Альфи (гет)

Зима в Хогвартсе, отшумев рождественскими бурями, вступила в свою спокойную, основательную фазу. Январские метели сменились февральской изморосью, затянувшей замок и окрестности в серую, влажную дымку. Свинцовое небо почти не показывало солнца, и короткие дни сливались в бесконечную череду сумерек, нарушаемых лишь яркими вспышками факелов в коридорах да тёплым светом из окон Большого Зала.

Для Альфи это время стало странным подобием нормальной жизни — той, о которой он так мечтал до поступления в Хогвартс, но которая теперь казалась ему сложным, почти цирковым номером, где он жонглировал множеством ролей, едва успевая переключаться между ними.

С утра — уроки. Он старался быть «нормальным» второкурсником, но это давалось с трудом. На трансфигурации у МакГонагалл он искусно притворялся, что с трудом справляется с превращением хомяка в махровую тапку. Внутренне он чувствовал каждую молекулу, каждый атом, готовый послушно выстроиться в нужную форму по одному лишь намёку его воли. Но он сдерживался, допуская мелкие, почти незаметные ошибки — у тапки появлялся смешной помпончик или она приобретала ярко-розовый оттенок. Профессор МакГонагалл, строгая и проницательная, лишь поднимала бровь, но хвалила его за «прогресс в усердии». Альфи боялся не её гнева, а её внимания. Слишком блестящие успехи привлекали взгляды, а ему нужно было оставаться в тени. Однажды он поймал себя на мысли, что дедуля, наверное, делает то же самое. Пёстрые мантии, бубенчики в бороде, абсурдные речи — все эти мелочи заставляли других смеяться над ним, в то же время мастерски отвлекая внимание от тайн, сколь древних, столь же и тёмных.

С зельеварением же дела обстояли ровно так плохо, как и должно было быть. Снейп, казалось, питался его неудачами. Каждый урок превращался в пытку. Его котёл то закипал раньше времени, то издавал зловонный запах горелых перьев, то внезапно менял цвет на ядовито-зелёный. Однажды его «Целительное снадобье Парацельса» так бурно вскипело, что липкая оранжевая слизь залила половину подземелья и намертво приклеила к потолку несчастного Винсента Крэбба. Снейп с нескрываемым удовольствием снимал с Гриффиндора балл за каждый чих, но Альфи перепадало особенно часто.

— Дамблдор, — его голос шипел, как масло на раскалённой сковороде, прямо у уха Альфи. — Ваше неумение обращаться с элементарными ингредиентами поистине… величественно. Двадцать баллов с Гриффиндора за то, что ваше зелье напоминает не напиток, а биологическое оружие. И ещё десять — за наглое расточительство рога единорога.

Невилл, красный от напряжения, пытался незаметно подсказать ему следующее движение, но Альфи лишь безнадёжно качал головой. Его магия, такая послушная в трансфигурации, здесь буйствовала и сопротивлялась. Он чувствовал, как сиреневое свечение отца рвётся наружу при каждом его промахе, жаждая всё испепелить, и ему приходилось тратить все силы, чтобы удерживать его внутри.

Самыми интересными стали уроки защиты от тёмных искусств. Профессор Винтерхальтен, как и обещал, перешёл к новому этапу. Он принёс в класс несколько странных, отполированных до зеркального блеска чёрных камней, похожих на обсидиан.

— Магия, — говорил он, обходя ряды парт с одним из таких камней в руке, — это не только слова и взмахи. Это вибрация. Энергия. Её можно почувствовать кожей, услышать внутренним ухом, уловить вкус на языке. Тот, кто научится чувствовать магию, сможет предугадать заклинание до его произнесения. Услышать неслышимое. Узреть незримое.

Он заставлял их по очереди подходить к камню, класть на него руку и концентрироваться. Большинство студентов лишь пожимали плечами — камень был просто холодным и гладким. Но когда подошёл Альфи, едва его пальцы коснулись поверхности, камень отозвался тихим, едва слышным гудением, а его сиреневые глаза сами собой расширились. Он почувствовал исходящий от камня холодный, безжизненный импульс — слабый, но чёткий. Будто лёгкий удар крошечного колокольчика, который звенит не в ушах, а прямо в мозгу.

— Хорошо, юный мастер Дамблдор, — кивнул Винтерхальтен, и в его голосе прозвучало удовлетворение. — Очень хорошо. Вы чувствуете это?

— Он... гудит, — неуверенно сказал Альфи. — Как натянутая струна.

— Именно так, — профессор позволил себе лёгкую улыбку. — Это артефакт древних, резонатор. Он усиливает природную чувствительность. У вас она есть. Развивайте.

С тех пор часть каждого урока была посвящена подобным упражнениям. Они учились с закрытыми глазами определять, кто из них держит палочку и на кого она направлена. Пытались по едва уловимым изменениям в воздухе угадать, какое заклинание только что применили за их спиной. Винтерхальтен называл это «взглядом сквозь пелену реальности». Альфи схватывал всё на лету. Его врождённая способность чувствовать магию других, помноженная на новую, обострённую связь с собственной тёмной силой, делала его звездой этих занятий. Он мог с завязанными глазами точно назвать, кто и с каким намерением смотрит на него из другого конца зала. Рон Уизли в сердцах прозвал его «Эльфом-убийцей с радаром вместо ушей», но в глазах большинства однокурсников читалось неподдельное уважение, смешанное с лёгкой опаской.

