Полная чаша (джен)

Приступы у Рабастана, между тем, случались всё чаще и становились всё дольше и тяжелее, а целители лишь разводили руками — и Родольфусу, говоря откровенно, было не до кафе, хотя там практически всё было готово для открытия. Оставалось отыскать повара, но это требовало относительно продолжительной отлучки, на которую Родольфус сейчас решиться не мог. Да и не хотелось сейчас думать о подобных вещах. Какое уж тут кафе…

— Человеческое тело не приспособлено к подобному существованию, — сказал после очередного осмотра Сметвик. — Если бы можно было использовать чары вечного сна — но, к несчастью, они несовместимы с проклятьем. Никакие чары не совместимы, — добавил он с сожалением. — Остаются зелья — а они имеют подобный побочный эффект. Мы сейчас подбираем другую схему.

— Давно? — вежливо осведомился Лестрейндж.

— Второй месяц, — проговорил Сметвик с видимым сочувствием.

— Что произойдёт, если вы не преуспеете в ваших изысканиях? — спросил Лестрейндж, в принципе, предполагая ответ.

— Я надеюсь, что такого не случится, — обтекаемо сказал Сметвик. — Я советовал бы вам поискать специалистов в других странах. Кое с кем мы уже советовались, но мнений много не бывает.

— Я ищу, — отозвался Родольфус.

Это была правда — он искал. Ради этого он даже возобновил оборвавшееся было общение со Снейпом, который оказался неожиданно хорошим советчиком и даже сам написал некоторым своим знакомым — вот только толку от них всё равно не было. И когда очередной целитель вновь качал головой, говоря, что нынешняя схема — лучшая из возможных, Родольфусу порой хотелось навсегда закрыть ото всех двери своего дома, запереться в нём и никогда и никого больше не подпускать к Рабастану. Всё равно они не могут помочь. И никто не может. А те, кто мог бы — молчат.

Он понимал, почему. Нарцисса не однажды пыталась расспросить портреты что своих родителей, что других предков, да и сам Родольфус уже трижды говорил с ними — но в ответ получал только жёсткое «Ты не Блэк». Почему они отказывались открыть тайну Нарциссе, ни он сам, ни она не знали — и ничего не могли с этим сделать. Разумеется, Родольфус задал тот же вопрос и Андромеде, но она тоже лишь покачала головой.

— Такому не учат несовершеннолетних. А я ведь ушла из дома сразу же после школы. И сейчас я впервые готова пожалеть об этом.

Они сидели в комнате Рабастана. Вечерело; горячее летнее солнце постепенно остывало, и долетающий из окна ветер уже нёс с собою прохладу.

— Я хочу тебя попросить, — сказал Родольфус. — И тебе это не понравится.

— Я всегда могу отказать, — возразила она спокойно. — Ты знаешь, чем я могла бы помочь?

— Не уверен, что это сработает, — сказал Лестрейндж. — Но, возможно, они скажут тебе то, чего не говорят ей. Нарциссе.

— Они — это портреты? — Андромеда глубоко вздохнула и умолкла.

Родольфус тоже молчал, и довольно долго тишину в комнате нарушал лишь шум моря. Наконец, Андромеда медленно проговорила:

— Хорошо. Я ей напишу.

— Я сам её попрошу, — быстро проговорил Родольфус, но она усмехнулась:

— Не стоит. У меня нет желания с ней общаться, но и прятаться за тебя я не стану. Столько лет прошло — думаю, мы обе изменились достаточно, чтобы суметь вежливо общаться друг с другом. Но я удивлюсь, если они скажут мне хоть что-нибудь.

— Мне просить больше некого, — сказал Лестрейндж с благодарностью. — Я сам пытался, но на все вопросы слышу только «ты не Блэк».

— Ты не Блэк, — согласилась она и пообещала: — Я попробую.

Ему было легко с ней — легче, чем с кем бы то ни было. С Андромедой можно было и молчать, и говорить — и они разговаривали порой часами… и при этом он почти ничего не знал о её прошлой жизни. Только самые общие вещи: что её супруг работал в Мунго и был, оказывается, хорошим целителем, и что они оба были против решения их единственной дочери пойти в аврорат, и оба поначалу не смогли принять зятя.

