Тонкие миры — прочные связи (джен)

Не очень-то удобный им достался транспорт: трясло и подбрасывало на каждой кочке. А путники вынуждены были сидеть в дальнем углу кузова, спрятавшись между ящиками с капустой, морковкой и другой овощной дребеденью, которая пахла землей и влагой.

Мейбл проковыряла дырочку в накрывавшем кузов брезенте и теперь имела сомнительное счастье осматривать узкие, сумрачные улицы, по которым трюхал грузовичок.

Мейбл решила, что город ей скорее нравится. Конечно, темные тучи, которые постоянно клубились над головой, не шли ему на пользу. Но если бы они расступились, наверное, дома с остроконечными крышами и высокими портиками выглядели бы очень живописно. Этот город немного напоминал ей старые части Нью-Йорка или Бостона, какими их показывают в фильмах. Или, может быть, европейские города. Мейбл мечтала побывать в Париже, поэтому кое-что о европейских городах она знала.

Хотя, конечно, теперь она может дать фору заносчивой Энн Питерс, которая в Париже была! Потому что одно дело Париж, куда можно долететь на самолете, а другое дело место, куда проваливаешься в портал между мирами. Даже если об этом никому толком не расскажешь (или все примут опять за ее «фантазии»), все равно...

Еще ей не нравилось, какими пустыми были улицы. Утро, самое занятое время, а прохожих раз два и обчелся. И даже те, которых ей удавалось увидеть, — одетые старомодно и стильно, как на подбор, — норовили быстро заскочить в какой-нибудь магазин (наверное, правильно говорить «лавку»?) и скрыться с глаз.

Да и автомобилей навстречу попадалось мало. Казалось, что их грузовик едет по городу почти в гордом одиночестве.

При том, что Мейбл одним глазом поглядывала на улицу, она умудрялась еще вязать. К счастью, миссис Франтан (ее звали Илиани — очень красивое имя!) одолжила Мейбл спицы. Даже не одолжила, а отдала совсем: сказала, что у нее суставы стали уже не те, и она давно не вяжет. Что лучше всего, у нее были не только обычные спицы, прямые: эти-то достать легко. У нее нашлись и чулочные, поэтому Мейбл могла с удобством довязать свитер для дяди Стэна. Чем она и занималась, одним глазом поглядывая в свою дырку.

Дядя Стэн ей, честно говоря, не нравился. Не в том смысле, что она ему не доверяла или как-то так; нет, это же был дядя Стэн! В том смысле, что он казался каким-то бледным и держался слегка рассеянно. И еще: их положили всех спать в одну комнату, и Мейбл, когда просыпалась, не слышала его храпа! Возможно, он и вовсе не спал. Она бы не удивилась. Да и мешки у него под глазами стали прямо фиолетовыми. Сейчас его бы гримировать не под тигра, а под Дракулу.

Ну ничего, Мейбл знала средство его взбодрить!

— Смотри! — сказала она и сунула дяде Стэну ярко-голубой, в цвет того губочного мира, свитер, который только сейчас закончила вязать. — Специальный свитер для дяди Стэна! У меня не было ниток другого цвета, но я вывязала узор, чтобы показать, как сильно я тебя люблю!

Мейбл не видела смысла в самокритике, но даже она готова была признать, что «узор» не очень-то ей удался. Во-первых, она торопилась довязать, пока есть время, а во-вторых, нитки из параллельного измерения слишком путались и цеплялись. Она намучилась, пока к ним приноровилась!

Поэтому то, что задумывалось как ряд сердечек по подолу и краям рукавов, теперь скорее напоминало просто полосу дырочек примерно одинакового размера.

— Спасибо, милая, — пробормотал дядя Стэн. — Очень кстати.

И тут случилось странное: он начал немедленно этот свитер натягивать! Мейбл даже не ожидала. Обычно Стэн относился к тому, что она вязала для него, крайне скептически. Из трех связанных ею в Гравити-Фолз свитеров согласился надеть только один. Хуже, чем Диппер, который вообще ее свитера носил только осенью и зимой!

Вот дядя Форд в этом плане был куда перспективнее.

