Летит мотылёк на адский огонь... (гет)

Чем ближе миг, которого вы ждёте, тем больше замедляется время. По крайней мере так казалось штандартенфюреру, мотающемуся по своему кабинету от стены к стене. Конечно же, время текло в своём привычном ритме, но в глазах Ягера часы превращались в дни, а дни в недели. Он уже забыл, когда нормально спал, крепко прижимая к себе хрупкое девичье тело и зарываясь носом в светлые волосы, пропитавшиеся запахом больничных палат. Клаус всё ещё не мог до конца привыкнуть и вытеснить из сознания связанные с этим запахом негативные ассоциации, но за последнюю пару дней даже успел по нему соскучиться, ведь Оливии в его постели больше не было. Он ненавидел себя за это. Ненавидел каждую минуту своей жизни после той совершенно нелепой ссоры и хотел отрезать себе язык, но вместо этого лишь сбивал костяшки на руках в кровь и курил больше обычного.

Поначалу ему казалось, что всё наладится само собой. У них уже возникали моменты недопонимания, но Мартынова возвращалась в его кабинет каждый свободный вечер, через двадцать минут после отбоя.

Покинув лазарет в тот день, Ягер попытался завалить себя работой. Вечером он как обычно открыл окно в коридоре, ожидая, что ночная гостья вот-вот появится, но она не пришла. Несмотря на то, что Клаус знал расписание её дежурств наизусть, он списал всё на прилипчивую и злобную медсестру. Из-за фрау Зауэр Оливия вполне могла остаться на дополнительное дежурство, ведь санитар всё ещё не вернулся из отпуска. Увы, но она не явилась и на следующий вечер.

За прошедшие дни штандартенфюрер успел вспомнить то состояние, в котором пребывал после внезапных объятий с тогда ещё чужой для него немой медсестрой. Постоянные кошмары, недосып, переросший в привычку, и участившиеся срывы на всех, кто попадал в его поле зрения. Военнопленные и остарбайтеры, попавшие под раздачу ни за что, стали ненавидеть его ещё больше, если, конечно, оставались в живых, а курсанты и офицеры лишь обречённо вздыхали, списывая всё на нервы перед предстоящим экзаменом. Им казалось, что как только груз ответственности ослабнет, Ягер успокоится.

Из всего концентрационного лагеря SIII одному лишь Тилике была известна истинная причина таких перемен в поведении командира, и как следствие страдал он больше остальных. Хранить чужую тайну — тяжёлый груз, особенно если свои скелеты в шкафу продолжают бунтовать и рваться наружу всё чаще.

Кому из троицы было тяжелее справиться с настигнувшей их бурей, вопрос спорный. Каждый переживал так, как позволяли обстоятельства. Замкнувшись в себе и отгородившись от мира, Мартынова стала рисовать в каждую свободную минуту, изображая всё более мрачные моменты из жизни концлагеря. Её альбом постепенно наполнялся изображениями казней, пыток и другими жуткими вещами. Ягер же либо уходил в себя, либо срывался на окружающих, а Тилике… а у него даже не было выбора, на что именно отвлечься, ведь штандартенфюрер его мнения абсолютно не спрашивал. Переписать отчёт полугодичной давности, составить десять вариантов плана занятий для следующего набора курсантов, провести внеплановую проверку техники… И плевать, что половина приказов не входила в его обязанности. В моменты же когда гауптштурмфюрер, как ему казалось, наконец мог вздохнуть спокойно, ему приходилось следить за тем, чтобы у командира окончательно не съехала крыша, хотя об этом его никто не просил.

В один из вечеров Тилике как обычно сидел в кабинете Ягера, помогая разбирать очередные бумаги. Ничего не предвещало беды. До отбоя оставалось каких-то полчаса, и адъютант уже считал минуты, но произошедшее в следующие секунды снова выбило его из колеи. Стоило несчастной ручке штандартенфюрера протечь на один из листов, оставив всего пару небольших клякс, как его нервы в очередной раз сдали. Испорченный отчёт вместе с чернилами одним движением руки были скинуты на пол, сопровождаемые ругательствами. Дав волю очередной вспышке гнева, Ягер молча встал из-за стола и подошёл к подоконнику. Закурив, он открыл форточку и уставился в даль.

За что Клаус ценил своего адъютанта, так это за способность подстраиваться под ситуацию. Тот словно чувствовал, когда стоило прикусить язык и не открывать рот, а когда наоборот — вмешаться в ситуацию. Штандартенфюрер чётко ощущал напряжённый взгляд, прожигающий его спину. Он чувствовал, что Тилике до безумия хотелось последовать его примеру и послать всю эту бумажную работу к чертям собачьим, но вместо этого адъютант продолжал сидеть на своём месте и наблюдать, как тёмно-синяя жидкость пропитывала ещё два отчёта, что он лично закончил не так давно. Через пару секунд за спиной послышались скрип отодвигаемого стула и тихое шуршание листов. Теперь гауптштурмфюреру придётся переписывать их с самого начала. В такие моменты Ягер даже ощущал укол совести и при том был искренне благодарен бедному адъютанту. Не будь его рядом, кто знает, что могло бы произойти. На ум сразу приходил недавний случай, когда Тилике вовремя вмешался, не дав совершить очередное безумство.

Всё началось с попытки поговорить с Оливией и всё наладить. Ягер не мог спокойно сидеть и ждать с моря погоды и решил во что бы то ни стало поговорить с ней, извиниться. Вспомнив её давнюю хитрость со списком медикаментов, он велел одному из солдат передать в лазарет, что ему срочно нужна эта бумага. Помимо этого на всякий случай уточнил, чтобы из-за данного поручения ни в коем случае не отвлекали фрау Зауэр. План сработал как нельзя лучше, ведь вернувшийся из отпуска санитар ни за что бы не потащился из-за какого-то списка к командиру сам и отправил Мартынову. Когда она только подходила к кабинету, Клаус уже узнал её шаги. Поднявшись со своего места, Ягер произнёс заветное: «Войдите!» — даже раньше, чем в дверь постучали.

