Узы крови (джен)

Тишина, последовавшая за словами Гарри о сне — о его неуклюжей, почти отчаянной попытке поцелуя, — была не просто тяжелой. Она давила, сгущалась в сумраке комнаты, пропитанная запахом остывающего камина и едва уловимым озоновым привкусом магии Уз. Синие отсветы, игравшие на стенах, дрожали нервно, словно отражая ледяную бурю, бушующую внутри Джайны. Даже шахматные фигуры на столике замерли, их молчаливое противостояние казалось пародией на невысказанное напряжение между двумя людьми.

Джайна застыла у окна, спиной к нему. Ее плечи были напряжены под белой завесой волос, скрывавшей лицо, но Гарри не нужно было видеть его, чтобы чувствовать. Узы, эта невидимая цепь между ними, гудели низко, натянутой струной, передавая не гнев, а холодное, яростное смятение, которое она держала за ледяной стеной самоконтроля. Осколки образов, чужих, но теперь болезненно знакомых и ему: Терамор в агонии пламени, угасающий город-мечта; ледяная пустота в глазах Артаса, когда он выбрал клинок вместо нее; суровые утесы Кул-Тираса, окутанные вечным туманом вины.

Гарри остался на кровати, взгляд прикован к теням на обшарпанном потолке. Ее слова — «Я не могу дать тебе это… Может, никогда» — все еще звенели в ушах, но боль от отказа была иной, не такой, какую он ожидал. Не уязвленное самолюбие подростка, а тупая, ноющая боль от осознания: стена, которую она возвела, была направлена не вовне, а внутрь. Стена против себя самой, против любой возможности снова почувствовать то, что однажды принесло ей лишь пепел и руины.

Она не обернулась. Ее рука в перчатке — напоминание о силе, которую она боялась и которой цеплялась — медленно сжалась в кулак. Поток ледяного холода хлынул через Узы, и Гарри невольно поежился. Это был не холод ночи за окном, а тот внутренний мороз, что въелся в ее душу после Терамора, после Нордскола.

— Ты думаешь, это о тебе, Гарри? О твоем мальчишеском порыве? — Ее голос, тихий, но режущий, как осколок льда, нарушил тишину. Пауза, тяжелая, как могильный камень. — Я боюсь повторения. Тьма… она соблазнительна. Особенно для тех, кто несет в себе великую силу и великую боль.

Узы донесли ее истинный страх, невысказанный, но кричащий: «Я видела, как ломаются лучшие. Как свет обращается в пепел. Я боюсь, что ты станешь еще одним именем в моем списке потерь».

Он сел резко, глядя ей в спину. Мантия скрипнула.

— Я не Артас, Джайна. — Голос был тверже, чем он ожидал, но Узы предательски транслировали его подспудный страх: «А что, если она права? Что, если я не справлюсь? Что, если тьма во мне сильнее?» — Я знаю, что такое тьма. Она живет во мне, остаток Волдеморта. Но я борюсь. Каждый гребаный день.

Она обернулась. Глаза полыхнули в сумраке — синий лед, отражающий тлеющие угли камина. На мгновение ему показалось, что он видит не ее, а призрак Архимага Даларана — властную, уверенную, несломленную. Но это была лишь маска, треснувшая под давлением прошлого.

— Пока не он. Но я видела этот путь. Надежда, ставшая фанатизмом. Сила, обернувшаяся проклятием. Артас был принцем, паладином Света… старше тебя, Гарри. Он был светом Лордерона. И он пал. — Ее голос дрогнул на последнем слове, и Узы передали укол ее собственного ужаса, острого, как ритуальный кинжал культистов. — Что станет с тобой, когда придет твой час выбора? Когда тьма предложит тебе силу, чтобы спасти тех, кого ты любишь, ценой твоей души? И… — она запнулась, воздух вокруг нее ощутимо похолодел, — …смогу ли я смотреть, как ты падаешь? Снова?

Последнее слово прозвучало почти шепотом, но резануло Гарри сильнее любого крика. Он поднялся, подошел к невидимой границе, которую Узы чертили между ними в пространстве комнаты. Воздух здесь трещал от их близости, от переплетения их магии и их боли.

— Тогда не дай мне упасть, — его голос был низким, хриплым от напряжения. Он сделал еще полшага, нарушая невидимый барьер их молчаливого соглашения о дистанции. — Ты боишься, что я стану кошмаром? Так не позволь ему родиться! Мы связаны, Джайна. Упаду я — ты рухнешь со мной. Это проклятие работает в обе стороны. Но если ты будешь рядом… если перестанешь видеть во мне лишь призраков своего прошлого… я выстою. Я не дам ему победить.

Узы вспыхнули теплом его отчаянной, почти яростной решимости: «Ты нужна мне. Не как страж. Не как памятник твоим потерям. Как союзник. Как… кто-то, ради кого стоит бороться».

Джайна отшатнулась, словно его слова были физическим ударом. Она резко легла, отвернувшись, натянув одеяло до подбородка, как щит. Но Узы были беспощадны, транслируя вихрь ее мыслей: сомнение, страх, отголоски его веры, которая пугала ее больше, чем его потенциальная тьма. «Он верит… Как он может верить после всего? А я?» Воспоминания — Артас, Терамор, отец, Кэтрин — смешались с образом этого упрямого мальчика с зелеными глазами, который требовал от нее того, чего она боялась дать даже себе — доверия. Именно эта буря, поднятая его словами, его отчаянной, безрассудной верой, и стала тем топливом, что разожгло огонь грядущего сна — сна, где ее прошлое и его будущее сплелись в один тугой, кровавый узел.

* * *

Сон не принес облегчения. Он вполз в их сознание, как просачивающийся сквозь щели могильный холод, густой и липкий туман, сотканный из их общей боли, вины и той нежеланной, но неоспоримой близости, что навязали им Узы Крови. Это не был обычный кошмар, который можно стряхнуть поутру. Это была сама изнанка их связанных душ, живая, кровоточащая ткань реальности, где воспоминания Джайны и страхи Гарри переплетались в уродливый гобелен. Недавний разговор, его неуклюжее признание во сне, его упрямая вера перед лицом ее отчаяния — все это стало топливом для этого видения, рваной раной, через которую хлынуло прошлое.

Они оказались на берегу, но берег этот постоянно менялся, рассыпался и собирался вновь, словно отражение в разбитом зеркале. Вот он — Терамор, каким он жил в ее сердце до падения. Белоснежные башни тянулись к лазурному небу, отражаясь в спокойной воде гавани, где мирно покачивались корабли под флагом Кул-Тираса. Воздух был теплым, пах солью, свежей древесиной и надеждой. Но это была иллюзия, хрупкая, как стекло. Под ногами Гарри чувствовал не песок, а тонкую корку льда над бездной, а в воздухе вибрировал низкий, тошнотворный гул — предчувствие мана-бомбы, пульс грядущего уничтожения. Джайна стояла у кромки воды, неподвижная, как статуя самой себе. Ее белые волосы метались на ветру, словно флаг на тонущем корабле, а глаза — цвета глубокого моря перед штормом — смотрели сквозь Гарри, сквозь этот фальшивый рай, в пустоту. Узы донесли до него тяжесть ее сердца, бьющегося медленно, глухо, словно под неподъемным грузом вины за город-мечту, обращенный в пепел ее же наивностью.

Мир подернулся инеем. Тепло сменилось колючим, пронизывающим до костей холодом Нордскола. Ветер выл погребальную песнь среди ледяных торосов, а вдалеке, как черный шип в сердце мира, высилась Цитадель Ледяной Короны. Джайна стояла перед ней, одна против ледяной пустыни. Посох в ее руке светился слабым, болезненным голубым светом, но пальцы, стиснувшие древко, дрожали. Лицо ее было белее снега под ногами. Из клубящихся теней у подножия Цитадели выступила фигура. Артас. Не юноша-принц, не паладин Лордерона, а то, чем он стал — Король-лич, воплощение ее величайшей потери и ее вечного страха. Шлем Господства скрывал лицо, но его голос, ледяной шепот, проник в ее разум, и Гарри услышал его через Узы, почувствовал его соблазн и ложь.

«Ты могла разделить со мной это бремя, Джайна. Ты всегда была сильнее, чем думала. Вместе мы бы очистили этот мир от скверны. Навели бы порядок. Наш порядок».

