Ки, — 90 цзиней(3) — наложнице первого ранга, 75 цзиней — для каждой наложницы второго ранга, 30 цзиней — для принцесс…»
Вспомнились зимние дни, проведенные в гареме, когда по утрам приходилось разбивать лед, намерзший в чане с водой для умывания. Маленькие печки — одна на две-три комнаты. Если бы не теплый воздух, что шел из кухни по проложенным под полом трубам, пришлось бы совсем туго, несколько девушек всю зиму проболели, одна, кажется, даже умерла. Впрочем, принцессам почему-то угля выделяют еще меньше… Погодите-ка, у Тогон-Тэмура нет дочерей, не было их и у его отца: какие еще принцессы?! Ах, ворьё, — наглое, уверенное в своей безопасности!
— Если не воруют, то подворовывают, — подтвердил Докман и неожиданно признался: — Я тоже ворую, ваше величество. Немного риса, локоть-другой шелка… Все так делают, не нами заведено. Но уголь у женщин я не забираю! — Он выдержал испытующий взгляд императрицы. — Однако знаю тех, кто забирает. Еще и бьют их. И если бы только били…
— Что?! Кто-то осмеливается на такое в гареме?!
— Не в гареме, — Докман приблизился к столу и заговорил тише, — в Холодном доме. Порядочный евнух туда служить не пойдет. Хоть нас и обзывают среднеполыми и презирают, но мы все-таки когда-то были мужчинами и остатки чести у нас сохранились, — пожилой грузный корёсец попытался гордо выпрямиться. Вышло не очень, и Ки почувствовала укол жалости к этому несчастному, который, как мог, поддерживал ее в самые тяжелые дни.
— Там творится ужасное беззаконие, — продолжал Докман. — Я давно знаю про это, но пожаловаться некому!
— Будем считать, пожаловался, — императрица решительно встала из-за стола. Щеки у нее горели, но раскаленная печка была тут вовсе ни при чем. — Идем туда, покажешь все как есть.
— Простите мою трусость, ваше величество, — понурился евнух. — Если тамошние узнают, что донес я, мне не прожить и дня. Даже вы не сможете меня защитить. Не губите, позвольте остаться здесь! Вы сами увидите, что там происходят, да и женщины расскажут. Только загляните туда!
Холодный дом… Место, где доживали свой короткий век не угодившие или надоевшие наложницы, существовало во дворце не одно столетие, но судьба неудачниц никого не интересовала. Они не могли вернуться домой, потому что формально оставались собственностью императора, но никакого применения в стенах дворца им не находилось. Те, кому не повезло умереть в первые дни после изгнания из гарема, были обречены на голод и издевательства евнухов-сторожей.
Ки знала, что с начала правления Тогон-Тэмура ни одна женщина не отправилась в это проклятое богами место по его распоряжению: для того требовалось очень сильно разгневать императора, а на такое была способна только обожаемая супруга Ки. До остальных жен и наложниц ему не было никакого дела, поэтому они могли вволю интриговать, выживая друг дружку из гарема. Ки, угодив однажды в Холодный дом, не смогла познакомиться с его обитательницами — ее держали отдельно. Но она дала себе слово рано или поздно разобраться, что там происходит, и теперь, кроме негодования в адрес подлых воров, чувствовала еще и радость от того, что выполняет свой обет.
…Сначала был крик. Истошный вопль, что мог родиться только здесь, среди глухих каменных стен на окраине дворца, в мутных сумерках угасающего зимнего дня.
Вырвавшись из-за угла ближайшей постройки, он обрел плоть — изможденная оборванная женщина с вытаращенными глазами пробежала несколько шагов, споткнулась обо что-то и рухнула прямо к ногам императрицы.
— Госпожа!.. Помогите!..
— Ах ты, тварь! Сбежать надумала?! — Вслед за женщиной из-за угла вылетел евнух с плетью в руке. На мгновение Ки показалось, что это Танкиши: те же сложение, рост, пронзительный голос и такая же жестокая белозубая ухмылка. К счастью, бешеный сын Эль-Тэмура уже больше года лежал в могиле, а этот «среднеполый» просто похож — наверное, все мерзавцы в чем-то схожи между собой, подумалось императрице.