Зайдя в кабинет, Оливия тихо прошла ближе и, вручив листок штандартенфюреру, собиралась уйти, но её остановили, схватив за запястье. Она так и не подняла на него глаз, смирно ожидая, пока её отпустят, но Клаус не спешил что-либо говорить. Он столько раз прокручивал этот момент в голове, но все слова, что так хотелось сказать, словно испарились, оставив после себя лишь пустоту, медленно заполняющуюся желанием просто быть рядом со своей любимой. Казалось бы вот она, стоит прямо перед ним и ничего не мешает прижать её к себе, прикоснуться к губам, но Ягер продолжал медлить. Ему не хотелось присуждать её к чему-то.

— Оливия… — всё, на что хватило сил Клауса.

Продолжая удерживать её за запястье, он мягко коснулся свободной рукой её подбородка, заставив поднять голову. Такие родные серо-голубые глаза были чуть покрасневшими, а под ними залегли тёмные мешки. Может, именно поэтому она так не хотела поднимать взгляда? Переживала, не желая показывать, что ей тоже тяжело даётся разлука?

— Я даже не могу представить, как добиться твоего прощения, — тихо произнёс штандартенфюрер, отпустив её.

«Разве я могу обижаться на того, кого люблю?» — показала Мартынова, едва заметно улыбнувшись.

Только Ягер просиял изнутри, подавшись вперёд и желая вновь коснуться её губ, как ему в грудь уперлись тонкие пальчики.

«Клаус, я приняла всех твоих демонов и готова с ними мириться, но я не смогу делить тебя с другим человеком, — руки Оливии подрагивали, но она была уверена в том, что хотела донести, как бы тяжело это ни было. — Разберись со своим пришлым и ответь честно хотя бы самому себе, что для тебя действительно важно? Я готова ждать и приму любой твой ответ, но до тех пор, прошу, не мучай меня».

После этого Мартынова ушла, оставив после себя лишь горькое желание выйти в открытое окно четвёртого этажа. Как глупо. На что только рассчитывал Ягер, надеясь, что вернуть её расположение будет так просто? Где-то на задворках сознания он понимал, что она права. Оливия действительно смогла понять и принять всё, что творилось в его голове. Более того, она не осуждала его за сотни трупов, что были на его совести, а это уже было на грани фантастики. Не каждый принял бы тот факт, что во время войны убийства считаются нормой, и уж точно не каждый примет и полюбит убийцу.

Увы, человеческая выдержка не может смириться со всем. Рано или поздно наступает момент, когда хочется сказать «Хватит». Чёртов русский танкист стал для них тем самым яблоком раздора, что пустило трещину во всех совместных мечтах и начинаниях. Не объявись он, всё было бы как прежде и уже через месяц они вдвоём смогли бы сидеть за одним столом с родителями, обсуждать дальнейшие планы и играть со старушкой Бурей. Именно после таких умозаключений штандартенфюрер пришёл к, как ему казалось, единственному верному решению.

Вытащив из кобуры револьвер, Ягер уверенным шагом направился в сторону амбаров, где Ивушкин со своей командой ремонтировал танк. С прошлым нужно прощаться быстро и без сожалений, иначе однажды оно может разрушить будущее.

Не обращая внимания на проходящих мимо солдат, офицеров и остарбайтеров, штандартенфюрер преодолел четыре этажа главного здания, прошёл мимо бараков, оставалось пройти лишь плац и разрядить весь барабан в череп танкиста. Кто бы мог подумать, что путь к любимой женщине может преградить давний враг, что ещё неделю назад был мёртв? Ягера вновь переполняла безумная жажда крови, совсем как тогда, в камере, когда он впервые увидел Ивушкина живым. Сознание стало рисовать куда более изощрённые картины расправы, чем расстрел. Забить до смерти ломом или любым другим предметом, который попадётся под руку, запинать тяжёлыми армейскими сапогами или просто задушить голыми руками, наблюдая, как из его глаз медленно утекают последние признаки жизни. Вариантов была масса.

— Штандартенфюрер! — послушалось откуда-то со стороны. — Штандартенфюрер, постойте! — повторял упрямый голос, но Клаус продолжал его игнорировать. — Штандартенфюрер!

Он едва ли не сшиб Тилике, когда тот внезапно выскочил перед ним, преграждая путь. Только Ягер хотел обойти его и сделать то, что собирался, как неугомонный адъютант снова заговорил:

— Штандартенфюрер, я хотел обсудить с вами следующий набор курсантов! Может, не стоит торопиться и подождать выпуска первых ребят?

— Тилике, я не… — к Клаусу медленно возвращалась ясность рассудка, и он пытался вспомнить, когда они успели это обговорить. — Какой набор?

— Вот и я думаю, что не стоит торопиться и принимать поспешных решений, — повторил адъютант, а Ягер только теперь понял, о каком именно поспешном решении ему намекали.

Мельком бросив взгляд на Анну, что топталась рядом с ними и, судя по всему, сопровождала Тилике, штандартенфюрер окончательно пришёл в себя.

— Да, ты прав, — кивнул он.

Как бы ни было прискорбно признавать, но порешить Ивушкина на глазах у немалого количества свидетелей без веской причины было рискованной затеей. Пусть по нему кроме его товарищей никто бы скорбеть не стал, но вот о вменяемости своего командира бы точно задумались. Кто знает, как много в стенах лагеря жадных до его кресла добровольцев, готовых настрочить донос? Не стоит им давать такой существенный повод усомниться во вменяемости командующего лагерем.