Стэн натягивал свитер как-то медленно, словно ему тяжело было двигаться. Мейбл ощутила на миг то же самое холодное чувство, которое почувствовала, когда ее затягивало в корабль франкенштейнов… ну, когда она еще не знала, что они, в общем, неплохие ребята, а распоряжается всем у них Сус. Она изо всех сил постаралась прогнать это чувство. Ведь тогда все кончилось хорошо. И сейчас будет хорошо. Просто грузовик трясет, а Стэн не спал всю ночь, волновался за них, наверное. Вот поэтому ему сейчас не по себе.

Стэн натянул свитер, и Мейбл окинула его критическим взглядом. Конечно, получилось немного мешковато — как все ее свитера. Но вполне достойно. Она вовсе не хотела вывязывать сложную модель: конечно, у нее это не заняло бы аж два месяца, как говорили рукодельные сайты, но терять даже несколько дней на один свитер Мейбл была категорически не согласна.

— Мне очень нравится, — сказал Стэн. — Спасибо, Мейбл.

Потом, увидев ее лицо, вдруг закашлялся и ворчливо произнес:

— Сгодится, короче. Сейчас что-то прохладно.

— А по-моему, жара, — встрял Сус.

— Заткнись, — буркнул Стэн.

— Кстати, Мейбл, чувачок! — продолжил Сус, совершенно не смущенный его ворчаньем. — А ты не хочешь связать купальник? Такой, в ретро-стиле, для меня? Я б носил!

— Хм! — Мейбл потерла подбородок. — Это вызов! А я не отказываюсь от вызова! — она посмотрела на небольшой моток синей пряжи, который остался в нее в руках. — Только, боюсь, здесь на это не хватит. Придется тебе подождать до следующего рукодельного магазина.

— Или до дома, — покладисто кивнул Сус. — Может, это будет быстрее.

— Может! — с энтузиазмом согласилась Мейбл.

(Ей вдруг поверилось, что они в самом деле скоро вернутся.)

— Ну-ну, разголосились, — пробурчал Стэн. — Прикрутите звук, еще услышит кто.

Наконец автомобиль начал тормозить, а потом остановился на небольшом подъеме, разводя газы. Мейбл увидела в дырку край чугунных ворот, которые отворил молоденький полицейский — паренек с грандиозно оттопыренными ушами, чью бледность очень подчеркивала темно-синяя униформа.

Грузовичок въехал в ворота, свернул налево, и перед Мейбл на миг открылся длинный проход между крытыми рядами, который они миновали — рынок.

Грузовик остановился на заднем дворе тускло-коричневого кирпичного здания. Минуты полторы, и задняя дверь открылась, впустив в кузов тусклый наружный свет и запахи подгнивших овощей.

— Погоди, старый, выкурю сигаретку, — проговорил ленивый голос. — Я тебе не нанятый, эти ящики таскать с утра до вечера.

— Параша на тебя, — произнес сердитый голос: они узнали соседа фермера Франтана. — Я что, должен тут торчать, пока у меня пропуск не истечет?

— У тебя пропуск до вечера. В бордель, что ли, торопишься? — так же лениво отозвался грузчик. — И не стой над душой, папаша, вы у меня все уже вот где!

Костеря грузчика вполголоса, фермер отошел. Последовала еще одна короткая пауза, потом тихий голос грузчика совсем другим тоном произнес:

— Эй, посылочка от Франтана! Выходите! Быстро только. И во-он за тот навес.

Один за другим они выбрались из кузова, пересекли полметра до небольшого навеса над кучей дров (с ума сойти, тут еще топят дровами?), где и спрятались. Совсем как тогда, когда на них напал птеродактиль, только Диппера и Пухли не хватало… Эх, вот бы поскорее с ними увидеться!

Потом им пришлось ждать неизвестно сколько — Мейбл показалось, что очень долго — пока этот самый грузчик, молодой парень в просторной синей куртке, кепке и резиновых сапогах таскал ящики с капустой в темную дверь склада.

Наконец с этим было покончено. Мейбл видела, что водитель и грузчик обменялись какими-то бумажками. Не деньгами — скорее, какими-то печатными бланками, вроде тех, на которых Мейбл рисовала Диппера и остальных.

Грузовичок, фырча, уехал, а грузчик подошел к ним.

