Нова Проспект  (гет)

Адам мертв. Мысль била набатом, заглушая все остальное: «Адам мертв». Заглушая даже страх, испытанный в логове Винтермьюта. Эльф, будь он проклят, не смог отправиться к праотцам, не забрав у нее то немногое, что у нее осталось.

 — Откуда в тебе слез-то сколько? — вздохнул Намир, и протянул ей металлический термос. — Чаю хочешь? Могу вискаря плеснуть. Очень помогает от разбитого сердца.

Он серьезно? Цири волком уставилась на ухмыляющегося киборга. Связанная по рукам и ногам, почти спеленутая — двимеритом, железной проволокой — черт его разберет, чем еще. Дышать аж трудно.

Все уже осмотрела, перебрала все варианты. Она не сбежит. Не от Намира. Намир, курва его раздери, профессионал. Самые страшные люди во всем междумирье.

 — Ну, не хочешь, как хочешь, — пожал плечами Намир. — Мое дело — предложить.

В паре аршинов от них возводил свою конструкцию Карантир. Совсем спелся со своими ненавистными дхойнями, мантию заменила черно-серая форма с бычьей головой на рукаве.

Судя по глифам на белом металле — за такую штуковину в Новиграде сожгли бы заживо. Цири достаточно разбиралась в оккультной алхимии, чтобы узнать формулу преобразования человеческой пневмы в магическую энергию.

 — Не хочу чая, — тихо сказала Цири. — И умирать тоже не хочу.

 — Детка, — засмеялся киборг, обнажив искусственные белые зубы, — открою тебе секрет: весь ужас нашего нелегкого бытия состоит в том, что никто не хочет.

* * *

Она верещала и сопротивлялась, и когда ее водружали на конструкцию (Намир делал это так методично, будто полку к стенке прибивал), и когда магические узы Карантира окутали ее, присосавшись, как пиявки. Конечно, сопротивлялась! А что ей оставалось делать? Молчать, покорно опустив голову?!

Черта с два. Когда Карантир подошел к ней, она набрала в рот слюну и плюнула эльфу в лицо.

— Хоть в раз в жизни, дхойне, — скривился он, утерев слюну так, будто та была ядовитой. — Хоть раз в своей короткой, несуразной жизни подумай о чем-то, кроме себя.

Надо бы еще раз плюнуть, но на повтор слюны не хватит, слишком пересохло в горле.

 — Будь спокойна, — продолжил Карантир, — я погибну вместе с тобой. Более того — я погибну бесславной смертью, презираемый теми, кого спасаю. Но моя гордость, мое эго и моя жизнь — песчинки в песках времени. Ты никогда не была способна этого понять.

— Да-да, эльф, — перебил его Намир. — Поняли уже, ты охуеть какой герой. Давай начинать, а?

Карантир сузил раскосые глаза.

Цири до последнего пыталась сохранить ясность сознания, но голова ее закружилась, и она провалилась в пустоту.

* * *

Бесконечность нельзя представить; ее можно лишь узреть.

Вокруг Цири не было даже пустоты. Пустота есть отсутствие чего-то, а когда ничего не существует, то и пустота становится бессмыслицей.

Все ее существо кричало: «Дай мне землю под ногами! Дай мне линию горизонта!». Обезьяна, глубоко дремавшая в памяти тела, начала изо всех сил трясти клетку и верещать. Роду человеческому здесь быть не пристало. Роду человеческому нужна земля и небо, солнце, ветер, и самое главное — время.

Сознание вхолостую пыталось осознать хоть что-то, пыхтело, буксовало. Пыталось построить в голове образ, ассоциацию, различить свет и тьму, уловить какое-нибудь движение.

Бедный, бедный человек. Тебе здесь не место.

«Спокойно, Zireael, — прозвучал в голове голос Карантира, — спокойно. Если смысла нет, придумай его сама. Человеческий мозг пластичен. Его реальность пластична. Придумай себе иллюзию».

Сила мага поддерживала ее, как костыли. Цири ухватилась за них.

Она бы сейчас ухватилась за что угодно.

* * *

«Ты повелительница Времени и Пространства, Zireael. Те силы, что подвластны тебе, воображение простых смертных не способно даже представить».