— Раз уж вы здесь, можете проверить готовность танка вместе со мной, — убирая револьвер обратно в кобуру, Ягер всё же направился в амбар. — Анна, ваша компания нам тоже пригодится, — добавил он, заметив, что переводчица хотела их оставить.

Штандартенфюрера всё ещё одолевал лёгкий мандраж, когда они втроём зашли в амбар. К ним так же присоединились несколько солдат, что стояли на посту. Заметив приближающихся офицеров, Ивушкин построил своих бойцов.

— Молодцы, вы не теряли времени зря, — заговорил Ягер, осматривая танк. — Приступить к ходовым испытаниям.

Пока экипаж готовился продемонстрировать состояние боевой машины, Тилике продолжал наблюдать за своим командиром и по-прежнему не мог найти ответа на мучивший его вопрос.

Что в этом русском такого особенного? Почему от одной только мысли о нём штандартенфюрера так кидало из крайности в крайность?

Ещё минуту назад Ягер практически бежал в амбар явно не для того, чтобы сыграть с танкистом в шахматы, а теперь едва ли не светился, наблюдая, какие фокусы тот вытворял. Стоило признать, что даже несмотря на его достаточно молодой возраст, танкист прекрасно понимал, что делал. Когда же команда немного осмелела и подъехала к ним практически вплотную, оставив дуло танка чуть выше головы командующего концлагерем, Тилике осенило.

Он вспомнил это горящий азартом взгляд. Так на него смотрела Хильда, когда заводила разговор о дальних странах, их народах и языках. Так смотрел Гюнтер, делясь с младшим братом своими похождениями по прекрасным дамам. Так смотрел Керхер, когда рассказывал о том, как он со своими псами загонял добычу в лесу. Так смотрела и Грета, пересказывая очередную прочитанную книгу. У каждого из них было своё увлечение, но всех их объединяло одно — та безумная страсть, с которой каждый отдавался своему любимому делу. Увы, не каждый был способен это контролировать. Ягер точно не мог. К тому же, каким бы безобидным ни казалось увлечение, оно могло дорого обойтись. Желание путешествовать и узнавать мир могли расценить как предательство. Ярким тому примером была не только Розенберг, но и отец Мартыновой. Охота на дикого зверя тоже вполне предсказуемо нередко заканчивалась тем, что охотник и жертва менялись местами. А походы по спальням прекрасных дам? Герой-любовник всегда рисковал нарваться на внезапно вернувшегося домой отца, брата или мужа, а там уже оставалась лишь гадать, чем всё закончится. Да что там, даже безобидное на первый взгляд чтение книг может серьёзно повлиять на человека, что тот, как герой одного романа, нацепит на себя доспехи и отправится покорять мир, возомнив себя рыцарем. И уже будет совершенно не важно, что их эпоха давным-давно прошла.

— Тилике, прикажите установить вокруг полигона минные поля, — распорядился Ягер, отвлекая адъютанта от его размышлений.

— Вас понял, — кивнул гауптштурмфюрер.

Внутренний голос подсказывал ему, что всё это добром не закончится.

* * *

За прошедшую неделю Ягер больше не виделся с Оливией. Он исполнил её волю и решил не тревожить её, пока всё не закончится. К тому же помимо Мартыновой на него навалилась масса других забот. Предстоящий экзамен должен был пройти идеально, но каждая новая тренировка курсантов нравилась штандартенфюреру всё меньше. Как ему казалось, что-то постоянно шло не так.

Масла в огонь подливал и чёртов танкист. При каждой их встрече Ивушкин выдерживал взгляд Ягера так спокойно и стойко, едва заметно ухмыляясь, будто бы он здесь главный. Это вызывало очередной ураган эмоций, а старые шрамы вновь начинали ныть и пульсировать, словно были свежими. Клаус несколько раз даже проводил рукой по израненной щеке, пытаясь выкинуть из головы странное наваждение, но ничего не помогало. Мысли вновь уносили его к горящему танку, стоящему на заснеженной земле. Картинка была такой яркой, такой настоящей, что штандартенфюрер не раз терял связь с реальностью. К счастью, рядом всегда был Тилике, выводящий его из транса каким-то совершенно неуместным диалогом на отвлечённую тему.

Вместе со всем этим Клаус не раз пытался отрепетировать диалог с обергруппенфюрером по поводу отставки, но так ничего и не смог придумать. Учитывая положение в стране, с такой просьбой его определённо пошлют далеко и надолго. Груз ответственности давил со всех сторон.

— Что ж, Клаус, признаться, я впечатлён, — мягко произнёс обергруппенфюрер, откладывая бумаги в сторону. — За этот год ты проделал просто огромную работу и по улучшению работы лагеря, и по обучению молодых танкистов. Думаю, уже можешь привыкать к новому званию.

— Если честно, то это не только моя заслуга, — как бы Ягеру ни хотелось, но откладывать разговор больше он не мог. — Я бы не справился со всем этим без моего адъютанта и…

Бернхард поднялся из-за стола и прошёл к серванту. Официальная часть их разговора подошла к концу, и они наконец могли поговорить по душам. Герр Хайн видел, как Клаус нервничал весь разговор, отчитываясь о делах доверенного ему заведения, но даже после похвалы тревожности у него не убавилось. По-хозяйски достав графин с коньяком, обергруппенфюрер вернулся на место.

— Продолжай, я же вижу, что ты хочешь что-то сказать, — ответил он, разливая янтарную жидкость по бокалам.

