Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Увидев, как Консуэло выходит из спальни Альберта, Порпора с некоторым беспокойством вгляделся в её лицо и с известной степенью неловкости проговорил:

— Уже… так скоро, моя родная?..

— Да, учитель, — всё с тем же спокойствием ответила она и вновь села рядом.

Вопреки тому, что бывший наставник нашей героини убеждал себя в естественности поведения Консуэло — эта невозмутимость могла быть следствием недомогания, забирающего у тела и души всю энергию — но где-то в глубине сознания всё же казалась ему странной. Но её бывший педагог всё же не смел задавать нашей героине лишние вопросы, так как понимал, что не имеет права, что столь глубокая любовь Консуэло к этому молодому графу и её прощание с ним касаются только несчастной души его бывшей воспитанницы.

Канонисса уже почти пришла в себя после очередного приступа рыданий, и наша героиня дожидалась, когда можно будет рассказать о сделанных приготовлениях.

И это время настало очень скоро.

— Госпожа Венцеслава… — осторожно обратилась Консуэло к пожилой женщине.

— Да, дитя моё, — отозвалась та сквозь утихающие слёзы.

— Я должна сказать всем вам…

— Вы вновь пугаете нас, милая Консуэло…

— Нет, нет, на сей раз всё не настолько серьёзно… а впрочем… я не знаю… я не уверена… — наконец Консуэло решилась, — Я была в спальне Альберта и приготовила свежее бельё для постели и чистую одежду.

Какое-то мгновение канонисса смотрела на неё, никак не реагируя на слова нашей героини.

— Я могла бы сделать это вместе с вами, но вы… простите меня… Я решила, что нельзя терять времени — ведь скоро должны прийти слуги и сообщить нам… Да, я посмела вторгнуться в личное пространство вашего племянника, даже не будучи его женой или родственницей, в то время как…

— Вы всё правильно сделали, дорогая Консуэло. Я должна была позаботиться об этом, но… Вы любили и любите его, и потому вам позволено всё. Вы проникли в душу Альберта, заняв там своё, самое главное и почётное место — а это сто́ит гораздо дороже и значит гораздо больше, нежели то, что вы прикасались к его вещам и брали их в свои руки. Вы избавили сердце моего дорогого племянника от одиночества. И я вам скажу больше — своими руками вы не только не осквернили, но освятили его постель и одежду.

— Я благодарю вас, госпожа Венцеслава, за эти тёплые слова, но, право, не стоило… Это он вошёл в мою душу, уничтожив печаль прошлого и вновь поселив там любовь.

— То, что я говорю — истинная правда, и, если бы я могла сказать что-то более возвышенное — я бы сделала это — ибо вы святы.

При этих словах наша героиня лишь потупила взор.

— Не смущайтесь — ибо то, что я говорю — истинная правда. Но не слишком ли много вы взяли на себя? Зачем же вы заставляете себя так страдать?

— Прикасаясь к вещам Альберта, я чувствовала боль и печаль, но вместе с тем мне было так приятно ощущать ауру чистоты, праведности, непорочности духа, исходящих от них. И также мне очень по вкусу аскетический вид его одежды — даже служа в театре, я и сама всегда стремилась убедить тамошних портных изготовлять для меня как можно более скромные костюмы — пусть многие из них и предназначались к исполнению ролей знатных и богатых особ. Ещё я посмею добавить, что непритязательность в своей одежде Альберту удавалось сочетать с тонкой, неброской красотой и ненавязчивым изяществом — для меня это проявление ещё одного из многих талантов этого удивительного человека. И пусть более физической жизни мой избранник ценил духовную, но это — вольно или невольно — он выражал и в своём облике — такой же была его душа — скромной, не тщеславной, не желающей прославиться — пусть даже добрыми и благочестивыми деяниями. Кроме того, я счастлива верой в то, что с небес мой избранник видит мои действия, и его душа радуется. И я знаю, что сейчас нужна ему так же, как и при его жизни. И я не могу поступать иначе, потому что люблю его, и это мои искренние порывы — сделать для Альберта всё, что в моих силах. Я не чувствую усталости, заботясь о земном облике своего возлюбленного. И я всегда буду помнить о том, как много и он сделал для меня.