Цири — в пустыне из белоснежного песка.

Пустыни не существует. Ничего не найдя, сознание уцепилось за расхожую метафору «песков». Детский рисунок, набросок, синей краской — небо, белой — земля. Иллюзии хватило, чтобы немного успокоить паникующее тело. Но если очень долго смотреть на песок, то можно понять, что под ним ничего нет.

И тогда все начиналось сначала.

Цири сделала первый шаг. А это означало, что к ней вернулась роскошь времени. Шаг назад она была там, теперь она здесь. Прошлое и будущее. Причина и следствие. У нее теперь есть руки и ноги, пусть и те, которые она вообразила себе сама.

«Представь себе время и пространство, — сказал Карантир».

Цири представила себе самый простой символ — портал. Повинуясь воле воображения, перед носом развернулась знакомая гладь. Питаясь энергий Цири, портал втягивал цвет и поверх него ложились все новые и новые мазки: из хаоса методично рождались формы. Возникали очертания городов, людей, и невидимый художник с безумной скоростью продолжал добавлять детали.

Энергии, которые здесь обитают, которые позволяют ее крови собой манипулировать — древнее их ничего не существовало.

«Ты мыслишь как человек, — сказал Карантир. — Древность означает движение в одну сторону. Ты никогда не увидишь полной картины, если будет так думать».

Как можно думать по-другому?..

«Фундаментальные законы симметричны во времени, — сказал Карантир. — Между прошлым и будущим нет никакой разницы. Она существует только в человеческих глазах».

У нее нет других глаз.

«Zireael, — сказал Карантир, — перед тобой каждое событие, которое произошло или произойдет в прошлом и будущем. Перед тобой — Книга Веков. Просто открой ее».

Портал раскрывался, становясь все больше и больше, но Цири не нужно было сосредоточиться, чтобы увидеть все, на нем нарисованное.

«Открой и выбери нужные тебе страницы».

Сотканный мир вокруг нее подрагивал, как будто через него проходили электрические разряды. Цири не сопротивлялась, позволяя энергии использовать себя так, как та считает нужным. Она — часть процесса, часть Колеса Времени. Она — та сила, что его раскачивает.

* * *

Маленькая Цири умирает в Цинтре. Большая Цири наблюдает за ней через пески времени. Умирает буднично и как бы случайно — эфес меча об висок. Время обволакивает ее маленькое тело, и мир живет дальше, проглотив потерю, не прожевывая. Предназначение оказывается пустой оберткой, конфетка уже давно съедена.

* * *

Цири выходит замуж за Кагыра Аэп Кеаллаха. Свадьбу играют наспех, священник лыка не вяжет, на столе, считай, ничего, кроме жженки, и не стоит — но что делать, вокруг бушует вторая Северная, а невесте пузо на нос лезет. Кагыра кто-то из гостей называет «нильфгаардцем», и он одним ударом разбивает тому нос. Геральт что-то бурчит под нос. Цири хохочет, огромный живот колыхается под полами наспех сшитого магией платья. Она счастлива.

Лучше оставить ее в покое.

* * *

Цири видит и тех, которых хочется обратить в пепел. Ту, что не повстречала Бонарта в Ревности, с разъеденной фисштехом носовой перегородкой. Она смеётся, откинув голову назад, когда Искра от уха до уха перерезает горло пойманному купцу, и в лихорадочных глазах пляшет смерть.

Но еще больше Цири ненавидит ту, что с подведенными по эльфской моде глазами. Она призывно стонет, распластавшись на атласных простынях, перекрестив ноги за спиной вбивающего её в кровать Эредина.

Ей стоит немалых усилий оставить обеих в покое.

* * *

Другая Цири думает, что свернула не туда, и лучше бы отправилась в мир машин. Она бредет, умирая от жажды, по пустыням, где обитают огромные черви-людоеды. Она бежит от наркоторговцев (эх, сюда бы Адама…) с глазами из обезумевшей синевы. «Курва мать, — думает Цири. — Как ж меня сюда занесло?».

Она не осознает своего счастья.