— Вы не запретили ей? — спросил он.

— Каким образом? — Андромеда посмотрела на него довольно скептично. — И потом, разве мне кто-то позволял выйти замуж за Теда?

Это был первый раз, когда она заговорила о своём браке, и Родольфус не удержался от вопроса:

— Почему ты это сделала?

Андромеда удивлённо вскинула брови и хотела было что-то сказать, но смолчала, с любопытством его разглядывая.

— Потому что полюбила, — сказала она, наконец.

Родольфус кивнул со скрытой досадой. Это был обычный ответ — совершенно стандартный и ничего не объясняющий. Нет, он понимал, что такое бывает: он не раз наблюдал проявления этого чувства на самых разных людях, но эти наблюдения были внешними и не давали ответа на вопрос, что же происходит с человеком, совершенно порой отключая его разум. Но вопросов он задавать не стал: всё равно она не станет объяснять.

— Ты ведь Беллу не любил, — сказала Андромеда, продолжая смотреть на него с тем же непонятным ему любопытством.

— Нет, конечно, — с некоторым удивлением ответил Родольфус. — Это был договорной брак, и она прекрасно об этом знала.

— Я ни в чём не обвиняю тебя, — возразила Андромеда, непонятно чему улыбаясь. — Просто думаю, как объяснить.

— Что? — он тоже заулыбался — совершенно без причины, просто заражаясь её настроением.

— Что значит любить, — Андромеда задумчиво провела подушечкой указательного пальца по своей переносице. — Впрочем… ты ведь любишь Басти. Значит, знаешь.

— Это другое, — возразил он. — Басти — брат, единственная мне родня. Это не любовь — это просто родство.

— Это любовь, — она рассмеялась. — Другая — но любовь. Ты бы умер за него, верно?

— Умер бы, — без раздумий согласился Родольфус.

— И ты радовался, когда он был счастлив, — продолжала она полуутвердительно — и когда он кивнул, продолжала. — Это, в общем-то, и есть любовь. Просто он твой брат, а Тед не был мне родственником.

— Меда, я прекрасно понимаю, что это такое, — он опять ощутил досаду. Всё не то: не те слова, не о том и не так. — Мерлин с ним.

— Ты не можешь представить, как чужой человек вдруг становится своим? — не обращая внимания на его слова, спросила она. — Близость ведь не передаётся с кровью. Ты был близок с родителями?

— Я был слишком юн, когда они умерли, — он поморщился. — И сперва был ребёнком, а затем учился в школе. Мне было не до того.

— А с Басти?

Он открыл было рот, чтоб ответить — и умолк, будто поперхнувшись.

А ведь она права. Родители всегда держали сыновей на расстоянии, и хотя отец обучил Родольфуса многим — но не всем, просто не успев это сделать — необходимым для Лестрейнджа вещам, никакой близости между ними никогда не было. Это не родителям писал каждую неделю из школы Родольфус и не им рассказывал истории из своей школьной жизни — и когда он занимался их внезапными похоронами, он не ощущал тогда ничего, кроме досады на отца, не успевшего передать ему ощутимую часть необходимых для управления делами знаний. А ещё жалость к горько плачущему Рабастану.

— Ты права, — наконец, сказал он. — Я не понимаю, как это происходит. И меня это, — он задумался, — раздражает, наверное.

— У всех по-разному, — проговорила она почему-то утешающе. И спросила: — Рассказать тебе?

— Расскажи, — осторожно попросил он.

— Мы учились на одном курсе, но на разных факультетах, — заговорила она. — Сталкивались только на уроках… я почти не замечала его: какое мне было дело до магглорождённого хаффлпаффца? Как-то раз мы все шли из Хогсмида и увидели в небе нечто странное — я тогда ничего не знала про самолёты. Начали гадать — а Тед нам всем рассказал. Я не поверила — как и многие — но мне стало интересно. Я отозвала его в сторону и начала расспрашивать — с этого всё и началось…

— Любопытство, — медленно проговорил Лестрейндж.