— Как я и говорил, Тилике очень мне помог, — глубоко вздохнув, продолжил Ягер, попутно отказавшись от предложенного ему бокала. — За этот год он проявил себя надёжным помощником и ответственным человеком. К тому же вся теоретическая часть обучения курсантов — это его заслуга. Ещё он…

— Клаус, прошу остановись, — по-доброму усмехнувшись, Бернхард отпил немного из бокала. — Ты так нахваливаешь этого паренька, словно хочешь нас сосватать, честное слово. Мне женщин в своё время меньше описывали, — заметив, что собеседник несколько растерялся, герр Хайн поспешил сгладить неловкость. — Шучу я, не переживай. Просто хочу понять, к чему ты ведёшь.

— Я бы хотел рекомендовать гауптштурмфюрера Тилике на повышение до штурмбаннфюрера и на место коменданта концлагеря, — на одном дыхании выпалил Ягер.

Бернхард был несколько удивлён таким поворотом событий. Насколько ему было известно, если Клаус и хотел порекомендовать кого-либо на повышение, то лишь скупо писал бумагу о достижениях, не слишком заботясь о её выполнении. Безусловно герр Хайн доверял ему и не сомневался в правдивости его слов относительно адъютанта и его заслуг, но при этом совершенно не понимал, с чего вдруг штандартенфюрер добровольно решил отдать своё место этому парнишке, да ещё и лично об этом просил. Просидев в напряжённой тишине кабинета около минуты, обергруппенфюрер осушил бокал и всё же решил уточнить:

— Предположим, я посодействую тому, чтобы так и было, ну, а ты-то куда собрался? — мягкая улыбка исчезла с покрытого морщинами лица. — По словам твоей матери, после учений ты со своей белокурой нимфой обещал приехать к ним в отпуск. Если после этого ты снова удумал сбежать ближе к восточному фронту, то знай, по просьбе Марлис и по своей личной инициативе я сделаю всё, чтобы тебя не приняли.

— Герр Хайн, я не собирался в отпуск, — воодушевился Ягер, поняв, что не встретил сопротивления. — Я хочу уйти в отставку.

— Я уж думал, что не дождусь, — Бернхард снова повеселел и долил себе коньяка. — Мы просто обязаны это отметить.

Отнекиваться было бесполезно, ведь повод действительно был. Двенадцать лет службы на Рейх — немалый срок. Клаус прекрасно понимал, что просил слишком много, и знал, что уйти в отставку с его званием не так просто, но ему безумно хотелось верить, что Бернхард действительно сможет помочь. На удивление Ягера, герр Хайн ни слова не сказал об обстановке в стане или о чём-то ещё, а лишь дал слово, что сделает всё в лучшем виде. Возможно это было связано с тем, что обергруппенфюрер относился к нему как к родному, возможно хотел дать шанс хоть кому-то наладить свою жизнь вдали от войны, раз у самого не сложилось. Ягер не знал точной причины, да и не хотел знать. Он просто был рад, что хоть один камень можно было сбросить с плеч и подумать о другом.

Уже на следующей день его ждали финальные учения танкистов. Едва ли сомкнувший глаза Клаус поднялся с кровати ещё до рассвета. Можно сказать, что он и не спал, ведь посиделки с Бернхардом затянулись до двух ночи, а уже в начале шестого Ягер стоял перед зеркалом, поправляя крест, висящий на шее. Сегодня всё должно решиться раз и навсегда. Разве возможно спокойно спать, думая об этом каждую свободную минуту? К тому же за вечерней беседой не раз всплывала щепетильная тема. Клаус увиливал как только мог, отвечая односложными фразами, но герр Хайн тоже не отступал просто так. Пришлось откровенно врать, что Оливия слишком вымоталась за день и не составит им компанию, так как уже отдыхает в своей комнате. В некотором смысле это не было ложью, но и сообщить обергруппенфюреру настоящую причину он не мог. Вряд ли он будет рад, узнав, что Ягер не просто влюбился в военнопленную, но и продумал её побег до мелочей. Возможно, когда-нибудь, когда война закончится, а дети Клауса уже будут подумывать о своих собственных, он поведает старику Бернхарду занимательную историю, приключившуюся с ним в стенах концентрационного лагеря SIII. Когда-нибудь, но не сейчас.

В последний раз оглядев себя в зеркало, штандартенфюрер вышел из кабинета. Для подъёма курсантов было ещё слишком рано, поэтому Ягер позволил себе отклониться от намеченного маршрута. Спустившись на этаж ниже и преодолев тёплый переход между корпусами, он прошёл к обшарпанной белой двери, ведущей в маленькую комнатушку без окон. Петли тихо скрипнули, когда Клаус прошёл внутрь. Оставив небольшую щель, пропускающую свет из коридора, он приблизился к кровати, на которой спала Мартынова. Она лежала к нему спиной, укутавшись в тонкое, совершенно не согревающее её одеяло практически полностью. Мягко коснувшись её плеча, Ягер наклонился и аккуратно коснулся губами светлых прядей возле уха.

— Пожелай мне удачи, милая, — едва слышно произнёс он и так же бесшумно покинул её каморку, пока в коридоре всё ещё было безлюдно.

Теперь осталось лишь дождаться конца учений и паковать вещи. Всё складывалось как нельзя лучше, чего штандартенфюрер совершенно не ждал. С самого утра его не покидало тревожное чувство дежа вю, словно это уже происходило. Наблюдая, как курсанты строились возле своих танков, как Ивушкин со своим экипажем крутился возле своего, Ягера снова и снова прошибал нездоровый мандраж, а щека вновь начала гореть. Всё это до боли напоминало то злополучное утро под Москвой, когда Вольфа не стало. Штандартенфюрер потянулся за трубкой, чтобы отогнать очередное наваждение, но её не было на месте. Выругавшись себе под нос, Клаус подозвал адъютанта и велел, пока учения ещё не начались, подняться в его кабинет. Возможно, это смогло бы его успокоить.