Зато осознает та, что наблюдает за ней. Ей никогда не следовало приходить в мир Адама, они — несовместимы, они — парадокс. Цири вытягивает руку, чтобы ухватить нитки времени и дернуть изо всех сил, закрыв самой себе путь в мир киборгов.

Руку обжигает, словно она окунула её в чан с кипящей водой.

МЫ НЕ СОГЛАСНЫ.

Их голос звучит как приговор, вынесенный всеми безжалостными судьями, что когда-либо существовали, существуют или будут существовать.

«Они здесь, — понимает Цири. — И были здесь все это время».

Время и пространство взаимосвязаны; тем, кому не ведомо время, нужен проводник и через пространство.

«Конечно, здесь, Zireael, — говорит Карантир. — Прямо позади тебя. И если бы им не было интересно, что ты предложишь, нас бы уже не было в живых».

* * *

Она не хочет предавать ни одну из Цири, ни одного из Геральтов, ни одну из Йеннифэр. Они и не настаивают — просто ждут. Цири чувствует себя мясником, выкатившим перед важным покупателем куски мяса. Торговка смертью. Торговка душами. За полой ее курточки — множество миров.

Кого вы желаете съесть, милые господа? Смотрите — у меня для вас подводный мир и его причудливые машины. Неужели вам не нравится подводный мир? Смотрите, господа, у меня для вас летающие города! Какая диковинка! Налетайте!

Господа отвечают:

МЫ НЕ СОГЛАСНЫ

Смотрите, господа, у меня для вас — люди-кочевники в открытом космосе. Их так много, что они заполонили целые созвездия. Неужели вам невкусно, господа?

Господа отвечают одно и то же:

МЫ НЕ СОГЛАСНЫ

* * *

Она, наверное, живет здесь уже целую вечность. В пространстве, где времени не существует, ничто не растет, не рождается и не меняется.

Цири перебирает миры, как речные камушки, и отшвыривает прочь. Карантир говорит ей прекратить цепляться за время. Люди осознают время последовательно, то, что стоит за ее спиной — единовременно.

Маг подпитывает ее энергией, и в ее мерцающем зеленым течении она слышит отголоски чужой боли.

* * *

Цири думает: может быть, им и вовсе не нужны люди. Предлагает эльфов, предлагает подводных созданий, предлагает птиц, предлагает насекомых. Все оказывается невкусным, горьким, пресным. Цири ищет дальше.

Она понимает: им скучно, нужно что-то куда масштабней. Что-то под стать им сами.

Цири ищет страх. Слушает тысячи разговоров, ищет слезы, ищет страдание, ищет боль.

Всего этого полно во Вселенной — можно сказать, это ее движущая сила. Шпионит на улицах города тысячи Дверей, в храмах божества с волосами из клинков. Госпожа Боли вышвыривает соглядатайку. «Для них ворота захлопнуты на вечность».

Но Цири не сдается. Она идет по следу боли и находит тех, кто ей питаются. Кровожадные боги, пожирающие пневму своих служителей. Цири слышала, как они чавкали и росли, увеличиваясь настолько, что им не хватало ни четырехмерного, ни пятимерного пространства. Их рев можно услышать в глубоких изъянах мироздания, сквозь выбоины и трещины, оставленные жестокостью, насилием и пороком.

Она чувствуют, как Они заинтересовались. Закапали ядовитой слюной, застонали.

МЫ СОГЛАСНЫ

МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ

«Слава богам, — выдыхает Карантир, — слава богам!». Маг все еще здесь. Он говорит, что в том, оставшемся позади мире не прошло и мгновенья.

Ну уж кому угодно слава, но не богам. Будь они все прокляты.

Цири молчит.

Цири хочет потянуть за еще одну ниточку. Маленькую, маленькую ниточку. В своей «короткой и несуразной» жизни, пока та еще не подошла к концу, она действительно хочет подумать о ком-то кроме себя.

Немного жертвенности.

* * *

Цири уверена: они «подождут». Время им безразлично. Они не понимают, зачем оно существует, и сомневаются в его реальности. А вот Карантир — понимает и беснуется.

«Ради чего? — эльф сверлит дыру в ее голове. — Таким, как он, суждено умереть. Такие, как он, рождены умереть во благо других. Сделай ему одолжение!»