— Да, оно, — она улыбнулась нежно и печально. — Он был не похож на других — совершенно не похож ни на кого из тех, кого я знала. Не знал многих обычных для меня вещей — мне это казалось смешным и нелепым сначала… а потом я поняла, что сама не знаю того, что точно так же естественно для него. Мы ходили в кино… хотя ты ведь не знаешь, что это, — Андромеда взглянула на него полувопросительно и продолжила: — Я вообще ничего тогда не знала о магглах, но мне стало вдруг интересно. Тед показывал мне маггловские города и катал меня на такси — я потом узнала, что это совсем недёшево. И я постепенно понимала, что мне с ним хорошо — интересно, надёжно и просто. А потом обнаружила, что могу быть с ним такой, какая я есть: он почти не знал меня, а фамилия Блэков была для него пустым звуком. Я была для него не одной из Блэк — я была Андромедой, и за мной никто не стоял. И когда я это поняла, я вдруг испугалась, — её губы снова тронула грустная и ласковая улыбка. — Потому что поняла, что совсем не знаю, кто же я — я как Андромеда, понимаешь? Я стала изучать себя и узнала много нового. Я пыталась говорить об этом с Нарциссой — к Белле даже подходить с подобными разговорами было глупо — но она не понимала меня. А я злилась. Постепенно мы почти совсем перестали общаться, а потом мы закончили школу — и поженились… и я больше не видела никого из родных. Да и не хотела.

— Ты не скучала? — ему было странно. Он пытался представить себе, как это — раз и навсегда вычеркнуть из своей жизни всех, кто до этого в ней был. И не мог.

Пока не подумал, что, по сути, именно это ведь и произошло с ним самим. Почти это — за небольшим и, сказать по правде, не таким уж важным исключением. Кто остался рядом с ним сейчас из тех, кого он знал с юности? Не считая Рабастана — Нарцисса. Ну и отчасти Снейп — но с ним они никогда не то что не были хоть сколько-нибудь близки, даже не приятельствовали. Так, разговаривали иногда, сталкиваясь у Лорда. Ну и был, конечно, тот год в Хогвартсе — впрочем, их общение всё равно нельзя было назвать дружеским или тесным. Впрочем, даже Нарциссу он, скорей, просто знал — прежде всего, как невестку, ну и просто как одну из их круга. А больше никого и не осталось…

Родольфус вдруг понял, что пропустил ответ Андромеды, и она заметила это.

— Извини, — он потёр лицо ладонями. — Я тебя не услышал.

— О чём ты задумался? — она вовсе не выглядела обиженной.

— О себе, — ответил он честно. — О том, каково это — разом разорвать связи со всеми, кого знаешь. И о том, — он усмехнулся, — что я сам в таком положении, просто это произошло само собой.

— Вовсе не со всеми, — возразила она. — Знаешь, Руди, ведь «наш круг» — тех, для кого важна чистокровность и всё это — невелик. Большинству волшебников дела нет ни до чистоты крови, ни до родословной — многие даже понятия не имеют, к примеру, что ветвей Блэков несколько. Да и знать не знают про них ничего. Блэки и Блэки. Странно, что не Шеклболты, — она улыбнулась. — В общем-то, я просто обменяла маленький кусок мира на большой — не на маггловский, хотя там мы тоже бывали, там ведь живут родители Теда, а на волшебный, но намного проще прежнего. И пока не началась война, я почти не вспоминала о том мирке, откуда ушла. Ну а ты? — спросила Андромеда. — Как это — быть невыразимцем?

— Я не знаю, — улыбнулся он. — Я так до сих пор и не привык к этой мысли. Там совсем не так, как мы представляем — но мне нравится, пожалуй. Если бы не Басти, я бы мог, пожалуй, сказать, что счастлив.

— Я поговорю с портретами, — пообещала она. — Не знаю, что из этого выйдет, но я постараюсь.