Деваться Тилике было некуда, и он отправился выполнять приказ. Подготовка шла полным ходом, но до начала ещё было достаточно времени не только для выполнения приказа. Помимо этого гауптштурмфюрер решил, что ещё успеет заглянуть в соседний корпус за своей пачкой сигарет, которую тоже забыл прихватить. Он шёл спокойно, не торопясь и обдумывая, что же будет дальше. В отличие от своего командира он понятия не имел, чего ждать от жизни после учений. Безусловно было бы неплохо выпросить небольшой отпуск и провести время вместе с Гретой. Возможно, даже съездить куда-нибудь вместе, ведь за все свои двадцать лет она ни разу не выбиралась дальше окраины своего маленького городка. Втайне Тилике надеялся, что смена обстановки поможет ему отвлечься и забыть обо всём, что его тревожило. О Хильде, чувство вины перед которой росло в геометрической прогрессии, о Мартыновой, что вечно о ней напоминала, о Ягере, следить за которым уже не было сил, и о чёртовой службе, что мешала дышать, словно кость в горле. За последние месяцы он настолько растворился в происходящих с ним событиях, что совершенно забыл о том, чем ему хотелось заниматься на самом деле. Начатый когда-то набросок романа так и пылился в столе, и, глядя на него каждый раз, гауптштурмфюрер лишь тяжело вздыхал и задвигал ящик обратно. Как можно писать о чужих переживаниях, когда собственная жизнь бьёт по лицу всё сильнее?

Дойдя до кабинета, Тилике уже по привычке достал из кармана ключ, намереваясь вставить его в замочную скважину, но дверь внезапно подалась вперёд. Вариантов было всего два: либо Ягер насколько потерял связь с реальностью, что даже забыл запереть святая святых, либо кто-то проник в его обитель, воспользовавшись тем, что большая часть офицеров сейчас на учениях. Неизвестно, что из этого было хуже. Наверное то, что именно Тилике предстояло это выяснить. Положив руку на кобуру, он тихо сделал пару шагов, чтобы не спугнуть незваного гостя раньше времени, но всё оказалось куда прозаичнее. Судя по телосложению и миниатюрным затёртым ботинкам, что стояли рядом, в постели штандартенфюрера лежала девушка, укутавшись в одеяло почти с головой, а на спинке кровати висел пиджак с наживкой «OST».

— Немыслимо, — недовольно фыркнув, адъютант прошёл к письменному столу.

Время было достаточно ранним и кабинет всё ещё пребывал в лёгком полумраке, но гауптштурмфюрер не решился зажечь свет. Поведение командира уже перешло все дозволенные и недозволенные границы! Если ему хватило ума оставить Мартынову в своём кабинете и позволить ей выспаться, зная, что лагерь кишит не только своими, но и приезжими офицерами, значит, хватит и для того, чтобы выпутаться, если об этом ещё кто-нибудь узнает. Тилике уже осточертело прикрывать его выходки. С трудом удержавшись, чтобы не разбудить и не скинуть медсестру с кровати, он взял всё необходимое и так же тихо вышел, как и зашёл.

«Это не моё дело, — повторял сам себе гауптштурмфюрер, направляясь к своему кабинету через тёплый коридор. — Пусть выпутывается сам. Я здесь не при чём».

Но стоило ему оказаться в коридоре третьего этажа, как в глаза тут же бросился женский силуэт, сидящий на подоконнике возле лазарета. Из всего концентрационного лагеря SIII это место облюбовал лишь один человек.

— О, чёрт… — выругался Тилике, бросившись обратно.

Он едва ли не влетел в злополучную дверь, но та была уже заперта. Быстро достав ключ, он забежал в кабинет. Увы, незнакомки уже не было. На секунду гауптштурмфюрер даже задумался, а не передалось ли ему сумасшествие Ягера? Кто вообще придумал, что с ума сходят поодиночке? К его огромнейшему сожалению, догадка не подтвердилась. Кровать штандартенфюрера была небрежно помята, словно отсюда бежали в спешке, а простыня всё ещё была тёплой. Ягер бы не бросил свою кровать в таком виде. Ни разу не бросал.

Даже зная о тайной тропе Мартыновой, по которой она путешествовала сюда, Тилике понимал, что ей бы не хватило времени привести себя в порядок и забраться на подоконник с альбомом и карандашами за такой короткий промежуток. Кто же был в его кровати, если не она? А если гауптштурмфюрер знал далеко не обо всех подробностях личной жизни своего командира, и таких как Оливия было несколько?

Ничего не оставалось делать, кроме как подойти с этим вопросом к Мартыновой. Вновь вернувшись в соседний корпус, Тилике огляделся, проверяя, нет ли поблизости посторонних ушей и глаз, и подошёл к подоконнику возле лазарета. Оливия подняла голову, едва заметно улыбнулась и кивнула в знак приветствия.

— Где ты сегодня ночевала? — без особых церемоний спросил гауптштурмфюрер и, заметив некое удивление и растерянность в серо-голубых глазах, добавил: — Оливия, я должен знать.

«Решили снова позлорадствовать нашему разладу, герр Тилике? — грустно усмехнувшись, ответила Мартынова. — Там же, где и весь этот проклятый год, а всё из-за этого танкиста, чтоб ему было пусто», — после этого она снова поникла, вернувшись к своему рисунку.