— Не смей!
Властный окрик подействовал как рывок за шиворот — рука с плетью замерла на полпути, евнух остановился, оторопело хлопая глазами: похоже, он только сейчас заметил, что на грязной дорожке между сплошных стен павильонов есть еще кто-то, кроме его жертвы.
— Это еще кто така… — золотые фениксы в прическе заставили его прикусить язык и бухнуться на колени.
— Ничтожный смиренно молит о прощении, милостивая госпожа!
Тем временем Хен Дан помогла подняться упавшей женщине. Та дрожала и не плакала даже, а тихо скулила, как собака.
— В чем она провинилась? — требовательно спросила Ки у евнуха.
— Она ведьма, госпожа! Злобная ведьма! — При этих словах женщина отчаянно замотала растрепанной головой. — Все они там ведьмы и злонравные негодяйки!— Евнух пополз на коленях к императрице.
— Замолчи! Уберите его прочь.
Двое стражников по приказу Пака подхватили евнуха под руки и оттащили к стене.
— Ничего не бойся, — Ки улыбнулась беглянке, которая уже немного успокоилась. — Этот негодяй останется здесь, а мы с тобой вернемся в Холодный дом. Я хочу сама посмотреть, что там и как. По дороге расскажешь, в чем тебя обвиняют.
Рассказ и дорога оказались короткими. Очень юная наложница — последняя страсть Хошилы, немолодого отца Тогон-Тэмура, — родила младенца с раздвоенной верхней губой. Ребенок умер, не прожив и дня, Хошила обвинил несчастную мать в колдовстве и оскорблении величества — мол, навела порчу на бесценное императорское семя, состряпала урода! — велел высечь и выгнать ее из гарема.
— Лучше бы сразу убили, — всхлипнула рассказчица, — чем так жить! Не наводила я порчу, милостивая госпожа! Оклеветали меня!
История походила на правду: гаремные нравы были прекрасно известны Ки. Она сдерживала шаг, потому что ее собеседница не могла быстро идти, хмуро поглядывала на бурый камень глухих стен, перешагивала лужи, морщась оттого, что, кажется, промочила ноги, и все сильнее ощущала давно забытый запах. Он перебивал холодную сырость воздуха — немытое тело, грязная одежда, скверная еда. Так пахло когда-то в загоне, куда загнали корёсских рабынь и где одна из них поклялась, что рано или поздно вырвется из этого ада.
Двери в Холодном доме были под стать тюремным — толстые створки, массивный засов.
— Как тебе удалось выйти? — удивилась Ки.
— Дождалась, когда принесут еду, госпожа.
— И куда ты собиралась бежать?
— К новому императору, госпожа. Говорят, он милостив…
Один из евнухов, выбежав на шум из боковой пристройки, то и дело кланяясь принялся отодвигать засов.
— Счастье-то какое, сама госпожа императрица пожаловала! — радовался он, толкая тяжелый брус. Брус шел что-то слишком медленно, и кричал евнух почему-то в сторону створок. Ки, заподозрив неладное, кивнула Паку. Тот в два шага оказался у двери, одной ручищей смахнул евнуха в сторону, другой легко отодвинул засов и распахнул двери.
Волна дымного смрадного воздуха вырвалась наружу. В полутемной глубине большой комнаты мерцала углями черная от копоти жаровня и шло возле нее непонятное копошение: мужчина, стоявший спиной, поспешно поддергивал штаны, а кто-то, белея в сумраке голыми тонкими лодыжками и коленями, на четвереньках уползал в дальний угол.
Там на полу сидело около десятка женщин, жавшихся друг к другу. Трое здоровенных евнухов при виде разгневанной императрицы упали на колени и приняли самый смиренный вид.
Ки вспомнились гаремные слухи о том, что иной евнух пусть и не может иметь детей, но к этому делу все равно остается охоч, и, если он не стар и не жирен, вполне способен скрасить какой-нибудь красотке долгие дни ожидания императорской благосклонности.
В гареме похотливый евнух рисковал головой, здесь же ему ничто не грозило. Негласно насилие даже одобрялось как часть наказания негодных наложниц. Словно им было мало голода, холода и тюремной жизни!
