Узы крови (джен)

На следующий день после кровавой бани на арене Гарри и Джайна, проигнорировав настоятельные рекомендации мадам Помфри оставаться в постели, направились в больничное крыло. Коридоры Хогвартса все еще были пропитаны тяжелой тишиной и запахом страха, но теперь к нему примешивался острый, стерильный запах зелий, доносившийся из лазарета. Их шаги эхом отдавались от каменных стен, подчеркивая их одиночество посреди притихшего замка. Гарри двигался с трудом, каждый шаг отзывался болью в ребрах и спине, а левая рука под мантией была холодной и почти чужой, несмотря на толстые слои бинтов. Джайна шла рядом, ее движения были скованными, она явно берегла раненое плечо и колено, а правая рука в перчатке была неподвижна. Узы Крови между ними не кричали от боли, как на арене, но тихо гудели — глубокая, постоянная вибрация, напоминающая о перенесенной агонии и той опасной, не до конца понятой связи, что теперь их объединяла.

Больничное крыло было непривычно тихим, но наполненным напряжением. Мадам Помфри, с поджатыми губами и хмурым взглядом, суетилась у кровати Седрика Диггори. Его нога, от бедра до колена, была покрыта толстым слоем заживляющей пасты и тугими бинтами — рваные раны от когтей Огненного Шара затягивались медленно. Седрик выглядел бледным, измученным, но когда он увидел вошедших Гарри и Джайну, его глаза загорелись искренним, теплым светом.

— Гарри! Джайна! — он улыбнулся, пытаясь приподняться на подушках, но тут же поморщился от боли. Мадам Помфри строго зыркнула на него. — Рад вас видеть. Целыми. Ну… почти целыми.

Гарри подошел к кровати и опустился на стул, стараясь не показывать, как ему больно двигаться. Он выдавил слабую улыбку.

— Мы тоже рады, что ты… в порядке, Седрик. Мы волновались.

Джайна осталась стоять чуть поодаль, у изножья кровати. Ее обычная ледяная маска была на месте, но взгляд, которым она смотрела на Седрика, был лишен враждебности — скорее, настороженное, анализирующее любопытство. Гарри почувствовал через Узы ее удивление — она, похоже, ожидала увидеть если не враждебность, то хотя бы обиду со стороны второго чемпиона Хогвартса, которого они втянули в свою бойню.

— В порядке? Ну, буду, — Седрик невесело усмехнулся, кивнув на свою ногу. — Благодаря вам. Я серьезно. — Он посмотрел на них по очереди, его взгляд был прямым и честным. — Там, на арене… это был ад. Если бы не твой ледяной щит, Джайна… тот первый удар Огненного Шара пришелся бы прямо в меня. А потом… твой Конфундус, Гарри… нет, не Конфундус… тот лед… он дал мне секунду, чтобы укрыться. И ты вытащил ее, — он кивнул на Джайну. — Вы… вы действовали как команда. Настоящая. Пусть и… странная.

Слово «команда» заставило Джайну едва заметно напрячься. Гарри почувствовал укол ее циничной мысли через Узы: «Команда смертников, связанных проклятием.» Но вслух она сказала лишь:

— Мы не могли оставить тебя там, Диггори. Никто не заслуживал того, что устроили организаторы.

Ее голос был тихим, хриплым, но в нем не было льда. Скорее, глубокая, выстраданная усталость.

Седрик кивнул, его взгляд стал серьезнее.

— Я знаю. Это было неправильно. Подло. Бросить нас троих на двух драконов… Я до сих пор не понимаю, как мы выжили. — Он помолчал, потом добавил тише, глядя на их перевязанные руки, на бледные лица. — Я говорил со своими ребятами. Сказал им, чтобы прекратили эту чушь со значками и травлей. Сказал, что вы не мошенники, а жертвы в этой истории не меньше моего. Что вы сражались там… за всех нас. Не все сразу поняли, но… думаю, скоро поймут.

Гарри почувствовал, как внутри разливается неожиданное тепло, немного растапливая лед вокруг сердца. Он посмотрел на Джайну. Она молчала, но ее стена дрогнула. Он ощутил через Узы ее сложную реакцию: удивление, недоверие, смешанное с чем-то похожим на… признательность? Не ему. Седрику. Его порядочности. Его простому человеческому поступку.

— Кстати, Флёр и Крам заходили утром, — добавил Седрик, чуть улыбнувшись. — Передавали вам… ну, не то чтобы приветы, но… уважение. Флёр сказала, что твоя магия, Джайна, «пугающая, но великолепная». А Крам просто буркнул что-то про то, что ты, Гарри, «имеешь стальные… ну, ты понял». Думаю, это высшая похвала в его словаре. Они тоже считают, что это была подстава.

Гарри не смог сдержать слабой улыбки. Даже Крам. Джайна тоже едва заметно изогнула губы — не улыбка, но уже не ледяная маска. Гарри почувствовал, как ее стена опустилась еще на миллиметр. Крошечный просвет.

— Мистер Диггори, достаточно разговоров! — вмешалась мадам Помфри, возвращаясь с пузырьками зелий. — Вам нужен покой! А вам двоим, — она строго посмотрела на Гарри и Джайну, — тоже пора отдыхать! И никаких магических экспериментов! — добавила она многозначительно, глядя на перевязанную руку Гарри и перчатку Джайны.

Им пришлось уйти. Когда они вышли из больничного крыла, слова Седрика все еще звучали в ушах. Это не решало их проблем. Не отменяло проклятия. Не убирало холода и страха. Но это был… лучик. Слабый, дрожащий луч света в окружающей их тьме. Доказательство того, что даже в аду можно найти порядочность и, возможно, даже уважение. И это давало крошечную, хрупкую, но отчаянно необходимую надежду.

* * *

К концу недели Хогвартс, словно очнувшись от летаргического сна, вызванного шоком после первого испытания, погрузился в новую лихорадку — предвкушение Святочного Бала. Тяжелая тишина сменилась возбужденным шепотом, коридоры заполнились стайками хихикающих девчонок, обсуждающих платья и прически, и группами парней, неуклюже пытающихся набраться смелости для приглашения. Казалось, замок отчаянно пытался забыть кровь, огонь и лед арены, спрятавшись за мишурой праздника. Для Гарри и Джайны эта внезапная смена настроения казалась гротескной, почти оскорбительной.

Гриффиндорская гостиная гудела, как растревоженный улей. Рон, красный как рак, то и дело запинался, пытаясь сформулировать приглашение для какой-нибудь «не слишком страшной» девушки, и получал лишь сочувственные вздохи от Гермионы, которая с головой ушла в очередной толстый том («Этикет и традиции магических балов: Полное руководство»), делая вид, что ей совершенно все равно. Близнецы Уизли вовсю потешались над всеобщим ажиотажем, принимая ставки на то, кто кого пригласит, и предлагая свои новые «Любовные зелья мгновенного действия» (с непредсказуемыми побочными эффектами).

Гарри сидел в своем обычном кресле у камина, отрешенно глядя на пляшущие языки пламени. Его тело все еще ныло, холод под левой повязкой стал привычным, но неприятным фоном, а шепот пустоты не умолкал. Мысль о Святочном Бале вызывала у него смесь тошноты и глухого раздражения. Танцы? Музыка? После того, как он едва не превратился в ледяное чудовище? После того, как Джайна чуть не умерла у него на руках? Но правила Турнира были неумолимы. Чемпионы открывают бал. Он бросил быстрый, почти неосознанный взгляд на Джайну.

Она стояла у окна, как и часто в последние дни, глядя на заснеженный двор. Ее неподвижность была обманчива — он чувствовал через Узы ее внутреннее напряжение, словно туго сжатую пружину. Она выглядела отстраненной, почти нереальной в сером свете дня, ее белые волосы казались серебряными нитями, упавшими с луны. «Сильная, как воин,» — вспомнил он слова Флёр. Да, сильная. И сломанная. И невероятно одинокая, несмотря на то, что он был постоянно рядом. Мысль о том, чтобы пригласить ее на бал — не потому, что он хотел, а потому, что должен — казалась дикой, нелепой.