После уроков — его вторая жизнь. Кондитерская, их с Невиллом тайная база, стала настоящим убежищем. Однажды вечером они сидели там, разбирая очередную партию трав для Невилла. Воздух был густым и сладким от запаха сушёной мяты, шоколада и какого-то экзотического корня, который Невилл добыл у Хагрида.

— Держи, — Невилл протянул Альфи кружку с дымящимся напитком цвета хаки. — Моё новое изобретение. «Чай бодрости». Только... э-э... не пей сразу много.

Альфи сделал осторожный глоток. На вкус это было похоже на жидкую землю с примесью перца. Но через секунду по телу разлилось приятное тепло, а голова прояснилась.

— Ничего так, — одобрительно кивнул Альфи. — Только вот послевкусие, как будто жука пожевал.

— Это от мокричника, — оживился Невилл. — Я читал, он должен добавлять ясности ума.

— Ну, ясности он, может, и добавляет, а вот жажды — так точно, — Альфи скривился и потянулся за кувшином с водой.

Эти тихие вечера в Кондитерской стали для Альфи глотком нормальности. Здесь он мог просто быть собой — не внуком Дамблдора, не повелителем дементоров, не учеником, а просто другом.

Чуть позже, когда они возвращались в гостиную, в коридоре третьего этажа их почти снёс с ног вихрь в лице взволнованной Лаванды Браун. Её глаза блестели от возбуждения.

— Альфи! Невилл! А я вас повсюду ищу! — выпалила она, едва не задев стопку книг в руках у Невилла. — Вы видели? Джинни Уизли и Элинор Пьюси устроили дуэль у оранжерей! Из-за того, чей фанатский значок круче! У Джинни теперь волосы зелёные, а у Элинор бант размером с тыкву!

Альфи и Невилл переглянулись. Война фан-клубов давно перестала их удивлять. Невилл нервно поправил сумку, из которой торчал подозрительный ветвистый корешок.

— И... кто победил? — с деланным интересом поинтересовался Альфи, не очень-то заинтересованный в ответе.

— Никто! Их схватила профессор Спраут и заставила чистить горшки с удобрением из навоза, — Лаванда скривила нос. — Фу-у. Но это же так романтично! — тут же воскликнула она. — Сражаться за того, кого любишь!

— Если это любовь, то я рад, что у меня её нет, — пробормотал Невилл, косясь на свой драгоценный груз.

Лаванда проигнорировала его и устремила на Альфи восторженный взгляд.

— Альфи, а ты какой значок предпочитаешь? С твоим силуэтом или со стилизованной лимонной долькой? Мы с Парвати никак не можем определиться!

Альфи почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он инстинктивно шагнул назад, прикрывая собой нервно ёрзающего Невилла.

— Лучше вообще без значков, Лаванда, честное слово.

— Скучно! — фыркнула она и, заметив приближающуюся со стороны библиотеки Гермиону, тут же ринулась к ней, чтобы поделиться свежими сплетнями.

Невилл тяжело вздохнул, с облегчением прижимая сумку к груди.

— Фух... Иногда я рад, что никому не интересен.

— Да брось, — Альфи хлопнул его по плечу, бросая настороженный взгляд вслед удаляющейся Лаванде. — Ты интересен... своим растениям. И Тревору. И мне. Идём быстрее, пока нас ещё кто-нибудь не остановил.

Но долго бездельничать он не мог. Как только Невилл уходил, наступало время для третьей жизни. Он запирал дверь, набрасывал мантию-невидимку и погружался в тренировки. Он мог часами сидеть неподвижно, глядя в одну точку, в то время как часть его сознания вела невидимого слугу по самым отдалённым уголкам замка. Он научился удерживать связь на огромном расстоянии, различать через Тень не только оттенки, но и формы магической ауры, подслушивать разговоры, оставаясь совершенно незамеченным. Это давалось нелегко — после таких сеансов его мучили мигрени, а под глазами ложились тёмные круги, которые он сваливал на недосып из-за учёбы.

По вечерам, если не было занятий с Винтерхальтеном, — четвёртая жизнь. Встречи с Пэнси в Запретном лесу. Их «уроки» сильно изменились. Первоначальный страх и настороженность сменились странной, почти профессиональной рутиной. Пэнси приходила точно в условленное время, её лицо под капюшоном было сосредоточенным и строгим, как у настоящего преподавателя.

— Ну, сладкоежка, что покажешь сегодня? — её обычное приветствие звучало уже без прежней язвительности, скорее с лёгкой теплотой.

Она заставляла его не просто вызывать Тень, а выполнять сложные задачи: менять её форму на лету, заставлять проходить через узкие щели, одновременно удерживая несколько простых иллюзий. Она была безжалостным тренером.