— Ты поэтому решилась бежать? — сочувственно спросила Ки у своей спутницы. Та кивнула и вновь разрыдалась:
— Они все… каждый день… по очереди…
— Хен, отведи ее к Докману, пожалуйста. Пусть там ее накормят и дадут чистую одежду. И потом возвращайся за остальными: в гареме достаточно места, чтобы разместить их отдельно от всех.
— Я закрываю Холодный дом, — объявила императрица женщинам. Из темного угла не донеслось ни звука: казалось, там затаили дыхание, не веря услышанному. — Собирайтесь, сейчас вас уведут отсюда. Я лично разберусь с вашими проступками и решу, как быть с каждой из вас. А вы, гиены двуногие, отправитесь в метельщики! — она обернулась к евнухам. Те распластались на полу, но это ее не смягчило: — и молитесь, чтобы вам между ног все окончательно не отрезали!
* * *
Небольшое круглое пятнышко. На лиловом шелке шитья почти и не заметно, нитки в этом месте чуть-чуть темнее — и только.
— Тьфу ты, капнул! Старею, что ли?! Уж и рука дрожит… — Кувшин с вином вновь склоняется над пиалой, и она, полная, отправляется ко рту.
— Вы просто выпили больше обычного, дайе.
— Точно! И больше не пролью ни капли, вот увидишь!
Они тогда праздновали утверждение Баяна в новой должности: отец, дядья, родные и двоюродные братья, другая родня… Баян с какой-то детской радостью красовался в распашном канцлерском халате — парчовом, широком, тяжелом от серебряного и шелкового шитья, но странно коротком, едва ниже колен. Странность вскоре разъяснилась, к пущему веселью гостей: убитый Эль-Тэмур был ниже своего преемника почти на две головы, поэтому полы халата для него в свое время подвернули и подшили. Тут же были вызваны дворцовые умельцы, и через час новый канцлер уже щеголял в халате нужной длины, прохаживаясь насчет скупости Эль-Тэмура: мол, за столько лет у власти не удосужился сшить себе халат по росту. «Сейчас же закажи новый, брат! — заорал подвыпивший Маджартай, — с золотым шитьем! Знай наших! Пусть все завидуют меркиту!»
Новый халат Баян так и не заказал. Официальное облачение, служившее многим канцлерам, перешло к племяннику по наследству. Изнутри оно оказалось довольно засаленным, Тал Тал еще и поэтому надевал его без особой радости. А сегодня, увидев старое пятно от вина на рукаве, вновь ощутил себя адгийном, словно перед ним была не ткань, а собственноручно снятая с Баяна кожа.
Несколько мгновений он боролся с рыданием, перехватившим горло, но на слезы не осталось времени: в павильон уже сходились приглашенные. К ним следовало выйти спокойным, сосредоточенным, уверенным в себе.
Глубоко вздохнув, Тал Тал позвал слуг и принялся одеваться. Из зала уже доносился приглушенный гул.
— …Выскочка. Да-да, и не переубеждайте меня! Впрочем, дядюшка был не лучше…
— Уж слишком он молод…
— С одной стороны, это так, цяньбэй(4), но он вернул нам экзамены, а это важное дело, что ни говорите…
— И все равно он мальчишка! Вчера еще без штанов бегал, а сегодня я, глава торговцев шелком, должен ему кланяться!
— Молодость — это недостаток, который проходит с каждым днем.
— Ой, бросьте, шифу(5), один недостаток пройдет, десяток других проявится!
— А лихо он к власти пробился, уважаю! Эль-Тэмур таким же был.
— Только второго Эль-Тэмура нам не хватало…
— Тише, идет…
— Нет, все же это безобразие: я ему в отцы гожусь…
— Между прочим, отец его проклял за убийство дяди.
— Да вы что?!
— Тс-с-с…
Тал Тал услышал обрывки разговоров, выходя из полутемного коридора в ярко освещенный зал как на поле для состязаний. Игра предстояла неравная: один против всех этих купцов, чиновников, генералов. К счастью, среди настороженных и враждебных лиц имелись и дружеские: оба наставника первыми откликнулись на приглашение, а вот и еще один давний друг — Чахан-Тэмур, уже не десятник, а сэнгун(6). По счастливой случайности, он оказался в Даду и теперь с доброжелательным интересом рассматривал бывшего подопечного.