Лед под ее ногами треснул с оглушительным грохотом. Черные, как сама Бездна, трещины расползались к ней, грозя поглотить. Она отшатнулась, но голос следовал за ней, впиваясь в душу: «Ты оставила меня. Одного. Во тьме. Как ты оставляешь всех, кто верит в тебя».

Гарри шагнул вперед, его школьная мантия казалась нелепой и тонкой против воющего ветра Нордскола, но палочка в его руке вспыхнула теплым, упрямым светом. Он не знал заклинаний против Короля-лича, но сделал единственное, что мог — встал между Джайной и тенью ее прошлого.

— Она не твоя. И никогда не была, — голос его был еще мальчишеским, но в нем звенела та же сталь, что он находил в себе перед лицом Волдеморта.

Фигура Артаса не исчезла, но дрогнула, заколебалась, словно мираж, потревоженный этим неожиданным вторжением чужой воли в личный ад Джайны. Она же, словно от этого простого жеста рухнули последние опоры, упала на колени. Посох выскользнул из ослабевших пальцев, звякнув о лед.

— Я могла… я почти… — прошептала она, глядя на свои руки. Перчатки не было, и он увидел ее пальцы — побелевшие от холода, скрюченные, словно когти. Узы передали ему ее потаенный ужас, воспоминание, которым она ни с кем не делилась: миг после падения Артаса, ее абсолютное одиночество на вершине мира, и шепот самого Ледяного Трона, обещавший ей силу, отмщение, контроль над самой смертью. Искушение было реальным, обжигающим, как лед. Она отвернулась тогда, выбрала жизнь, но страх остался — страх, что тьма не где-то там, вовне, а глубоко внутри нее самой, ждущая своего часа.

Лед Нордскола сменился запахом соли, сырости и камня. Они стояли в огромном, гулком зале Праудмуров в Боралусе. Герб с якорем и грифоном взирал со стены над пустым троном, а за высокими стрельчатыми окнами ревело штормовое море. Перед ними стоял Дэйлин Праудмур, ее отец. Адмиральская форма сидела безупречно, но глаза под суровыми бровями были пустыми, холодными — глаза утопленника, глаза ее вечной вины.

— Предательница, — его голос был не криком, а рокотом прибоя, бьющего в скалы. — Ты выбрала их — зеленокожих убийц, нежить, всех тех, кто разрушил Лордерон, кто убивал наших людей — вместо своей крови, своего народа. Ты позволила им убить меня ради твоей иллюзии мира. Иллюзии, построенной на костях твоих предков.

Он не поднял меч. Он просто смотрел на нее, и этот взгляд был страшнее любого клинка. Ледяной щит, который Джайна инстинктивно попыталась возвести, треснул и рассыпался под тяжестью ее собственного самоосуждения, транслируемого через призрак отца.

Гарри снова шагнул вперед, чувствуя, как холод зала пробирает его до костей, как давит на него вековая мощь этого рода, этой трагедии.

— Она не предавала вас, — его голос дрожал, но не от страха, а от напряжения, от сопереживания, которое текло через Узы. — Она искала другой путь. Пыталась остановить войну, а не выбрать сторону. Она не желала вашей смерти.

Призрак Дэйлина не исчез, но его контуры стали менее четкими. Его взгляд скользнул по Гарри — мальчишке из другого мира, невольному свидетелю их семейной драмы — и в нем промелькнуло что-то похожее на недоумение. А затем он медленно растворился, как утренний туман над морем.

Но пустое место тут же заняла другая фигура. Кэтрин Праудмур. Ее мать. В форме Лорд-адмирала Кул-Тираса, выцветшей, но все еще строгой. Седые пряди выбивались из-под треуголки, а глаза — такие же синие, как у Джайны, но жесткие, закаленные десятилетиями войны и потерь — смотрели на дочь без тени тепла. Это была не утешающая мать из ее редких детских воспоминаний, а воплощение ее совести, ее долга, ее вечной связи с Кул-Тирасом. Холод, исходящий от нее, был иным — не ледяная ярость Нордскола, а тяжелый, давящий холод разочарования и скорби.

— Ты привела его сюда? — голос Кэтрин был низким, ровным, как ход старых корабельных часов. Она кивнула на Гарри, стоявшего рядом с Джайной, их близость, навязанная Узами, казалась в этом зале почти кощунственной. — В сердце нашей боли? В наши раны? Мало тебе было разрушенных городов и павших героев, дитя мое? Ты привела чужака осквернить и наши воспоминания?

Джайна отшатнулась, словно от удара. Ее плечи задрожали, кулаки сжались так, что побелели костяшки. Но она не молчала.

— Я не хотела… ничего из этого, — выдохнула она, голос хриплый, надломленный, но живой. — Терамор… Отец… Артас… Я верила в мир, мама. Я пыталась спасти их. Всех. Но каждый раз… каждый раз цена была выше. Каждый раз я теряла часть себя. — Слова лились потоком, горьким, как морская вода, и через Узы Гарри видел калейдоскоп ее падений: Стратхольм — ее первый уход, ее первое предательство любви во имя принципов; Терамор — пепел ее надежд; Нордскол — отказ от тьмы, стоивший ей покоя. — Я ношу их всех внутри. Их лица. Их последние слова. Их крики… И теперь… — она подняла на Гарри глаза, полные отчаянной мольбы и ужаса, — теперь я смотрю на него и вижу ту же искру. Тот же свет. И ту же тень рядом. Он еще мальчик, но что, если он не выдержит? Артас был сильнее, опытнее… и он пал. А я… Мама, я не переживу этого снова. Я не смогу смотреть, как гаснет еще один свет из-за меня, из-за проклятия, что связало нас!

Она рухнула на колени. Под ее ладонями смешались иллюзорный пепел Терамора, лед Нордскола и холодный камень Боралуса. Слезы — первые, что он видел у нее, горячие, выстраданные — капали на пол, исчезая без следа. Кэтрин смотрела на рыдающую дочь, и суровая маска Лорд-адмирала дрогнула. Гнев и осуждение уступили место глубокой, застарелой материнской боли. Она медленно опустилась рядом, ее рука — мозолистая, твердая рука воина и правителя, но сейчас неожиданно теплая — легла на плечо Джайны.

— Ошибалась, дитя мое. Конечно, ты ошибалась, — голос Кэтрин стал тише, мягче, как шепот волн в редкий штиль. — Но ошибалась и я. Я винила тебя за Дэйлина, потому что так было проще, чем признать, что наш мир изменился безвозвратно, и старые пути ведут лишь к гибели. Я винила тебя за Артаса, не желая видеть, что его путь во тьму начался задолго до твоего ухода. Я винила тебя за Терамор, потому что твоя мечта о мире казалась мне слабостью, а не силой. Я не видела, как отчаянно ты боролась, как каждый твой выбор разрывал тебя на части. Ты не бежала от тьмы, Джайна. Ты встречала ее лицом к лицу. Ты отвергла ее в Нордсколе, когда она сулила тебе все — силу, месть, забвение. Ты падала, да. Но ты всегда поднималась.

Джайна медленно подняла голову. В ее заплаканных глазах все еще плескался страх, но сквозь него пробивалась слабая искра удивления, почти забытой надежды.

— Но я не сильная, мама, — прошептала она. — Я боюсь. Постоянно. Он… — взгляд метнулся к Гарри, — в нем есть тень. Я чувствую ее через Узы. Часть Волдеморта… она как Ледяная Скорбь в душе Артаса. Я видела, что делает такая тьма. Что, если он не справится? Что, если я не смогу ему помочь? Я сама была на грани… после Тельдрассила, когда ненависть выжигала меня изнутри. Если он упадет… я не знаю, удержусь ли сама. Это проклятие… оно тянет нас обоих вниз.

Кэтрин сжала ее плечо крепче, ее взгляд, пронзительный и мудрый, остановился на Гарри.

— Он не Артас, — повторила она слова Гарри, но теперь они звучали иначе — не как защита, а как констатация факта. — Артас искал силу вовне, в проклятом клинке, в обещаниях тьмы, потому что его собственный свет оказался недостаточно силен или слишком горд. Этот юноша — другой. Он юн, неопытен, и тьма коснулась его души против его воли. Я вижу ее, да. Но я вижу и свет, за который он отчаянно держится. Он не зовет тебя во тьму, Джайна. Он ищет твоего света, чтобы не погас его собственный. Он защищал тебя здесь, от призрака твоего отца, так же, как ты пыталась защитить его. Вы не проклятие друг для друга. Вы — якоря в этой буре. Возможно, единственный шанс друг для друга удержаться на плаву.