— Ну, — сказал он ворчливо, — рассчитывайтесь.

— С чем рассчитывайтесь? — подозрительно произнес Стэн. — Мы уже с Франтаном рассчитались!

— Да? — издевательски приподнял брови грузчик (Мейбл решила, что он довольно симпатичный). — А почему же он передал мне шифровку, что вы обещали рассчитаться на месте? И что вы должны ему не меньше двадцати кристаллов рамния?

— Двадцати? — переспросил Сус донельзя удивленным тоном.

— Да-да, как же! — ворчливо воскликнул Стэн. — Врет он, не сговаривались мы на такую несусветную цену! Десять — еще куда не шло, да и того много будет! И все это я ему отдал.

— Не ври мне тут.

— Приятель, ты же знаешь Франтана, — Стэн заговорил очень проникновенно: так, как он бывало уговаривал какого-нибудь туриста-простофилю купить самый завалящий «амулет» или «талисман» из магазинчика при Хижине Чудес. — Ну как бы он нас даже посадил в этот грузовик, если бы мы с ним не рассчитались заранее?

— Вот именно что знаю, — пробормотал парень.

Он достал из кармана своей робы пистолет и направил его на Стэна.

Мейбл сжала кулаки, Сус охнул и прикрыл рот руками.

Стэн посмотрел на пистолет, посмотрел на парня. Улыбнулся располагающе, приоткрыл рот, будто хотел что-то сказать.

Затем глаза его закатились, и он тяжело рухнул в обморок.

Мейбл сразу поняла: это не притворство. Стэн не посмотрел, куда упасть, просто грохнулся, как подкошенный. Сус даже не успел его подхватить.

Ей показалось, что у нее мир уходит из-под ног. Не как перед обмороком — Мейбл вообще в жизни не падала в обмороки. Просто все вокруг стало далеким, и звуки прилетали непонятно откуда...

— Что за… — парень и не думал опускать пистолет или оказывать Стэну первую помощь. Правда, он уже не смотрел так, будто прицеливался, а просто пораженно переводил взгляд с Суса на Мейбл. — Что с дедом?

— Я не знаю! — Мейбл чуть не сорвалась на крик. — Я не знаю, но он реально старый, и он год прожил с одними насекомыми, а потом дрался за нас с северным сиянием, а потом еще его растрясло в этом грузовике, и если у вас есть хоть немножечко совести, вы нам поможете! Его надо перенести в жилье и уложить! И вызвать скорую!

Голова Стэна откинулась на бок, лицо обмякло, словно неживое. Правда, грудь поднималась и опускалась, это Мейбл видела.

— Извините, мисс, — сказал парень неприятным тоном и сразу перестал Мейбл нравиться. — Только это чем дальше, тем больше напоминает провокацию.

— Вот что, — сказал Сус. — Если я дам вам двадцать кристаллов рамния, вы поверите, что мы правда хопперы, а не эти ваши провокаторы?

— Ну… да, — произнес парень недоверчиво. — А у вас есть?

Сус полез в свой волшебный мешочек, вытащил оттуда маленькую коробочку с откидной крышкой — как для капсул «Тик-Так». Потом вытряхнул оттуда что-то на ладонь.

— Вот, — сказал он, протягивая руку пареньку. — Тут не двадцать, тут вся сотня. Забирайте. Только осторожно, а то сдует.

— Что за… — парень пистолет все-таки опустил, но принимать щепотку у Суса не спешил. — Разводить меня вздумал?

— Это кристаллы рамния, — Сус говорил мрачным тоном (что-то похожее Мейбл слышала у него только на его день рождения, но тогда он звучал менее решительно и более подавленно). От этого ей стало страшнее всего. — Можете растворить их в воде и выпить. Если не подействуют, тогда вы нас убьете. А сначала помогите перенести мистера Пайнса куда-нибудь и врачей позовите. Идет?

— К-х-м, — парень сунул пистолет в карман. — Убери-ка пока эти кристаллы обратно, мне их класть некуда. Потом отдашь. И давай возьмем старикана, ты за голову, я за ноги.

* * *

Вдох-выдох.