При появлении канцлера присутствующие встали: одни сразу же, другие подчеркнуто неторопливо. Тал Тал прошел в середину зала, где для него был установлен отдельный стол, и сделал то, чего до него не делали ни Эль-Тэмур, ни Баян, — поклонился гостям. Не так низко, как императору, но все же почтительно. А затем, соизмеряя силу голоса с размерами зала, произнес:
— Призываю благословение богов на всех, кто сегодня собрался здесь. Прошу садиться.
Накануне он с близнецами битый час подбирал расположение столов, их удаление друг от друга и от стен, убирал ковер, о край которого можно споткнуться. Эта встреча была невероятно важна, от нее во многом зависело будущее канцлера… а канцлер с утра едва все не испортил, ввязавшись в поединок! Впрочем, несколько шагов до своего места удалось пройти почти не хромая, а Каме досталось поделом за всё.
Гости сели, образовав полукруг, как ученики на занятиях. Тал Тал остался стоять, обменявшись коротким взглядом с учителем. У Чифан едва заметно кивнул: единственный стоящий невольно притягивал взгляд, не давая вниманию рассеяться, и устанавливал отношение «сверху вниз», утверждая свой авторитет. Оставалось поддержать его нужными словами.
— Сын Неба, да продлятся его годы вечно, неустанно заботится о процветании империи. Наш долг, долг его подданных, как учит великий Кун-цзы, — всячески помогать его величеству в деле укрепления государства.
По рядам слушателей пробежал одобрительный шепоток. Им явно понравился и поклон, и «мы» вместо «вы», и упоминание имени «светоча мужей».
— Ни для кого не секрет, что благосостояние империи складывается из благополучия подданных. Оно, в свою очередь, зависит от крепости границ, мира внутри страны, честной и безопасной торговли, а также изобилия плодов земных.
Составляя свою речь, Тал Тал проследил, чтобы в ней ни разу не прозвучало слово «налоги». О них разговор пойдет позже и в другой обстановке: деньги, как известно, любят тишину и уединение. Канцлера пока интересуют умы и сердца собравшихся, а не их кошельки.
— На протяжении ряда лет государство терпит урон от двух больших зол. Одно — порождение человеческое: морские разбойники, что грабят торговые суда в устье Желтой реки. Пора покончить с ними, для чего нужно собрать войска под руководством знающего и отважного военачальника. Второе зло — буйный нрав господина Хэ-бо(7), из-за которого гибнут посевы. Молить божество о милости — дело священнослужителей, а нам надлежит озаботиться крепкими дамбами и насыпями…
Тал Тал говорил и видел, что недоверие и враждебность сменяются уважением и заинтересованностью. Конечно, эти прожженные торгаши и ушлые чиновники прекрасно понимали, что рано или поздно дело все равно сведется к их деньгам, но им понравился новый соус, под которым рыжий самоуверенный краснобай подавал им хорошо знакомое блюдо. Ведь одно дело, когда говорят просто «дайте денег», и совсем другое — когда «мы, опора трона, должны сделать то-то и то-то для благоденствия державы и нашего общего процветания».
Кроме того — и Тал Тал нарочно подчеркивал это голосом и жестами, — всех подкупала искренность, непривычная для вельможи его ранга. Говоря о разбойниках и плотинах, он нисколько не кривил душой, в самом деле собираясь заняться ими всерьез, и его неподдельное воодушевление заразило даже отъявленных скептиков. Еще четверть часа назад в зале среди пятнадцати человек имелось всего трое сторонников нового канцлера; теперь же в меньшинстве оказались противники и сомневающиеся. Тал Тал не собирался ограничиваться одной такой встречей: успех требовалось закрепить, расширить, но начало было положено, и вышло оно как нельзя более удачным.
Это подтвердил и Чахан-Тэмур, который просто от всей души обнял Тал Тала и объявил, что он и его тысяча отборных копий готовы хоть завтра выдвинуться на борьбу с разбойниками.