— Ну что, Гарри? Придумал, кого осчастливишь? — Рон плюхнулся в соседнее кресло, прерывая его мысли. Уши у Рона пылали, выдавая его собственное смущение. — Время идет, знаешь ли. Чемпионы и все такое… первый танец…

— Знаю, Рон, — буркнул Гарри, чувствуя, как против воли краснеет. Он снова посмотрел на Джайну, и внезапное, простое осознание ударило его, как обухом по голове. Узы. Проклятая двухметровая дистанция. Он не мог пригласить Чжоу Чанг, о которой украдкой думал. Он не мог пригласить вообще никого. Кроме нее. И она… она тоже была заперта с ним. В этой невидимой клетке.

Джайна резко обернулась от окна, словно услышав его мысли или почувствовав его взгляд через Узы. Ее брови сошлись на переносице.

— Что? — спросила она. Голос был холоднее обычного, в нем слышалось откровенное раздражение.

Гарри почувствовал себя полным идиотом. Он прокашлялся.

— Э-э… Святочный Бал. Ну, ты знаешь. — Он махнул рукой в сторону оживленной гостиной. — Чемпионы… должны танцевать первыми. И… учитывая… ну… — он замялся, не зная, как сказать это, не прозвучав по-идиотски.

Ее глаза сузились, в них мелькнуло понимание, а затем — вспышка ледяного сарказма.

— А, так вот оно что, — протянула она медленно. — Ты только сейчас понял, Поттер? Что из-за этого… — она неопределенно ткнула пальцем в пространство между ними, — …мы обречены быть парой по умолчанию на этом вашем… празднике жизни? Какая проницательность.

Ее слова больно хлестнули. Он почувствовал через Узы ее горечь, ее унижение от этой ситуации, от этой вынужденной близости, которая теперь выставлялась на всеобщее обозрение в самом нелепом виде.

— Похоже на то, — пробормотал он, отводя взгляд.

— Я не танцую, Поттер, — отрезала она жестко. — Никогда не любила балы. Особенно школьные. И уж точно я не собираюсь кружиться с тобой в вальсе перед всем этим сбродом, который еще вчера желал нам сгореть заживо.

— Но вам придется! — вмешался Рон, который с любопытством прислушивался к их разговору. Он ухмыльнулся, не до конца понимая всю глубину их драмы. — Вы же чемпионы! Не можете просто стоять в углу! Представляете картину: Джайна пытается уйти пообщаться с Крамом, а Гарри, как на привязи, тащится за ней через весь зал! Вот потеха будет!

Джайна метнула на Рона такой взгляд, что тот поперхнулся и съежился. Но Гермиона, отложив книгу, решилась вмешаться.

— Рон, не говори глупостей! — строго сказала она, потом повернулась к Джайне, ее голос стал мягче. — Джайна, Гарри прав. Это традиция, и от вас будут ждать участия. И… может быть, Рон, при всей его бестактности, в чем-то прав? Может, вам стоит… попытаться? Не ради них, — она кивнула на гостиную, — а ради себя? Сделать что-то… нормальное? Хотя бы на один вечер?

— «Нормальное»? — Джайна издала короткий, сухой смешок, лишенный веселья. Она посмотрела на Гарри, и он увидел в ее глазах не только сарказм, но и глубоко запрятанный страх. — «Нормально» — это не про нас, Грейнджер. Не после драконов. Не после… — она осеклась, но он понял — не после льда. Не после того, что она видела в нем. Узы донесли ее кричащую мысль: «Ты не понимаешь! Близость опасна! Особенно с ним! Танец… это слишком близко!»

Гарри встретил ее испуганный, почти отчаянный взгляд. Он видел ее страх, чувствовал его как свой собственный. Но он также чувствовал усталость от этой вечной обороны, от этих стен.

— Я понимаю, — сказал он тихо, и его голос был на удивление твердым. Узы передали не только слова, но и его собственную боль, его собственную борьбу: «Я понимаю больше, чем ты думаешь, Джайна. Я тоже боюсь. Боюсь того, что внутри меня. Боюсь причинить тебе боль. Но мы не можем вечно прятаться. Мы должны жить. Хотя бы пытаться.»

Она смотрела на него долгую секунду, ее дыхание было прерывистым. Ее стена не рухнула, но она колебалась. Он видел борьбу в ее глазах — страх против усталости, гордость против отчаянного желания хотя бы на миг почувствовать себя… не проклятой.

Наконец, она отвернулась, глядя в огонь.

— Ладно, Поттер, — буркнула она так тихо, что ее едва было слышно. — Один танец. Традиции ради. Но если ты наступишь мне на ногу… я не буду замораживать твои ботинки. Я заморожу тебя целиком.

Это была угроза, но в ней слышалась не злость, а… уступка? Крошечный, почти невозможный шаг навстречу. Гарри почувствовал, как напряжение в его груди немного ослабло. Он кивнул, пряча тень улыбки.

— Договорились.

Один танец. В их ситуации это было почти как объявление войны. Или… начало чего-то другого? Он не знал. Знал только, что этот бал будет еще одним испытанием на прочность их хрупкой, проклятой связи.

* * *

Позже, когда большинство гриффиндорцев разошлись по спальням, утомленные предпраздничной суетой, у камина остались только они четверо. Огонь отбрасывал длинные, пляшущие тени на стены, создавая иллюзию уюта, которая резко контрастировала с напряжением, висевшим в воздухе. Гарри смотрел в огонь, пытаясь согреть внутренний холод теплом пламени, но безуспешно. Джайна сидела в кресле напротив, неподвижно, как ледяная статуя, но ее пальцы (те, что были видны из-под перчатки) нервно теребили край мантии. Рон и Гермиона сидели на диване, обмениваясь встревоженными взглядами.

— Гарри, — начал Рон тихо, нарушая молчание. Он смотрел на левую руку друга, скрытую под мантией, и его голос был полон беспокойства. — Тот лед… на арене… и потом… в классе… Ты уверен, что сможешь это… контролировать? Оно выглядело… страшно.

Гарри медленно поднял голову. Он увидел искреннюю тревогу в глазах Рона, и это было хуже, чем насмешки.

— Я должен, Рон, — сказал он глухо. Голос дрогнул, выдавая его собственный страх. — Другого выхода нет. Если я не смогу… оно победит. Заберет меня.

Шепот пустоты внутри согласно зашипел.

Гермиона отложила книгу. Ее лицо было бледным, глаза серьезными.

— Но это так опасно, Гарри! И для Джайны тоже! Тот эксперимент в классе… — она посмотрела на Джайну с сочувствием, — …он показал, насколько нестабильна ваша связь. Джайна, ты… ты не должна винить себя. Это не твоя вина. Это проклятие…

— Хватит, Грейнджер, — резко оборвала ее Джайна, поднимая голову. Ее голос был холоден, как лед, но под ним слышалась дрожь. — Не надо говорить обо мне так, будто меня здесь нет или я ребенок, которого нужно утешать. Я знаю, что произошло. Я потеряла контроль. Мой страх… он чуть не спровоцировал… худшее. — Она сжала кулаки, ее взгляд метнулся к Гарри, и Узы донесли ее мысль, полную горечи и самобичевания: «Это моя вина. Я разбудила это в нем. Я снова разрушаю того, кто рядом.»

— Это не твоя вина, Джайна, — твердо сказал Гарри, встречая ее взгляд. Он видел ее боль, ее страх, и это придавало ему сил бороться со своим собственным холодом. — Это не ты. И не я. Это Узы. Это проклятие. И тот, кто стоит за ним. Мы оба в этом. И мы разберемся. Вместе. Мы найдем способ.

Она смотрела на него долгую секунду. Ее синие глаза были темными озерами, в глубине которых все еще бушевала буря. Но ледяная стена снова дрогнула. Он увидел в ее взгляде не согласие, не доверие, но… признание. Признание его упрямства, его отказа сдаваться, даже когда она сама была готова опустить руки. Через Узы он почувствовал ее тихую, почти беззвучную мысль: «Ты не сдаешься… Даже когда я так этого хочу… ради твоей же безопасности… Глупый, отважный мальчишка…» Она ничего не сказала вслух, лишь медленно отвела взгляд, но напряжение в ее плечах немного спало.

Рон, чувствуя неловкость момента, кашлянул и попытался сменить тему, вернувшись к единственной «нормальной» проблеме на повестке дня.

— Ну… раз уж вы теперь официально… э-э… пара для Бала, — он покраснел под изучающим взглядом Джайны, — то… может, вам стоит… ну… потренироваться танцевать? Чтобы… ну… не совсем уж опозориться перед всеми? Чемпионы все-таки…

Гермиона шутливо ткнула его локтем в бок.