Гарри шагнул еще ближе, почти касаясь их. Его дыхание вырывалось белым облачком в стылом воздухе зала.

— Я не хочу падать, — сказал он тихо, но его голос был слышен сквозь завывания ветра и шум моря за окном. — Я знаю эту тьму. Она — часть меня. Но я не сдамся ей. И ты… — он посмотрел на Джайну, и Узы передали ей не только его слова, но и его отчаянную искренность, его страх и его решимость, — ты заставляешь меня бороться еще сильнее. Я не хочу быть твоим кошмаром. Я хочу быть твоим союзником.

Кэтрин посмотрела на дочь долгим, полным любви и боли взглядом. Ее рука скользнула с плеча к щеке Джайны, стирая влажный след слезы.

— Ты не сломлена, Джайна, — сказала она мягко. — Ты — выжившая. Ты прошла через огонь и лед, и ты все еще здесь. Ты не просто несешь пепел прошлого — ты способна вырастить на нем что-то новое. Этот молодой человек… он может быть твоим шансом. Не бойся его тени — помоги ему удержать свет. Стань его опорой, как он пытается стать твоей. Перестань винить себя за прошлое и начни строить будущее. Вместе. — Ее голос упал до шепота, интимного, предназначенного только для них двоих. — Я горжусь тобой, дитя мое. Мой Адмирал.

Фигура Кэтрин начала медленно таять, истаивать, как дымка над утренним морем, оставляя после себя лишь легкий запах соли и ощущение прощения. Джайна осталась на коленях на холодном камне, но ее плечи расправились. Она медленно поднялась. Ее рука, все еще дрожащая, нашла руку Гарри. Пальцы в перчатке — символе ее контроля и ее страха — на мгновение замерли, а потом неуверенно, но крепко сжали его ладонь.

— Я здесь, — сказал Гарри голосом хриплым от усталости и пережитого, но твердым.

Она подняла на него глаза. Страх никуда не делся, он все еще плескался в синей глубине, но теперь он не парализовывал ее. Рядом с ним теплилась крошечная, упрямая искорка надежды, выкованная из пепла ее потерь и льда ее отчаяния.

— Я знаю, — прошептала она.

Сон начал рассеиваться. Берега Терамора, ледники Нордскола, каменные своды Боралуса — все растворилось, уступая место знакомым очертаниям их общей комнаты в Хогвартсе. Но что-то изменилось. Холод сна ушел, оставив после себя иное тепло — не яркое пламя, а тихое, ровное горение углей под слоем золы. Углей, которые могли разгореться вновь, если дать им воздух и не позволить страху их задушить. Связь между ними, Узы Крови, все еще ощущалась как цепь, но теперь в ней прозвучала иная нота — не только боли и зависимости, но и возможности. Хрупкой, пугающей, но реальной возможности стать чем-то большим, чем просто узниками проклятия.

* * *

Утро 26 декабря прокралось в их убежище не как враг, а как усталый парламентер после долгой битвы. Свет, бледный и зимний, процеживался сквозь заиндевевшие витражи окна, рисуя на холодном каменном полу дрожащие, призрачные узоры. Камин почти угас, горстка алых углей подернулась серым пеплом, отбрасывая лишь слабые, умирающие блики на стены. Привычный синий свет, исходивший от Джайны, казался мягче, переливался тонкими золотыми искрами — словно сам Хогвартс, древний и мудрый, чувствовал их хрупкое перемирие и старался окутать его подобием тепла. Воздух был чистым и морозным, пах снегом и остывшим деревом, а тишина, повисшая в комнате, была не гнетущей, как накануне, а прозрачной и хрупкой, как первый ледок на луже после долгого шторма.

Гарри проснулся первым. Не от резкого толчка кошмара, а медленно, неохотно выныривая из глубин сна, который был реальнее самой яви. Тело ломило от неудобной позы — спал он, не раздеваясь, в смятой мантии — ребра напоминали о себе тупой болью, а волосы, как всегда, жили своей жизнью, торча во все стороны. Он лежал неподвижно, глядя в высокие своды потолка, где плясали последние тени угасающего огня. Узы Крови ощущались иначе. Не как острая боль или давящая цепь, а как низкое, ровное гудение в груди, теплое эхо пережитого вместе сна. Терамор в огне, ледяная пустыня Нордскола, сумрачные залы Боралуса — это были ее раны, ее призраки, но он прошел через них рядом с ней, кожей чувствуя ее вину, ее ужас, ее отчаянную, почти сломленную силу. И слова ее матери, Кэтрин, — «Он не зовет тебя во тьму, он стоит с тобой в свете» — звенели в его сознании, как далекий, но отчетливый колокольный звон.

Он осторожно повернул голову. Джайна спала на своей кровати, свернувшись калачиком под тяжелым одеялом, словно пытаясь защититься от холода — или от мира. Одна рука была крепко сжата в кулак даже во сне, а ее невероятные белые волосы разметались по подушке, словно лунный свет, пролитый на темный бархат. Лицо, обычно непроницаемое, как ледяная маска, сейчас было беззащитным — тонкие брови чуть сведены к переносице, губы приоткрыты, дыхание тихое, но неровное. Узы передавали ее состояние — не яростную бурю прошлой ночи, а тихую, глубокую рябь на поверхности темной воды: отголоски пролитых во сне слез, усталость, и что-то еще… слабый, почти неуловимый проблеск света, пробивающийся сквозь трещины в ее броне.

Гарри сел, разминая затекшую шею. Малейшее движение, звук скрипнувшей кровати — и она проснулась. Мгновенно, как хищник, почувствовавший опасность. Глаза — синие, как арктический лед — распахнулись, сфокусировались на нем. На мгновение в них мелькнула тень вчерашнего сна, растерянность, но тут же сменилась привычной настороженностью. Она не вскочила, не отпрянула. Просто смотрела на него, и Узы донесли до него ее невысказанную мысль, лишенную обычной враждебности: «Он все еще здесь. Он видел… всё. И не сбежал». В этом не было ни облегчения, ни радости — скорее, тихое, почти недоверчивое удивление.

— Ты как? — спросил он тихо. Голос был хриплым после сна, но вопрос прозвучал искренне. Что еще можно было сказать? Сон был слишком реальным, слишком общим, чтобы делать вид, будто ничего не произошло.

Джайна села, откидывая одеяло. Тонкая ночная сорочка — явно не из тех, что носят в Хогвартсе, скорее, что-то из ее мира, простое, но изящное — смялась, открывая худые плечи, на которых виднелись тонкие, серебристые шрамы, как следы давно минувших битв. Она опустила взгляд на свои руки, на пальцы, которые во сне казались ей обмороженными когтями. Медленно, словно с усилием, разжала кулак, проверяя, владеет ли она собой.

— В порядке, — ответила она наконец. Голос был низким, ровным, но без привычной ледяной резкости. Она подняла на него глаза, и в них отразился тот же невысказанный вопрос. — А ты?

Узы передали ее тихое беспокойство, почти заботу, скрытую за привычной броней: «Он видел мою слабость. Мой страх. Мою вину. И он все еще смотрит на меня без отвращения. Почему?»

Гарри кивнул. Его зеленые глаза встретились с ее синими, и на этот раз между ними не было непроницаемой стены. Не распахнутая настежь дверь, конечно, но окно, приоткрытое ровно настолько, чтобы увидеть друг друга чуть яснее.

— Я видел… тебя, — слова дались ему с трудом, он не привык говорить о таком, но отступать было нельзя. — Не только Архимага. Не только дочь Адмирала. Тебя. Терамор, Артас… твоя мама. Ты… — он на мгновение запнулся, подбирая слова, — ты не такая, какой кажешься. Не только лед и ярость. Ты… борешься. Это видно. Ты сильная.

Он послал ей через Узы не просто слова, а ощущение — его искреннее, почти благоговейное удивление перед той силой духа, что он увидел за ее ледяной маской.

Уголки ее губ едва заметно дрогнули. Не улыбка, нет, до этого было еще далеко, но что-то похожее на ее тень, мимолетный отблеск того, чем она могла бы быть, если бы мир не ломал ее снова и снова.

— Ты тоже… не совсем тот, кого я ожидала встретить, — проговорила она так тихо, что он едва расслышал. — Я видела в тебе тень. Тьму, похожую на ту, что поглотила его. Но ты… ты не поддаешься. Ты сражаешься. — Поток едва уловимого тепла коснулся его через Узы, осторожный, как первый луч солнца, пробившийся сквозь грозовые тучи. — Ты не Артас. Ты — Гарри Поттер. И это… как ни странно, немного успокаивает.

Она встала с кровати, подошла к окну. Снег за стеклом все еще падал, но теперь он казался не завесой, скрывающей мир, а легким, очищающим покрывалом. Гарри смотрел на ее тонкую, почти хрупкую фигуру в простом одеянии, на гордо вскинутую голову, и впервые по-настоящему осознал груз, который она несла. Он видел не только могущественного мага из другого мира, не только опасного союзника поневоле, но женщину, чья главная битва шла не на полях сражений, а внутри нее самой. Он поднялся, подошел к ней, останавливаясь у невидимой границы, очерченной Узами. Он чувствовал ее защиту — стены вокруг ее души не рухнули, но в них появились бреши. Достаточные, чтобы разглядеть за ними не только застарелую боль, но и крошечный, трепещущий росток надежды.

— Мы справимся, — сказал он. Это было не вопросом и не пустой бравадой. Это была уверенность, родившаяся из их общего кошмара, из его отчаянной веры и ее неожиданного отклика. Он добавил через Узы, вкладывая в это всю свою решимость: — Вместе.

Джайна обернулась. Взгляд ее синих глаз был по-прежнему острым, пронзительным, но в нем не было прежнего холода. Скорее, усталая решимость воина, принимающего неизбежное.

— Возможно, Поттер, — ответила она, и в ее голосе проскользнула знакомая нотка сухого, чуть язвительного юмора, который он уже научился узнавать и даже ценить. — Но если ты все-таки решишь упасть во тьму… я заморожу тебя первой. Без колебаний.

Узы донесли до него ее невысказанное продолжение, в котором было больше обещания, чем угрозы: «Я не дам тебе пасть. Не так, как он. Я не отпущу тебя. По крайней мере, пока».

Они стояли так несколько долгих мгновений, разделенные лишь парой шагов и невидимой связью, глядя друг другу в глаза. Не враги. Не пленники. Уже не совсем чужие. Двое, увидевшие самые темные уголки души друг друга — и не отвернувшиеся. Сон не исцелил их раны, но он изменил саму суть их связи. Джайна больше не видела в Гарри только потенциальную угрозу, ходячее напоминание об Артасе; она увидела союзника, мальчика с душой воина, который готов был разделить ее бремя. А Гарри увидел за ледяной броней Архимага уязвимость, боль и силу, которая делала ее не далеким идолом или опасным монстром, а человеком. Живым, сложным, настоящим.

Тихое уханье у окна прервало их молчание. Ледокрыл, величественная белая сова Джайны, сидела на заснеженном подоконнике, нетерпеливо переминаясь с лапы на лапу. В когтях она держала перевязанный бечевкой свиток пергамента. Джайна подошла к окну, одним движением распахнула тяжелую створку. Морозный воздух ворвался в комнату, принося с собой запах сосновой хвои и далекой свободы. Она взяла письмо, мельком взглянула на печать, затем на Гарри.

— От твоего крестного, — сообщила она. Тон был ровным, почти деловым, но уже без прежней ледяной отстраненности. — Похоже, пора возвращаться к реальности.

И через Узы, как слабый ответный сигнал, он уловил то, что она никогда не сказала бы вслух: тихую, почти неосознанную благодарность. «Ты все еще здесь. И это… уже немало».

Ледокрыл снова тихо ухнула, ее белые перья взъерошились от порыва ледяного ветра, ворвавшегося в комнату через все еще распахнутое окно. Сова сидела на каменном подоконнике, как изваяние из снега и лунного света, ее острые когти цепко держались за заиндевевший камень. Взгляд ее золотисто-ледяных глаз скользнул по Гарри, затем задержался на Джайне с выражением бесстрастного любопытства, свойственного лишь существам, стоящим вне человеческих страстей. В мощном клюве она все еще держала свиток пергамента — потрепанный, перевязанный грубой бечевкой, словно пронесшийся сквозь бурю и отчаяние.

Джайна протянула руку в перчатке. Ледокрыл, с достоинством хищной птицы, аккуратно вложила послание ей в ладонь, коротко и требовательно клюнув кожу перчатки. Не знак агрессии, скорее, напоминание о долге, связывающем их. Оставив Джайну разбираться с письмом, сова бесшумно перелетела на спинку высокого кресла у камина, принявшись методично чистить свои безупречно белые перья, словно давая понять, что ее миссия выполнена.

Гарри подошел ближе, останавливаясь на самой границе действия Уз. Скрип его ботинок по каменному полу прозвучал неестественно громко в утренней тишине.

— Почему она принесла его? — спросил он тихо, кивнув на Ледокрыла. Вопрос был не праздным. Узы передали его подспудное любопытство, смешанное с легким уколом ревности: «Это мое письмо. От моего крестного. Но он доверил его ей. Почему?»

Джайна не сразу ответила. Ее пальцы замерли на узле бечевки, взгляд был устремлен на сову.

— Сириус выбрал ее, — произнесла она наконец. Голос был ровным, почти бесцветным, но Узы донесли до Гарри оттенок задумчивости. — Он, должно быть, видел ее в совятне. Ледокрыл… она выделяется. Слишком белая, слишком… чужая здесь. Он понял, что она моя. И что я рядом с тобой. — Пауза. Узы передали ее сухую, лишенную сентиментальности мысль, которая, тем не менее, отозвалась в Гарри теплом: «Он доверяет меня тебе. Так же, как ты доверяешь мне его письмо. Странно».

Она наконец развязала узел, развернула пергамент. Синие глаза быстро пробежали по неровным строчкам. Гарри уловил через Узы короткий, но отчетливый всплеск эмоций: привычная настороженность, смешанная с искрой интереса и… чем-то похожим на узнавание?

— Он в Хогсмиде, — сообщила она, поднимая на него взгляд. В ее глазах больше не было льда, только глубокая, спокойная синева зимнего неба. — Прячется где-то на окраине, в гроте. Хочет встретиться сегодня, к вечеру. Просит принести еды. Говорит, — тут уголки ее губ снова едва заметно дрогнули в тени улыбки, сухой ироничной усмешки, которую он начинал ценить, — что устал от крыс.

Она протянула ему письмо. Без малейшего колебания. Маленький жест, но он значил больше, чем долгие разговоры. Еще вчера она бы вцепилась в пергамент, инстинктивно защищая то, что принадлежит ей, пусть даже временно. Узы донесли ее спокойную мысль: «Это его. Он не причинит вреда».

Гарри взял свиток. Знакомый, размашистый, нетерпеливый почерк Сириуса.

Гарри,

Слышал про твое выступление на Турнире. Драконы, чтоб их! Молодцы вы с ребятами, что уцелели. Я тут недалеко, в Хогсмиде. Засел в гроте на отшибе. Нужно увидеться. Приходите сегодня вечером. И захватите пожрать чего-нибудь нормального, а то эти крысы уже в горле застревают.

Возьми своих друзей — Рона и Гермиону. Для прикрытия, сам понимаешь. Чем больше народу, тем меньше подозрений.

Береги себя, крестник. И ее береги. Дамблдор обмолвился как-то… сказал, она твоя тень, а ты ее свет. Или наоборот? Старик любит туману напустить. Но ты прислушайся. Может, в этом что-то есть.

Сириус.

Гарри перечитал последние строки дважды. Лоб непроизвольно нахмурился.

— Тень и свет? — пробормотал он, скорее себе под нос, чем обращаясь к ней. Он поднял на нее взгляд. — Дамблдор? Это он про нас так?

Узы передали его растерянность и вопрос, который он не решался задать вслух: «Неужели он видит нас яснее, чем мы сами себя?»

Джайна издала тихий, фыркающий звук, который мог бы сойти за смешок, будь он чуть громче.

— Дамблдор обожает метафоры и недомолвки, — она скрестила руки на груди, ее поза выражала скорее задумчивость, чем защиту. — Но он редко ошибается по существу. Не совсем. — Она замолчала, ее взгляд снова обратился к Ледокрылу, которая теперь дремала на спинке кресла, сложив свои огромные крылья. Узы донесли до Гарри обрывок ее мысли, тихий отголосок их общего сна: «Тень и свет… Возможно, мама была права. Мы держим друг друга на плаву. Не даем утонуть». Это не было признанием в дружбе или привязанности. Это было принятием факта. Их общей судьбы. И для Джайны Праудмур это было огромным шагом.

Он аккуратно сложил письмо, сунул его во внутренний карман мантии. Почувствовал знакомую решимость, окрепшую после сна, после слов Кэтрин, после этого тихого утреннего перемирия.

— Пойдем, — сказал он. Голос звучал тверже, увереннее. — Скажем Рону и Гермионе. Сириусу нужна помощь. И еда.

Через Узы он послал ей простое, но емкое сообщение: «Мы справимся. Вместе».

Джайна повернулась к нему. Ее синие глаза чуть сузились, но не от холода или подозрения. Она изучала его. Внимательно, пристально, словно пыталась разглядеть что-то новое, что появилось в нем за эту ночь.

— Да, — ответила она наконец. И снова в ее голосе прозвучала та самая нотка сухого юмора, едва уловимая, как запах озона после грозы. — Но если в этом гроте действительно будут крысы, я превращу их в ледяные статуэтки. И тебя тоже, Поттер, если будешь действовать мне на нервы.

Узы донесли до него скрытое за этой шутливой угрозой тепло, почти нежное в своей неуклюжести: «Ты не сдаешься. И я… Пожалуй, я тоже попробую».

Она решительно направилась к своему дорожному сундуку, стоявшему у стены, чтобы достать теплую верхнюю мантию, явно предназначенную для сурового климата. Гарри смотрел ей вслед — на ее прямую спину, на ее уверенные движения — и видел уже не ледяную королеву из другого мира, не ходячую угрозу, не загадку, которую нужно разгадать. Он видел человека. Союзника. С ее шрамами, ее страхами, ее невероятной силой, которая проявлялась не только в магии, но и в способности выживать, бороться и, возможно, снова учиться доверять.

Сон не превратил их в друзей за одну ночь. Но он сделал их чем-то большим, чем просто узниками обстоятельств. Он заложил фундамент для союза, основанного не только на общей опасности, но и на взаимном уважении, на понимании боли друг друга.

Ледокрыл встрепенулась, снова тихо ухнула, провожая их взглядом своих немигающих глаз. Свежий порыв ветра ворвался в окно, принося с собой запах чистого снега, сосновой хвои и обещание нового, непредсказуемого дня.

* * *

Большой зал Хогвартса утром 26 декабря гудел непривычно оживленно. После затишья Рождественского бала школа словно решила стряхнуть с себя дремоту, наполнив древние стены смехом, спорами и звоном посуды. Заколдованный потолок отражал ясное, морозное небо — пронзительно-голубое, с редкими перистыми облаками, лениво плывущими над заснеженными вершинами гор. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь высокие стрельчатые окна, заливали зал светом, заставляя витражи бросать на каменные плиты пола яркие, танцующие блики.

Столы ломились от угощений — щедрые остатки праздничного пира, дополненные утренним меню. Горы золотистых тыквенных оладий, политых медом, пирамидки хрустящих тостов с маслом и джемом, дымящиеся миски с овсянкой, щедро посыпанной корицей, и высокие кубки с горячим шоколадом, который шипел и пенился, когда заспанные студенты слишком нетерпеливо его хватали. Воздух был пропитан ароматами свежеиспеченного хлеба, пряностей и той особой морозной свежестью, что тянулась из приоткрытых дверей, ведущих во внутренний двор, где уже слышались веселые крики и шлепки снежков.

Гарри и Джайна спустились по широкой мраморной лестнице. Их шаги гулко отдавались в пустых коридорах, но тишина между ними была иной, чем прежде. Не напряженная, не враждебная. Узы Крови пульсировали ровно, тихо, как слабый, но постоянный подкожный ток, создавая незримый мост между их сознаниями.

Они вошли в Большой зал, и взгляды многих невольно обратились к ним. Не только из-за Джайны — экзотической фигуры в этом мире, — но и из-за той ауры, что их окружала, едва уловимой, но ощутимой связи. Гарри заметил Рона и Гермиону за гриффиндорским столом. Рон, с вечно взъерошенными рыжими волосами, уже увлеченно работал челюстями над стопкой оладий, а Гермиона, как всегда, пыталась совместить завтрак с чтением, держа в одной руке толстый том, а в другой — кубок с чаем, ее неизменный гриффиндорский шарф почти касался пола.

Джайна проследила за его взглядом. Узы донесли до Гарри ее мимолетную мысль, лишенную обычной колкости: «Они… громкие. Шумные. Но твои. И, кажется, не безнадежны». Это было далеко от дружбы или даже симпатии, но в этом сквозило нечто новое — тень принятия, которую он не ожидал почувствовать от нее так скоро.

Они сели рядом с друзьями. Не напротив, как было бы естественно, а бок о бок, чуть ближе друг к другу, чем требовали приличия, но ровно настолько, чтобы невидимая цепь Уз не натягивалась до болезненного предела. Их личное пространство теперь измерялось этими магическими двумя метрами, и Гарри с удивлением осознал, что чувствует физическое облегчение, когда расстояние между ними сокращается. Мантия Джайны случайно коснулась его локтя, и он уловил через Узы ее привычную ментальную команду, ставшую почти рефлексом: «Не так близко, Поттер». Но теперь в ней не было льда. Скорее, намек на шутку, отголосок их утреннего разговора.

Гарри потянулся за тостом, намазывая его джемом с преувеличенным вниманием. Джайна выбрала себе чашку с чаем, ее движения были точными, экономными, но уже без той нарочитой резкости и отстраненности, что так раздражала Рона.

Рон, проглотив очередной кусок оладьи, ухмыльнулся, сверкая остатками джема на щеке.

— Ну что, парочка чемпионов! Выспались после вчерашнего? Джайна, ты вчера была просто огонь! Ну, в смысле, лед… В общем, Падма до сих пор дуется, что я ей все ноги отдавил, а ты, небось, плыла по залу, как… эээ… ледяная королева на коньках?

Джайна медленно подняла бровь. В уголках ее губ снова мелькнула тень сухой усмешки.

— Королева, которая приморозила бы твои ноги к полу за такие пируэты, Уизли, — ее голос был ровным, но Рон все равно поперхнулся от смеха, едва не уронив вилку. Узы донесли до Гарри ее мысль: «Он нелеп. Но безобиден. Почти очарователен в своей простоте».

Гермиона с тихим вздохом закрыла книгу.

— Рональд, ты вчера танцевал так, будто пытался затоптать паука размером с акромантула. Джайна, как ты вообще выдержала этот балаган? Должно быть, после Даларана…

Она осеклась, но ее любопытство было очевидно. Она заметила перемену в Джайне, ту едва уловимую мягкость, которой не было раньше.

— Терпение, Грейнджер, — ответила Джайна, делая глоток чая. — И отсутствие выбора. — Она чуть подвинулась на скамье, ее плечо оказалось совсем близко к плечу Гарри. Узы передали короткий импульс: «Ты рядом. Это… облегчает». Не признание в потребности, просто констатация факта. Но Гарри все равно почувствовал, как внутри что-то теплеет. Он улыбнулся, пряча улыбку за куском тоста.

— Она права, — сказал он, глядя на Рона с насмешливым сочувствием. — Тебя бы дисквалифицировали с Турнира за неуклюжесть еще на первом танце.

Рон картинно возмутился, швырнув в него маленьким кусочком тоста, который Гарри ловко поймал налету.

— Ой, посмотрите на него! Мистер Грация! Да ты сам двигаешься, как гиппогриф на льду! Вот Фред и Джордж…

Словно по волшебству, упомянутые близнецы материализовались прямо за спиной Рона, их одинаковые хитрые ухмылки сияли ярче утреннего солнца.

— Кто-то упомянул истинных королей танцпола, Джордж? — начал Фред, дружески хлопая Рона по плечу так, что тот снова поперхнулся.

— И не зря, Фред! — подхватил Джордж, ловко выхватывая из воздуха пролетавший мимо тыквенный пирожок и начиная им жонглировать. — Гарри, Джайна, вы пропустили главный номер вечера! Мы вчера так заколдовали туфли этой Панси Паркинсон, что она утащила Малфоя в такой бешеный джайв, что он орал, будто она ему ногу сломала!

Фред озорно подмигнул Джайне.

— А ты, наша Снежная Королева, могла бы их одним жестом в ледяную скульптуру превратить! Представляешь — «Малфой и Паркинсон: Танец Вечной Любви»? Стояли бы в обнимку посреди зала до самой весны!

Джайна окинула близнецов своим фирменным холодным взглядом, но Гарри, теперь лучше чувствовавший ее через Узы, уловил за этим льдом искру затаенного веселья.

— Искушение было велико, Уизли, — проговорила она сухо. — Но я предпочитаю экономить магию. Вдруг придется замораживать чьи-нибудь особенно неуклюжие ноги. — Ее взгляд скользнул по Рону, и тот с театральным стоном схватился за сердце, картинно падая лицом в тарелку с остатками оладий.

— Я смертельно ранен! Прямо в сердце! — простонал он приглушенно.

Гермиона с неодобрительным цоканьем шлепнула его книгой по затылку.

— Прекрати, Рональд! Ведешь себя хуже Пивза!

Гарри негромко рассмеялся. Искренне. Он заметил, как Джайна наблюдает за этой сценой — за шумом, смехом, дружеской перепалкой. Ее лицо оставалось почти непроницаемым, но она чуть наклонилась к нему, еще на дюйм сокращая дистанцию. Узы передали волну тепла — не яркого, не бурного, а тихого, согревающего изнутри. Словно она впервые позволила себе не просто присутствовать, а быть частью этого момента, этого простого, хаотичного человеческого тепла. Она поймала его взгляд, и ее глаза задержались на его лице на мгновение дольше обычного. В них не было холода. Только внимательность. Словно она видела его по-новому. «Ты их якорь. Центр их маленького мира. И я… Пожалуй, я могу с этим смириться».

— Сириус ждет нас, — сказал Гарри, когда волна веселья, вызванная падением Рона, немного схлынула, а близнецы переключили свое внимание на стол Слизерина, где Малфой, заметив летящий в его сторону пирожок, уже шипел, как рассерженный хорек. — В Хогсмиде. Встреча вечером, в гроте у окраины. Нужно принести ему еды.

Лицо Рона мгновенно просияло. Он забыл о своем «смертельном ранении» и схватил еще одну оладью.

— Сириус! Отлично! Еда! Сливочное пиво! Пироги! Я готов!

Гермиона решительно кивнула, убирая книгу в сумку.

— Конечно, мы пойдем. Но нужно быть очень осторожными. Если кто-то узнает, что Сириус здесь…

— Никто не узнает, — неожиданно твердо прервала ее Джайна. Ее голос был ровным, но в нем звучала новая уверенность, родившаяся из пережитого сна и утреннего разговора. — Я позабочусь о прикрытии. Если понадобится, отвлеку внимание. Или… познакомлю с молнией особенно любопытных. — Она посмотрела прямо на Гарри, ее плечо едва заметно коснулось его, и Узы передали простое, но весомое подтверждение: «Мы справимся. Вместе. Ты был прав».

Близнецы синхронно присвистнули.

— Вот это я понимаю, поддержка! — восхитился Фред.

— Гарри, приятель, держись за нее крепче! — добавил Джордж с хитрой ухмылкой. — А то мы ее у тебя отобьем!

Джайна лишь едва заметно фыркнула, не удостоив их ответом. Гарри только улыбнулся и покачал головой.

Зал вокруг них жил своей обычной жизнью — младшекурсники хихикали, слизеринцы перешептывались, бросая на них косые взгляды, домашние эльфы бесшумно и незримо выполняли свою работу на кухне. Но для Гарри и Джайны что-то неуловимо изменилось. Между ними рождалось новое равновесие. Не дружба в привычном понимании. Не любовь. Но тихое, прочное понимание. Осознание того, что они больше не просто связаны проклятием поневоле. Они теперь союзники. Идут по этому пути вместе. По собственному выбору.

* * *

К полудню они покинули теплые, гулкие стены Хогвартса. Шаги хрустели по толстому ковру свежевыпавшего снега, искрящемуся под косыми лучами зимнего солнца. Дорога в Хогсмид вилась белой лентой между сугробами, а небо над головой было ясным, пронзительно-голубым, лишь изредка по нему проплывали легкие облака, отбрасывая мимолетные тени на сверкающие холмы. Морозный воздух, чистый и бодрящий, пах смолистой хвоей сосен, окаймлявших дорогу, и далеким, уютным дымком из труб деревни, уже видневшейся впереди.

Гарри шел чуть впереди, его черная мантия резко контрастировала с белизной снега, ботинки оставляли глубокие следы. Рядом, на неизменном расстоянии полутора метров, выдерживая границу Уз, шагала Джайна. Ее теплая, практичная мантия темно-синего цвета была плотно застегнута, а капюшон низко надвинут, отбрасывая тень на лицо, но Гарри чувствовал через Узы ее обостренное внимание к окружающему миру. Рон и Гермиона брели чуть позади. Рон, с неизменным аппетитом, дожевывал прихваченную с завтрака оладью, а Гермиона, плотно укутанная в свой гриффиндорский шарф, тихонько бурчала что-то о пронизывающем холоде и непрактичности зимних прогулок.

По обеим сторонам дороги то и дело попадались следы утренних снежных баталий и неуклюжие снеговики, слепленные младшекурсниками. Один из них, явно оживленный несложным заклинанием, нелепо размахивая руками-ветками, гонялся за своим хохочущим создателем вокруг большого сугроба. Рон хмыкнул, проглотив последний кусок оладьи.

— Глядите! Прямо как я на Балу! Только метлы не хватает.

Гермиона закатила глаза с преувеличенным страданием.

— Ты был значительно хуже, Рональд. Снеговик хотя бы не пытается танцевать на чужих ногах.

Джайна издала тихий, фыркающий звук, ее дыхание вырвалось коротким белым облачком. Узы донесли до Гарри ее мимолетную, почти веселую мысль: «Они предсказуемы в своей нелепости. Это… почти мило». Он улыбнулся, искоса взглянув на нее. Ее синие глаза внимательно изучали заснеженный пейзаж, скользили по островерхим крышам домов вдали. Он вдруг понял, что для нее все это — совершенно новое. Хогсмид не был величественным портовым городом вроде Боралуса или павшим магическим центром вроде Терамора. Это была маленькая, шумная, немного хаотичная волшебная деревня, полная той простой, повседневной жизни, которую она, возможно, видела впервые так близко.

— Похоже на что-нибудь из твоего мира? — спросил он, кивнув на забавного снеговика.

Джайна на мгновение задумалась, потом медленно покачала головой.

— Не совсем. Я знаю портовые города — запах соли, рыбы, скрип мачт. Или башни магов, где воздух пропитан озоном и знаниями. А здесь… здесь пахнет сахаром и… легким безумием, — она едва заметно кивнула в сторону Рона, который уже начал выпрашивать у Гермионы шоколадку. Узы передали ее тихий смешок: «Ты был прав. Они действительно твои».

Они вошли в Хогсмид, и деревня сразу же оглушила их гомоном, запахами и ощущением праздничной суеты. Узкие улочки были полны студентов. Младшекурсники с восторгом толкались у витрин, старшие, сбившись в группы, громко обсуждали прошедший Бал и хвастались своими подвигами. Витрина «Сладкого Королевства» сияла всеми цветами радуги: огромные леденцы в форме сов подмигивали прохожим разноцветными огоньками, шипучие змейки извивались в стеклянных банках, шоколадные лягушки то и дело подпрыгивали на своих картонных подставках. Густой, сладкий запах карамели, шоколада и жженого сахара смешивался с морозным воздухом. У магазина «Зонко» гремел хохот — Фред и Джордж, судя по всему, закупались новой партией волшебных шутих. Одна из них с громким хлопком взорвалась прямо у них над головами, выпустив облако ядовито-розового дыма. «Это для Малфоя! — заорал Фред сквозь кашель. — Представляете его лицо, когда он проснется с розовыми волосами?»

Из паба «Три Метлы» доносился звон кружек, обрывки веселых песен и громкие голоса. Мадам Розмерта, румяная и полная энергии, стояла на крыльце, строго отчитывая высокого дурмстрангского студента за опрокинутую кружку сливочного пива.

Джайна на мгновение замерла посреди улицы, ее взгляд, обычно сфокусированный и цепкий, сейчас блуждал по кривым деревянным домикам, по сугробам на крышах, по оживленной толпе.

— Здесь… очень шумно, — проговорила она, но в голосе не было осуждения. Узы донесли до Гарри ее тихое удивление: «Но… живое. Так много жизни. Как Терамор… до того, как все рухнуло». Она не закончила фразу, но ему и не нужно было продолжения. Он понял.

— Сначала еда для Сириуса, — сказал он, мягко направляя ее в сторону «Трех Метел». — Он явно голоден.

Рон тут же оживился, его глаза заблестели предвкушением.

— Точно! Пироги! Побольше! С мясом! И с тыквой! Он же худющий, как скелет! Надо его откормить. И нам по бутылочке сливочного пива не помешает. Для согрева!

Гермиона вздохнула, поправляя свой шарф.

— Рональд, Сириус в бегах, а не на банкете. Главное — еда для него. А пиво — если останутся деньги.

Они протиснулись в паб. Тепло очага, густой запах жареного мяса, эля и специй ударили в лицо после морозного воздуха. Пока Гарри заказывал у стойки дюжину сытных пирогов и пять бутылок сливочного пива, следя, чтобы мадам Розмерта тщательно завернула их в плотную бумагу, Рон вступил в оживленный спор с Гермионой о том, стоит ли прихватить для Сириуса еще и упаковку сахарных перьев. Джайна стояла чуть поодаль, молча наблюдая за шумной толпой студентов. Кто-то громко смеялся, кто-то чуть не опрокинул поднос с пустыми кружками, за что тут же получил строгое замечание от хозяйки. Узы передали Гарри ее спокойную мысль: «Они такие… беззаботные. Не ведают, что творится за стенами их замка. Возможно, это и к лучшему».

Пока мадам Розмерта упаковывала заказ, Рон не удержался и толкнул Гарри локтем в бок, понизив голос до заговорщицкого шепота:

— Слышь, Гарри, так что там Сириус написал? Про тень и свет? Это что, правда Дамблдор про вас с Джайной так сказал? Круто!

Гарри неопределенно пожал плечами, но Джайна, стоявшая рядом, неожиданно ответила первой. Ее голос был сухим, как всегда, но в нем проскальзывали ироничные нотки:

— Директор Дамблдор видит связи там, где другие видят лишь хаос. Но я не тень, Уизли. Я — лед. А он… — она едва заметно кивнула в сторону Гарри, — он, по всей видимости, тот самый огонь, который должен его растопить. Судя по его снам, он уже начал.

Рон замер с полуоткрытым ртом, его уши мгновенно покраснели. Гермиона удивленно моргнула, ее кружка с недопитым чаем опасно качнулась в руке.

— Снам? — переспросила она медленно, ее брови поползли вверх к линии волос. — Гарри, о чем она?

Гарри почувствовал, как краска заливает его щеки. Узы завибрировали от тихого, но отчетливого веселья Джайны: «Попался, Поттер. Теперь выкручивайся». Он откашлялся.

— Э-э-э… Да это просто… сон приснился. Глупый. Ничего особенного.

— Ничего особенного?! — Рон моментально оправился от шока и расплылся в широченной ухмылке, тыча в Гарри пальцем. — Да ты никак пытался ее поцеловать во сне?! Гарри Поттер, тайный романтик! А мы-то думали, ты только с василисками да драконами сражаться умеешь!

Гермиона фыркнула, прикрывая рот рукой, но ее глаза смеялись.

— Гарри! Серьезно? Ну и как? Она тебя в ледышку не превратила?

Джайна скрестила руки на груди. Ее лицо оставалось невозмутимым, но глаза искрились лукавством.

— Не успела. Он слишком быстро проснулся. Жаль. — Она добавила через Узы, и Гарри почувствовал, как его щеки горят еще сильнее: «Ты очень мило краснеешь. Почти как Рон».

Гарри потер затылок, чувствуя себя полным идиотом, но не смог сдержать улыбки.

— Да перестаньте вы! Это был просто дурацкий сон! Неужели вы думаете, что я бы…

— О, еще как думаем! — хором заявили Рон и Гермиона. Рон тут же добавил с видом знатока: — Старина, да ты просто скрывал свои таланты! Джайна, признавайся, он тебе хоть раз цветы дарил? Или серенады пел?

— Цветы? Нет. Разве что несколько драконьих шипов в качестве сувенира после первого задания, — ответила Джайна невозмутимо. Но Узы донесли до Гарри ее тихую, почти нежную мысль: «Они видят только поверхность. Они не знают тебя так, как начинаю узнавать я».

Мадам Розмерта наконец принесла их заказ — увесистый, теплый пакет с пирогами и пять бутылок сливочного пива. Они расплатились и вышли на морозную улицу. Гарри нес основной пакет с едой для Сириуса, Рон запихнул бутылки в свою сумку, а Джайна взяла пару пирогов поменьше. На обратном пути ее взгляд снова зацепился за витрину «Сладкого Королевства». Она замедлила шаг, внимательно разглядывая подпрыгивающих шоколадных лягушек.

— Это… любопытно, — проговорила она тихо, почти про себя. Гарри заметил, как она неосознанно шагнула чуть ближе к нему, сокращая разделявшее их расстояние.

— Хочешь попробовать? — спросил он мягко. И добавил через Узы, посылая ей волну спокойствия и уверенности: «Они не кусаются. И не взрываются. Честно».

Она коротко фыркнула, но потом кивнула, отводя взгляд.

— Возможно. Для Сириуса, конечно. Вдруг ему понравится.

Но Гарри уже знал — по тому, как Узы откликнулись слабым теплом — это было и для нее. Маленький шаг навстречу этому странному, шумному, но живому миру.

Они двинулись дальше по заснеженной улице. Рон снова травил шутки про бал, Гермиона пыталась читать на ходу, то и дело спотыкаясь, а Гарри и Джайна шли рядом. Их шаги почти синхронизировались, а Узы Крови между ними гудели тихо, ровно, почти уютно. Сон не стер их различий, не решил их проблем. Но он дал им нечто большее — знание друг о друге. Глубокое, интимное знание, которое теперь проявлялось в мелочах: в мимолетном взгляде, в случайном прикосновении, в общем молчании, которое больше не было неловким. Они учились читать друг друга без слов, учились доверять сигналам, идущим по этой невидимой связи. Они все еще были узниками проклятия, но теперь они начинали превращать свою тюрьму в общее убежище.

* * *

Солнце уже опускалось за заснеженные вершины гор, окрашивая небо над Хогсмидом в густые, теплые тона — от огненно-оранжевого до нежно-розового. Четверка наконец добралась до окраины деревни, где тропинка сужалась, уводя их от последних домов к подножию скалистого холма. Снег под ногами хрустел по-вечернему звонко, сугробы вдоль тропы отбрасывали длинные синие тени, а воздух стал острее, прозрачнее, пах хвоей и той особой тишиной, что наступает в лесу с приходом сумерек.

Впереди, в склоне холма, темнел неровный провал — вход в грот, частично скрытый за густыми лапами сосен, тяжело пригнувшихся под шапками снега. Они словно нехотя расступались, открывая путь к этому тайному убежищу. Из глубины пещеры тянуло слабым теплом и едва уловимым запахом дыма — кто-то развел костер.

Гарри шел первым, теплый пакет с пирогами приятно оттягивал руку. Джайна шагала рядом, как всегда, на выверенном расстоянии полутора метров. Ее капюшон был откинут, и бледное лицо с резкими чертами казалось высеченным из слоновой кости в мягком вечернем свете. Узы передавали ее напряженное внимание, смешанное с ноткой узнавания: «Убежище. Скрытое от мира. Он такой же изгой, как и я была… как я есть?» Рон пыхтел чуть позади, бережно прижимая к груди бутылки со сливочным пивом, а Гермиона несла сумку с шоколадными лягушками, то и дело отцепляя свой шарф от колючих веток.

Они подошли к самому входу. Гарри остановился, вглядываясь в темноту, прислушиваясь. Тихий, знакомый свист, чуть хрипловатый, донесся из глубины. Сердце Гарри подпрыгнуло от радости и облегчения.

— Сириус? — позвал он негромко, но голос его дрожал от нетерпения.