Ни один из гостей не ушел без выражения почтения и более или менее горячего желания всячески помогать канцлеру в его делах; были назначены несколько частных встреч, так что на ближайшие семь дней распорядок работы уже определился и выглядел весьма плотным; наконец, когда последний гость отбыл, слуга сообщил, что в приемной дожидается старший евнух его величества.
До этого дня они с Докманом даже не общались ни разу: слишком далеко друг от друга находились сферы их интересов. И вдруг — личный визит и смиренное ожидание в приемной на протяжении целого часа… Тал Тал распорядился проводить гостя в кабинет и принял его там со всем возможным почтением.
Докман отказался от чая и сразу перешел к цели визита.
— Господин канцлер, меня привело к вам дело поистине государственной важности, — торжественно начал он. — Позвольте для начала небольшую историческую справку. За все тысячелетия существования трона Поднебесной его владыки имели в гареме не менее полутора сотен жен и наложниц. Во времена династии Хань и Тан их число превышало девять тысяч. Правда, великий Хубилай, основатель династии Юань, имел всего пять жен первого ранга и сорок одну наложницу, но они вкупе произвели ему одиннадцать выживших сыновей и двух дочерей. Досточтимый отец ныне здравствующего императора имел всего трех жен и наложниц также сорок одну. В итоге породил трех наследников. У его величества, да продлятся его годы вечно, всего одна жена — известная нам обоим дама Ки, а также пятьдесят пять наложниц, из числа которых так и не были избраны жены пятого и третьего рангов… — Докман перевел дух и заключил: — За весь прошлый год в гареме не родилось ни одного младенца! Ни единого!
— Простите, но при чем тут я? — воскликнул Тал Тал, с немалым удивлением выслушавший весь этот урок гаремной математики.
— То есть как это «при чем»? — евнух с укоризной посмотрел на Тал Тала. — А кто будет династию продолжать?! Ваша обязанность второго лица в государстве — прилагать все усилия к тому, чтобы первое лицо добросовестно исполняло главнейший долг любого властителя! У принца Аюширидары должны появиться братья — и как можно скорее!
«Усмирять Хуанхэ, воевать с разбойниками и еженощно загонять Тогон-Тэмура в гарем — какие многосложные обязанности у канцлера Юань!» — усмехнулся про себя Тал Тал.
— Хм… это дело весьма деликатного свойства, господин Докман, но я постараюсь убедить его величество.
* * *
— Отчего вы хромаете, сонбэним? — встревожилась Ки.
— Неудачно спрыгнул с лошади, ваше величество, — сухо ответил Тал Тал.
Они встретились у дверей императорского кабинета, где ежедневно Тогон-Тэмур принимал их обоих для обсуждения государственных дел. Личный евнух пока не извещал о разрешении войти, так что ничего не оставалось, кроме как ждать в неловком молчании.
Ки испытующе взглянула в лицо наставнику: неудачно спрыгнул? Он, который слетал с коня как птица? Зачем эта нарочито неуклюжая ложь? Тал Тал молчал, глядя на нее с уже хорошо знакомым выражением ледяного спокойствия. Оно появилось после убийства Баяна и если менялось, то лишь на вежливый интерес.
В самом начале их знакомства наставник напоминал Ки дом с закрытыми дверями и ставнями: да, все заперто, но сквозь щели виден свет, за дверями кипит жизнь, и порой они даже приоткрываются… Теперь же дом превратился в каменную крепость с глухими стенами до неба. Не верилось, что этот человек когда-то позволял прижиматься к своему плечу и спал с ней под одним плащом…
Конечно, Баян был серьезной угрозой, и его смерть принесла ей огромное облегчение, но даже в самом страшном сне Ки не представлялось, что убийцей сделается наставник! О, если б она могла отговорить его, ведь Баяна за мятеж в любом случае ждала бы казнь, и руки его племянника остались бы чисты! Рассуждая так, Ки догадывалась, что существует некая подоплека этого ужасного поступка, и она как-то связана с ней самой, — догадывалась, не могла понять, и мучилась от этой занозы в душе, как от телесной боли.