— Рон! Не будь таким!

Но потом она улыбнулась Гарри и Джайне — теплой, хоть и немного печальной улыбкой.

— Но, возможно, Рон прав. Не насчет позора, конечно. А насчет… попытки. Это может быть… полезно? Отвлечься? Попробовать что-то… обычное? — Она посмотрела на них с надеждой. — Вы справитесь. Вы всегда справляетесь.

Гарри представил себе, как они неуклюже пытаются танцевать в пустом классе, связанные невидимой цепью, боясь каждого прикосновения, каждого неверного шага, который может снова разбудить лед или ее кошмары. Картина была абсурдной.

Джайна фыркнула.

— Танцевать? С ним? Грейнджер, ты предлагаешь мне добровольную пытку.

Но в ее голосе уже не было прежней ледяной жесткости. Только усталая ирония. И, возможно, крошечная, почти неразличимая нотка… любопытства?

Гарри пожал плечами.

— Может, Гермиона права. Хуже уже не будет. Наверное.

Тишина, повисшая после его слов, была наполнена неловкостью, страхом и тенью чего-то еще — хрупкого, как первый лед на луже, но упрямого. Возможности? Он не знал. Знал только, что впереди Бал. И это будет еще один шаг по канату над пропастью.

* * *

Прошло еще несколько дней тягучего, напряженного затишья. Идея потренироваться танцевать, поначалу казавшаяся Гарри и Джайне абсурдной, неожиданно обрела сторонников в лице Рона, Гермионы и, разумеется, близнецов Уизли, которые усмотрели в этом неиссякаемый источник для подколок. Под их дружным натиском, Гарри и Джайна, к собственному удивлению, сдались. Вечером, когда большинство студентов разошлись, а в гриффиндорской гостиной остались лишь их самые близкие друзья, Фред и Джордж с энтузиазмом расчистили пространство перед камином.

Огонь весело потрескивал, отбрасывая теплые, пляшущие блики на лица и стены, создавая почти уютную атмосферу, которая странным образом диссонировала с внутренним состоянием двух главных действующих лиц. Гарри стоял посреди импровизированной танцплощадки, чувствуя себя невыносимо неловко. Он поправил мантию, пытаясь скрыть дрожь в левой руке под повязкой. Он никогда не танцевал. Мысль о том, чтобы делать это сейчас, с ней, на глазах у друзей, казалась пыткой.

Джайна стояла напротив, у каминной решетки, скрестив руки на груди. Ее белые волосы были собраны в простой хвост, открывая бледное, усталое лицо. Перчатка на правой руке скрывала обмороженные пальцы, но Гарри видел, как она инстинктивно щадит раненое плечо. В ее позе читалось знакомое сочетание гордости, раздражения и глубоко запрятанной неуверенности.

— Это совершенно нелепо, Поттер, — произнесла она, хотя ее голос был не таким ледяным, как обычно. Скорее, устало-ироничным. — Последний раз я танцевала… — она запнулась, и Гарри почувствовал через Узы острую вспышку боли, мимолетный образ залитого свечами бального зала Лордерона, юного принца с золотыми волосами и голубыми глазами, смеющегося рядом с ней. Воспоминание было таким ярким и болезненным, что она на мгновение прикрыла глаза. — Очень давно. И это был не Хогвартс.

— Я вообще никогда не танцевал, — честно признался Гарри, пожимая плечами. Он чувствовал себя уязвимым под ее изучающим взглядом и любопытными взглядами друзей. — Но Рон прав. Если мы не попробуем хотя бы шагнуть синхронно, это будет катастрофа. Представь себе лицо Малфоя, если я растянусь посреди зала, утащив тебя за собой.

Уголок ее губ чуть дрогнул. Угроза публичного унижения, похоже, была весомым аргументом.

— Хорошо, — вздохнула она. — Но предупреждаю: если ты отдавишь мне ногу, я не отвечаю за сохранность твоих ботинок. Ледяные чары я еще не разучилась применять.

— Принято, — кивнул Гарри, стараясь выглядеть невозмутимо.

— Музыку! — скомандовал Фред, усаживаясь на подлокотник кресла рядом с Джорджем.

— Маэстро, ваш выход! — подхватил Джордж, подмигивая Гермионе.

Гермиона улыбнулась и, взмахнув палочкой, направила ее на старый, заколдованный граммофон в углу. Из него полилась тихая, плавная мелодия вальса — немного старомодная, чуть печальная, но удивительно подходящая к атмосфере момента.

Гарри глубоко вздохнул и шагнул к Джайне. Он неуклюже протянул ей правую, обожженную, но заживающую руку. Она посмотрела на его ладонь, потом ему в глаза. Секунду она колебалась. Гарри почувствовал ее внутреннюю борьбу через Узы: «Слишком близко… Это неправильно… Опасно… Но…» Но она все же сделала шаг навстречу и осторожно вложила свою левую, здоровую руку в его. Ее ладонь была прохладной, почти ледяной, но живой.

Вторая рука Гарри — левая, замороженная, почти бесчувственная — должна была лечь ей на талию. Он замер, не решаясь. Коснуться ее так… после всего…

— Давай, Поттер, не тяни, — пробормотала она, не глядя на него, ее щеки слегка порозовели. — Иначе мы так и простоим тут до утра.

Он осторожно, почти невесомо, коснулся ее талии пальцами левой руки. Он почти не чувствовал прикосновения, но она вздрогнула, словно от удара током. Ее собственная правая рука в перчатке легла ему на плечо — напряженно, неуверенно. Они стояли так близко, что он мог чувствовать слабое тепло, исходящее от нее, смешивающееся с его собственным внутренним холодом.

Они начали двигаться. Неуклюже, не в такт. Гарри повел, но тут же сбился, наступив ей на ногу.

— Ай! Поттер!

— Ой, прости!

Рон фыркнул в кулак. Близнецы захихикали.

— Тише вы! — шикнула на них Гермиона, но сама с трудом сдерживала улыбку.

— Давай еще раз, — пробормотал Гарри, чувствуя, как уши горят. Он снова посмотрел ей в глаза, пытаясь поймать ее взгляд. — Просто… слушай музыку. И… доверься мне? Немного?

Ее взгляд метнулся к нему — удивленный, настороженный. «Довериться? Тебе?» Но что-то в его голосе, в его отчаянной искренности заставило ее кивнуть.

Они попробовали снова. Шаг. Еще шаг. Поворот. Медленно, осторожно. Он вел, она следовала. Ее движения были скованными, непривычными, но в них угадывалась врожденная грация, скрытая под слоями льда и боли. Его шаги были неуклюжими, но он старался — ради нее, ради себя, ради этой нелепой попытки сделать что-то нормальное.

Музыка лилась, заполняя тишину. И постепенно, незаметно для самих себя, они начали находить ритм. Его рука на ее талии стала увереннее, ее рука на его плече — чуть расслабленнее. Они двигались вместе, связанные не только проклятием, но и этой простой, незамысловатой мелодией. Свет камина играл на ее белых волосах, на его растрепанных черных. На мгновение они забыли про раны, про страх, про зрителей.

Были только они, музыка и этот странный, хрупкий момент близости.

Гарри посмотрел на нее — не на ледяную ведьму, не на тень Артаса, а на Джайну. В синеве ее глаз, отражавших пламя камина, он увидел не холод, а глубокую печаль, усталость и… что-то еще. Уязвимость. Ту самую, которую она так тщательно скрывала. Она тоже смотрела на него — не на Мальчика-Который-Выжил, не на сосуд для ледяной тьмы, а на Гарри. Упрямого, неловкого, но отчаянно пытающегося удержаться на свету.

— Ты… не так уж безнадежен в этом, Поттер, — прошептала она, когда музыка начала стихать. Голос был тихим, почти интимным, лишенным сарказма.

— Ты тоже… танцуешь неплохо, — ответил он так же тихо, и улыбка сама собой тронула его губы. Он рискнул послать ей мысль через Узы — не приказ, не просьбу, а простое утверждение: «Видишь? Мы можем. Не только сражаться.»