Только сейчас гауптштурмфюрер обратил внимание, что на альбомном листе был изображён тот самый русский. Весь изувеченный и болезненно худой, он висел на цепях, пока Оливия пририсовывала ему очередную ссадину. Несложно было догадаться, что, несмотря на её мягкий и покладистый характер, она тоже умела испытывать негативные эмоции. Сейчас объектовом её ненависти был русский танкист, что посмел отобрать её любимого. На секунду Тилике даже стало жаль немую, ведь кроме Ягера у неё никого больше не было, в то время как он сам имел полную свободу выбора в своих действиях и чувствах. Немая лишилась последнего оплота радости и поддержки, что согревал её в этом богом забытом месте, и её достаточно грубый ответ вполне можно было понять.

Как бы ни хотелось признавать, но та неизвестная не была очередной подругой штандартенфюрера, ведь иначе ненависть Мартыновой была бы направленна совсем на другого человека. Да и сам Тилике наверняка бы заметил что-то, хоть отдалённо говорящее об этом. Оставалось признаться самому себе в том, что упустил неизвестную, и идти с повинной к Ягеру, а ведь он даже не знал, что могло пропасть из кабинета командира. Словно в подтверждение тяжёлых мыслей за окном раздался выстрел, оповещающий о начале учений. Гауптштурмфюрер поспешил вернуться на полигон, так и не дойдя до своей комнаты. Спускаясь по лестнице вниз, он лишь думал, как сказать о случившемся при толпе офицеров, а главное, как оправдать своё бездействие.

— Штандартенфюрер, — обратился Тилике, протиснувшись ближе к командиру. — Ваша трубка.

Когда Ягер потянулся взять футляр, гауптштурмфюрер не придумал ничего лучше, как сжать пальцы сильнее. На удивлённый взгляд командира Тилике указал глазами вниз, а свободной рукой показал:

«Кажется, у нас проблемы».

Штандартенфюрер тут же оглянулся по сторонам, убедившись, что всё внимание офицеров устремлено на полигон. К счастью, до них двоих никому не было дела. Даже стоящий рядом обергруппенфюрер увлечённо наблюдал в бинокль за строем «Пантер».

— Хорошая идея с дымом, — произнёс герр Хайн, мельком глянув на Клауса. — Вы ожидали этого?

— Командир не глуп, — ответил Ягер, пытаясь сохранять спокойствие и дождавшись, когда Бернхард снова отвлечётся на полигон, жестами показал:

«Что случилось?»

«Кто-то из девушек-остарбайтеров был в вашем кабинете, — Тилике только сейчас расслабил ладонь, позволив командиру забрать трубку. — Но я не знаю, что могло пропасть».

«Откуда тогда такая уверенность, что кто-то там был?» — по глазам было видно, что штандартеныюреру крайне сложно не выдавать себя, но он держался.

«Она лежала в вашей кровати, укрывшись с головой. Дверь была открыта, — заметив, как напряжённо сжались пальцы командира, адъютант поспешил добавить: — Я принял её за Оливию, а когда понял, что это не она, девчонка уже сбежала».

«Ты хотя бы понимаешь, что ты наделал?» — Ягеру хотелось придушить гауптштурмфюрера на месте, но вокруг слишком много посторонних.

«К вашему сведению, не заведи вы роман с военнопленной, этого бы не произошло», — не сдержался Тилике.

Штандартенфюрер точно вцепился бы в шею своего адъютанта голыми руками, если бы не взрыв, послышавшийся с полигона. Отвлёкшись на внезапный гул среди офицеров, Клаус посмотрел в бинокль, да так и застыл на месте. Танк номер один полыхал, словно рождественская ёлка, а в нём и двое мальчишек, ещё даже не повидавших жизнь. Райнер и Шульц… Мальчишки, что отдали свои жизни, расплатившись за его ошибки.

— Это что ещё такое, Ягер?! — рявкнул на него обергруппенфюрер. — Откуда у них снаряды?

— Внимание всем! Полная боевая готовность, — первым отреагировал седоватый штандартенфюрер, прибывший в лагерь вместе с Бернхардом, схватившись за рацию. — Полная боевая готовность!

— Соедините меня с экипажем, — приказал Ягер, протиснувшись ближе к солдату, сидящему за аппаратурой.

— Соединение установлено, — парнишка спешно подал командиру трубку.

— Говорит штандартенфюрер Ягер. Танк два, доложите обстановку. Танк три, что вы видите? — исходя из не менее взволнованных ответов курсантов, можно было догадаться, что к такой внештатной ситуации они не были готовы. — Танки, отступать! При контакте с врагом открывать огонь без предупреждения.

Пока одни офицеры руководили солдатами, а другие пытались высмотреть, куда подевались русские, Клаус пытался собрать мысли в кучу и решить, как действовать дальше. Он ожидал какого-то подвоха и в глубине души возможно даже надеялся на нечто подобное, но не ценой чужих жизней. Неосознанно прислушавшись к внутреннему голосу, он поднял глаза, посмотрев в сторону небольшого пролеска.

— Чёрт… — тихо произнёс он, смотря прямо на дуло танка, направленное прямо на их смотровую вышку.

Ягер в очередной раз провалился в свои жуткие воспоминания. Пока мозг снова и снова посылал ему картины боя с Ивушкиным, тело словно жило само по себе. Движимый одними инстинктами, Клаус даже не запомнил, как крикнул всем срочно покинуть будку, как выпихивал ближе к выходу Бернхарда и практически за шкирку выволок оттуда Тилике. Во всеобщей суматохе он не участвовал. Грохот противотанковых орудий, крики солдат, скрежет гусениц… Все звуки словно терялись в толще воды, пока Ягера штормило в урагане ярких вспышек, посылаемых сознанием. Он вновь видел перед собой всё ту же деревню с домиками, припорошенными первым снегом, вновь видел, как один за другим вспыхивали боевые машины его роты, слышал испуганный голос Вольфа и такое потерянное: «У меня кровь…» До этого момента единственным, что его беспокоило, были ночные кошмары, но штандартенфюрер и представить не мог, что у него однажды случится настолько сильная паническая атака, совладать с которой он просто не сможет.