Что это было — звук? Нет. Может быть, одна нота. Совсем высокая, и все же. Нет. Невозможно проанализировать.

Лучше этого ничего и быть не можешь.

Идешь в толпе людей, и ты один из них, и все вы — одно, дышите одним дыханием.

Поешь на выдохе, только не поешь, так, гудишь про себя. На вдохе вбираешь сосновый запах, густой, теплый. Нирвана. Радость единения. Вокруг тебя другие люди, одно движение, одно дыхание. Всегда был одинок, сейчас — вместе. И вас несет единым порывом туда, где ты должен, просто обязан находиться…

Туда — это площадь с костром.

В глубине что-то шевельнулось. Другие праздники тоже заканчиваются костром. Было же… падало откуда-то… нет, не важно. Полный круг. Подходяще.

Большая куча веток на площади. Люди огромным кругом стоят, все молчат. Каждый из них — как он. Он — как каждый из них. В их глазах отблески оранжевого пламени. Это пока не огонь. Это пока солнце садится. Огонь будет скоро.

К куче хвороста выходит женщина в голубом платье. Немолодая, ничего в ней нет особенного, и платье ее ничем не отличается от тех, в которые одеты остальные женщины. Вот разве что на шее у нее амулет. На амулет этот нельзя долго смотреть.

Лучше смотреть на ее лицо. На него смотреть хочется.

У нее очень добрые глаза. Он в первом ряду, поэтому хорошо видит это. Она, эта женщина, не среди них. Она за пределами, иная. Он понимает это. Он знает, что она выше. Он тянется к ней. Не физически: он не может. Душой он тянется к ней. Он знает, что она полюбит его. Стоит только показать, как сильно он ее любит, и она его примет.

— Смерть есть жизнь, — говорит она, мило улыбаясь.

— Смерть есть жизнь, — повторяет он за ней, шевеля губами вместе с толпой, потому что слова такого рода хочется повторять. Это истина. Истину следует говорить как можно чаще.

Их хор проносится над площадью, над кучей хвороста, которая, кажется, готова вспыхнуть только от энергии, заключенной в этих словах.

Он не знает, как жил все эти годы, всю свою долгую жизнь, не понимая этой простой истины. Да, смерть есть жизнь.

— Покоримся ей, — говорит женщина.

— Мы покорны, — отвечает он ей единым выдохом, вместе с толпой.

Так вот что мычали его губы. Это был не просто бесполезный гул, это была мелодия. И в этой мелодии даже угадывались слова.

— Восславим ее!

— Слава!

— Воздадим ей почести во всей ее уродстве и красе! О прекрасная, о многоликая!

— О прекрасная!

«Она смерть и она жизнь», — думает он, не отводя взгляд от той, что открыла ему глаза.

Что-то в нем обламывается. Его отпускает. Он может стать спокойнее, он смотрит на своих соседей. Они уже больше не дышат в унисон и не говорят одни слова, но он знает, что он любит, нет, он обожает людей, собравшихся вокруг. Он охотно отдаст жизнь за любого из них.

— Ну, мы начинаем Первую Ночь Фестиваля, — говорит женщина. — Посмотрите налево, посмотрите направо! Нет ли среди нас матерей с маленькими детьми?

Они все смотрят, и он тоже смотрит. Нет, матерей с детьми нет. Детей вообще не видно. Есть несколько подростков, но из тех, что уже постарше. Лет четырнадцать, наверное, или больше. Одна из этих подростков, рыжая девочка, стоит совсем рядом с ним. Он смутно ее помнит. Она хорошая, лучше всех. Кажется, он знал ее, когда она была постарше. Или будет знать ее, когда она станет постарше?

Это неважно. Важно одно — доброе лицо женщины в голубом платье.

— Сейчас я выберу одного из вас, — говорит женщина.

Сердце взлетает: выберу! Одного из вас!

Слова отдаются внутри, каждая жила натягивает. Одного из вас — это значит, что, может быть, и его?

— И этот один взойдет на костер и позволит пламени пожрать его, — тоном воспительницы в детском саду, объясняющей малышам правила дорожного движения, продолжает она. — Он не будет сопротивляться, трястись, смущая умы… Он будет спокойно жариться там, на медленно огне, как хороший мальчик или девочка, и позволит всем нам хорошенько это рассмотреть, не так ли?