«Я — Владычица времени и Пространства, — отвечает Цири. — И я решу, что ему суждено».

«Кем ты себя возомнила? — спрашивает Карантир. — Владычицей судеб? За такую гордыню дорого платят. Ты — всего лишь инструмент в руках Предназначения».

Цири не отвечает; ее распирает от силы, которую вкачивает в нее маг. Она еще никогда не чувствовала себя такой могущественной и такой ничтожной.

И в ее власти нужным образом спутать нитки времени. Потянуть так, чтобы Адам выждал удачный ракурс и не спустил летающего робота на наемника слишком быстро. Время следует за силой Старшей Крови, послушно прогибается, и она склеивает две реальности, как опытный знахарь, заменяя одну Фариду — другой, той, что не попала в больницу, той, что довезла Адама до острова-тюрьмы. Пришить кусок туда, вырвать кусок отсюда. Цири — единственное связующее звено между двумя реальностями.

Цири не сомневается: Фарида его спасет. На ручном управлении прорвется к острову, запустит дронов-спасателей, спасет то, что осталось от обожженного кислотой, разбитого и искалеченного Адама — считай, один лишь торс. Фарида любит Адама самой страшной любовью — той, что не требует ответа. Цири видит это. Отсюда ей все видно.

Она — Владычица времени и Пространства.

Время останавливается. Нарисованное Цири полотно завершено, и оно — совершенно. Вопреки своей собственной судьбе, вопреки всем вероятностям, Адам будет жить.

Будет жить. Будет?..

Нарисованное полотно перекидывается на нее саму, как вероломное создание, обратившееся против своего создателя. Опутывает ее нитями времени, и щиколотки Цири трескаются, как стручки сгнившего дерева, змей Уроборос вонзает зубы в собственный хвост.

Она не чувствует боли. Оцепенев, остолбенев, Цири просто наблюдает, как пески времени окутывают ее ноги, и бледная, покрытая синяками кожа темнеет.

И покрывается золотом.

Цири все уже понимает, просто еще не успевает осознать. Все в мире имеет цену; но настоящую цену называют только после завершении сделки.

«НЕТ, — раздается в голове голос Адама, — ЦИРИ, НЕТ, НЕТ, НЕТ!»

Она видит темные пятна жуткой, обжигающей вины, окутавшей его сознание. Он — не успел. Выжидал время для Фариды, пока гигантский кибернетический кулак Барретта приземлился ей прямо на щиколотки. Достаточно огромный, чтобы захватить сразу две.

Адам никогда себе этого не простит. «Я ненавижу тебя, слышишь? — слышит она свой собственный голос. — Ненавижу тебя за то, что вы со мной сделали».

Цири опускает взгляд вниз, на блестящие черные ноги, на гордость Шарифа — сверхлегкий углепластик с выкидными лезвиями «из мономолекулярной материи последнего образца», и забывает, как дышать.

Немного жертвенности. Одна капля жертвенности на проверку оказывается бездонным колодцем. Сунул туда ногу — попробовать воду, не слишком горячо ли — а тебе ее уже оттяпали.

И поздно возмущаться «я ведь хотел всего лишь одну капельку!», потому что жертвенность сама назначает свою цену.

* * *

Она лежит посреди пустоты, пялясь в бесконечность. Они напоминают ей:

МЫ СОГЛАСНЫ

Теперь и Цири согласна умереть. Лучше так, чем заживо гнить с имплантами, чье устройство не предназначено для путешествий между мирами. Шариф пытался обмануть законы природы, покрыв их двимеритом; но перед прыжками через миры и тот бессилен.

«Мы умрем, Zireael, — говорит Карантир. — Ты готова?»

«Да, — отвечает Цири, — Я готова».

Если худшее неизбежно, то пусть оно случится. Пусть придет небытие и покончит с тиранией надежды. Что-то, в конце концов, начинается, а что-то кончается. А что-то не имеет ни начала, ни конца.

Цири смотрит на мир, который принесет в жертву, в сплетения его времени и пространства, на его кровожадных богов. Впивается в его кровь и кожу, в его детей, мужчин и женщин, в пневму его бытия. Он могуч, этот далекий, неизведанный мир, могуч и страшен.