Помимо навязчивых мыслей о худшем дне в жизни в его голове так некстати возник разговор с доктором, случившийся перед выпиской после поражения под Москвой.

После двух месяцев, проведённых в больничных стенах, тогда ещё гауптман Ягер с нетерпением ждал, когда сможет вернуться в строй, но лечащий его доктор имел иное мнение на этот счёт.

— Что значит, я не могу вернуться на службу?! — рявкнул Клаус, с размаху стукнув кулаком по письменному столу, за которым сидел доктор Гримм.

Его невозмутимость и спокойное выражение лица выводило гауптмана из себя. Закончив что-то отмечать в больничном журнале, он отложил ручку в сторону.

— Я всё написал в вашей выписке, — спокойно уточнил Гримм, поправив сползающие с носа очки. — Какая часть предложения вам непонятна?

— Вы сейчас же напишете новую выписку, с которой я не буду выглядеть психом, — Клаус не выдержал этого монотонного голоса, резко схватив доктора за воротник и едва ли не повалив его на стол. — Вам ясно?!

— В ваших же интересах меня отпустить, если не хотите провести остаток жизни в смирительной рубашке, — всё так же спокойно ответил Гримм и, почувствовав, что хватка гауптмана ослабла, вернулся на своё место. — Так-то лучше, — сдержанно улыбнувшись уголками губ, он продолжил: — И к вашему сведению, герр Ягер, посттравматическое стрессовое расстройство не делает вас психом. Это достаточно частое явление у военных и с ним можно жить, если соблюдать простые инструкции, — вместе со своими словами Гримм записывал всё на отдельный лист. — В вашем случае достаточно просто оградить себя от всего, что может напоминать о пережитом и найти спокойное, мирное хобби. Скажем, рыбалка. Главное, не охота, так как выслеживание добычи по лесам с ружьём в руках может вызвать нежелательные ассоциации.

— По-вашему, это лучше, чем смирительная рубашка? — зло процедил Клаус, нервно ходя по кабинету. — Я должен вернуться на службу, как вы не понимаете!

— Перспектива лежать в гробу в скором будущем привлекает вас больше? — несколько насмешливо уточнил Гримм, выгнув бровь. — Вы ещё достаточно молоды и вполне сможете найти себе новое призвание, не связанное с военным делом, а данная бумага поможет вам в дальнейшем получать неплохую прибавку к пенсии.

— О, по-вашему, это всё ради денег?! Я офицер Великогерманского Рейха, и если вы не дадите мне добро вернуться на службу, я пойду в сторону границы пешком, — Клаус с трудом сдерживался, чтобы не припечатать раздражающего его доктора к стенке. — Нравится вам это или нет, но в таком случае мой труп точно будет на вашей совести.

— Вы настолько ненавидите русских, герр Ягер?

Клаус несколько растерялся от вопроса не по теме разговора. Он не понимал, как его мнение насчёт этого народа может влиять на ситуацию.

— Какое вам дело, что я испытываю к русским? — небрежно бросил он, нервно заламывая себе пальцы.

— Поймите меня правильно, но я не первый день работаю здесь, — Гримм убрал больничный журнал в ящик стола и внимательно посмотрел на собеседника. — В данной ситуации ваша реакция весьма нетипична. Это не похоже ни на слепой фанатизм, ни на что-то ещё. Тут скорее кроется нечто личное, — слова доктора и его ходьба вокруг да около крайне раздражали, но уж лучше бы он и дальше топтался на месте, чем попал в самый корень проблемы. — Кем вам приходится некий Вольфганг, о котором вы говорите во сне?

С лица Клауса тут же сошла краска. Вся накопившаяся за время разговора злость сдулась, словно воздушный шарик. Осев на стоявший рядом стул, он опёрся локтями о колени и запустил пальцы в волосы, достаточно отросшие за время, что он провёл в лазарете. Ягер так старался не думать о Хайне, но всё вокруг так и кричало о его смерти.

— Откуда вы…

— Неужели вы думаете, что медсёстры стали бы скрывать от меня подобную информацию? — произнёс Гримм, сложив руки под грудью, и откинулся на спинку стула. — Почти каждую ночь с вашего прибытия сюда вы либо просили у него прощения, либо умоляли не уходить. Реже кричали что-то бессвязное о том, что у вас не было выбора, что все эти жертвы необходимы для победы Рейха и на вашем месте любой поступил бы так же.

Клаус слушал его, не перебивая. Ему было нечего возразить, ведь он ни одну ночь бился в агонии на грани жизни и смерти в первые дни. Он словно застрял в своём худшем кошмаре, раз за разом видя тот последний бой. Пылающие танки, развороченные дряхлые домики, десятки трупов и лицо Вольфа, зовущего его в лучший мир. Кроме этого, Ягер не раз просыпался в холодном поту, стоило ему лишь увидеть глаза того «Ивана», что всё это устроил. Придя в себя впервые, Клаус поклялся, что ни одна живая душа не узнает о том, что он пережил, но какой смысл в клятве, если уже вся больница наслушалась его признаний?

— У меня не было никого ближе него… — тихо отозвался Клаус.

— Брат? — уточнил Гримм.

— Можно сказать и так, — отстранённо произнёс Ягер, пытаясь отвлечься на пейзаж за окном. — Он единственный знал, что меня мучили кошмары, и всегда был рядом, а я… Боже, как я ему за это отплатил…

— Герр Ягер, что случилось? За что вы перед ним извинялись?