— Да! — кричат все, и он кричит вместе со всеми, вскидывая кулак в воздух.

Молодой парень рядом с ним даже свистит от избытка чувств и срывает с головы бандану с вышитой елкой. Кажется, этого парня он тоже знал. Но, для разнообразия, когда тот был моложе. А впрочем, и это припомнить не удается. Он знает только, что любит их, любит больше, чем кого-либо еще в этом кругу зрителей, хотя все они отличные ребята. Больше даже, чем женщину с добрыми глазами, и вот это особенно странно — как можно любить кого-то больше, чем эту женщину с добрыми глазами, которую он впервые увидел несколько минут назад?

— Кто из вас, — возвысила голос женщина, — кто из вас хочет оказать нам эту великую честь? Позволить нам увидеть смерть близко? Насладиться ее видом, ее запахом, ее вкусом? Кто отдаст нам свою плоть и кровь?

Разумеется, он не раздумывает. Он слишком любит их, тех, кто стоит рядом; он не может поступить иначе. Он хочет дать им все самое лучшее, а потому шагает вперед. Вместе с ним шагает еще несколько человек, он это видит, но добрые, карие глаза женщины останавливаются именно на нем.

— Пришелец из другого мира! — восклицает она. — Мы горды и счастливы оказанной честью! Поднимитесь!

От одной ее улыбки сердце его наполняется гордость и покоем, подобных которым он никогда не знал. Чувствуя, что почти летит, словно на крыльях, он торопится к огромной куче хвороста.

Да, в конце концов, в этом есть замечательная симметрия, не так ли? Совсем недавно он чудом избежал огня — будет здорово все-таки испытать, как это, когда твою плоть лижут языки пламени; когда кожа краснеет, вздумается, покрывается волдырями и наконец лопается от невыносимого жара…

Первые ветви хрустят под ногами. Там, под кучей хвороста, есть помост, чтобы можно было взойти прямо к столбу посредине. Взойти, прижаться спиной…

Женщина в голубом платье идет за ним, и это окрыляет.

— Повернись ко мне, — говорит она, когда они преодолели все эти три ступени.

Он послушно поворачивается: ничего иного он так не хочет, как выполнять ее приказы с утра до вечера.

Она кладет ладонь на его щеку.

— Я вижу много сожаления, дорогой мой, — говорит она тихо и ласково. — Много гнева, много боли, много одиночества. Но теперь все позади. Ты среди друзей.

— Я среди друзей, — повторяет он, купаясь в ласке ее глаз.

— Все долги оплачены.

— Все оплачены…

— Ты даришь им величайший дар — свою смерть.

— Величайший дар…

— Ты не обязан повторять за мной, знаешь ли, — она улыбается. — Хотя это распространенный побочный эффект, я знаю, — теперь хлопок по плечу; о, как сладостно умереть после того, как тебя коснулись ее руки!. — Гораздо важнее — теперь все будет хорошо. Все всегда будет хорошо.

— Да… — повторяет он, теряясь в ее глазах. — Все будет хорошо.

Ему думается, что это правда так. Скоро алые сполохи костра унесут его туда, где на песок накатываются волны, и у горизонта ходят разноцветные паруса. А один парус, простой и белый, они прилаживают самостоятельно на мачту. Соленый ветер треплет их волосы, от жары плечи красные, но это никого не волнует. Рядом мальчик, как две капли воды похожий на него самого, только без очков. А еще — рядом девочка с рыжей косой… откуда он помнит девочку с рыжей косой? Ее там не было, она не могла там быть, но теперь — есть. И двое детей, совсем мелких сорванцов, мальчик и девочка, играют в песке. А значит, ничего лучше и придумать нельзя.

...Нет, огонь не будет лизать его кожу. Он задохнется сначала в дыму. Но это даже лучше. Он будет плыть сквозь этот дым и видеть их, а они выйдут ему навстречу…

— Профессор Стэн! Улыбака! Форд, мать твою, Шестопал! Посмотри на меня!

...Серо-зеленый взгляд через всю площадь. Такой холодный цвет, а, надо же, обжигает. Больнее огня.