— Что ж, воля ваша, милая Консуэло… Да, он, несомненно имел тонкий вкус во всём, что касалось его внешности, но либо скрывал это, либо гармоничность каждого нового своего образа получалась у Альберта сама собой, неосознанно. Я никогда не хвалила его за это, не желая вводить в неловкость и смущение. А со временем, перестав опасаться нашей строгости, он даже при вас появлялся в костюмах гораздо более простого вида — хотя мы и увещевали его — ведь вы всё-таки были новой жительницей нашего замка, и ему следовало бы таким образом проявлять к вам должное уважение. Но он заранее знал о том, что вы ему — родственная душа. И я видела, что вот такой, безыскусный облик моего племянника нравился вам гораздо больше — вы как будто тоже начали испытывать к Альберту некое родство — я читала это в ваших глазах, вы дольше обычного смотрели на него — но ещё не признавались в этом даже самой себе. Да, вы были нужны ему при жизни, он ждал вас очень долго, произнося слово «утешение» на языке, до той поры непонятном нам, и тогда мы не могли знать о том, что вы носите это имя. И в будущем он смог подарить вам много любви — такой, о которой многие могут только мечтать…

— Госпожа канонисса, кроме чистой смены белья я взяла тёмный атласный костюм, в котором Альберт спал при своей жизни. Скажите, имела ли я право на это? Одобряете ли вы мой выбор?

— Дорогая Консуэло, я уже сказала вам, что вы имеете право на всё. Ваш выбор прекрасен.

— Но, быть может, вы всё-таки взглянете на одежду сейчас? Ибо потом, когда начнётся обряд — времени уже не будет…

— Нет, — торопливо и несколько резко ответила Венцеслава, вновь сдерживая слёзы, но потом голос её смягчился, — Я не смогу. Не смогу войти туда ещё раз. Сейчас я не готова к этому. Я доверяю вашему выбору, милая Консуэло.

— Дорогая канонисса, я понимаю вас и ни в коем случае не хочу вновь ранить вашу душу, но… ведь у Альберта несколько разных чёрных костюмов для сна…

— Это не имеет никакого значения, милая Консуэло. Ведь это мой дорогой, мой любимый племянник. Разве же важно, какая будет на нём одежда в день, когда мы все будем прощаться с ним? Он красив и благороден в любом облачении. Мой мальчик всегда имел безупречный, хотя и чересчур аскетический вкус во всём. Разумеется, это касалось лишь обстановки его комнаты и того, во что он одевался в отсутствие гостей — но вы и сами, как я полагаю, смогли убедиться в этом. Но если он заказывал пошив костюмов для выхода в свет — то, разумеется, ему волей-неволей приходилось соблюдать минимальные требования общества. Вы знаете, со временем он нанял для себя других портных — не тех, с коими работали мы — вся наша семья — полагая, что первые не могли вполне понимать того, что он хотел от них… Да, с возрастом он всё больше и больше отдалялся от нас, глубже уходя в какую-то свою, во многом непонятную, странную для нас жизнь…

Доктор Сюпервиль с едва скрываемым удивлением стал свидетелем всему этому диалогу.

«Подумать только — если бы не безвременная смерть этого многострадального графа — я бы никогда не узнал о том, насколько же безумны все в его окружении. Такое ощущение, что после его кончины это только усилилось. Они уже называют друг друга святыми, а этой цыганке негласно разрешено копаться в его вещах и брать в руки всё, что заблагорассудится. Неужели же она настолько честная, что, к примеру, не соблазнится взять что-нибудь ценное на память о своём горячо любимом Альберте? В его-то комнате, конечно, нет ничего такого, но а вдруг найдётся какая-нибудь статуэтка или иная безделица, к коей он прикасался?.. Не знаю, не знаю, не стал бы я на месте канониссы так безоговорочно доверять ей… Или Венцеслава готова отдать ей всё, что та захочет? Неужели эта женщина — ведущая учёт каждому — даже самому мелкому предмету, что находится в этих стенах, берегущая каждую родовую реликвию — действительно позволит «святой Консуэло» брать всё, что та захочет? Но ведь так можно унести с собой полдома. А ведь этой, вновь ставшей нищей певице — уверен, что она ни за что не вернётся в театр — не останется ничего другого, как добывать себе средства на пропитание пением. Но много ли она так заработает? Вряд ли. Думаю, неизвестно от кого унаследованная высокая мораль не позволит ей делать это так же, как поступала её собственная мать. И какой выход у неё останется? Правильно — прихватить с собой из этого роскошного замка побольше дорогих безделушек — якобы «на память» — и поминай как звали. И у неё будет хорошее и удобное прикрытие — память о её святом избраннике. И никто ведь никогда не узнает, осталась ли эта молодая особа верна памяти «святого Альберта». Словом, нечего сказать — выгодно устроилась. Ну, что ж, посмотрим, посмотрим, что будет дальше…».