— Я… там под Москвой… Я знал, что мне стоит отступить, пока цела хотя бы половина роты. Возможно, мне бы грозил трибунал за то, что ослушался приказа, но все те парни… Все они были бы живы, Вольф был бы жив, — Клаус смотрел в одну точку, не отвлекаясь от горизонта, слова сами складывались в предложения. — Но я был слишком ослеплён азартом борьбы, убежденный, что наша армия непобедима. Мне стоило остановиться, когда наш танк подбили. Вольф… я слышал, как он сказал: «У меня кровь. Я ранен...»

Клаус замолчал, так и смотря вдаль. В кабинете не меньше минуты стояла гнетущая тишина, пока доктор наконец не решился спросить:

— И что же вы сделали?

— Я ответил… ответил ему: «Вольф, возьми себя в руки! Ты что, хочешь тут сдохнуть?» Никогда не забуду его взгляд. Он был напуган, он говорил, что не может, а я… мне куда важнее был тот проклятый «Иван». После стольких лет дружбы последним, что он от меня услышал, было: «Приготовиться к стрельбе, солдат».

— Герр Ягер…

— Доктор, я не смогу жить с мыслью, что своими руками загнал самого дорогого мне человека в могилу, — в голубых глазах было столько боли, сколько Гримм ещё не видел за все годы работы. — Прошу, позвольте мне вернуться на службу. Если я и умру, то хотя бы не напрасно.

— Герр Ягер, при всём желании я не могу этого сделать, — тяжело вздохнув, Гримм снова поправил очки. — Эти сны и без того могут плохо сказаться на вашем психическом состоянии, а при малейшем стрессе ситуация может ухудшиться. С паническими атаками вы можете просто не справиться. Вы же должны понимать, что случить нечто подобное на поле боя, и вы утянете за собой ещё с десяток парней на тот свет. Или вы хотите довести себя до психбольницы?

На все предостережения доктора Клаусу было плевать. Он точно знал, что выкарабкался с того света только благодаря вере, что ещё сможет отправить на тот свет пару десятков «Иванов», искупив тем самым вину перед Хайном. По крайней мере, это было его единственным утешением, в которое он старался верить. Ягер был готов разорвать каждого, кто посмеет поднять оружие на него или его сослуживцев, словно дикий пёс, сорвавшийся с цепи. В противном случае жизнь ему была совершенно не нужна. Без этой войны всё, что ему оставалось, это смастерить себе петлю покрепче и наконец избавиться от мучившей его боли. Сейчас на чашах весов между жаждой убивать других и наложить руки на себя единственным решающим звеном был доктор. После того, как Ягер вывернул перед ним душу наизнанку, он надеялся, что Гримм поймёт его, но чуда не произошло.

— Сколько лет вашему сыну?

Он не хотел играть грязно, но иначе ему было не выиграть. Заприметив фотографию, что стояла на полке, было несложно догадаться, кто на ней изображён. Кроме самого доктора, на ней были изображены женщина примерно его же возраста и парнишка лет шестнадцати.

— Простите, но при чём здесь мой сын?

— Видите ли, я знаю, на что способны русские, и как бы мне ни хотелось в это верить, но эта война не закончится к Рождеству, как нам обещали. Кто знает, возможно, на это уйдёт не один год, — по глазам доктора было видно, он уже догадывался, к чему клонил гауптман, но не спешил его перебивать. — К тому времени ваш сын уже достигнет призывного возраста, и для него будет подарком судьбы, если он умрёт быстро в ближайшем же бою. В противном случае, если он дослужится хотя бы до лейтенанта и попадёт в плен… Вы же не думаете, что русские гуманнее, чем наши ребята из гестапо? Уверяю вас, пока ваша жёнушка будет молиться о том, чтобы её дорогой сыночек вернулся домой, он будет молить о смерти, а вы и дальше…

— Хватит, — зло бросил Гримм, сжав зубы, и взял пустой бланк, что-то черкая. — А теперь пошли вон… — прошипел он, впихнув в руки Клауса заветную бумагу.

Ягер отдалённо услышал такой знакомый и уже ставший родным голос:

— Штандартенфюрер, вы меня слышите? — на него смотрели ужасно взволнованные карие глаза адъютанта. — Штандартенфюрер, очнитесь!

Кто руководил солдатами? Где сейчас танк русских? Много ли потерь? Столько вопросов пришло в голову сразу же, как только разум начал проясняться. Взяв себя в руки, Ягер отстранился от стены полуразрушенной смотровой вышки, пытаясь понять, чем всё закончилось.

Неразбериха чуть поутихла, уже не было слышно такого грохота, но гневные возгласы офицеров и мельтешащие перед ним солдаты могли значить лишь одно — русские смогли уйти. Клаус огляделся по сторонам, пытаясь оценить масштаб происшествия. К счастью, два других танка оказались нетронутыми, а значит, курсанты остались живы. Что же до техники и покорёженных новеньких «Мерседесов»… Штандартенфюреру было всё равно, ведь человеческие жизни стоили для него куда больше. К сожалению, он только сейчас понял, что имел в виду доктор. И машины, и танки можно починить, вышку построить по новой, но вот людей с того света уже не вернуть.

Проходя мимо него, солдаты несли тела Райнера, Шульца и нескольких офицеров в морг. Кто знает, сколько ещё трупов после себя оставит Ивушкин со своим экипажем в попытке добраться до родины? Кроме того, Ягер с болью осознал, что этот чёртов танкист не просто сбежал. Он прихватил с собой все надежды на счастливое будущее с Оливией.