Она вздрогнула, словно от неожиданного прикосновения. Ее пальцы на его плече чуть сжались, и она быстро отвела взгляд, ее щеки снова залил румянец. Мелодия закончилась. Они замерли на мгновение, все еще стоя близко друг к другу, связанные тишиной и эхом музыки.

Потом раздались аплодисменты. Рон хлопал изо всех сил, Гермиона улыбалась сквозь слезы, близнецы одобрительно присвистывали.

— Ну вот! Совсем другое дело! — воскликнул Рон. — Теперь вы точно не опозорите Гриффиндор на Балу!

Джайна резко отстранилась, разрывая контакт. Магия момента исчезла, оставив после себя неловкость и вернувшийся холод. Она отвернулась к камину, пряча лицо. Но Гарри успел почувствовать ее последнюю мысль, прежде чем стена снова поднялась: «Это было… опасно. Слишком опасно. Но… не ужасно.»

И это было больше, чем он смел ожидать. Шаг был сделан. Хрупкий, неуверенный, но шаг навстречу друг другу посреди их общего ада.

* * *

Вернувшись в свою комнату после неловкого, но странно трогательного урока танцев, они обнаружили, что она снова изменилась. Стены теперь были не просто серыми камнями — их покрывал мягкий, пульсирующий голубоватый свет, похожий на северное сияние или отсвет магии Джайны, но теплый, успокаивающий. У окна появился небольшой деревянный столик с расставленными на нем шахматными фигурами — явный намек на увлечение Гарри. Камин горел ровно и тихо, отбрасывая длинные, мягкие тени. Комната словно чувствовала их состояние, их хрупкое перемирие, и пыталась создать для них убежище, островок покоя посреди бури.

Гарри медленно стащил мантию, чувствуя, как ноет каждый ушиб, и опустился на свою кровать, глядя в зачарованный потолок, где теперь мерцали не звезды, а те же мягкие голубые переливы. Тело болело, но странное тепло после танца, после ее почти невольной уступки, немного согревало изнутри, борясь с привычным холодом. Он слышал тихое дыхание Джайны, чувствовал ее присутствие рядом — так близко и так невыносимо далеко одновременно.

Она сидела на своей кровати, повернувшись к нему боком, и осторожно снимала перчатку с правой руки. Гарри невольно посмотрел на ее пальцы. Кожа была воспаленной, местами все еще темной от обморожения, но уже без открытых ран — мазь мадам Помфри делала свое дело. Она взяла баночку с зельем и начала медленно, сосредоточенно втирать его в поврежденную кожу. Ее пальцы слегка дрожали — от боли или от воспоминаний, он не знал. Через Узы он чувствовал ее глухую, изматывающую усталость, физическую боль и ту другую, более глубокую рану, которая не заживала — рану прошлого, рану вины, рану страха.

Он смотрел на нее молча несколько долгих минут, слушая треск огня и ее тихое дыхание. Он видел не ледяную ведьму, не грозного Архимага, а просто женщину, запертую в теле подростка, израненную, напуганную, отчаянно пытающуюся удержать контроль над собой и миром, который снова и снова предавал ее.

— Ты думаешь о нем? — вопрос сорвался с его губ прежде, чем он успел подумать. Голос прозвучал тихо, почти беззвучно в уютной тишине комнаты.

Она замерла, ее рука с зельем застыла над пальцами. Она не повернула головы, но он почувствовал через Узы, как ее сердце на мгновение пропустило удар, как холодная волна страха и боли прошла по ее душе. Она знала, о ком он. Не нужно было произносить имя.

— Всегда, — ответила она так же тихо, ее голос был глухим, лишенным интонаций. Она возобновила свои движения, втирая мазь с ожесточенной сосредоточенностью, словно это было самое важное дело на свете.

— Об Артасе, — произнес Гарри мягко, но настойчиво. Он должен был это сказать. Они должны были об этом поговорить. Этот призрак стоял между ними невидимой стеной, более прочной, чем лед.

Она резко втянула воздух, словно от удара. Баночка с зельем выпала из ее дрогнувших пальцев и с тихим стуком покатилась по одеялу. Она не подняла ее. Она медленно повернула голову и посмотрела на него. Ее синие глаза были темными, почти черными от боли, которую она больше не могла скрывать.

— Да, Поттер. Об Артасе, — ее голос дрогнул, но она заставила себя продолжить. — Я думаю о нем каждый раз, когда смотрю на тебя. Каждый раз, когда чувствую твой… холод через эту проклятую связь. Каждый раз, когда ты делаешь что-то безрассудно-храброе или упрямо-честное. Каждый раз, когда вижу в твоих глазах тень той же тьмы, что поглотила его. — Она замолчала, переводя дыхание, ее грудь тяжело вздымалась. — Я не могу перестать сравнивать. Не могу перестать бояться. Бояться, что история повторится. Что я снова… не смогу спасти. Что я снова стану причиной… падения. Что я потеряю тебя так же, как потеряла его.

Ее признание, вырванное из самой глубины души, ударило по Гарри сильнее любого проклятия. Он увидел ее боль, ее вину, ее отчаяние так ясно, словно они были его собственными. Он сел на кровати, его сердце сжалось от сочувствия и острой, почти невыносимой нежности.

— Джайна… — начал он, но слова казались пустыми. — Я не он.

— Я знаю! — почти выкрикнула она, и в ее голосе прорвались слезы, которые она так долго сдерживала. — Я знаю, что ты не он, Гарри! Ты другой! Упрямый, колючий, временами невыносимый, но… не он. Но страх… он сильнее логики. Он живет во мне. Он отравляет все. Он заставляет меня возводить стены, отталкивать тебя, бояться тебя… бояться за тебя. — Она закрыла лицо руками, ее плечи затряслись от беззвучных рыданий. — Я не девочка, Гарри. Мне не четырнадцать. Я была… я прожила жизнь, полную войн, потерь, предательств. Я видела, как рушатся миры и ломаются души. Я держала на руках умирающих друзей. Я сражалась с тем, кого любила больше всего на свете. А теперь… теперь я здесь. В этом юном теле, в этом чужом мире, связана с тобой этим проклятием… и я снова вижу призраков. Я не знаю, как жить с этим. Я не знаю, как отпустить его… или как не дать ему уничтожить и тебя тоже.

Гарри смотрел на нее, сидя на краю их общей, широкой кровати, которую наколдовала комната. Он видел ее так близко — ее дрожащие плечи, белые пряди волос, прилипшие к мокрым щекам, слышал ее сдавленные всхлипы. Расстояние между ними было минимальным, но пропасть ее горя казалась бездонной. Сердце сжималось от сочувствия и острой, почти болезненной нежности, смешанной с его собственным страхом и чувством вины за тот холод, что пугал ее. Он хотел… он отчаянно хотел протянуть руку, коснуться ее плеча, обнять, как-то утешить, показать, что она не одна. Но он боялся. Боялся своей неуклюжести. Боялся ее реакции — оттолкнет ли она его с презрением или ужасом? Боялся той искры, которая могла пробежать между ними прикосновении — не только магической, но и человеческой. Боялся, что его собственное прикосновение будет холодным, что он только усилит ее страх.

Он сжал кулаки, борясь с собой. Потом медленно, нерешительно, он все же протянул руку — свою правую, обожженную, но теплую руку — и очень осторожно коснулся ее плеча, там, где не было раны.

Джайна вздрогнула всем телом, как от удара, и резко подняла голову. Ее лицо, мокрое от слез, было так близко. Синие глаза, полные боли и недоверия, встретились с его зелеными. На мгновение она замерла, словно ожидая удара или ледяного прикосновения.

— Ты не должна проходить через это одна, Джайна, — сказал он тихо, его голос дрогнул, но был твердым. Он не убрал руку, чувствуя ее напряжение под пальцами. — Ты не одна. Я здесь. Прямо здесь. И я никуда не уйду. — Он заставил себя смотреть ей в глаза, пытаясь передать всю искренность, всю решимость, на которую был способен. — Я не Артас. Слышишь меня? Я не он. Я не поддамся этой тьме. Я буду бороться — с холодом внутри, с Волдемортом, с этим проклятием. Ради себя. И ради тебя. Я не прошу тебя забыть прошлое или перестать бояться. Это невозможно. Я просто прошу… не отталкивай меня совсем. Позволь мне быть рядом. Позволь нам… попытаться справиться с этим вместе. Даже если страшно. Особенно если страшно.