— Концентрация, Дамблдор! — её голос, резкий и чёткий, врезался в его сознание, когда он чуть не потерял контроль, пытаясь заставить Тень принять форму сразу трёх разных существ. — Она чувствует твои эмоции! Думай о воде. О льде. О пустоте. Не о том, как ты хочешь меня впечатлить!

И он старался. И у него получалось. Постепенно он научился не просто управлять Тенью, а чувствовать её как продолжение самого себя — ещё одну руку, ещё один глаз. Между ним и Пэнси возникло негласное понимание, даже что-то вроде дружбы, выкованной в общем опасном деле. Они мало говорили о личном, но в редкие минуты отдыха, сидя на замёрзшем пне и передавая друг другу термос с горячим чаем (который, конечно же, таскала Пэнси — «Чтобы ты не замёрз и не вздумал согреваться своей мерзкой некромантией, сладкоежка»), между ними возникали моменты тихого, спокойного покоя.

Как-то раз, когда Альфи особенно мастерски провёл Тень через лабиринт из ледяных сталагмитов, не задев ни одного, Пэнси не удержалась и тихо похлопала в ладоши.

— Браво, — сказала она, и в её голосе прозвучала неподдельная гордость. — Почти по-слизерински изящно. Всего пару месяцев назад ты чуть не разнёс пол-леса, а сейчас... сейчас ты действительно контролируешь это.

Альфи расплылся в улыбке, чувствуя, как тепло разливается по груди от её похвалы.

— Это благодаря тебе, Си, — выпалил он, не подумав.

Она замерла и медленно повернулась к нему, приподняв бровь.

— «Си»? — переспросила она, и в её тоне зазвучала опасная нотка.

Альфи смутился, почувствовав, как краснеет.

— Э-э... ну... коротко. Удобно.

Пэнси несколько секунд молча смотрела на него, её лицо было невозмутимым, но в уголках губ играла нечитаемая эмоция. Затем она пожала плечами.

— Ладно. «Си» так «Си». Какое мне дело до твоих причуд?

С тех пор он иногда называл её так, и она не возражала. А её обращение «сладкоежка» уже не казалось ему обидным — скорее, знаком своеобразной близости.

Сквозь эту вереницу будней пробивалась и его главная отдушина — вечера с дедулей. Альбус Дамблдор, казалось, видел все тяготы его двойной жизни, но никогда не давил и не требовал отчёта. Их встречи были островком безмятежности. Они пили чай, играли в шахматы (дедуля безбожно жульничал, двигая фигуры взглядом), и Альфи рассказывал ему о успехах в трансфигурации, о проделках Фреда и Джорджа, о новых теориях, которые они проходили на истории магии. Он ни словом не обмолвился о Стражах Бездны, о тренировках с Пэнси или о своей Тени. Но иногда, глядя в мудрые голубые глаза дедули, ему казалось, что тот всё знает. И всё понимает. И своим молчанием даёт ему самый важный урок — доверия и права на собственный путь.

Однажды вечером, когда Альфи жаловался на сложность нового задания по зельеварению, дедуля вдруг сказал:

— Знаешь, мой мальчик, самое сложное — это не собрать ингредиенты и не произнести слова. Самое сложное — понять, когда котёл уже готов, а когда ему нужно дать ещё немного потомиться на огне. С людьми так же. И с целыми ситуациями. Поспешишь — испортишь всё. Передержишь — получишь горечь.

Альфи посмотрел на него, и в его глазах читался немой вопрос. Временами дедулю не понимал даже он.

Дамблдор улыбнулся и подмигнул.

— Просто размышления вслух, Альфи. Просто размышления. Лимонную дольку?

Жизнь шла своим чередом. Угроза Лестрейнджей, кошмар той хэллоуинской ночи, зловещие тени Стражей Бездны — всё это отодвинулось на задний план, затянутое дымкой повседневных забот, уроков, смеха с друзьями и тихих вечеров с дедулей. Альфи почти забыл, что чувствует постоянный страх. Он научился жить с Тьмой внутри, не как с клеймом, а как с частью себя — сложной, опасной, но подконтрольной. Он был почти счастлив.

Как-то раз, прогуливаясь с Невиллом по коридору седьмого этажа, он заметил группу первокурсниц-пуффендуек. Одна из них, пухленькая русоволосая девочка, поймав его взгляд, вдруг страшно смутилась и судорожно попыталась прикрыть рукой небольшой сиреневый с жёлтым значок на своей мантии — стилизованное изображение лимонной дольки. Её подружки захихикали. Альфи почувствовал, как по его щекам разливается краска, и он ускорил шаг, таща за собой недоумевающего Невилла.

— Что случилось? — спросил тот.

— Ничего, — буркнул Альфи. — Показалось.

Но глубоко в душе, там, где дремлет инстинкт самосохранения, тихо шевелилось предчувствие. Это затишье было обманчивым. Оно было тем самым «томлением на огне» перед тем, как содержимое котла окончательно закипит и выплеснется через край.

И этот день не заставил себя ждать.