Осталось только перенаправить флюгель. Заменить одну дверь — другой. Подточить барьер, отделяющий одну реальность от другой.

Древняя энергия наполняет ее, выворачивая мускулы, проникая в ткани и кости, впиваясь в само ее естество. Энергия становится ей: они неразделимы. Цири чувствует, как дотла нагревается кожа, и кричит.

Такой крик способен пронзить саму пелену времени.

* * *

Карантир умирает первым, став предпоследней жертвой своего собственного кровавого ритуала. Как провод, через который пустили слишком много тока. Лопается, как надутый шарик, распираемый невидимым глазу пламенем. Звенят раскаленные добела осколки железной руки.

А Цири они решают показать на прощание лица.

И на этих лицах вообще не было ничего, кроме глаз. Зато глаз — мириады, и по бокам головы тянулись ряды щелок без век и ресниц. Возможно, их были мириады, но, чтобы узнать это наверняка, не хватило бы вечности, потому что Они не имели формы.

 — Дайте мне умереть, — молит она. — Дайте мне умереть…

Ее голос делается жалостно тонким — мышиный писк, а не голос.

ТЫ ОТКРЫВАЕШЬ ДВЕРИ

МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ

ТЫ БУДЕШЬ ЖИТЬ

ТЫ БУДЕШЬ СЛУЖИТЬ НАМ

ПОКА НЕ ПОГАСНЕТ ПОСЛЕДНЕЕ СОЛНЦЕ

И Они выплевывают ее. Жуют, переваривают в своей черной слюне и выплевывают наружу. Изрыгают, как кислотную отрыжку.

Цири пытается взмахнуть руками, чтобы замедлить падение в никуда, но в итоге переворачивается вверх тормашками, потом еще раз и еще, пока не перестает понимать, кто она и куда падает. Она думает, что так и будет просто кувыркаться и кувыркаться в песках времени, пока не погаснет последнее солнце.

* * *

Южный тракт по осени развезло так, что хоть волком вой. А у Гаврилы как назло ценный груз — ковирские, будь они трижды неладны, горшки, из обожженной глины. Новомодные. На ярмарке в Виковаро — с руками оторвут.

Лошадь фыркнула. Гаврила присмотрелся — валяется в кустах что-то, не то зверь какой, не то человек. Слез с телеги, вышел, посмотрел. А как увидел, то пихнул Яника, братку своего — тот снова прикорнул, зараза, на таких-то ухабах! — и сказал:

 — Яник! Глянь! Девка в кустах валяется.

Яник едва очухался, а как очухался, то сразу раздухарился:

 — А чаво она там валяется? Дурная что ли? Или снасилили?

 — Да хер ж ее поймет! — развел руками Гаврила.

 — А ты пни ее, — предложил Яник, — может таво, очухается.

Дело говорит братка. Гаврила пнул — легонечко так, по ноге токма, и взвыл белугой, подпрыгнув на одной ноге:

 — Ох, ядрена мать! Яник, ты глянь! У нее ноги железные!

— Чаво? — аж протрезвел Яник.

Мало ли чудес на свете, вы посмотрите!

 — Где я? — спросила девка.

Таки очухалась, от пинка-то!

 — Да, сильно тебя приложило, девка… — сказал Гаврила. — Под Виковаро ты,

в Медынском уезде.

Она так на него таращилась, будто Гаврила сказал: «резать тебя сейчас будем и насиловать». На зеленые глазища (уж чай не эльфка ли?) навернулись слезы.

 — Ну чего ревешь, дурная? Ограбили тебя что ли, барынька? Ну так не реви, мы тебя до Виковаро подбросим.

Гаврила-то в душе своей парень добрый. Ему и мамка так всегда говорит: «слишком жалостливый ты, Гаврилка. На таких воду возят».

А девка все рыдала и рыдала. Он еще помочь предложил, а она рыдала. Ну, чудная!

 — Ну все, Гаврила, — помотал головой рыжий, — пиши пропало! Помутилась головой девка.

 — Ясен пень помутилась, — проворчал Гаврила. — Ты на ее ноги глянь! Кто б тут не помутился!