Она смотрела на него долгим, изучающим взглядом сквозь пелену слез. Он видел бурю в ее глазах — неверие, страх, сомнение, усталость… но и что-то еще. Искру. Крошечную искорку удивления от его слов, от его прикосновения, от его упрямой веры. Ее стена не рухнула, но она дала трещину. Видимую трещину.

Она медленно отвела взгляд, но не отстранилась от его руки. Ее дыхание стало чуть ровнее. Она провела тыльной стороной ладони по щекам, стирая слезы.

— Ты… ты не понимаешь, Гарри, — прошептала она, голос был хриплым, надломленным. — Дело не только в страхе за тебя. Дело во мне. Эта близость… эта связь… она пугает меня. Я… я не умею быть… слабой. Не умею доверять. После всего… я боюсь снова… привязаться. Боюсь снова почувствовать что-то… и снова это потерять. Или разрушить самой.

Ее слова были тихим, выстраданным признанием ее собственной уязвимости, спрятанной за годами боли и ледяной броней. Гарри почувствовал, как его сердце сжалось еще сильнее.

— Я тоже боюсь, Джайна, — сказал он так же тихо. — Боюсь того, что внутри меня. Боюсь будущего. Боюсь подвести… всех. Тебя. Но… может быть, именно потому, что мы оба боимся… мы сможем помочь друг другу? Не быть одному со своим страхом?

Он осторожно убрал руку с ее плеча, но остался сидеть рядом, не нарушая хрупкого перемирия.

Она долго молчала, глядя на свои руки. Потом медленно кивнула, почти незаметно.

— Может быть, — прошептала она. — Я не знаю. Я ничего больше не знаю.

Она устало откинулась на подушки, отвернувшись от него, но не спиной, а просто глядя в стену. Ее плечи были расслаблены чуть больше, чем обычно.

Гарри остался сидеть рядом, чувствуя через Узы затихающую бурю ее эмоций, сменившуюся глубокой, опустошающей усталостью и… чем-то еще. Не доверием, нет. Но крошечным, почти невозможным ростком принятия. Принятия его присутствия. Принятия того, что они в этом вместе.

Комната вокруг них словно выдохнула вместе с ними. Голубое сияние на стенах стало еще мягче, почти ласковым. Огонь в камине затрещал умиротворенно.

Они не сказали больше ни слова в ту ночь. Но тишина между ними была другой. Не ледяной пропастью, а спокойной, глубокой водой, под которой все еще скрывались опасные течения, но на поверхности которой впервые за долгое время появилось отражение… не врагов, а двух израненных душ, пытающихся найти опору друг в друге. Стена не рухнула. Но дверь в ней приоткрылась. На самую малость.

* * *

Канун Рождества обрушился на Хогвартс ледяным дыханием севера. Ветер завывал в высоких башнях, как голодный волк, а снег, густой и липкий, лепил на стрельчатые окна причудливые, морозные узоры, превращая замок в сказочную, но холодную крепость. Внутри же, словно вопреки внешней стуже, царило лихорадочное оживление. Мрачные коридоры, еще недавно отдававшие эхом ужаса арены, преобразились. Под потолками висели тяжелые гирлянды из остролиста, плюща и омелы, переплетенные мерцающими серебряными лентами, их хвойный аромат смешивался с пряным запахом корицы, гвоздики и имбирных пряников, доносившимся из кухонь. Факелы в настенных держателях горели ярче обычного, отбрасывая живые, танцующие тени, а в Большом зале уже возвышались двенадцать гигантских елей, сверкающих золотыми звездами, хрустальными шарами и ледяными сосульками, тихо звеневшими от малейшего движения воздуха.

Хогвартс отчаянно пытался праздновать. Студенты, особенно младшие, с головой окунулись в предрождественскую суету, словно стремясь вытеснить недавние кошмары блеском мишуры и ароматом сладостей. В гриффиндорской гостиной царил контролируемый хаос. Девушки, собравшись у камина, оживленно обсуждали бальные мантии, демонстрируя друг другу шелка и кружева. Парвати Патил с гордостью показывала свою ярко-розовую мантию, а Лаванда Браун кружилась в чем-то бледно-лиловом, заливаясь нервным смехом. Парни выглядели менее воодушевленно: Невилл мучительно размышлял, как пригласить Джинни Уизли, Рон, уже получивший согласие Падмы Патил (после того, как его отвергла Флёр Делакур), все равно бурчал про «идиотские танцы» и свою ужасную парадную мантию с кружевами. Близнецы Уизли наслаждались всеобщим смятением, предлагая свои сомнительные «Эликсиры Храбрости» и «Заклинания Неотразимости».

Гарри и Джайна держались особняком от этой суеты. Их вынужденная «пара» на балу стала общеизвестным фактом, но обсуждать это в их присутствии никто не решался. Страх и неловкость создавали вокруг них невидимый барьер. Рон иногда отпускал неуклюжие шутки («Зато тебе не пришлось никого уговаривать, Гарри! Считай, повезло!»), но тут же осекался под ледяным взглядом Джайны или встревоженным взглядом Гермионы.

Джайна тоже явно думала об этом. Платье висело в их комнате, как молчаливый упрек или нелепое обещание. Он чувствовал через Узы ее внутреннее смятение: надеть его — значит снова играть роль, надеть маску, скрывая шрамы и боль; не надеть — значит обидеть миссис Уизли и, возможно, еще больше привлечь ненужное внимание.

Вечером двадцать пятого декабря Большой зал гудел от сотен голосов, смеха и музыки. Студенты, разодетые в пух и прах, толпились у входа, ожидая начала бала и выхода чемпионов. Гарри и Джайна спустились по главной лестнице вместе. Точнее, они шли рядом, стараясь соблюдать приличия, но их вынужденная близость была очевидна для всех, кто обращал внимание. Гарри в своей парадной мантии от миссис Уизли чувствовал себя скованно, неуклюже. Шрам на лбу горел под любопытными взглядами, а руки были холодными от нервного напряжения и внутреннего льда. Шепот пустоты внутри него оживился: «Смотрят… Смеются над твоей привязанной ведьмой… Покажи им силу…»

Джайна шла рядом, подняв голову, но ее пальцы в перчатке нервно теребили складку темно-синего платья. Она все-таки надела его. Платье цвета полуночного моря струилось вокруг ее фигуры, серебряные узоры мерцали в свете факелов. Белые волосы были уложены, лицо было бледным, но непроницаемым — идеальная маска ледяной королевы. Но Гарри чувствовал ее напряжение через Узы, ее отчаянную попытку скрыть боль и страх под этой королевской оболочкой. «Дыши ровно. Не показывай слабости. Это просто маскарад. Еще один бой.»

Они остановились у подножия лестницы, ожидая сигнала к выходу чемпионов. Флёр и Крам с партнерами уже были там, Седрик и Чжоу подошли чуть позже. Все взгляды были прикованы к ним — к этой странной, связанной паре. Гарри почувствовал, как щеки заливает краска.

— Ты… — он сглотнул, подбирая слова, — ты все-таки надела его. Выглядишь… сильно.

Она бросила на него быстрый взгляд. Лед в ее глазах чуть оттаял, сменившись знакомой сухой иронией.

— А ты выглядишь так, будто тебя ведут на казнь, Поттер, — прошептала она так, чтобы слышал только он. — Соберись. Представление начинается. И спасибо миссис Уизли, что платье скрывает следы… твоего представления на арене.

Он криво усмехнулся. Ее язвительность была привычнее и даже утешительнее, чем ее недавнее отчаяние.

— Готова к очередному испытанию? — спросил он так же тихо.

Она глубоко вздохнула, расправляя плечи.

— А у нас есть выбор?

В этот момент раздались фанфары, двери в Большой зал распахнулись шире, и Людо Бэгмен (которого, видимо, не успели отстранить до Бала) громко объявил выход чемпионов. Им предстояло пройти через весь зал и открыть танцы. Гарри протянул ей руку. Она на мгновение замерла, потом решительно вложила свою ладонь в перчатке в его. Холодная. Напряженная. Они шагнули вперед, вместе, связанные не только проклятием, но и этим нелепым, пугающим праздником.

Толпа у лестницы затихла. Восхищенные и удивленные вздохи пронеслись по рядам. Даже слизеринцы на мгновение прекратили свои перешептывания. Джайна Праудмур в этом платье была зрелищем, которое нельзя было игнорировать. Но Гарри видел не только внешнюю красоту. Через Узы он чувствовал ее — ее боль, ее страх, ее отчаянную попытку сохранить лицо, надев эту маску королевского достоинства. Он чувствовал, как ей неуютно, как чужеродно ощущается эта роль принцессы после всего, что случилось.

— Готов к представлению? — прошептала она, когда они начали спускаться по лестнице под сотнями взглядов.

— Только если ты готова, — ответил он, чувствуя, как их связь вибрирует от смешанных эмоций — страха, долга, и этой странной, нежеланной близости.

Они вошли в зал. Музыка гремела. Свет слепил. Впереди был первый танец. Еще одно испытание на их пути, вымощенном болью и льдом.

Большой зал сиял и переливался, превратившись в волшебный зимний грот. Зачарованный потолок имитировал глубокое ночное небо с мириадами холодных звезд и полной луной, льющей свой серебристый свет на танцующих. Стены, покрытые искрящимся инеем, мерцали в свете сотен свечей, а огромные ели по периметру источали густой хвойный аромат. Мраморный танцевальный круг в центре блестел, как поверхность замерзшего озера, готовый принять чемпионов. Оркестр волшебников с бородами, украшенными колокольчиками, заиграл первые ноты вальса — мелодию медленную, плавную, с нотками светлой печали, которая неожиданно точно отражала их собственное состояние.

Гарри и Джайна стояли в центре, рядом с другими парами: сияющей Флёр, суровым Крамом и улыбающейся Гермионой, смущенным Седриком и Чжоу. Гарри чувствовал себя деревянным солдатиком, его ладони были влажными от нервного напряжения, а сердце колотилось так громко, что, казалось, его услышит весь зал. Он посмотрел на Джайну. В своем темно-синем платье, с белыми волосами, уложенными мягкими волнами, она была похожа на сошедшую со страниц древней легенды ледяную принцессу — прекрасную, гордую и бесконечно одинокую. Он чувствовал ее напряжение через Узы, ее страх перед этой вынужденной, публичной близостью.

Музыка полилась, и пары начали движение. Гарри неуверенно шагнул вперед, его правая рука осторожно легла на ее талию, на холодный шелк платья. Левая, замороженная, рука неуклюже поднялась, чтобы поддержать ее ладонь в перчатке. Она вздрогнула от его прикосновения, но не отстранилась, лишь ее пальцы чуть крепче стиснули его плечо.

Их первые шаги были катастрофой. Неловкие, не в такт, они едва не столкнулись с другой парой. Гарри покраснел до корней волос, пробормотав извинения. Джайна бросила на него убийственный взгляд, но промолчала. Он видел борьбу в ее глазах — желание оттолкнуть его, убежать от этой нелепой ситуации, но и понимание, что они заперты вместе.

— Прости, — прошептал он, снова пытаясь поймать ритм. — Я не умею…

— Я тоже почти забыла, как это делается, — неожиданно тихо ответила она. — Просто… слушай музыку. И… постарайся не смотреть на ноги.

Он поднял взгляд и встретился с ее глазами. Синий лед напротив зеленого пламени, борющегося с инеем. И в этот момент, под влиянием музыки и их общей неловкости, что-то неуловимо изменилось. Они перестали бороться с ситуацией и друг с другом. Они начали двигаться вместе.

Шаг. Поворот. Еще шаг. Его рука увереннее легла на ее талию, притягивая чуть ближе — в пределах необходимого, но все же ближе. Ее рука на его плече расслабилась. Они нашли ритм — не только музыки, но и свой собственный, уникальный ритм их проклятой связи. Он вел ее, и она следовала — легко, почти невесомо, словно ее тело вспомнило давно забытые движения.

Мир вокруг начал расплываться, терять четкость. Рев толпы, любопытные взгляды, другие пары — все это отошло на задний план. Остались только они двое, кружащиеся в медленном, печальном танце посреди ледяного дворца. Свет свечей играл на ее белых волосах, на бледной коже, на серебряных нитях в ее прическе. Он вдруг заметил, как дрогнули ее ресницы, как чуть приоткрылись губы, словно она прислушивалась не только к музыке, но и к чему-то внутри себя.

Узы Крови между ними запели иначе. Не тревогой и болью, а тихой, сложной мелодией. Он чувствовал ее — не только страх и настороженность, но и удивление, и мимолетную, почти бессознательную волну… тепла? Успокоения? Словно эта близость, этот ритм, этот простой человеческий танец на мгновение пробили брешь в ее ледяной броне, коснувшись чего-то глубоко спрятанного. Она чувствовала его — не только холод и тьму, с которыми он боролся, но и его искреннее смущение, его неуклюжую заботу, его отчаянное желание сделать все правильно, не причинить ей боли. Она почувствовала его одиночество, такое же глубокое, как ее собственное, и на мгновение их общая боль стала не бременем, а точкой соприкосновения.

«Это… странно» — пронеслось по Узам от нее, мысль была окрашена удивлением и легкой паникой. «Не так ужасно, как я думала.»

«Совсем не ужасно» — ответил он мысленно, чувствуя, как его собственное сердце начинает биться ровнее, а холод внутри немного отступает под влиянием ее неожиданного тепла. «Может быть… мы сможем так?»

Она подняла на него глаза, и в их синеве больше не было льда. Только глубина, печаль и вопрос, на который у них обоих не было ответа. Он смотрел на нее, и ему отчаянно захотелось, чтобы этот момент длился вечно. Чтобы музыка не кончалась. Чтобы мир за пределами их танца исчез.

Мелодия достигла своего пика — нежная, пронзительная нота скрипки повисла в воздухе — и начала медленно затихать. Их шаги замедлились, они остановились в центре зала, все еще держась друг за друга, все еще глядя друг другу в глаза. Воздух между ними дрожал от невысказанных эмоций, от хрупкой близости, рожденной посреди их общего кошмара.

Зал взорвался аплодисментами. Громкими, на этот раз — искренне восхищенными. Что-то в их танце — его отчаянная неловкость, ее обретенная грация, их очевидная связь, полная боли и нежности — тронуло даже самые черствые сердца.

Они медленно расцепили руки, словно нехотя разрывая невидимую нить. Магия момента рассеялась, оставляя после себя легкое головокружение и острое чувство потери. Они отошли к стене, стараясь не смотреть друг на друга, боясь увидеть в чужих глазах отражение того, что только что произошло. Зал заполнился другими танцующими парами, снова зазвучала музыка, смех.

Но для Гарри и Джайны все было иначе. Этот танец, вынужденный и нежеланный, стал чем-то большим. Он не разрушил стены между ними, но он показал им, что за этими стенами есть не только боль и страх. Есть еще что-то. Что-то хрупкое, едва зародившееся, чему они боялись дать имя. И это пугало их, возможно, даже больше, чем драконы или шепот бездны.

* * *

Первый танец чемпионов закончился, но Большой зал только начинал оживать. Оркестр сменил торжественный вальс на что-то более быстрое и задорное — зажигательную джигу, под которую ноги сами просились в пляс. Танцевальный круг мгновенно заполнился смеющимися, толкающимися студентами, их мантии и платья мелькали разноцветными пятнами в теплом свете свечей. Воздух наполнился гулом голосов, смехом, звоном кубков и сладкими ароматами — домовые эльфы, невидимые и проворные, разносили подносы с горячим шоколадом, сливочным пивом и горами медовых пирогов, канапе и крошечных пирожных. Ледяные скульптуры у стен начали подтаивать от тепла сотен тел, блестящие капли стекали на пол, отражая мерцающие звезды зачарованного потолка. Праздник был в самом разгаре.

Гарри и Джайна отошли к одному из длинных столов, заставленных угощениями, стараясь держаться в тени одной из огромных елей. Они все еще были связаны — не только Узами, но и неловкостью пережитого танца, той хрупкой близостью, которая одновременно пугала и притягивала их. Гарри машинально взял два кубка с дымящимся шоколадом, протянув один Джайне. Ее пальцы в перчатке на мгновение коснулись его, когда она брала кубок, и он почувствовал слабый электрический разряд, прошедший по Узам — отголосок их сплетенных душ. Она молча кивнула, пряча взгляд за ресницами. «Спасибо» — пронеслось по связи, коротко, почти неохотно, но искренне.

Они стояли рядом, наблюдая за весельем со стороны, как два изгнанника на чужом пиру. Рон, красный и взъерошенный, неуклюже топтался с Падмой Патил, которая явно предпочла бы быть где угодно, но только не с ним. Он то и дело бросал тоскливые взгляды в сторону Гермионы, которая легко и грациозно (к его удивлению) кружилась в танце с Виктором Крамом. Крам, хоть и выглядел как всегда сурово, вел ее с неожиданной нежностью, и на лице Гермионы сияла счастливая улыбка. Флёр, окруженная толпой восхищенных поклонников, танцевала с Роджером Дэвисом, ее смех звенел серебром. Седрик и Чжоу стояли в стороне, тихо разговаривая и смеясь, его рука лежала на ее талии с нежной заботой.

Даже профессора, казалось, поддались праздничному настроению. Дамблдор легко вальсировал с профессором МакГонагалл, чье обычно строгое лицо смягчилось почти до улыбки. Хагрид неуклюже переминался с ноги на ногу рядом с мадам Максим, которая добродушно посмеивалась над его попытками не отдавить ей ноги. Только Снейп одиноко стоял у стены, скрестив руки и сверля толпу своими черными глазами, но даже в его позе было меньше яда, чем обычно — возможно, крепкий эль в его кубке делал свое дело.

Гарри почувствовал на себе чей-то взгляд. Малфой. Он стоял в компании Пэнси Паркинсон и других слизеринцев, что-то тихо говоря и указывая подбородком в их сторону. На его бледном лице застыло выражение сложной смеси страха, зависти и ненависти. Он больше не смел оскорблять их в открытую, но его присутствие было как заноза.

— Пялятся, — буркнул Гарри, отворачиваясь. Несколько младшекурсников у стола с пирожными тоже украдкой показывали на них пальцами и шептались.

— Пусть, — голос Джайны был тихим, но твердым. Она сделала глоток горячего шоколада, и Гарри заметил, как на ее бледных щеках появился легкий румянец от тепла. — После того, что они видели на арене… Пусть думают, что хотят. Слова — это просто ветер.

«Но взгляды ранят» — подумал Гарри, чувствуя ее скрытое напряжение через Узы. Ей было не все равно, как бы она ни старалась это показать.

Он перевел взгляд на ее руку в перчатке, сжимавшую кубок.

— Расскажи мне… про драконов, — неожиданно для самого себя попросил он. — Тех, из твоего мира. Ты сказала… они другие.

Она удивленно подняла на него глаза. Разговор о ее прошлом был для них запретной территорией, слишком полной боли и призраков. Но сейчас, посреди этого чужого праздника, возможно, это было единственное, о чем они могли говорить — о чем-то далеком, не связанном с Хогвартсом, с проклятием, с их собственной сломанной связью.

Она помедлила, ее взгляд стал задумчивым, устремленным куда-то вдаль, сквозь стены зала, сквозь время и пространство.

— Драконы Азерота… — начала она тихо, ее голос приобрел иные интонации — глубокие, почти благоговейные. — Они не просто ящеры с крыльями и огнем, Гарри. Они — часть самой ткани мира. Древние, мудрые… и невероятно могущественные. Есть Великие Аспекты, избранные титанами, создавшими наш мир. Алекстраза, Королева Драконов, Хранительница Жизни — ее дыхание может исцелить землю, а ее гнев — испепелить армии. Я видела ее… однажды… ее сила ощущалась как само солнце. — Она замолчала, словно переживая воспоминание. — Ноздорму, Вневременный, повелитель песков времени, бронзовый дракон, видящий все пути прошлого и будущего. Малигос, Аспект Магии, синий дракон, чье дыхание было чистой арканой… пока он не сошел с ума от горя. Изера, Спящая, правительница Изумрудного Сна, мира грез… И… — ее голос дрогнул, — …Нелтарион. Хранитель Земли. Черный дракон, ставший Смертокрылом Разрушителем… под шепотом Старых Богов. Он предал других Аспектов, чуть не уничтожил мир… Его падение — вечная рана Азерота.

Гарри слушал, затаив дыхание. Драконы-боги, хранители времени и жизни, сошедшие с ума от горя, предавшие мир… Это было так не похоже на Хвосторогу или Огненного Шара, которые казались просто свирепыми, хоть и опасными, зверями.

— А те… наши… они совсем другие? — спросил он шепотом.

Джайна пожала плечами, ее взгляд вернулся в зал, но оставался отстраненным.

— По сравнению с Аспектами? Да. Они как… сторожевые псы титанов. Дикие, инстинктивные. В Азероте даже обычные драконьи стаи — черные, красные, синие, зеленые — обладают разумом, речью, сложной иерархией. Некоторые служат добру, другие — злу. Есть драконы-нежить, поднятые Королем-Личом… — Она снова осеклась, тень Артаса мелькнула в ее глазах. — Эти… — она кивнула в сторону невидимой арены, — …они просто опасные животные. Но сильные. Очень сильные. Мы едва справились.

— Ты думаешь… тот лед… во мне… он похож на… на магию Смертокрыла? Или Короля-Лича? — вопрос вырвался сам собой, полный страха.

Она резко посмотрела на него. Ее глаза были полны тревоги, но и честности.

— Нет, Гарри. Не похож. Твой холод… он другой. Он… пустой. Голодный. Как будто он хочет не разрушать, а… поглощать. Заполнять пустоту. Это… это пугает меня еще больше. — Она отставила кубок, ее руки дрожали. — Но ты… ты борешься с ним. Я видела. Ты не сдался ему. Даже когда…

Их разговор прервал Рон, подошедший к ним с двумя кубками сливочного пива и расстроенным видом.

— Ну что, голубки, воркуете тут в уголке? — проворчал он, протягивая им кубки. — Падма меня окончательно бросила. Сказала, что танцевать со мной — все равно что пытаться научить тролля балету. Может, вы еще разок станцуете? А то смотреть не на кого.

— Может, тебе стоит поучиться танцевать, Уизли, а не искать виноватых? — холодно заметила Джайна, но взяла предложенный кубок.

Рон покраснел и отступил к столу с едой.

Гарри посмотрел на Джайну. Их разговор, тяжелый и пугающий, тем не менее, оставил странное послевкусие — не горечи, а… близости? Она поделилась с ним частью своего мира, своей боли. Она ответила на его самый страшный вопрос честно, хоть и пугающе.

— Спасибо, — сказал он тихо. — Что рассказала.

Она кивнула, не глядя на него, но он почувствовал через Узы — ее стена не рухнула, но стала тоньше. Они все еще были пленниками своего проклятия, но в их тюрьме появился крошечный просвет. Возможность говорить. Возможность понимать. И это было уже немало.

* * *

Полночь пробила где-то в глубине замка, и Святочный Бал начал медленно умирать. Оркестр сыграл последнюю мелодию — нежную, почти колыбельную, под которую последние, самые стойкие пары неохотно покинули танцевальный круг. Большой зал, еще час назад сияющий и гудящий, теперь выглядел растрепанным и усталым. Свечи оплыли, иней на стенах подтаял, на мраморном полу остались следы от сотен ног, блестки от платьев и конфетти от хлопушек близнецов Уизли. Воздух был тяжелым, пахнущим увядшими цветами, пролитым сливочным пивом и общей усталостью.

Студенты, зевая и пошатываясь, брели к своим гостиным, их смех и разговоры становились все тише, растворяясь в гулких коридорах. Гарри и Джайна ушли одними из последних. Они шли рядом, их шаги по пустым, слабо освещенным переходам звучали одиноко. Гирлянды из остролиста и хвои роняли иголки на каменный пол, а факелы в держателях догорали, отбрасывая длинные, причудливые тени, которые, казалось, следили за ними. Сквозь высокие окна пробивался холодный лунный свет, смешиваясь с запахом снега и ночной тишины. Их дыхание вырывалось белыми облачками, растворяясь в прохладном воздухе.

Они поднялись по винтовой лестнице к своей комнате молча. Но тишина между ними была иной, чем прежде. Не ледяная стена, не напряженное ожидание удара. Скорее, спокойная, глубокая вода после шторма. Разговор о драконах, о ее мире, ее прошлом, стал неожиданным мостом через пропасть, разделявшую их. Он не разрушил стен, но позволил им заглянуть за них, увидеть друг в друге нечто большее, чем просто проклятого партнера или пугающее отражение собственных страхов.

Гарри чувствовал ее присутствие рядом через Узы — не как бремя или угрозу, а как… константу. Ощущал ее глубокую усталость, ноющую боль в раненом плече, но и что-то еще — слабое, едва заметное эхо облегчения? Или просто смирения? Она доверила ему частичку своей души, своих воспоминаний, и это было невероятно важно. Когда они подошли к двери своей комнаты, он замедлил шаг и посмотрел на нее. Лунный свет падал на ее лицо, смягчая резкие черты, заставляя белые волосы серебриться. Он не сказал ни слова, но послал ей через Узы простое, тихое чувство — благодарность. За то, что рассказала. За то, что позволила ему заглянуть за лед.

Она встретила его взгляд, и в ее синих глазах на мгновение не было ни страха, ни сарказма. Только глубокая, бесконечная усталость и тень того же тихого понимания. Она едва заметно кивнула и первой вошла в комнату, оставляя дверь открытой для него.

* * *

Ночь после Бала окутала их общую комнату плотной, бархатной тишиной, нарушаемой лишь тихим треском догорающих углей в камине да далеким, тоскливым завыванием ветра в замковых трубах. Мягкий, пульсирующий голубой свет стен, который теперь казался почти родным, создавал интимный полумрак, скрадывая острые углы и резкие тени. Комната словно чувствовала их состояние — хрупкое перемирие, смешанное с глубокой усталостью и невысказанным смятением, — и сжималась вокруг них, становясь не тюрьмой, а убежищем.

Гарри лежал на своей половине их широкой кровати, не потрудившись снять даже парадную мантию. Он был слишком измотан — не танцами, а эмоциональным напряжением вечера, разговором с Джайной, постоянной борьбой с холодом внутри. Он смотрел в потолок, где голубые переливы света напоминали ему то северное сияние, о котором она рассказывала, то глубину ее глаз в тот момент, когда музыка стихла. Узы Крови тихо гудели — не болью, не страхом, а чем-то новым, теплым и одновременно тревожным, чувством, которому он не мог и не хотел давать имя. Он чувствовал ее рядом, так близко, что мог бы коснуться, если бы протянул руку.

Джайна сидела на своей половине кровати, спиной к нему, но он видел ее отражение в темном стекле окна. Платье цвета полуночного моря лежало смятой кучей на полу — маскарад окончен. Она была в простой белой ночной рубашке, выданной Хогвартсом, которая подчеркивала ее хрупкость. Белые волосы рассыпались по плечам, серебрясь в лунном свете. Она сняла перчатку и снова медленно, мучительно втирала заживляющую мазь в свои обмороженные пальцы правой руки. Ее движения были сосредоточенными, почти ритуальными, но он чувствовал через Узы ее внутреннюю бурю — мысли метались между воспоминаниями о танце, страхом перед будущим, эхом Артаса и этим новым, непонятным чувством к мальчишке, с которым ее связала судьба. Она боялась этого чувства больше, чем драконов, больше, чем льда в его глазах.

Гарри заснул первым, провалившись в сон так же резко, как падал с метлы на арене. И сон пришел — яркий, почти осязаемый, сотканный из их общих эмоций, страхов и той новой, хрупкой близости, что родилась между ними.

Он снова был на танцполе, но зал был пуст, только они двое кружились в медленном вальсе под музыку, которую слышали только они. Она была в том же темно-синем платье, но ее волосы были распущены, а в глазах не было ни страха, ни льда — только глубокая, печальная нежность. Она смотрела на него так, словно видела его душу. Он держал ее в объятиях, чувствуя ее тепло, ее хрупкость, и его сердце переполнялось чувством, таким сильным и чистым, что оно почти причиняло боль. Это было не просто влечение, не просто благодарность — это было что-то большее, что-то, что он не мог выразить словами. Повинуясь неодолимому порыву, рожденному во сне, где страхи и стены были тоньше, он наклонился, чтобы поцеловать ее. Их губы были в миллиметре друг от друга, он чувствовал ее теплое дыхание, видел, как дрогнули ее ресницы…

Он проснулся от собственного тихого, сдавленного стона. Сердце колотилось так, что отдавало в висках. Щеки горели. Он резко сел на кровати, пытаясь отдышаться, осознавая, что произошло. Это был сон. Но Узы…

Он почувствовал ее взгляд. Джайна сидела на своей половине кровати, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Она смотрела на него в полумраке комнаты. Неподвижно. На ее лице не было ни тени сна. Она не спала. Она видела. Она чувствовала все то же, что и он в этом сне — его порыв, его нежность, его почти свершившийся поцелуй.

Ее глаза в тусклом свете камина блестели — не от слез, а от сложной, мучительной смеси эмоций, которую она не могла скрыть даже за своей ледяной маской. Шок. Смущение. Страх. И что-то еще… что-то похожее на… тоску? На отражение его собственного чувства?

— Ты… ты видела? — прошептал Гарри, голос охрип от сна и смущения. Он чувствовал себя совершенно беззащитным под ее пристальным взглядом.

Она медленно кивнула. Голос ее был едва слышен, он дрожал, как натянутая струна.

— Все. Я… я чувствовала. Как будто… это было по-настоящему. — Она обхватила себя руками еще крепче, словно пытаясь удержать себя от распада. — Это был просто сон, Гарри. Глупый сон.

Но Узы кричали об обратном. Они передавали ее панику, ее смятение, ее страх перед тем, что этот сон разбудил в ней самой. И тот слабый, предательский отголосок тепла, который она так отчаянно пыталась подавить.

Она соскользнула с кровати и подошла к нему. Она остановилась рядом, так близко, что он мог чувствовать холод, исходящий от ее кожи, смешанный с едва уловимым ароматом снега и чего-то цветочного — остатков духов с бала? Ее босые ноги почти касались его ног на холодном каменном полу.

— Ты не должен… — начала она, ее голос был сдавленным, полным боли. — Ты не должен так… чувствовать ко мне, Гарри. Не надо.

— Я не выбирал это, Джайна, — сказал он, поднимая на нее глаза. Его щеки все еще горели, но он заставил себя смотреть ей в лицо. — Это просто… есть. Я не знаю, что это. Но я не могу это отрицать. И я не жалею об этом сне.

Она смотрела на него долгую, бесконечную минуту. Ее пальцы правой руки сжались в кулак так сильно, что капли крови упали с обмороженной кожи на пол, оставляя темные пятна. Она не заметила.

— Я не могу, — прошептала она наконец. Голос был сломлен. — Я не могу дать тебе то, что ты… возможно, ищешь. Не сейчас. Возможно, никогда. Я… я сломана, Гарри. Слишком много шрамов. Слишком много призраков. Я принесу тебе только боль. Я всегда приношу боль тем, кто… кто мне дорог.

Ее слова были как удары ножом. Он видел ее страх, ее уверенность в своей разрушительной силе. Но он также чувствовал через Узы ее отчаянное, невысказанное желание — чтобы он остался. Чтобы он не испугался ее шрамов, ее прошлого. «Я не та, кем ты меня видишь… Но не уходи… Пожалуйста, не уходи…»

Он не мог ее коснуться. Не мог ее утешить словами. Он просто смотрел ей в глаза, пытаясь передать ей всю свою решимость, всю свою веру, все то хрупкое тепло, что боролось с льдом внутри него.

— Я не уйду, Джайна, — сказал он тихо, но твердо. — Я не боюсь твоих шрамов. И твоих призраков. Мы справимся с ними. Вместе.

Она резко отвернулась, словно его слова причинили ей физическую боль. Она быстро вернулась на свою половину кровати и легла, натянув одеяло до подбородка, спиной к нему. Ее плечи мелко дрожали.

Гарри остался сидеть, глядя на ее неподвижную спину. Комната вокруг них словно затаила дыхание. Голубой свет на стенах померк, стал глубже, почти чернильным. Огонь в камине почти погас, оставив лишь тлеющие угли. Хогвартс, казалось, оплакивал их вместе с ними, укрывая их в своей ночной тишине.

Сон оставил после себя не просто трещину. Он оставил открытую рану. Рану осознанных чувств, страха перед ними и горького понимания того, как сложен и опасен их путь. Ночь была долгой, и рассвет казался бесконечно далеким.