Испытывая вину перед Тал Талом и не понимая ее причины, Ки все-таки пыталась вернуть в их отношения если не дружескую теплоту, то хотя бы доверительность ученицы и учителя. Она стремилась показать, что по-прежнему делает все возможное для блага империи, пусть даже дела эти пока касаются внутреннего двора.
— Сегодня я пересматривала ежемесячные расходы на отопление дворца, — как можно более деловым тоном сообщила императрица. — В результате не только обнаружила и пресекла воровство ценного угля, но и устранила одно давнее позорное место — Холодный дом. Вам известно, что это такое?
— Увы, ваше величество, известно, — ледяное спокойствие предсказуемо сменилось вежливым интересом, но Ки была и этому рада.
— Там содержалось десять женщин, над которыми всячески измывались евнухи-сторожа. Не буду утомлять вас отвратительными подробностями… К счастью, с ними покончено: я отправила евнухов в уборщики, а женщин временно поселила в гарем.
— Временно? — интерес чуть усилился.
— Да, — с воодушевлением продолжала Ки, — они слишком стары или измождены, чтобы вновь сделаться наложницами. Я собираюсь дать им возможность заработать на жизнь, а затем отпустить из дворца. А еще я постараюсь убедить императора, что наказания холодом и голодом недопустимы для наложниц.
— Тем самым вы сделаете большое доброе дело и уберете лишнюю статью расходов. Прекрасное решение, ваше величество. — Голос остался ровным, но, кажется, в уголках губ промелькнула улыбка. Ки очень хотелось в это верить.
* * *
— Сколько-сколько? — ужаснулся Тогон-Тэмур.
— Девять тысяч наложниц, — невозмутимо ответил Тал Тал. — Но, повторю, это было у ваших далеких предшественников. У вас в гареме всего пятьдесят пять женщин.
— «Всего!» Тебе легко говорить!
— Ваше величество, продолжение династии требует от вас…
— Да знаю я все, знаю! — досадливо отмахнулся император. Он сидел за столом в своем кабинете, уныло глядя на несколько указов, которые перед подписанием предстояло прочитать. На этом настаивала супруга Ки, стоявшая по правую руку от него. Слева возвышался канцлер.
— Ваше величество, вы молоды и полны сил, — вкрадчиво заговорила императрица, — весь гарем обожает вас!
— Угу… Ох, ну ладно, — Тогон-Тэмур тяжело вздохнул. — Что, уже есть какой-то список или они будут тянуть жребий, или как там заведено? Пятьдесят пять женщин! О боги…
— На самом деле их шестьдесят пять, — вновь заговорила императрица. — Но десять, к сожалению, уже не смогут служить вашему величеству, поскольку пострадали из-за любви к вам, а также вашему отцу, и попали в Холодный дом. Я очень прошу вас распорядиться, чтобы этот павильон снесли и на его месте устроили сад. Пусть никого больше не наказывают столь ужасно!
— И как же их тогда наказывать? — Тогон-Тэмур недоумевающе посмотрел на супругу.
— Наказания не потребуются, ваше величество, — улыбнулась Ки. — Когда в гареме узнают о вашем милосердном решении, уважение к вам достигнет небывалых высот.
— Мудрость и великодушие отличают истинного правителя, — поддержал ее Тал Тал. — Они порождают горячую искреннюю любовь подданных. Обитательницы гарема в известном смысле тоже ваши подданные, государь.
— Да? Хорошо, сегодня проверю, какая там горячая любовь…
— Докман разъяснит вам все тонкости очередности, — с поклоном заключила Ки.
Улучив момент, когда император погрузился в чтение указов, она посмотрела на Тал Тала — и получила в ответ знакомый взгляд, полный понимания и одобрения. Чувство вины не исчезло, но рядом с ней забрезжила надежда на прощение.
1) «малые холода», первая половина января.
2) средневековая мера веса, 59 кг
3) цзинь — 596 г
4) Вежливое обращение к старшему и умному человеку, с которым у говорящего нет никаких родственных/организационных связей.
5) наставник
6) монгольск. «полководец», то есть генерал
7) божество реки Хуанхэ, «Желтой реки»
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу
