Всё, что нельзя отдать (гет)

Орвен оказался одним из тех городков, что теряются на картах, но цепляются за память. Узкие улочки, вымощенные щербатым булыжником, петляли между домами, стоявшими так близко, будто подслушивали разговоры друг друга. Крыши кренились под тяжестью времени, вывески покачивались на ржавых цепях, скрипя в такт вечернему ветру. Над городом сгущались сумерки, небо переливалось синим и лиловым, а воздух нёс запах влажной травы, старых печей и копчёного мяса.

Старая таверна «Три бочки» примостилась у въезда, будто сторож на границе двух миров: дневного и ночного. Из окон на мостовую падал золотистый свет, прорезая сумерки тёплыми полосами. Внутри царил полумрак, пахнущий дымом, древесиной и давно пролитым элем. Потрескивал камин. Звенели кружки. Кто-то смеялся — громко, срываясь на хрип.

И, что особенно радовало, нашёлся свободный столик. Даже два. И трактирщик.

Тот, лет под шестьдесят, был широк в плечах, как сама стойка, с пивным животом и взглядом, который говорил: «Я видел вещи, о которых вы бы не стали спрашивать при свете дня». Он медленно вытирал кружку, скорее по привычке, чем из надобности, и уставился на Вилл с интересом, граничащим с недоверием.

— Два номера, пожалуйста, — сказала она, сделав шаг вперёд.

Трактирщик не сдвинулся ни на дюйм.

— Не советовал бы, — произнёс он глухо.

— Почему? — Вилл прищурилась.

Он склонился вперёд, поставил кружку и сцепил руки, как заклинатель, готовый рассказать старую легенду.

— Остались две комнаты. Одна — как все. Вторая… — он осмотрелся и понизил голос, — не для слабых духом.

Седрик, стоявший позади, поднял бровь. Его глаза слегка сузились — настороженно, но без особого удивления.

— Люди жалуются, — продолжал трактирщик. — Свечи сами вспыхивают. Мебель скрипит и двигается. Один купец выбежал оттуда в одних носках — поклялся, что в зеркале за спиной видел нечто. А зеркало, прошу заметить, там никогда не висело.

Он кивнул вверх, в сторону тёмной лестницы, где сквозь щели пробивался тусклый свет.

— Окна сами открываются. Молоко скисает за минуту. И голос… потусторонний, шепчущий из-под пола. Кто-то говорит — призрак. Кто-то — старая магия. Но суть одна: там неспокойно.

Он замолчал. За стойкой на миг стало тихо, как будто даже воздух затаил дыхание.

Вилл расправила плечи и улыбнулась — широко, чуть вызывающе.

— Проклятие, значит? Интересно.

— Я бы не рисковал, — сказал трактирщик. — Говорят, там кто-то… остался. Или не ушёл. Как хотите. Такое место обычно выбирает само, кого пускать, а кого нет.

— Тем более беру именно её, — перебила Вилл с широкой, непоколебимой улыбкой.

— Мы берём обе, — спокойно добавил Седрик, отсчитывая монеты. — если ты думаешь, что я оставлю тебя одну с… этим, — он выразительно кивнул в сторону потолка, — ты плохо меня знаешь.

Трактирщик помолчал, будто решая, стоит ли отговаривать. Потом пожал плечами:

— Лучше бы вам остановится там, где безопасно. Иначе выспаться вряд ли получится. Ну, дело ваше. Не говорите потом, что я не предупреждал.

* * *

Наверху Седрик первым вошёл в «нехорошую» комнату. Скрипнув, дверь нехорошей комнаты приоткрылась — нехотя, как старик, поднимающийся с лавки. Внутри было темнее, чем следовало бы, и прохладнее, так, словно здесь давно не топили.

В остальном комната — как комната. Две узкие кровати с грубыми, потрескавшимися спинками. Узкое окно, из которого видно только кусок крыши напротив. И стул — с заколоченной гвоздём ножкой, будто кто-то однажды устал падать. Всё было обычным… почти. За исключением воздуха.

Он казался слишком влажным. Тяжёлым. Будто стены медленно, незаметно дышали. А ещё — этот запах: лаванда, сладкая и навязчивая, словно кто-то вылил флакон дешёвых духов, надеясь заглушить что-то менее приятное.

— Первый раз вижу такую прыть, чтобы добровольно лезть в самую гущу возможных неприятностей, — хмыкнул Седрик, снимая плащ и медленно оглядываясь.

— А ты как думал? — отозвалась Вилл, присаживаясь на корточки у кровати. — Если загадка сама идёт в руки, то неприлично от неё отказываться.

Она принялась осматривать комнату: постучала по шаткому стулу, заглянула под кровати, открыла ящики комода один за другим, как будто искала тайник. Двигалась легко, с азартом, и выражением охотничьего любопытства на лице.

— И в чём, позволь узнать, твой план? — спросил Седрик, облокотившись на дверной косяк. Его голос звучал лениво, но взгляд не упускал ни одного её движения.

— Ну как же, — сказала Вилл, резко выпрямившись. — Дождёмся ночи, когда проклятие проявит себя, а потом прижмём его. Вместе.

— Прижмём? — переспросил он с кривой усмешкой. — Это и есть вся стратегия?

— Будем импровизировать, — она развела руками. — Это моя сильная черта. А твоя — хвост и когти. Тоже, думаю, сгодится.

Она задумчиво помолчала, накручивая рыжую прядь на палец.

— Возможно, плану немного не достаёт деталей, но ты только представь, как будет здорово, если у нас всё выгорит. Мы же тогда и в расследовании продвинемся, и в городе фурор произведём.

Седрик фыркнул, но, похоже, не возражал.

— Твоя проникновенная речь и дальновидность поражают до глубины души, — сказал он, опускаясь на стул. — Мне ничего не остаётся, кроме того чтобы подчиниться.

— Слова вроде правильные, но вот тон уж больно саркастичный, — насупилась Вилл. — Неужели ты не согласен?

— Не переживай, — он откинулся на спинку. — Разгребать последствия чужих опрометчивых и не в меру амбициозных решений, похоже, моё личное проклятие.

Свеча горела ровно, упрямо, будто комната пока не решалась играть в свои фокусы. Ветер за окном выл, цепляясь за ставни, но внутри всё оставалось подозрительно тихим.

Седрик откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди, с видом человека, умеющего ждать. Вилл устроилась на кровати, поджав ноги и укутавшись в плащ. Некоторое время они молчали, пока она не сказала:

— Если мы прождём всю ночь, а ничего не произойдёт — это будет разочарование или облегчение?

— Разочарование, — ответил он, не задумываясь. — Я не люблю терять время впустую. Даже во сне.

— А я, наверное, всё же порадуюсь. Значит, хотя бы одна из всех этих дурацких легенд — просто сказка.

— Разве ты не любишь загадки?

— Люблю, — кивнула она. — Но только те, что можно разгадать. А не те, что зарываются под кожу и там остаются.

Ветер ударил в ставни сильнее, и свеча дрогнула. На мгновение в комнате стало темнее. Но ни голосов, ни теней не появилось. Пока.

Вилл затихла, глядя в пламя.

Седрик не торопил. Он просто молчаливо был рядом.

И вдруг она заговорила. Слегка приглушённо, будто делилась не воспоминанием, а тайной:

— Иногда мне снится, что я лечу. Не просто парю, а… будто вдыхаю это движение. Как будто у меня были крылья. Настоящие. Лёгкие и сильные. Я поднимаюсь выше, над деревьями, над горами, и знаю: я дома. Я — поток воздуха.

Голос её стал тише.

— И самое странное — это не сон. Я помню это чувство. В теле. В костях. Как будто раньше я могла. Просто взлететь. Без страха. Без усилия.

Она провела пальцами по плечу, будто там всё ещё чувствовалось нечто невидимое.

— Иногда… мне кажется, что они всё ещё там. Крылья. Просто… сложены.

Седрик молчал. Не потому что не верил — потому что слушал.

— А потом я просыпаюсь, — продолжила Вилл, — и чувствую тяжесть. Как будто мир стал теснее. И я — не та, кем была.

Она попыталась усмехнуться, но вышло грустно.

— Звучит безумно?

— Звучит… как что-то большее, чем просто фантазия, — тихо сказал он. — Может быть, даже слишком настоящее для сна.

Огонь потрескивал, отбрасывая на стены тени похожие на распахнутые крылья.

Она повернулась к нему.

— А у тебя? Есть что-то, к чему хотелось бы возвращаться? Может, какое-то особое место.

Седрик отвёл взгляд.

— Было. Давно, — ответил он. Голос — спокойный, почти рассеянный, как будто сам не заметил, что говорит. — Иногда вспоминаются обрывки. Слишком короткие, чтобы поверить, что это действительно было.

Он смотрел в окно — в мутное, тёмное стекло, за которым ветер трепал ветви, будто пытался вырвать из них признания. Говорил медленно, глухо, словно слова вытягивались из глубины, где давно лежали в забвении.

— Лестница, которая скрипит на третьей ступеньке. Солнечное пятно на полу. И чьи-то руки на моих плечах. Тёплые. Пахнущие… травами.

Он нахмурился и опустил глаза. Голос стал ниже, почти шёпотом:

— Иногда мне кажется, что был дом. Небольшой. За рекой. Там кто-то всегда ждал. И я знал, что можно вернуться. Но теперь всё, как в тумане. Я тянусь — и не дотягиваюсь.

Он замолчал. Затем с заметной горечью добавил:

— Всё, что помню наверняка — это стены замка. И то, как говорил: «Да, мой князь». Как будто оттуда и началась моя жизнь. Или… то, что от неё осталось.

Он почувствовал её взгляд. Медленно повернул голову. Их глаза встретились — и задержались. Дольше, чем нужно. Дольше, чем безопасно.

— Пожалуйста, не смотри на меня так, — тихо сказал он. — Пока мы не выясним, что с нами происходит.

— А если то, что мы узнаем, нам не понравится? — спросила Вилл, почти шёпотом, как будто боялась нарушить тишину между ними.

Седрик задумался. Губы дрогнули в полуулыбке — слабой, неуверенной.

— Тогда… тем более не стоит.

— А может, наоборот? — она приподнялась на локтях, полуобернувшись к нему. — А если это всё, что у нас есть? Всё, что нам отведено?

Он хмыкнул — коротко, глухо, без радости. А затем посмотрел на неё прямо, без привычной иронии.

— Ты то отталкиваешь меня, то теперь тянешь ближе. Нельзя так поступать с тем, кто уже слишком сильно в тебе нуждается.

Щёки Вилл вспыхнули. Она села, обхватив себя руками, будто пытаясь сдержать что-то внутри.

— Прости. Я… сама себя не понимаю.

Выдохнула.

— Но одно знаю точно: сидеть рядом и смотреть на тебя, не имея права прикоснуться — вот настоящая несправедливость.

Седрик усмехнулся. В его глазах мелькнуло прежнее ехидство.

— Не знал, что тебя так заводят проклятые комнаты, — заметил он — Возьму на заметку.

Она уже собралась ответить, но в этот момент воздух в комнате стал гуще, словно ночь сама втянула в себя дыхание. Всё будто замедлилось. Свеча качнулась — не от сквозняка, а от чего-то… невидимого.

А потом из-под пола, будто с самой нижней ступени старой лестницы, донёсся скрип. Едва слышный. Но живой.

Вилл вздрогнула. Резко повернулась — и успела заметить, как у подоконника что-то мелькнуло. На миг проступила чужая тень — как вздох чего-то, что вынырнуло и снова затаилось в ночном мраке.

Схватив первое, что попалось под руку — горшок с засохшим цветком — она вскочила, подняв его над головой.

— Кто здесь?! Выходи! Живо!

Сердце колотилось где-то в горле. Она судорожно переводила взгляд с одной стены на другую, с пола на оконный откос. В комнате не было никого… но это «никого» было слишком отчётливо.

А Седрик… всё ещё улыбался. Почти весело.

— Сейчас не время для шуток! — рявкнула она на него, чувствуя, как горшок начинает скользить в вспотевших ладонях.

— А я и не шучу, — спокойно ответил он и его змеиные глаза сверкнули золотом.

Его силуэт начал меняться — медленно, с безмятежной хищной грацией. В свете свечи за его спиной тень потянулась по стене, вытягиваясь вслед: плечи расширялись, пальцы удлинялись, а из них вытянулись длинные острые когти.

Одним движением он скользнул к шкафу и рывком перевернул его набок, обнажая пространство за ним.

— У нассс тут незваный госссть, — прошипел он, в голосе скользнула звериная насмешка.

Из-за шкафа, вцепившись в щель между досками, попыталось улизнуть нечто мелкое и юркое. Но Седрик метнулся вперёд с поразительной скоростью и, словно выдернув из воздуха, поднял над полом существо, сжав его за капюшон.

— Пожалуйста! — пискнуло оно. — Умоляю! Только не убивайте! Грюнтл всего лишь хотеть напугать! Это ж таверненная традиция — пугать приезжих! Грюнтл мирный! Мирный!

Вилл, всё ещё с горшком в руках, растерянно смотрела на это зрелище.

— Это… гоблин?

— Нет, — буркнул Седрик. — Это всего лишь обычный паслинг.

— Просто паслинг?! — обиженно взвизгнул пойманный. — Грюнтл настоящий, сертифицированный, полноправный межмировой проводник. Просто… с нюансами.

— Какими ещё нюансами? — подозрительно спросила Вилл.

— Ну, порталов поблизости уже с год не видать! Грюнтл остаться без работы. А жить-то надо!

Проводник беспомощно развёл руками, насколько позволял захват Седрика.

— Вот Грюнтл и придумать план: пугать приезжих, чтобы те убегать посреди ночи, а Грюнтл… аккуратно собирать оставленное добро. Сапоги, фляги, один раз даже тёплый шарф! А потом вообще ничего криминального. Честная торговля на рынке.

— Ты пугал людей до полусмерти, чтобы воровать у них сапоги и чайники? — уточнила Вилл.

— Не до полусмерти! Только до лёгкой седины! — проводник захныкал. — И только если они сами были уж очень доверчивые!

Он жалобно хлюпал носом. Седрик покачал головой:

— Всё хуже, чем я думал.

Потом он повернулся к Вилл, всё ещё стоявшей с горшком в руках:

— А ты, кстати, что собиралась с этим делать? — он кивнул на цветочный горшок. — Устрашающий бросок? Или внезапное озеленение противника?

Вилл фыркнула, пытаясь незаметно поставить «оружие» обратно на тумбочку:

— Я, кажется, уже упоминала, что бой импровизированным оружием — моя сильная черта.

Седрик усмехнулся, качнув плечами:

— Справедливо.

— Слушай, а вот нашего неожиданного соседа, можно очень удачно использовать, — сказала Вилл. В её голосе зазвучала деловая решимость. — У нас к тебе предложение.

— Только не сдавать проводника трактирщику! — взвизгнул проводник, ещё болтавшийся в когтях. — Он подвесить Грюнтла за уши к стене!

— Жалование, — спокойно продолжила Вилл, не обращая внимания на вопли. — За сотрудничество.

Грюнтл застыл. Моргнул. Потом чуть приподнял брови — или то, что у него вместо них.

— Что?

— Раз уж ты проводник, то значит должен хорошо чувствовать трещины в пространстве. Ощущать и находить нестабильные зоны.

— Чувствовать-чувствовать трещины! Носом! — он гордо ткнул себя в болотно-зелёный пятачок. — В старой мельнице, южнее города — прям бурлит. Воздух дрожит, щекочет уши, пахнет… как гроза. Но наоборот.

Вилл навострилась:

— И как давно ты это чувствуешь?

— Эээ… дня три назад. Или семь. Или месяц. В шкафу тяжело следить за временем!

— В таком случае будешь нас проводить в такие места, за небольшое вознаграждение. Взамен — никаких «буу», никаких исчезающих вещей. Только честная работа.

Седрик тяжело вздохнул и опустил проводника на пол, но пока не выпускал капюшон.

— И да. Не воровать, — добавил он. — Даже если оно лежит само и без присмотра.

— Даже тогда? — простонал Грюнтл, будто услышал о закате всей своей цивилизации.

— Даже тогда, — твёрдо сказала Вилл.

— Ладно… — буркнул проводник и, понуро повес уши, добавил: — А кормить будете?

— Если будешь молчать во время еды, — бросила она, устало закутываясь обратно в плащ.

— Согласен!

Проводник крадучись, всё ещё не веря своему счастью, вернулся на своё насиженное место.

— Только не передумайте насчёт жалования!

— Утром пойдём — проверим, — сказала Вилл. — Но если окажется, что ты врёшь…

— То страшная змеюка меня проглотит. Да-да. Уже запомнил.

Седрик, уже превратившийся в человека, закатил глаза.

Грюнтл довольно потер руки:

— А раз уж я больше не мешаю… Можно Грюнтлу остаться тут? Ночевать? Здесь уютненько. Грюнтл, между прочим, специально всё украшать лавандой! Ни один уважающий себя проводник так не заморачиваться! Все эти грязнули жить на свалках и в мусоре. А Грюнтл — эстет!

Седрик посмотрел на него с непередаваемой смесью усталости и отстранённого интереса.

— Спи где хочешь, — сказал он наконец. — Я иду во вторую комнату. Проклятье здесь уже снято, а её дурная слава гарантирует, что никто и близко не подойдёт. У вас с Вилл будет тишина до утра.

Он забрал дорожный плащ с крючка и нажал на ручку двери.

Вилл привстала на кровати, чувствуя разочарование.

В присутствии Седрика ей было по-настоящему спокойно. Как будто всё, что происходило, даже опасное, было хотя бы объяснимо, пока он рядом. И ей невыносимо не хотелось оставаться одной в ночном мраке, где в высоте темного неба расползались неизведанные магические трещины.

Она набрала воздух, собираясь что-то сказать. Позвать. Остановить.

Но перед глазами встал его взгляд — тот самый, тяжёлый и честный, после слов:

«Нельзя так поступать с тем, кто уже слишком сильно в тебе нуждается».

И всё внутри сжалось. Вместо заготовленной фразы она сказала тихо, почти неслышно:

— Спокойной ночи, Седрик.

Он обернулся, кивнул коротко.

— И тебе.

Седрик шагнул за дверь, мягко прикрыв её за собой, и тихой, едва различимой поступью — будто всё ещё нес на себе остаток змеиных черт — двинулся по коридору.

Вилл откинулась на подушку. Несколько минут она лежала, уставившись в потолок, где от пламени свечи плясали зыбкие, будто жидкие тени. Они текли по деревянным перекрытиям, будто что-то затаившееся ползло сверху вниз.

Ночная тишина снова стала… слишком глубокой. Слишком плотной. Где-то за пределами таверны, на самой кромке слышимости, мир по-прежнему трещал по швам — шептал и шевелился.

Лаванда, прежде даже немного приятная, теперь казалась приторной, навязчивой. Тишина становилась плотнее, и какой-то странно густой.

Вилл села на кровати, машинально потирая горло. Глубоко вдохнула.

Грюнтл, свернувшись клубком на подушке у ножки стола, спал, прижав к себе чью-то потерянную варежку.

Окно было совсем чёрное, словно за ним не было улицы, только насыщенная, тягучая тьма.

Вилл свесила ноги, коснулась босыми ступнями холодных гладких половиц. Каждое движение казалось одновременно естественным и чужим.

Пальцы нащупали дверную ручку. Потянули. В ночной тиши, жадно поглощающей звуки, даже петли не скрипнули.

Коридор за дверью был длиннее, чем она помнила. Тянулся и тянулся, как вытянутый вдох. Слишком тёмный. Слишком тихий.

Вилл двинулась вперёд, осторожно, медленными аккуратными шагами.

Картины на стенах были незнакомыми.

Силуэт, рассыпающийся в стаю ворон.

Лестница, уходящая в небо. Собственное лицо, но со странными, чужими глазами. Лицо смотрело прямо на неё, словно знало что-то, неведомое ей.

Ещё шаг. Рука сама потянулась к двери. Старой, деревянной, с выщербленной ручкой. Она всем сердцем чувствовала, что ей туда нужно.

Дверь открылась.

В проёме стоял он. Седрик.

Настоящий. Чуть взъерошенный, в рубашке нараспашку. За его спиной лился холодный лунный свет, серебряный и безучастный, но слишком слабый, чтобы рассеять вязкий полумрак комнаты.

Он смотрел на неё прищурившись. Его золотые глаза с вертикальными зрачками блестели в темноте.

— Сссс чего тебе так нравитссся нарушать моё ночное спокойссствие? — прошипел Седрик, наклоняясь ближе. Раздвоенный язык, шелестящий, как тонкий шёлк, скользнул у самого её уха, едва коснувшись кожи.

Вилл приоткрыла губы, делая вдох, и поцеловала его.

Холодные пальцы аккуратно сжали её плечи. Он притянул её к себе, углубляя поцелуй. В следующее мгновение его руки обвили её спину. Он утягивал её вглубь комнаты, в сумрак, как в логово.

И она не сопротивлялась.

Она хотела этого. Хотела, чтобы он увлёк её. Забрал с собой. Вся эта густая тьма вокруг больше не вызывала страха. Только манящее тягучее притяжение, как будто мрак сам знал, чего ей не хватало, и наконец предложил забыться.

Сердце билось в горле, когда она завела пальцы под его рубашку. Его кожа — прохладная, гладкая, едва подрагивающая от дыхания и прикосновений. Она вела ладонями медленно, почти благоговейно, изучая каждый изгиб, каждую линию, будто пыталась запомнить.

Седрик нежно коснулся её щеки. Его язык, тонкий и раздвоенный, легко скользнул по её шее, затем задержался на ключице.

Вилл дрожала. Не от страха. Не от холода. От всего, что нарастало внутри, от чувств, в которых она тонула, захлёбываясь.

Ветка дерева снаружи ударила в стекло. Луна мягко лилась в комнату, отражаясь на их коже, скользя по изгибам, по касаниям, по теням, отбрасываемым их телами.

Вилл ощутила как внизу живота разливалось тянущее тепло. Снова ощутив нехватку кислорода, она жадно попыталась вдохнуть и проснулась.

Ветка дерева всё также стучала в стекло. Свеча потухла. Грюнтл посапывал под столом, изредка подёргивая ногой. Больше в комнате никого не было.