Из полумрака грота выступила фигура. Высокая, исхудавшая, но по-прежнему несущая в себе следы былой аристократической стати. Длинные, спутанные черные волосы падали на плечи потертой, явно чужой мантии, которая висела на нем мешком. Лицо осунулось, скулы резко проступали, неухоженная борода топорщилась во все стороны. Но глаза… серые, пронзительные глаза Блэка горели прежним живым, чуть безумным огнем. Он криво ухмыльнулся, обнажая белые зубы, и раскинул руки.

— Гарри! Крестник! — его голос был хриплым, надтреснутым, но невероятно теплым. — И компания! Я уж начал думать, что вы решили скормить меня обратно дементорам!

Он шагнул навстречу, сгребая Гарри в объятия с такой силой, что тот едва не выронил драгоценный пакет с пирогами. Узы вспыхнули теплом — не его собственным, а отражением чувств Сириуса, его искренней, отчаянной привязанности к этому мальчику. Джайна, стоявшая чуть поодаль, уловила этот импульс: «Он его семья. Единственная, что осталась. Это… ощущается».

Гарри отстранился, улыбаясь так широко, как не улыбался, наверное, с начала учебного года.

— Мы принесли поесть, — сказал он, протягивая пакет. — Ты же не собирался снова ужинать крысами?

Сириус расхохотался — громким, лающим смехом, который гулко отразился от сводов пещеры.

— Крысы — это для гурманов, Гарри! Деликатес! Но пироги… О да, пироги — это королевский пир! — Он наконец заметил остальных. Его взгляд быстро скользнул по Рону и Гермионе, а затем остановился на Джайне, внимательно, без тени страха или подозрения, изучая ее. — А ты, стало быть, и есть та самая… э-э-э… магическая аномалия из другого мира? Джайна Праудмур, верно? Дамблдор упоминал.

Джайна слегка приподняла бровь, скрестив руки на груди. Ее поза выражала скорее настороженное любопытство, чем враждебность.

— Та самая, Блэк, — ее голос был ровным, но без прежней ледяной колкости. — Та, что может устроить тебе персональный ледниковый период, если будешь слишком громко лаять.

Узы передали Гарри ее скрытую мысль, лишенную угрозы: «Он сломлен. Но не сломлен духом. Живой. Настоящий. Как и ты».

Сириус снова ухмыльнулся, явно не обидевшись. Кажется, ее прямой, чуть резкий стиль общения ему даже понравился.

Они прошли вглубь грота. Это была небольшая, но довольно уютная естественная пещера. Стены, покрытые сухим мхом, мягко поглощали звук. В центре горел небольшой, но жаркий костер, отбрасывая пляшущие золотистые блики на неровные каменные своды. В углу было устроено подобие лежанки из старых одеял, рядом валялась обглоданная кость (видимо, не крысиная, а что-то покрупнее) и пара пустых бутылок из-под огневиски. На небольшом уступе в стене лежала видавшая виды волшебная палочка Сириуса. Воздух был теплым, пах дымом, хвоей и сырой землей. Несмотря на спартанскую обстановку, это место казалось настоящим убежищем — маленьким островком безопасности в мире, который все еще охотился за его хозяином.

Рон с облегченным вздохом плюхнулся на одно из одеял у огня, тут же откупоривая бутылку сливочного пива.

— Ух, ну ты тут устроился, Сириус! Прямо как отшельник из сказки! Только принцессы не хватает.

Он протянул бутылку крестному Гарри, и тот с благодарным кивком принял ее.

— Отшельник — да. А насчет принцессы… — Сириус сделал большой глоток, — …пожалуй, обойдусь. Хватит с меня драм. Но вот компания друзей — это то, что надо.

Гермиона аккуратно присела рядом, раскладывая пироги на чистом платке.

— Сириус, ты в порядке? Мы так волновались, когда получили твое письмо, — ее голос был тихим, полным искренней заботы.

Сириус пожал плечами, с жадностью откусывая от пирога с мясом.

— Жить можно, Гермиона. В Азкабане было… прохладнее. Да и меню там поскуднее. — Он подмигнул ей, но Гарри заметил, как на мгновение его глаза потемнели от тяжелых воспоминаний. Он быстро перевел взгляд на крестника. — А ты как, Гарри? Слышал про драконов. Серьезное испытание. Она с юным Диггори тебя подстраховала? — Он кивнул в сторону Джайны, которая молча стояла у входа, наблюдая за игрой пламени в костре.

Гарри улыбнулся, устраиваясь поближе к огню.

— Мы справились. Вместе. — Он послал Джайне через Узы короткий импульс поддержки и благодарности: «Ты была великолепна тогда. Помнишь?»

Джайна медленно подошла к костру. Ее тень вытянулась на стене пещеры. Она присела на корточки чуть поодаль от остальных, взяв предложенный Гермионой пирог.

— Он выжил, Блэк. Учитывая его склонность лезть на рожон, это уже можно считать победой, — ее голос был ровным, но в нем слышалась тень знакомой иронии. Сириус хмыкнул, явно оценив ее сухой юмор.

— Так значит, правда — тень и свет? — задумчиво протянул он, снова прикладываясь к бутылке. — Дамблдор редко ошибается в таких вещах. Вы двое… как лед и пламя, верно? Но почему-то держитесь вместе. И это хорошо. Это правильно.

Рон, доев свой пирог, снова встрял с довольной ухмылкой:

— О, они держатся вместе, еще как! Гарри тут даже во сне к ней подкатывал, представляешь?

Сириус поперхнулся пивом, его брови взлетели чуть ли не до линии волос.

— Что?! Гарри Джеймс Поттер! Да ты у нас, оказывается, тайный Казанова!

Гарри снова залился краской, метнув испепеляющий взгляд на Рона.

— Это был просто сон! Рон, я тебя!..

Джайна фыркнула в свой пирог.

— Он действительно пытался меня поцеловать. Безуспешно. — Ее тон был абсолютно невозмутимым, но Узы взорвались чистым весельем: «Обожаю, когда ты так краснеешь. И Сириусу, похоже, тоже нравится».

Сириус грохнул кулаком по колену и расхохотался своим лающим смехом.

— Ох, крестник, ну ты даешь! Замахнулся на саму Снежную Королеву! А ты что, красавица, не оценила порыв?

— Он не успел завершить маневр, — ответила Джайна все так же спокойно, но ее глаза блестели в свете костра. — Проснулся. Но если бы не… пришлось бы применить охлаждающее заклинание. Для профилактики. — Она добавила через Узы, и теперь в ее веселье слышались теплые нотки: «Ты же понимаешь, что я не шучу насчет заклинания. Но… сама попытка была… неожиданной. И не то чтобы неприятной».

Рон и Гермиона захихикали, переглядываясь. Сириус отсмеялся и покачал головой, глядя на них обоих с теплой улыбкой.

— Ну вы даете, дети. Просто держитесь друг друга, слышите? Мир вокруг — паршивое место, становится все хуже. Но пока у вас есть такие союзники… пока вы есть друг у друга… можно выстоять против чего угодно.

Они сидели у костра, ели пироги, пили сливочное пиво и разговаривали. Сириус рассказывал обрывочные истории о своих скитаниях, о встречах со старыми друзьями из Ордена Феникса, о подозрительных слухах, доносящихся из Министерства. Рон делился школьными сплетнями и жаловался на Снейпа. Гермиона расспрашивала Сириуса о заклинаниях невидимости и маскировки. Джайна по большей части молчала, но внимательно слушала, грея руки у огня. Ее плечи расслабились, напряжение покинуло ее лицо. Узы передавали Гарри ровное, спокойное тепло: «Он твой дом. Твоя семья. И мне… мне не хочется уходить отсюда. Здесь безопасно».

Гарри смотрел на нее — на ее профиль, освещенный мягким светом пламени, на то, как сосредоточенно она слушает рассказы Сириуса — и понимал, что эта встреча, этот простой вечер в убогом гроте значит для них обоих гораздо больше, чем просто передача еды беглому крестному. Сон связал их на глубинном уровне. А этот грот, это маленькое убежище от мира, стал их первым общим секретом, первым местом, где они были не просто узниками проклятия, а командой. Союзниками.

Снаружи тихо падал снег, укрывая Хогсмид и окрестные холмы плотным белым покрывалом. А внутри, в маленькой пещере, горел костер, и сидели люди, связанные не только кровью или дружбой, но и общей судьбой, деля друг с другом пироги, тепло и хрупкую надежду на будущее.